Текст книги "Штрафной удар"

Автор книги: Виталий Мелентьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– А вы что заметили, товарищ Шарафутдинов?

Гафур попытался было вскочить, но Андрей придержал его за плечо.

– Лежи.

– То же самое, товарищ младший лейтенант.

– Понятно… Какая машина, Сутоцкий? Какие доски?

– Ну какая?.. Обыкновенная… Крытая… Маленькая…

– Сколько человек в ней сидело и кто?

– Не успел рассмотреть. А рассмотрел бы – документы принес.

– А доски какие?

– Чего ты пристал? – возмутился Сутоцкий. – Обыкновенные доски!

«Больше я этой неврастении терпеть не буду! – решил Андрей. – Как и панибратства. Сегодня же поговорю с Николаем. Если не понимает сам, нужно подсказать, а то и заставить».

– А вы, Шарафутдинов, что скажете?

Гафур быстро, остро-вопросительно посмотрел на Николая.

– Машина странная, товарищ младший лейтенант. Ехала медленно и на ямках очень тяжело скрипела. Прямо переваливалась. Сидели в ней двое. У шофера справа – пулемет. У второго офицера, он в высокой фуражке, – автомат.

– Пулемет сквозь стекло?

– Так точно, товарищ младший лейтенант. Я очень удивился – как это сквозь стекло? Потом смотрю – правильно, в стекле – дырка. И стекло странное – как бы туманное.

– Так… А доски какие?

– Это не доски, товарищ младший лейтенант. Это бруски такие, опиленные, квадратные.

– А почему вы не доложили обо всем замеченном старшему в группе?

Гафур опять взглянул на Сутоцкого и промолчал.

– Старшина, а вы почему у него не расспросили обо всем замеченном? И что это за машина? Она действительно с дуле метом?

– Ну, с пулеметом… А какое это имеет значение? Доски какие-то… На лесозаготовки сюда приехали, что ли?

И на этот раз у Андрея еще хватило выдержки сдержаться.

– В самом деле странно, – протянул он, вытаскивая карту. – От передовой вывозить пиломатериалы в тыл. Впрочем… Впрочем, смотрите, вот здесь лесопилка. Тартак, – отметил он почему-то по-польски. – А дорога… Дорога идет по просеке. Как раз в район, занятый танкистами. А от них, возможно, к станции. А что брусья?.. Так брусья наиболее дорогой пиломатериал. Так что все как будто верно. Больше ничего не слышали?

– Никак нет, товарищ младший лейтенант! – быстро отрапортовал Гафур.

На этот раз Сутоцкий посмотрел на него с откровенным презрением.

– А я слышал вот что. – Андрей рассказал обо всем, что он слышал, и заключил: – По-видимому, эсэсовцы стоят на месте довольно прочно. Но нужно будет понаблюдать за ними с другой стороны. Давайте посмотрим откуда.

Он развернул перед разведчиками карту. Синим кружком на ней был очерчен район сосредоточения эсэсовцев – лес, река, перелески, несколько деревенек и, значит, полей в их округе: идеальное место для занятий танкистов.

Как раз в это время стал спускаться с дерева Грудинин. Он аккуратно обулся, осмотрелся и прислушался, потом присел и закурил. И уж только после этого пошел к товарищам.

– Разрешите доложить, товарищ командир? – спросил он, не очень умело прикладывая ладонь к пилотке.

– Разрешаю, ложись.

– Танковые моторы вы, конечно, слышали? – Матюхин кивнул. – И выстрелы? Так вот я поначалу думал, что это у них боевая учеба. Но мне в прицел видно подальше, и вот что меня заинтересовало. Сколько было выстрелов и орудийных, и пулеметных, а ни одной трассы. Ладно бы пулеметной – день все-таки, трассер у пули слабый. Так и у снарядов трассеры не срабатывали. И опять-таки – если бы они стреляли бронебойными, значит, без трасс не обошлось бы. А если бризантом или там, к примеру, осколочным – где-нибудь, а должен же был быть разрыв. Хоть если бы снаряд в цель попадал, хоть перелет бы давал. Но должен же был быть разрыв? А?

– Должен, – согласился Андрей, уже понимая, что Грудинин отметил то, что просмотрел, вернее прослушал, он. Артиллерист называется! Экая шаблонность мышления! Ведь на то он и разведчик, чтобы все замечать.

– А разрывов не было?

– Не было.

– Тогда все, товарищ командир. Раз и вы так думаете. – Ладно. Давайте думать, куда и как выходить.

Они долго путешествовали по карте и решили обходить район дислокации противника справа, чтобы заодно проконтролировать и железную дорогу – там можно было подобраться и к ней. Сутоцкий иронически спросил:

– А сигналы подавать сюда будем бегать?

Гафур и Грудинин тревожно посмотрели на Андрея. Неужели командир дал промашку?

– Сигналы действительны во всей полосе армии, – очень сдержанно ответил Матюхин, и Сутоцкий потупился: Андрей опять подходил к пределу.

Днем они наблюдали, выбирали примерный маршрут, вечером подремали, а в двенадцать ночи Андрей дал условный сигнал две ракеты – противник на месте.

Только после этого они снялись с места и двинулись несколько наискосок того хуторка, на который они собирались выйти В три часа ночи Гафур залез на сосну и дал следующую пару ракет. Уже выровняв маршрут, Андрей подозвал Гафура:

– Передовая видна?

– Да. Осветительные ракеты и зенитные трассы. – Хорошо видны или только просматриваются?

– Хорошо!

– Тогда можно забираться поглубже, ракеты сильные.

К рассвету группа Матюхина вышла к лесному хуторку. Здесь должно было быть несколько домов и поля с огородами. Но ничего этого уже не осталось. Обелиском торчала труба над русской печью, и пряно пах бурьян, который хорошо разрастается на пожарищах.

Но дальше, там, где на карте поля спускались в низинку речушки, бурьяна не было. Плыл легкий туманец, и они не сразу разобрались, что попали на большой, даже огромный огород. Тщательно спланированный и не менее тщательно ухоженный.

Впереди из тумана поднимался старый сенной сарай и еще какое-то кособокое строение. Пахло свежеполитой, хорошей землей. Грудинин вздохнул поглубже и отметил:

– Компосты делают. Из ботвы.

Только после этих слов Матюхин уловил слабый кисловатый запах от невидимых компостных куч. Сутоцкий нагнулся к Андрею и шепнул:

– Пошуруем! – Глаза у него поблескивали даже в сумерках, а в движении, в фигуре появилось хищное, стремительное…

– Нельзя, – покрутил головой Матюхин. – Сидеть или ползать тихонько.

– И ты туда же…

Мгновенно вспомнились его перегляды с Гафуром, и Андрей спросил:

– Шарафутдинов тебе уже напоминал?

Сутоцкий отшатнулся и отошел.

– Пара Сутоцкого на месте. Грудинин, за мной.

Пригибаясь и прислушиваясь, они прошли между грядок к сараю. Там на сене спали работницы и дети. От сарая прокрались к избушке-полуземлянке, заглянули в темное окно, прислушались и осторожно приоткрыли дверь. Пахнуло конским потом и махоркой. Хриплый простуженный голос спросил:

– Кто там?

Матюхин ответил по-немецки:

– Свои. Не бойся.

Чиркнула спичка, и засветилась стеариновая плошка. На топчане сидел босой старик в распахнутом немецком кителе и старых советских солдатских брюках. Он не спеша почесывал впалую грудь и раскуривал цигарку.

– Что надо, пан?

– Никто не заходил к вам? – опять по-немецки заговорил Матюхин. – Нет ли здесь или поблизости наших солдат?

– Нихт зольдатен, – ответил старик и отвернулся к окошку. Грудинин немедленно загородил его собой. Старик отвернулся в другую сторону.

– А чем вы здесь занимаетесь в такой поздний час? – спросил Андрей.

Старик каменно молчал, потом вдруг стал обуваться – быстро и сноровисто. Встал, застегнул немецкий мундир и спросил:

– Чеснок? Шпинат? Капуста?

– Ладно, – переходя на русский, махнул рукой Андрей. – Кем здесь пристроился?

Лицо старика не дрогнуло, только на мгновение чуть расширились глаза.

– Огородник… По-старому, по-колхозному – бригадир, А по-немецки… Ей-богу, не выговорю.

– Немцы есть?

– Нет. Тут их всего двое – начальник да кладовщик. Они в деревне живут. Там у них тыловая контора.

– А что за женщины спят в сарае?

– Заночевали. Третий день на уборку гоняют, им туда-сюда ходить не захотелось. Да и боятся: красные самолеты зачастили. Начнут бомбить – не обрадуешься. Вот они и здесь… Которые с детишками, которые одни… Да и прокормиться здесь легче.

Старик отвечал быстро, но слишком уж заученно и так, как можно отвечать любому – и немцу, и русскому, и полицаю.

– Садись, отец, – предложил Матюхин, и старик сразу же опустился на топчан. Андрей сел на ящик из-под консервов так, чтобы видеть дверь. – Не будем скрываться. Мы разведчики.

– Партизанские?

– Нет. Красной Армии.

– Далеконько забрались…

– Служба.

– А чем докажете?

– Чем же доказать? – усмехнулся Андрей и повернул под капюшоном маскировочной куртки пилотку звездой вперед. – Смотри.

– Понятно… – кивнул старик. – И чего ж вам надобно?

– Давай по порядку: что это за огород?

– Обыкновенный. Снабжаем овощами и зеленями ихние столовки. Солдатские маленько похуже, офицерские много лучше.

– Всех снабжаете или только эсэсовцев?

– Раньше всех, а теперь только эсэсовцев.

– Это ж почему такое изменение?

– Урожай… Август ведь…

– Так урожая должно на всех хватить.

– Не знаю. Нам как приказано. Приказано все эсэовцам отвозить, вот я и вожу. Другой раз и они приезжают.

Нет, он не собирался радоваться прибытию советских разведчиков, не спешил открываться, не рвался в помощники. Он выжидал, тянул время, и Андрей не знал, что нужно сделать, чтобы заставить старика раскрыться. Ведь если он возит овощи эсэсовцам, он многое знает Видит и знает. От окошка подал голос Грудинин:

– Тебя как кличут-то?

Старик, не поворачиваясь, все так же ровно ответил:

– Егором. А тебя?

– А меня Николаем. Я – зимнего Николая.

– Ага… Ну что, зимний Николай, дал бы ты мне закурить хоть штучку – своя махорка еще не дошла, курю прямо-таки зеленый лист. Дерет уж очень.

Грудинин вынул кисет и кинул его на стол перед стариком. Тот не торопясь развязал его, вынул газетку и стал разворачивать. Андрей и Грудинин переглянулись – хитер старый. Как разыгрывает: «Дай хоть штучку!» Ведь полицейские и немцы курят сигареты. И не стал спешить, а прежде всего рассматривает газету.

Старик читал газету, далеко отставив от себя, натужно шевеля губами. Он прочел общую часть сводки Софинфорыбюро, перевернул газету, прочел все заголовки, заглянул вниз, прочел и номер полевой почты.

– Да-а… Вот оно, значит, как получается… На юге их лупят, а они здеся шевелятся.

– Как это – шевелятся? – подался влеред Матюхин.

– Не спеши. Когда-никогда, а расковать нужно. По газетке вижу – наши. Рискну. – Он развернулся к Андрею и, навалившись на столик, доверительно зашептал: – Сматываются эсэсовцы. Видать, на юг подаются.

– Отец, ты не путаешь? Партизаны бы узнали…

– Фиг с редькой они такое узнают. Откуда им? Железнодорожники и то не знают. И я в аккурат только вчера догадался. Второй день по три, а то и по пять эшелонов уходят.

– Слушай, мы же второй день здесь, и мы бы услышали.

– Ха! Партизаны не узнали, а они б услышали! Ведь они как поступили? Ден пять назад, в ночи, прибыл на станцию вроде ремонтный поезд, это мне стрелочник знакомый, за семенами ко мне приходил, рассказал. И за ночь выложили в лес ветку километра на два. Сверху сеткой замаскировали. Вот. И уже третий день, как темнота начинается, на станцию подается два, а то и три эшелона порожняка. Стоят себе на запасном пути. Потом на рассвете приходят эсэсманы, все прочесывают наскрозь, всех разгоняют и эшелон – на ветку. Там и грузят. И танки, и машины, и пушки.

– А стреляют зачем?

– Как это зачем? Они же раньше каждый день занимались. То одни, то другие. Люди окружающие и привыкли – стреляют, ну и пускай стреляют, хай они сказятся. И никому до них дела нет.

– Понятно. А почему же считаете, что они уходят, может, наоборот, пополнение получают?

– А они, значит, как грузятся? Еду я вчера утречком, везу зеленя, приказали к рассвету подать две подводы, в эшелон выходит. Как бы на дорогу. Эсэсовцы – народ балованный, им все свеженькое. Ну вот, везу, а мне вперерез, по лесной дороге, целая экспедиция. Один танк второй тянет, а к ним еще две машины с орудиями прицеплены. Ползет прямо к ветке. Я остановился, вроде хомут на второй подводе поправляю, – это я за первую прячусь, – и гляжу. Вот та экспедиция по такой пологой настилушке и поехала прямо, видать, на платформы. А вскорости еще одна такая петрушка тянется. Сдал я свои зеленя и поехал не на огород, а прямо в деревню, вроде к начальству, а сам зашел к стрелочнику, он тоже в деревне живет. «Куда это, – говорю, – фрицы налаживаются?» – «Машины, – спрашивает, – что ли?» – «Да, – говорю, – и машины…» – «Кто ж их знает, – отвечает, – должно, на ремонт, а лес, – говорит, – прямо в Германию адресуем. Как всегда». И ведь верно! Второй уж год он с этой станции пиломатериалы в Германию возит. У нас тут в округе несколько лесопилок, и все работают. Все вроде верно. А я проверил: «А танки, – говорю, – тоже в Германию?» – «Да ты что, – говорит, – заболел? Уши у тебя заложило? Они ж как всегда ревут. И я, – говорит, – ни разу танков на платформе не видел». Вот поехал я домой, слушаю, как локомотив подали, как второй эшелон втянули, и опять танки зарычали, опять стрельба. И тут меня и осенило. Вот, думаю, значит, как получается. Они танки досками или там бруском обкладывают, и ни один черт не догадается, что под теми пиломатериалами. Драпают эсэсчики, драпают. Но ночью я, однако, сомневался: намедни бой до нас донесся, даже «катюши» играли, немцы их ужасно боятся. Думаю, плохи у нас дела, если наши не наступают, а немцы не только воюют, но еще и танки свои перебрасывают. Значит, им здесь непротив кого воевать. А газетку прочел, понял: вот почему их туда гонят. На юге у них дела плохие.

– А вы что, ничего и не знали о нашем наступлении на юге?

– Откуда ж узнаешь, милый человек? Мы ж тут как медведи в берлоге на переломе зимы – хоть вой, хоть молчи, никто ничего не услышит и не узнает. Ежели вперед – там солдатня немецкая, хоть что, да проговорится. Ежели назад – там партизаны, нет-нет да листовку кинут или газетку передадут, а то кто завернет, как в прежние времена, политинформацию сделает. А здесь мы как бы посредине. Никому до нас дела нет.

– Понятно… Партизанам о своих догадках сообщили?

Старик приподнялся от стола, выпрямился и удивленно посмотрел на Андрея.

– Ты что ж думаешь, милый человек, партизаны наподобия грибов? Раз лес, значит, и партизаны? Кому я сообщу? Да хоть бы и сообщил, так, думаешь, они мне поверят?

– Что, из веры вышел?

– Окончательно! Одно то, что партизаны сына моего старшего, полицейского, застрелили, второе, они знают, что дочка моя замужем за полицаем, а третье – я ведь и сам у немцев в начальниках хожу – вишь, какие огороды для панов развел? А ведь работает здесь кто? Бабы! Особенно те, у кого мужья или там сыновья в Красной Армии или неизвестно где. А неизвестно где, по нашим понятиям, значит, в партизанах. Так что ж ты думаешь, если я их тут гоняю, так они за меня свечку ставить будут? Или своим не шепнут, какой я их гонитель являюсь? Шепнут! Вот почему партизанские разведчики ко мне и не ходят.

– Ну а если наши придут? – несколько обалдело спросил Андрей. Он не знал – верить Егору или не верить.

– А чего мне их бояться? Разберутся!.. Одно то, что хоть я сын он мне, а я его… не очень и жалею. Неудачный он получился. В армии не служил. Все самогон да бабы. С него при наших никакого толку все равно бы не было. А второе, как я замечаю, зять у меня не такой уж и дурак. Так, по вопросикам, по заглядкам понимаю, он с партизанами снюхался. Опять-таки третье. Два сына у меня в армии, дочка, поскольку она фершал, тоже не минула. Наши зачтут. Да и я не такой уж дурак. Огородник. Травы знаю преотлично… Тут у нас ферма молочная была. Для госпиталей молоко поставляла. Ну, скажи, напал на скотину мор! Вздутие живота – и копыта на сторону. Вот ведь какое несчастье…

– Что ж это вы мне рассказываете? А вдруг я из полицейских?

– Не-ет… На тебя я поначалу погрешил маленько – взгляд у тебя тяжелый. Ты, видать, насмотрелся, хоть и молодой. Неулыбчивый у тебя взгляд. А вот у Николы-зимнего, сразу видно, свежий взгляд, легкий. Я, милый человек, как с германской вернулся, только хозяйства начал ставить – тут немецкая оккупация. Накрутился. Потом гражданская война. То одни, то другие. Потом польская оккупация. Ко всему приобвык и многое чего вижу. Так что ты насчет меня не сомневайся, но проверять проверяй. А вдруг я сбрешу? И еще я тебе скажу. Поостерегись. Тут дозоры с овчарками че-ерными так и шастали. Правда, вчера уж не было. Но, может, вернутся.

– Спасибо. Поостерегусь.

– Храни тебя бог, а все ж таки уходил бы… Зорька вон разгорелась, а начальничек мой немецкий хлопотун: не ровен час появится. Поскольку тебе меня проверить нужно, подавайся ты отсюда влево. Те, что здесь поблизости стояли, те все ушли. Теперь, надо думать, дальние поедут. Там у них дорога новая, вот они за дорогой и стоят. Начальничек мой вчера предупредил, что повезу дальше, чем обычно. И машина придет. Надо эсэсовцев витаминчиками снабжать. Надо… Может, они на юге перепреют, все земля богаче станет.

Они попрощались, и Егор попросил у Грудинина:

– Слышь, Никола-зимний. Оставил бы ты мне газетку, а? Ведь как-то на душе с нею радостней.

– Так мне не жалко… Только ж бумага…

– А бумаги я тебе дам. Дам, милый ты человек. Немецких газет, ясно, не дам. У них бумага тонкая, глянцевая, для курева неспособная. Я тебе старую газету дам. У меня в ей фото замотаны. Так я перемотаю.

Он полез под топчан, достал из сундучка сверток и перемотал газеты.

– Держи. Кончится война, приезжай. Разыскивай Егора Грубого. То я как раз и есть. Охота у нас сказочная! А я тебя По глазам остреньким вижу – ты охотой балуешься.

С Грудининым Егор попрощался за руку – признал своего.

Ночью капитан Маракуша провожал вторую группу в тыл врага. Ось ее движения должны были пересечь разведчики Матюхина, и Маракуша предупредил, что, если обе группы столкнутся, пусть самостоятельно разделят зону границами наблюдения.

Поставить задачу, проверить подготовку к переходу и сам переход поехал полковник Петров. Поэтому его встреча с майором Лебедевым оказалась мимолетной. Полковник уже по дороге к машине рассказал о положении дел и приказал сидеть у телефонов, знакомясь с новой документацией.

Донесения с передовой, процеженные офицерами разведок полков и дивизий, приходили покойные, деловитые. Наблюдатели отметили сигналы группы Матюхина, и Лебедев почувствовал себя спокойней. Однако разговор с Кашириным не позволял удовлетвориться только донесениями. И он, пользуясь относительным бездельем, вызвал к телефону командиров полковых разведывательных взводов тех дивизий, на стыке которых уходил в тыл Матюхин.

Как и предполагал Лебедев, все оказалось серьезней. Полковые наблюдатели докладывали командирам взводов о движении отдельных групп противника на луговине: солдаты развернутым строем двигались к дальнему лесу, слышался собачий лай. Но офицеры разведки в полку не посчитали эти события достойными внимания. Противник и раньше занимался боевой подготовкой, и раньше в его ближнем тылу случались взрывы собачьего лая.

Лебедев поблагодарил командиров взводов и связался с артиллеристами. Те, со своей мощной техникой, могли сообщить дополнительные данные. Но оказалось, что такие мелочные цели, как отдельные группы противника, их в данной ситуации не интересовали, – бить по ним далеко, точности попадания не жди, а снаряды приказано экономить. Майор попросил артиллеристов уточнить непосредственно на НП интересующие его вопросы и занялся документами. К утру приехал полковник Петров и спросил так, словно Лебедев не был в госпитале, а все время оставался в штабе:

– Что от Матюхина?

Лебедев доложил и не удивился поведению полковника: все правильно. Раз на рабочем месте, значит, должен работать.

– Хорошо. Я немного отдохну, а вы подежурьте.

– Как с остальными?

– Нормально. Маракуша – толковый офицер. Переход организовал умело, воспользовался болотом, наделали фашин с помощью саперов и переползли… Да… Вот что самое главное – от недосыпа голова звенит, начинаю забывать. Сегодня забросили к партизанам взвод из дивизии Лунина. Самолет вернулся, пилоты доложили, что все в порядке – сдали с рук на руки. Высадились глубоко в тылу. Но от аэродрома разведчиков перебросят прямо к ближним партизанам. Вместе с ними наши должны будут пощупать противника с тыла, с запада и в случае нужды организовать диверсии. Связь с этой группой держим по радио. Радисты стоят вот здесь, – полковник показал на карте точку. – Километра два западнее Радова. Днем не забудьте проехать к радистам и проверить, как идут дела. Слепить за этой группой будете лично. А мы с Маракушей в эти дни займемся еще одной группой.

Они попрощались.

Позвонили артиллеристы и стали подробно докладывать о выполнении его просьбы. Сведения подтвердились. Противник вел прочесывание местности, используя собак. И это погасило радостное настроение. Майор уткнулся в карту, раздумывая, чем можно помочь разведчикам, над которыми нависла беда.

Зазуммерил телефон, и Лебедев снял трубку с досадой: мешают думать.

– Майор Лебедев, – буркнул он в трубку.

– А-а! Явился герой ночных сражений, – зарокотал командармовский голос. – Шею не совсем свернули? Нет? А надо бы, чтоб понимал – лихость в таком возрасте, а тем более в таком чине до добра не доводит. Ну ладно, ладно, не сопи. Главное, живой и при деле. Так вот, как там с вашими делами?

Лебедев доложил – четко, ясно, но отчужденно-деловито: он еще не знал, как оценивает его поведение командарм. Судя по голосу и грубоватым шуткам, все в порядке. Но… Но лучше не расслабляться.

– Вот что, майор. Матюхинским следопытам я ставил задачу лично. Но этого мало. Вместе с Добровольским мы дали им еще одно чрезвычайно важное задание. Какое – скажу при твоем личном докладе, но после того, как я тебя выпорю за твое мальчишество. А теперь я тебе даю личное задание: следи за ними. Кстати, ты в них уверен? Лично, я имею в виду?

– Товарищ первый, мои люди – с меня и спрос. Но скажу честно, всех не знаю. Ведь там двое новеньких. Но если их отбирал командир, а командир роты дал «добро», полагаю, что оснований для волнений нет. Подали сигнал.

– Ладно. Следи и докладывай.

Под утро Лебедев поспал, а когда проснулся, увидел на лавке капитана Маракушу – небритого, в забрызганных грязью сапогах. Шинель с него сползла, фуражка свалилась, и черные волосы прилипли ко лбу.

Лебедев не стал его будить, привычно подготовил сводку, сходил на завтрак и, увидев умывающегося шофера, крикнул:

– Приготовь ключи, скоро поеду!

Шофер выпрямился, радостно уставился на майора, но ответил странно:

– Никак нет, товарищ майор. Ключей не будет!

– Это ж почему?

– Запрещено передавать ключи от машин кому бы то ни было Даже под пистолетом. Все. Отъездились.

– Это ж кто приказал?

– Лично начальник штаба, а под приказом все шоферы расписались.

Это огорчило Лебедева. Не хотелось, чтобы шофер знал, куда он заедет и почему. Но, глядя в его радостное, веселое лицо, мгновенно припоминая все, что им пришлось пережить вдвоем, он вдруг понял, что шофер не только сослуживец. Он еще и друг. Верный и надежный. И, подчиняясь этой несвойственной ему вспышке сентиментальности, Лебедев подошел к нему и обнял за худенькие, незагорелые плечи.

– А знаешь, чертушка, я ведь о тебе соскучился.

– И я. Каждый день все канючил у полковника – отпустите к майору. Куда там – все в разгоне… Но главное – вы живы. – Он посерьезнел. – Мы тут с ребятами обсуждали: ведь если бы мы вместе тогда поехали, могло статься, кто-то и не вернулся.

– Ерунда. Случай! Но считай, что я за тебя твои пули принял.

У радистов известия оказались радостными. Шифровальщик передал радиограмму, из которой явствовало, что разведчики благополучно достигли ближних партизан. Во второй половине дня начнут работу. Предварительные данные о противнике: остаются на месте, ведут боевую подготовку в обычное время, в обычном месте и обычными силами. В воскресенье проводят футбольный матч.

Ну что ж… Все идет правильно, все грамотно. Одна группа подстраховывает и контролирует другую. В таком деле, как разведка, это и есть высший класс точности.

Шофер развернул машину так, чтобы сразу двинуться в штаб, но Лебедев приказал ехать в Радово.

Не доезжая до штаба тыла, они остановились.

– Идите, – сказал шофер, – а я поеду заправлюсь.

Они стояли в бывшем школьном саду. Теперь здесь торчало несколько спецмашин – тяжелых, неуклюжих, но людей почти не было. Дуся прижимала к груди какие-то бутылки.

– Тут у нас девчонки – травницы. Вот… – она толкала бутылками ему в грудь. – Настои. Сами делали. Очень помогают.

– От чего они могут помочь? Вы ж даже не знаете, что у меня.

– От ран. Всяких ран. Потом они укрепляющие. Вам нужно. Вы ведь еще бледный. Я же вижу.

Поговорив о разных разностях и пустяках, Лебедев, как бы между делом, сказал, что начальство благодарит и ее, и ее девчонок за сообщение о соседке.

– А я знаю.

– Откуда?

– А у нас были Беседовали. И у нее были. Нам велели молчать.

Подъехал «виллис», и они распрощались.

– Завтра я подскочу, – пообещал он и спросил: – Какое белье висит – красное или белое?

– Красное… А… зачем все это? Так нужно?

– Да. Нужно, – кивнул он.

В штабе он опять заехал к Каширину и от него узнал, что красное белье оказалось сигналом отхода наших резервов. Немецкий шпион купился на нехитрую удочку.

Но совпадение методов сигнализации – разноцветные ракеты у разведчиков и разноцветное белье у немцев – огорчило и заставило задуматься. Связь – вот что главное. Как поможешь Матюхину, как его предупредишь о грозящей опасности?

Дома его ждал полковник Петров:

– Командующий торопит: сверху требуют ускорения событий. Командарм жмется, ссылается на эсэсовцев и на этом основами выпросил из резерва фронта целую танковую бригаду. Сейчас для него главное – эсэсовцы. Впрочем, как и для фронта.

– Подождем ночи, – ответил майор.

И он принялся за свои дела, но вдруг вспомнил о телеграмме от партизан и спросил:

– Товарищ полковник, а на кой черт они затевают этот самый футбол?

– Н-ну„формально, почему бы и не отметить воскресенье хорошим отдыхом? А вообще стоит подумать.

Полковник ушел, а Лебедев позвонил Каширину. Тот выслушал сообщение о предстоящем футбольном матче и предложил зайти к нему.

– Не могу. У телефона.

– Ладно, подскочу сам.

Он пришел со свертком, выложил из него сухарики и вчерашнюю початую бутылку.

– Послушайте, майор, я убежден, что сообщение о футбольном матче либо ерунда, либо очень важный ход. Что слышно от Матюхина?

– Дал сигнал – противник на месте.

– Врать не станет.

– Ну а раз так, то что значит сообщение о футбольном матче? Зачем партизаны сообщили о нем?

– Они, конечно, лучше об этом знают, – улыбнулся Каширин и налил коньяку.

– Мне думается, что партизаны подчеркивают этим: «Наша разведка точная, мы на месте. Вот даже какие подробности нам известны. Так что верьте». Но чему верить? Вчерашний наш разговор заставил задуматься, и я пришел к выводу: после неудачной операции по выручке своих разведчиков у них должен быть хоть небольшой, но траур. Тем более он совпал с нашим успешным наступлением на юге. Судя по немецким сводкам, там пока ничего страшного не происходит. Разгромлены, мол, советские танковые бригады, захвачены пленные, и только кое-где Для выпрямления линии фронта оставлено несколько населенных пунктов. Но ведь немцы научились читать такие сводки между строк. Они понимают, что на юге – серьезно. Поэтому, может быть, местное командование просто старается поднять настроение, показать, что ничего особенного не случилось.

– Вариант возможный. Я бы даже сказал, что для прошлого единственно возможный. Что-что, а показная пропаганда у фри-Цев поставлена отлично. Но сегодня, при нашем с вами противнике-разведчике, мне кажется, есть и другой вариант. Следите За мной. Едва наши шоферы и ездовые подались в тыл, убежденные, что им предстоит погрузка – а их именно так и ориентировали, – некто, теперь уже почти точно известный, заставил сигнальщицу из Радова сменить цвет белья. На допросе она призналась, что такой цвет предусмотрен на случай, если от нас начнут грузиться войска. От нас! Но давайте подумаем: какой же это, к черту, разведчик сидит у нас в тылу, если он первые же и довольно наивные сведения о погрузке сразу же принимает за действительность? У него даже в мыслях нет перепроверить данные, уточнить их. Он сразу принимает решение! Вы бы так поступили?

– Нет, разумеется.

– Вот я и думаю, что-то тут нечисто.

– А что ж нечистого?.. Возможно, этого резидента все время бомбардируют приказами установить и проверить отвод наших резервов. Он мечется, ищет, находит, а его ругают. Грозят ему. Так тут, конечно, едва увидев нечто похожее, можно сразу сделать выводы, которые от тебя ждут.

– И я так считаю. Запеленговать этого резидента мы не можем. Очевидно, у него только приемник. Но давайте проследим цепь событий последних дней. На юге готовится наше наступление. Высшее фашистское командование обеспокоено. Оно понимает, что потребуются резервы. И начинает прикидывать, откуда их взять. Эсэсовцы в резерве, давно бездействуют. Встает естественный вопрос: можно ли их снять с этого участка? Однако собака принесла известие – на этом участке солидные резервы и у русских. Вывод: снять эсэсовцев – значит поставить под угрозу этот участок фронта. Надежда: у русских не так уж густо с войсками, и для развития успеха на юге они снимут резервы здесь. Понимаете, они живут этой надеждой, им хочется, чтобы эти резервы ушли. Вот они и теребят своего резидента. И он, наэлектризованный, взвинченный, принимает первые же известия за истину. Все правильно.

– А раз это так, то Матюхин не справился с задачей?

– В каком смысле?

– Эсэсовцы уже снялись или снимаются, а он этого не заметил.

– Мы ведь говорили вчера, что противник перед нами умный. Я думаю, что уход танкистов обставлен очень тонко. Как видите, партизаны тоже ничего не заметили.

– Вы думаете, что футбольный матч рассчитан на партизан и возможных разведчиков?

– Думаю. И вот почему. Как же нужно разрекламировать этот матч, если о нем узнали даже партизаны! Ведь связи у них с этим районом, кроме пешей, нет. Посчитайте. Партизанский разведчик пришел на станцию или в округу. День потерся, нашел своих людей, усек положение – это полдня или ночи. Дорога назад – опять день. Значит, по крайней мере, двое суток. Видите, как давно говорят об этом матче. Причем так легко, что даже партизанские осведомители и те знают. Непростительная беспечность или, наоборот, преднамеренные действия: иметь под боком партизан и сообщать всем и каждому о таком массовом и мирном мероприятии, как матч. Нет, Лебедев, дело не мое, но вам надо думать быстро. Эсэсовцы снимаются или вот-вот снимутся. Как – неизвестно.

– Две новые группы уже ушли.

– Знаю. Но они пока еще подойдут и займутся делом… Давайте сделаем так: я доложу начальству о своих предположениях. То же сделаете и вы. И мы оба по своим линиям поставим в известность вышестоящие штабы. Надеюсь, что те проявят достаточный интерес и подключат дальнюю разведку. Во всяком случае, прозевать ни нам, ни вам такое нельзя – головы снимут.