Текст книги "Искатель. 1975. Выпуск №3"

Автор книги: Виталий Мелентьев

Соавторы: Николай Самвелян,Игорь Подколзин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ, НО НЕ ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ

И снова Ленинград. Я ходил по знакомым залам Эрмитажа. Почти час провел у «голландцев», затем столько же простоял у картин французских импрессионистов… Как продумывалось покушение на наши святыни, мы уже знаем. Его готовили тщательно, с научной основательностью. Оно не удалось. Но все же ущерб был нанесен. И значительный.

Исчезла Янтарная комната. Отыщется ли? Я знаком со многими историками, инженерами, журналистами, живущими в Москве, Калининграде, Тбилиси, Ленинграде, продолжающими поиски, хотя есть веские основания считать, что Янтарная комната все же погибла во время пожаре Королевского замка.

«Даже если это так, наш долг убедиться в том с несомненностью. Мы просто обязаны продолжить поиски. Того, что не сможем узнать мы, узнают наши дети или внуки. Нашу схватку с фашизмом, ее значение для судеб мира будут изучать в веках. Впереди еще главные книги об этой войне, которая никак не походила на войны минувших эпох. Не должно остаться ни одного безымянного героя, ни одной безымянной могилы. Не должен и не может уйти от суда истории ни один преступник».

Это слова московского журналиста, обозревателя программы «Время» Центральной студии телевидения Валерия Голубева. Он ездил в Калининград, жил и работал, там, скрупулезно собирал сведения об исчезновении Янтарной комнаты, написал о том много статей.

Как вы уже знаете, удалось отыскать за океаном рисунки Альбрехта Дюрера. И что бы ни говорили их новые владельцы, а это все же наши сокровища. И никто никогда не санкционирует их присвоение.

Со временем мы наверняка узнаем много интересного о содержимом сейфов, затопленных на Топлицзее. Ведь рано или поздно их подымут со дна. Кто знает, нет ли там ценностей, вывезенных из Киевской лавры, из музеев Крыма, Херсона, Николаева, Львова, Тарнополя, Минска?

Еще живы многие свидетели событий тех лет. Скрывается в Испании Отто Скорцени – любимец Гитлера, выкравший в 1943 году арестованного фашистского диктатора Италии Муссолини. Именно Отто Скорцени отвез к берегам Топлицзее ящики с сокровищами. Есть основания полагать, что жив и доктор Мюльман – уполномоченный Германа Геринга по изъятию художественных ценностей в оккупированных странах Восточной Европы. И он мог бы многое рассказать о том, как задумывалась и осуществлялась эта акция, где были припрятаны в конце войны награбленные картины.

Захотят ли они говорить? А если даже и захотят, то разрешат ли им это сделать?

Ведь говорить о том, что с фашизмом покончено навсегда, было бы преждевременно. Ему нанесен тяжелый, можно сказать, смертельный удар. Но время от времени то тут, то там он поднимает голову. И в наши дни на площадях некоторых столиц горят костры из книг. И в наши дни в разных концах земли все еще делаются попытки повернуть историю вспять, вынашиваются планы порабощения других народов, уничтожения их культуры. Эти силы, конечно же, не будут заинтересованы в том, чтобы человечество во всех деталях изучило не только суть, но и почерк фашизма. Но тем не менее с каждым годом многие тайны перестают быть тайнами.

В век транзисторов, многомиллионных тиражей газет, радиотелефонной связи и широкого наступления на международной арене прогрессивных сил сохранять тайны, даже государственные, стало намного труднее, чем во времена Александра Дюма-отца.

* * *

«Вилла «Гражина» названа документальной повестью. Это значит, что в ней использованы документы и свидетельские показания. Вымышленных героев в ней нет вообще, а немногие ситуации, которые с натяжкой можно было бы назвать вымышленными, рождены не только фантазией автора. В их основу легли найденные в последние годы документы, архивные материалы, рассказы очевидцев, газетные и журнальные публикации.

Многое мы знаем уже сегодня. Еще больше узнаем завтра. Через год. Может быть, тогда и будет дописана заключительная глава «Виллы «Гражина». А пока нам с вами, читатель, рано прощаться. Правильнее будет сказать – до следующего свидания.

Игорь ПОДКОЛЗИН
ПОЛЕТ ДЛИННОЮ В ТРИ ГОДА

В ночь с 8 на 9 августа группа наших самолетов совершила второй полет в Германию, главным образом с разведывательными целями, и бросила в районе Берлина на военные объекты и железнодорожные пути зажигательные и фугасные бомбы. Летчики наблюдали пожары и взрывы. Действия германской зенитной артиллерии оказались малоэффективными. Все наши самолеты вернулись на свои базы, кроме одного, который разыскивается.

(«Правда», 10 августа 1941 года)

Рисунки П. ЧЕРНУСКОГО

Дорога шла рядом с берегом. Слева, из-за тянувшегося вдоль воды проволочного заграждения, из-за линий траншей, пустых дзотов и зелено-желтых бугров доносился глухой шум прибоя. Светало. Над влажным шоссе поднимался легкий белесый туман. Слабый ветерок с моря покачивал подсвеченные первыми лучами солнца верхушки вековых сосен. В воздухе стоял смолистый настой хвои. Из леса тянуло утренней сыростью, пряным ароматом ромашек, запахом подсыхающих листьев и осенних грибов.

У обочины зашевелились кусты. Среди густых зарослей ольхи и орешника появилось лицо человека. Его воспаленные глаза настороженно осматривали тракт. Человек был худ, небритые щеки ввалились и почернели. Из-под суконной финской фуражки с большим козырьком выбивались темные редкие пряди. Перетянутая широким ремнем коричневая куртка была порвана и перепачкана глиной, видавшие виды брюки измазаны на коленях. На груди человека висел немецкий автомат, из-за пояса торчали две гранаты с длинными ручками, парабеллум и финский нож.

На шоссе послышался звук мотора приближающегося автомобиля.

Человек резко отпрянул в чащу и затаился. Затем осторожно отвел ветки и, оставаясь совершенно невидимым со стороны, продолжал следить за дорогой. Время тянулось медленно. Мимо часто проносились машины. По изможденному лицу человека скользили тени; он никак не мог на что-то решиться. Незнакомец рассматривал людей, сидящих в кузовах автомобилей. На их пилотках и касках были звездочки, а на плечах погоны. Человек мучительно соображал, чьи это могли быть войска. Если это отступающие власовцы, то почему звездочки, а если русские, то при чем здесь погоны?

По шоссе промчался мотоциклист. Затем показался юркий военный «виллис». Неожиданно машина дернулась, вильнула вправо и, свернув к обочине, остановилась прямо против того места, где прятался человек. Из своего укрытия он прекрасно видел всех, кто находился в автомобиле. Их было четверо: один, судя по головному убору, офицер и трое в плащ-палатках, очевидно солдаты.

– Вот не повезло, скажи пожалуйста! – Сидевший за рулем выскочил на дорогу и, как это делают все шоферы мира, пнул ногой скат. – Как назло, второй раз в сутки, камер не напасешься. Набросали шипов, гады! – и, обернувшись назад, бросил:

– Вылазь, приехали к теще на блины.

Вылезли и все остальные.

– Надолго загорать-то, – спросил, глядя на спущенный баллон, офицер, – не застрянем до вечера? Запаска-то есть?

– Найдется. Возни минут на десять, если ваши подсобят.

– А ну давай, товарищи, живо! Помогите колесо сменить.

«Говорят по-русски, – подумал человек. – Тот, что в фуражке, назвал солдат – товарищи. Значит, советские. А погоны? Ну да была не была – хуже не станет».

Он раздвинул кусты, какое-то мгновение помедлил, затем шагнул вперед и прыгнул через обочину на дорогу.

Стоящие на шоссе от неожиданности отпрянули за машину. Двое вскинули автоматы, командир выхватил пистолет, водитель плюхнулся животом на капот.

– Ни с места, руки вверх! Хальт!

Незнакомец недоуменно посмотрел на военных и поднял руки.

– Кто такой? Откуда? Люди окружили пришельца.

– А вы кто? Чьи будете?

– Ага, русский, значит, так что ж, не видишь, ослеп? Бойцы советские.

– А погоны?

– Чего погоны? Ты толком говори.

– Погоны откуда, спрашиваю? Тоже советские?

Стоящие у машины переглянулись и заулыбались.

– Чудак-человек! Ты что, с неба свалился?

– А может, из-под земли? Или как, а?

– Почти, – горько усмехнулся незнакомец.

– Уже год, как ходим с новыми знаками, – офицер дотронулся до погон, – ввели в сорок третьем, иль не слыхал?

– Я многого не слыхал, но теперь вроде ясно, – человек опустил руки, подошел ближе.

– А сам-то чей будешь? – спросил один из бойцов. – Партизан или из тех, – он ткнул пальцем куда-то за спину, – с повинной идешь?

– Рассказывать долго. Одним словом, свой, тоже красный. Подбросьте меня к командованию, там выяснят.

– Это можно, – офицер вложил пистолет в кобуру, – только, мил друг, оружие сдать придется. Бывает иногда, мы здесь на войне.

– А ты его мне давал, оружие-то, – незнакомец весь напрягся, – давал, говорю, его мне или нет?

– Давал, не давал, неважно. Не кипятись, порядок такой. Ну ладно! Садись сзади. Арсенал свой сними и заверни в плащ-палатку. – И, повернувшись к шоферу, спросил: – Скоро у тебя там?

– Все готово, сейчас поедем, только гайки закреплю. А вы полезайте, чего стоять-то.

Люди расселись, устраиваясь поудобнее. Шофер включил мотор, и машина, шелестя шинами по гравию, помчалась дальше.

Через полчаса миновали наполовину разбитую снарядом, ощерившуюся торчащими досками виллу на развилке, свернули направо в березовую рощицу, въехали во двор небольшого хутора и остановились у дверей маленького, по-фински аккуратного, деревянного домика.

Не выходя из машины, офицер крикнул сидевшему на чурбаке у входа пожилому солдату:

– Эй, славянин, проводи к майору Винонену.

«Винонен? Финн! – незнакомец огляделся по сторонам. – Неужели ловушка? Но ведь их четверо: сами бы справились».

– Кого? – лениво протянул, вставая с чурбака, солдат. – Его, что ли?

Незнакомец взял узел и вылез.

– Спасибо, что подвезли, ребята.

– Чего там, корешок! Свои люди. Погонам больше не удивляйся! – В машине засмеялись. – Пока, парень!

– До свидания.

– Иди прямо, – боец пропустил человека вперед и взял автомат наизготовку. – На крыльцо поднимайся. Да ноги-то вытри, татальник, грязищу не волочи в дом. Шастают разные, а ты мой-убирай.

Они вошли в узенькие сени. Часовой открыл дверь, и кого-то внутри спросил:

– Вот связисты привезли. К майору просили доставить. Можно, что ли?

– Сколько раз говорил, докладывай как положено. И не к майору, а к майору. – В комнате за письменным столом сидел молоденький младший лейтенант. – Давай сюда и запомни.

– Да хватит уж, – перебил ворчливо солдат, – учат, учат день и ночь, кому не лень. – Боец легонько подтолкнул незнакомца внутрь. – Принимайте!

– Перестань пререкаться, когда с тобой говорит офицер. Ступай на пост.

Солдат вышел.

– Здравствуйте, – человек положил узел с автоматом на стол, – могу я видеть кого-нибудь из начальства?

– А зачем оно вам, начальство? – офицер так и впился взглядом в незнакомца. – Сначала расскажите, кто, зачем прибыли, где перешли фронт?.

– Вот там и объясню, – лицо незнакомца помрачнело, – проводи к главному.

– Советую говорить на «вы» и поконкретнее. Мы здесь все главные, – офицер положил руку на автомат.

– Тут дело такое, запутанное, – неуверенно начал незнакомец.

– Распутаем, не мямлите! И не темнить, нам известно все! – неожиданно закричал офицер.

– Вот как? – хмуро отозвался незнакомец. – Тогда чего же рассказывать? Только смотри не лопни от важности: делай что просят, доложи майору.

– Молчать! – взвился офицер. – Да знаешь ли ты, где находишься! Сядь-ка вон на тот стул. Да руки назад, – голос его сорвался. – Знаешь, где ты, спрашиваю?

– Догадываюсь, раньше это называлось особым отделом. А теперь как?

– Смерш. Понятно – смерть шпионам. Вот как. Мы не таких еще… – начал лейтенант.

– Эк тебя разметало. Докладывай, говорю, начальству!

– Да как ты смеешь…

Неожиданно отворилась дверь, ведущая в другую комнату. На пороге появился среднего роста майор лет пятидесяти, совершенно седой, в надетой поверх кителя меховой безрукавке.

– Что здесь происходит? – спросил он, растягивая слова, и с любопытством посмотрел на незнакомца.

– Вот, связисты задержали, бродяга какой-то подозрительный. Да еще огрызается, – офицер выбежал из-за стола и зачем-то выхватил пистолет. – Автоматом грозит…

– Меня никто не задерживал, я сам попросил их подвезти. А автомат-то у тебя на столе.

– О, видите, уже сочиняет. Не иначе шюцкоровец переодетый.

– Подождите, – остановил его жестом майор. – Вы ко мне? Объясните, пожалуйста.

– Наверное, к вам.

– Тогда проходите, – он посторонился, пропуская незнакомца.

В большой, скудно обставленной комнате было светло, пахло душистым табаком и свежевымытым полом. Напротив двери стоял небольшой, застеленный белой бумагой стол, рядом два кресла, в углу кровать, на стене карта.

– Садитесь к столу поближе.

Майор взял коробочку из-под конфет, достал щепотку табака и набил трубку. Заметив, как человек сглотнул слюну, он пододвинул к нему коробку: – Курите, папирос нет, свертывайте из газеты.

– Спасибо, с удовольствием, давно без курева.

Закурили. Майор сел за стол и спросил:

– Ну слушаю вас?

– Даже с чего начать, не знаю, – человек затянулся, – путается все в мыслях.

– Вы русский?

– Да. Вернее, отец у меня русский, а мать узбечка.

– Рассказывайте, не волнуйтесь, желательно по порядку. Начните хотя бы с самого момента рождения. Но сначала представьтесь, пожалуйста.

– Мишин моя фамилия, Юрий Сергеевич, бывший стрелок-радист, старшина, из эскадрильи дальних бомбардировщиков капитана Бахметьева…

* * *

В длинном, обшитом дранкой, но еще не оштукатуренном здании штаба авиационного полка сидели все участники предстоящего полета. Под потолком слоился синий табачный дым. После длительного обсуждения предстоящей операции, когда уже были выработаны все летали, поднялся генерал:

– А накурили-то, прямо топор вешай. Прошу внимания, товарищи! Тише. И хватит дымить – дышать нечем. Я еще раз подчеркиваю всю важность этого особого задания. Дело, пожалуй, не столько в тактическом значении операции, сколько в политическом. Ну а теперь, если нет вопросов – все свободны. Можно отдыхать. Вылет ровно в двадцать один ноль-ноль…

Аэродром, расположенный на одном из островов Балтики, плотно затянули низкие клочковатые тучи. Моросил мелкий нудный дождь. У леса застыли уже освобожденные от маскировочных сетей готовые к старту тяжелые четырехмоторные самолеты. Тишина, только откуда-то от края взлетного поля доносился хриплый с повизгиванием лай сторожевой собаки. Вокруг машины собрался весь экипаж. Люди, несмотря на август, были в меховых унтах, теплых куртках и шлемах. Иначе нельзя: там, наверху, температура минус сорок.

– Ну что ж, пора. – Капитан Бахметьев посмотрел на светящийся циферблат часов. – По местам, друзья, дорога дальняя.

Один за другим люди исчезали в люке фюзеляжа.

Из-за темных строений справа, шипя, поднялась в небо зеленая ракета и, на мгновение осветив мертво-зеленоватым светом мокрое покрытие аэродрома и блестящие от дождя самолеты, погасла, не долетев до земли.

Тяжело переваливаясь по травянистому полю, бомбардировщики вырулили на старт, еще раз взревели моторы, и, набирая скорость, машины взяли разбег и поднялись в небо. Флагман лег на курс, остальные заняли свои места в походном строю…

Над Берлином, словно по заказу, туман рассеялся. В черной бездонной глубине оранжевыми искорками побежали цепочки и скопления огоньков. Столица рейха не затемнена. Да и что опасаться, по радио только вчера объявили: армия победоносно воюет далеко на востоке. А советской авиации, тем более дальних бомбардировщиков, как докладывали компетентные чины, практически не существует.

На высоте шесть тысяч пятьсот метров флагман, увлекая за собой остальных, начал снижаться. Пять, четыре, три, два! Две тысячи!

– Давай! – Бахметьев резко поднял и опустил руку. Самолет вздрогнул. От его длинного грузного тела попарно отделились бомбы.

Багровое пламя взметнулось над вокзалом, за мостом через Шпрее, прямо в середине Александерплаца.

– А ну еще раз! – капитан медленно потянул штурвал на себя. Яркие взрывы внизу вновь пронзили черноту ночи.

Небо разрезали белые ножницы прожекторов. Беспорядочно забухали зенитки. То гам, то здесь вспыхнули клубы разрывов.

Враг уже опомнился – город погрузился во тьму, только зарева пожаров мутно проступали сквозь темную пелену. Самолет повернул на обратный курс.

Машину тряхнуло. Слева и справа, ослепив на мгновение экипаж, разорвались снаряды. Командир резко положил штурвал, и бомбардировщик, скользя на крыло, нырнул в темноту.

– Осмотреться, есть ли повреждение! – раздалась команда. К Бахметьеву подошел штурман, стараясь перекрыть шум моторов, он крикнул:

– Компасы разбило. Перебит бензопровод третьего двигателя, убит стрелок второй пушки.

Самолет описал полукруг и вошел в густую облачность.

– Товарищ командир, – бортмеханик тронул Бахметьева за плечо, – еще один мотор вышел из строя, остальные работают с перебоями, да и горючего всего ничего.

– Штурман? – позвал капитан.

– Слушаюсь, – лейтенант протиснулся в кабину.

– Где мы сейчас? Наши координаты?

– Точно сказать не могу, кругом туман, компас разбит, но, очевидно, между Хельсинки и Выборгом.

– Связи нет с остальными?

– Рация повреждена осколками, пробиты плоскости и фюзеляж.

– Будем пробивать облачность, – командир повел штурвал от себя.

Самолет плавно пошел вниз. На высоте шестьсот метров посветлело. Затем машина словно вывалилась из белых ватных облаков. Внизу плескалось море. Бомбардировщик, удерживая небольшую высоту, летел над холодными свинцовыми волнами Вдали засинел низкий, покрытый густым лесом берег.

– Это скорее всего Финляндия, недалеко от Хельсинки, – штурман показал на карту.

– Механик, на сколько у нас топлива?

– Минут на пять-десять, не больше.

– Что ж, будем садиться.

Машина уже шла над простирающимся к горизонту сплошным зеленым ковром.

– Вон впереди вроде площадка! – крикнул штурман.

Бомбардировщик сделал круг и пошел на снижение. Ниже, еще ниже. Внезапно раздался треск, самолет резко накренился вправо – концом крыла срезал верхушку сосны, в следующее мгновение последовал удар, машину затрясло, она запрыгала по кочкам и, ломая шасси о торчащие пеньки, плюхнулась на землю. Высоко вверх задралось хвостовое оперение, на какой-то миг оно замерло, потом грузно опустилось вниз…

Капитан сидел на стволе поваленной березы и перевязывал раненную при падении руку.

– Прежде всего надо снять пушки и пулеметы, – сказал капитан, – вынуть из машины боезапас, гранаты, личное оружие, продовольствие. Оттащите все это подальше, вон туда на бугор. Потом надо похоронить стрелка, как положено.

Через полчаса все было исполнено. Экипаж тесным кольцом собрался вокруг командира.

– Мы сейчас на вражеской территории, но мы бойцы, в форме и с оружием, значит, будем драться. Противник нас обнаружил, в этом я не сомневаюсь, ибо нас, очевидно, засекли наблюдателя. Машину взорвем, а сами организуем круговую оборону на этой возвышенности и встретим врага, как и положено советским летчикам. Есть другие мнения или предложения? Нет? Я так и думал, спасибо, ребята.

Бахметьев развернул лист бумаги и карандашом нарисовал большую подкову.

– Вот смотрите. Здесь, – он начертил на подкове кресты, – поставим пушки. А тут – пулеметы. Между ними в ячейках расположатся с автоматами. Видно все отсюда как на ладони. Трава низкая. Со стороны моря – болото, так что практически атаковать нас будут с трех направлений. Стрелять только по команде. Наверняка. Патроны экономить. Мы устроим здесь фашистам вторую Брестскую крепость. А теперь за работу, окопы рыть поглубже, на совесть. Потом соединим их траншеей. Да побыстрее, друзья, скоро совсем рассветет.

* * *

Капитан стоял, навалившись грудью на еще влажную, только-только начинающую подсыхать стенку окопчика, и сквозь белые зонтики багульника, от которых еле-еле веяло нежным, пряным ароматом, смотрел туда, откуда, по его предположению, должен был появиться враг. Бахметьев был спокоен. В уме он несколько раз уже перебрал различные варианты и пришел к выводу, что то, что они сделали, единственно правильно. Действительно, в лес не уйдешь: чужая, незнакомая земля, чужие люди, до фронта очень далеко. На открытом месте их быстро уничтожат. А здесь было как-никак укрепление и можно было дать фашистам бой. Капитан был очень молод, некоторые в полку даже называли его как у Жюля Верна – «пятнадцатилетний капитан», но тем не менее он уже успел побывать во многих боевых операциях и дважды был награжден орденами. Сейчас он думал о своих ребятах. Как они встретят врага, ведь никто из них еще и не стрелял в людей, а это, он знал по себе, далеко не просто, даже если перед тобой фашист. Тем более что в них не было еще той ненависти, которая приходит потом, со временем, с полным осмыслением всей страшной чудовищности войны. Издали донесся надсадный звук движущихся машин.

– Немцы, товарищ капитан! – крикнул кто-то.

– Вижу. Приготовиться к бою и замереть!

Вдали между деревьями показались три грузовика, полные солдат. На двух машинах стояли пулеметы. Грузовики выехали на опушку и остановились. Солдаты спрыгнули на землю и двинулись к упавшему самолету.

«Вот они какие, фашисты, – думал капитан. Так близко он видел их впервые. – Так же, очевидно, нагло они ходят и по моей Белоруссии».

Гитлеровцы окружили обломки бомбардировщика, некоторые полезли на фюзеляж, остальные стояли и о чем-то переговаривались, показывали в разные стороны руками. Бахметьев приподнялся на локтях:

– Первая пушка, по грузовику с пулеметом справа. Вторая – по другому. Всем по фашистской сволочи огонь! – крикнул он.

Стрелки знали свое дело. Оба грузовика запылали одновременно. Ударили пулеметные очереди почти в упор. Поляна вокруг самолета зачернела убитыми.

– Дробь! Прекратить огонь! – скомандовал капитан. – Укрыться!

* * *

– Господин обер-лейтенант, – перед немецким комендантом участка стоял, еле переводя дыхание, финский солдат, – поручик передает, что недалеко от расположения его роты час назад совершил посадку большой советский самолет.

– Почему не доложили сразу?

– Темно. Не было полной уверенности.

– Где это, точнее? – офицер поправил очки.

– Метрах в пятистах от тракта. У трех берез.

– Передайте, пусть отправится гуда на машинах и окружит место приземления, экипаж возьмут живыми. Выполняйте.

– Есть, – солдат отдал честь и выбежал из домика. Полчаса спустя вдали загрохотали выстрелы.

– У, черт, я же говорил, живыми, – проворчал офицер и крикнул: – Вилли!

– Я здесь, господин обер-лейтенант.

– Собрать роту, всех на машины, сейчас поедем.

– Есть.

– Да пусть поторапливаются, – он набросил на плечи шинель и вышел.

Два грузовика покатили по шоссе. Высокие ели стеной стояли по обочинам дороги. Впереди, там, где за темно-зеленым частоколом сосен шумело море, гремели выстрелы, раздавались пулеметные очереди и частое уханье взрывов. Неожиданно на тракт выскочил, размахивая руками, егерь.

– Дальше нельзя. Очень опасно, – кричал он, – русские простреливают дорогу!

– Где ваш поручик? – комендант вышел из машины. Из кустов появился финский офицер.

– Что у вас здесь творится? Почему стрельба?

– Большевики окопались на вершине холма и ведут огонь из снятого с самолета оружия. У меня восемь убитых, разбиты машины с пулеметами.

– Ого! – крякнул обер-лейтенант и, повернувшись к фельдфебелю, скомандовал. – Вилли, оцепите район и атакуйте со стороны озера.

Комендант прошел к опушке и приложил к глазам бинокль. На краю поляны лежал самолет, метрах в ста от него, у озерца, возвышался небольшой холм. Офицеру показалось даже, что там никого нет. Высота молчала. Со всех сторон к ней, сжимая кольцо, приближались цепи немецких и финских солдат.

Внезапно холм ожил. По наступающим ударили очереди автоматических пушек и пулеметов. Солдаты залегли. Тогда из укрытий с возвышенности зацокали одиночные короткие хлопки автоматов. Русские метко стреляли по лежащим на открытом поле врагам.

– Дьявольщина, так они всех перестреляют, как куропаток. Поручик, прикажите людям отойти!

– Надеюсь, теперь вы убедились сами, – начал офицер.

– Помолчите лучше. Да быстрее выполняйте приказ.

Немцы и финны отошли к лесу. Стрельба с холма прекратилась.

– Поручик, – позвал обер-лейтенант, – предложите им сдаться. Пообещайте, что их не расстреляют.

– А как это сделать? У меня никто не знает русского. Да и вряд ли это поможет, я встречался уже с большевиками, знаю их. Бесполезно.

– Хорошо, я сам возглавлю атаку в центре, а вы ударьте с фланга, от шоссе…

* * *

– Мишин? – позвал Бахметьев.

– Я здесь, товарищ капитан.

– Проползите по окопчикам, как там дела?

– Есть! – Стрелок пополз по траншее, соединяющей окопы.

Мишин скоро вернулся.

– Плохо, товарищ капитан. Трое нас, живых: вы, я и штурман, он ранен, правда, но говорит, что порядок.

– А с боезапасом?

– Вот все, – старшина положил в окоп три диска и шесть гранат, – и еще пара обойм к пистолету.

– Давай поделимся по-братски. Кстати, водички нет у тебя?

– Есть. Пейте, – Мишин протянул фляжку. – Все, все пейте, потом к озеру сползаю, еще принесу.

«Будет ли это «потом», – думал капитан. – Осталось нас двое, Штурман не в счет. Никогда не представлял, что придется вот так, вдали от Родины, летчику погибнуть, как пехотинцу. Глупо! Жалко ребят! Но лучше не думать об этом, не раскисать. Пока дышим – мы живы, ну а дальше уж не от нас зависит».

В голове гудело. Саднила оцарапанная пулей шея. Капитан положил голову на руки и закрыл глаза.

* * *

Наступила ночь. Обер-лейтенант задумчиво смотрел на еле маячивший за стволами деревьев холм. Коммунисты свалились как снег на голову, расхлебывай теперь эту кашу! Ведь о событиях, наверное, уже знают там, наверху. И все это под самым носом Маннергейма и в то время, когда, казалось бы, война приближается к концу; передовые части далеко от России, а почти у стен Хельсинки – русские. Парадокс!

Он приказал оттянуть окружение к опушке и подождать до утра, время от времени давать ракеты, освещая поляну.

* * *

– Товарищ капитан? – Старшина легонько тронул Бахметьева за плечо.

Из темноты к нему почти вплотную приблизилось закопченное лицо старшины.

– Штурман умер…

– Жаль… – тихо отозвался капитан. – Одни мы теперь с тобой. Ведь тоже долго не протянем, а?

– Сначала страшновато было. А потом увидел, как наши гибнут, так вот, честное слово, ничего не боюсь. Возмущение меня взяло: ярость, что ли. Зубами фашистов рвать готов.

– Ладно, нас хоронить рано. Мы еще дышим. Иди на свое место…

С рассветом комендант приказал начать решительный штурм.

– Пусть атакуют со всех сторон сразу, не жалейте солдат. Вперед, задавите их, залейте кровью.

В бой ринулось около сотни гитлеровцев.

Чувствовалось, что обороняющихся совсем мало. Ухнуло несколько взрывов, раздалась и тотчас захлебнулась, очевидно, последняя очередь…

Фашисты ворвались на перепаханную и иссеченную пулями высоту.

Вид ее был ужасен. Очевидно, прежде чем умереть, каждый защитник был несколько раз ранен. Кругом валялись гильзы патронов и снарядов. Живым из русских летчиков был только один: высокий старшина. Он сидел, прислонившись спиной к ящику из-под консервов; глаза его были закрыты, лицо и гимнастерка – в крови. Одна рука безжизненно висела вдоль туловища, вторую он держал у рта и зубами пытался выдернуть кольцо гранаты. Офицер поднял парабеллум.

– Отставить! – Комендант шагнул вперед. – Отберите у него гранату. И не трогать его, он честный солдат. Они все свято выполнили свой долг и стоят роты ваших егерей. Перевяжите и отправьте в лагерь, и пусть мужество этого русского парня будет примером для всех нас. Остальных похоронить…

* * *

Перед его глазами был длинный настил из грязных неструганых досок. Мишин попытался привстать, но тут же в изнеможении откинулся на спину. Тело было точно чужое. Стягивающие грудь и руку бинты не давали пошевельнуться. Каждое движение вызывало боль. В затылке, будто налитом свинцом, отдавался каждый шорох. Сначала ему показалось, что он один, но потом из сумерек появилось чье-то бледное лицо, и старшина услышал тихий, как шепот, голос:

– Отошел, кажется, а мы-то думали, не жилец ты.

Мишин еле-еле различал склонившуюся над ним фигуру.

– Где я? Как попал сюда?

– Тише, милый, тише. В лагере для военнопленных ты, где же еще. Два дня в сознание не приходил, считали – все, отмаялся, ан нет, очухался. На-ка попей. Сказывали, дружкам твоим всем конец.

Старшина со стоном приподнял голову. Он жадно приник к ржавому краю консервной банки. Задыхаясь, он пил и никак не мог напиться.

Потом Мишин долго лежал, медленно приходя в себя. В бараке стало совсем темно. Старшина заснул…

Вечером барак был полон народа. Слева и справа, в проходах были люди. Некоторые, перетряхивая трухлявую солому, укладывались на нары, другие, придвинувшись к коптилке, чинили одежду. Мишин приподнялся и сел. Сейчас же кто-то рядом произнес:

– Ну чего тебе еще, лежи!..

Это был голос человека, который говорил с ним утром.

– Завтра, если увидят, что встал, ишачить погонят, деревья валить. Уж лучше прикинься, что не можешь, иначе заездят насмерть. Вас, летчиков, здесь ненавидят, как и моряков. Лучше бы петлицы спорол, а?

* * *

– Кончай работу, – блоковой, размахивая палкой, шел между лежащих штабелями гладких и прямых бревен, – шевелись, лодыри, строиться на смотр живо!

– А что это за смотр? – спросил Мишин у соседа.

– Раз в месяц бывает. Приезжают хуторяне нашего брата в батраки набирать. Из лагеря освобождают, под залог, значит, к себе домой берут. Хорошо!

– Чего же хорошего в рабах ползать?

– А здесь ты не в рабах, чудак человек? Там же и бьют меньше, да и живешь сносно. Кормят хоть и отбросами, но все лучше, чем в лагере.

Заключенных выгнали на вырубленную, пестревшую свежими пеньками просеку: построили в одну шеренгу. Напротив стояли несколько хуторян-финнов. Вместе с офицером они пошли вдоль рядов осматривать узников. Все время о чем-то споря с комендантом, они выбирали батраков буквально как лошадей: щупали ноги и руки, заглядывали в рот, заставляли приседать.

Против старшины остановился высокий сухопарый финн лет пятидесяти пяти. Он, прищурясь, посмотрел на Мишина, сказал офицеру несколько слов и, вынув книжку, что-то записал.

– Ступай вот с ним. – Блоковой вытолкнул старшину из шеренги. – Радуйся, доходяга! И кому только такая рвань понадобилась?

Хозяина, взявшего к себе Мишина, звали Урхо Вайнен. Хутор его был далеко от моря, прямо к изгороди участка со всех сторон подступал густой девственный лес. Усадьба состояла из двух сараев, конюшни и большого дома, где, кроме Урхо и его жены, жили сын Тойво, портовый рабочий в Хельсинки, который очень редко приезжал на хутор, и молоденькая дочь Лайна. У хозяина была корова, лошадь и десяток свиней. За постройками, на выжженном среди чащи участке, тянулись огороды. Урхо хотя и плохо, но говорил по-русски. Когда он привел старшину, была суббота. Все домочадцы собирались в баню, повели и Мишина. Старик указал ему на лавку в углу сложенной из закопченных бревен небольшой бани, плеснул из ведра на раскаленные камни воду, от них тотчас повалил пар, в нос ударила густая волна от распаренной мяты и березовых листьев.