Текст книги "Браво-брависсимо"

Автор книги: Виталий Еремин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Спустя несколько лет

На пустой сцене Розанов и Михаил.

Р о з а н о в. Шесть лет мы прожили вместе. Шесть лет я страдал от нее. Но когда Полина от меня уехала, я плакал и месяца два не знал, что делать, куда каждый час времени девать. С женой жизнь так ежесекундно слита и так глубоко слита, что образуется при разлуке ужасное зияние пустоты, и искание забвения вот на этот час – неминуемо.

М и х а и л. Василий, друг мой, почему же спустя четыре года, как она тебя покинула, ты все еще отказывал ей в выдаче вида на отдельное жительство? Скажи, как на духу.

Р о з а н о в. Нет уж уволь, не буду я говорить о своей боли, Миша.

М и х а и л (в зал). После многих лет Василию все же повезло. По крайней мере, он сам так считает. Но он не может жениться на этой женщине. Полина не дает ему развода. Если раньше я думал, что он не нужен ей, а только она нужна ему, то сейчас я уже сомневаюсь. Они даже переписываются.

Суслова и Розанов – на противоположных сторонах пустой сцены.

Диалог как бы озвучивает их переписку.

Р о з а н о в. Ах, Полинька! Как Бог меня любит, что дал мне Вареньку! Теперь я люблю без всякой примеси идейного, и без этого же полюбило меня это доброе, хорошее и чистое существо. Мы рассказали друг другу свою жизнь, со всеми ее подробностями, не скрывая ничего, и на этой почве взаимного доверия, уважения и сочувствия все сильнее и сильнее росла наша дружба, пока не превратилась в любовь.

С у с л о в а. Словом «теперь» на меня намекаешь? По-моему, ты путаешься. Нельзя любить в постели идейно. И жизнь свою со мной ты не мог рассказать во всех подробностях. А если рассказал, то дурак. Твоя простая Варенька тебе это припомнит. И дружба у вас непонятно какая, если она не идейная.

Р о з а н о в. Позволь, Полинька, сказать тебе банальную вещь. Любовь есть совершенная отдача себя другому. Любовь есть чудо. Нравственно чудо. А мамочка моя – нравственный гений. И от этого я так к ней привязался, и такая у меня от нее зависимость. Она бы скорее умерла, нежели бы произнесла неправду, даже в мелочи. Она просто этого не смогла бы, не сумела. Ей никогда в голову не приходит возможность сказать не то, что она определенно думает.

С у с л о в а. Подожди, какая мамочка? Ты так свою Вареньку зовешь?

Р о з а н о в. У нее есть дочка от первого брака. А теперь есть дочка от меня. Вот я и зову ее, как зовут мужья во множестве других семей, мамочкой. Муж ее, Бутыгин, из священнического рода, умер рано, внезапно ослепнув, оставил ее с двухлетней дочкой. А она любила его с 14 лет. И я влюбился в эту ее любовь, и в память к этому человеку, такому несчастному, и в бедность ее, в страдание ее. Но я – по твоей милости – ей не законный муж, что ее страшно мучает. Жить с женатым мужчиной для нее тяжкий грех. В общем, я все-таки надеюсь, что ты дашь мне развод.

С у с л о в а. Это как же? Ты сколько пел мне сладко, что брак церковный – вечный. А теперь хочешь пойти против Господа? Ты вынудил меня обмануть Бога и сам его обманул, а теперь хочешь, чтобы я помогла тебе освободиться от своей лжи. Нет, Васенька, что Бог сочетал, того человек не разлучает.

Р о з а н о в. Не ради себя прошу, Полинька, ради детей. Детки растут незаконнорожденными. Это стыдно, и для них вредно. И ведь остальных детей ждет та же участь. Мамочка еще рожать хочет.

Собрание декадентов.

Здесь, помимо прочих, Суслова и Софья. Отдельно от всех сидит Розанов.

З и н а и д а Г и п п и у с (читает свои стихи).

Единый раз вскипает пеной

И рассыпается волна.

Не может сердце жить изменой,

Измены нет: любовь – одна.

Мы негодуем иль играем,

Иль лжем – но в сердце тишина.

Мы никогда не изменяем:

Душа одна – любовь одна.

Однообразно и пустынно,

Однообразием сильна,

Проходит жизнь…

И в жизни длинной

Любовь одна, всегда одна.

Лишь в неизменном – бесконечность,

Лишь в постоянном – глубина.

И дальше путь, и ближе вечность,

И всё ясней: любовь одна.

Любви мы платим нашей кровью,

Но верная душа – верна,

И любим мы одной любовью…

Любовь одна, как смерть одна.

С о ф ь я (Сусловой). Зина, как она ни на кого не похожа!

С у с л о в а. Говорят, она часто подписывается мужскими псевдонимами. Антон Крайний, Лев Пущин…

С о ф ь я. Это теперь называется мистикой пола.

С у с л о в а. И при этом живет с литератором и философом одной семьей. Знаем мы эту мистику. (С горькой иронией). Вот я и думаю сейчас: не станет ли Вася в этой чудной семье третьим мужчиной? Представляешь, какая у них будет творческую атмосфера и какая писательская продуктивность.

С о ф ь я. Ты считаешь, он на это способен?

С у с л о в а. А ты читала его «распоясанные письма» к Зине? Они гуляют по рукам в списках. Я несколько раз перечитала, могу воспроизвести. (будто читает) Зиночка, милая Козочка с безмолочным выменем, ну, как поживают твои сосочки? Это наш Вася пишет! Как грудки? Какая тоска, если их никто не ласкает. Сегодня в час ночи я прилечу мысленно к тебе и поцелую, крепко поцелую, как захочу, груди твои. Хотя, признаюсь, грубое «титьки» волнует меня более, чем «груди». Считаешь, что это безумие? Что меня надо пороть? Ну, дери-дери меня за уши. Дери целые сутки. Что ж, заложу письмо твое в Карамзина. Это мой способ прятать бумаги. Или сразу истреблю. Очень уж ответственное содержание. Когда пишу бабе – ну, не умею воздержаться от этих глупостей. Там, на том свете (как ты грозишь) – хоть распори-пори меня, а на этом свете хочется поиграть белыми грудями. Да и не только грудями – а больше. Прости, миленькая, прости, губастенькая, тягучие у тебя губки, прости остренькая. Я знаю, что ты меня любишь, и все мне извинишь. Так-то, Зиночка. Всех вас троих я люблю, за то, что вы – свободные люди. Ничего нет лучше свободы, ничего нет счастливее свободы, ничего нет благороднее свободы. И все потому, что в ней одной может вырасти безгранично индивидуальность. (Смачно) Твою мать! Теперь мне понятно, зачем ему Зина Гиппиус. Надо ж как-то разгонять скуку мамочки.

Суслова подходит к Розанову, садится рядом.

С у с л о в а. В Карамзина, значит, прячешь свой блуд. Подальше храни свои распоясанные письма. А то найдет твоя мамочка. Она ж у тебя простая. Ты ж и защититься толком не сможешь. Забьет тебя скалкой.

Р о з а н о в. Порочен я, а таланты наши, Полинька… это моя любимая мысль, как-то связаны с пороками, как добродетели – связаны с бесцветностью.

С у с л о в а. Выходит, мамочка твоя – бесцветность? (Розанов молчит) Путаник ты, Вася. Путаник и заумник. Три четверти тобой написанного я бы выкинула, а одну четверть отдала бы тебе на доработку. Но читателю в зауми мерещится гениальность. А на самом деле гениальность в простоте и краткости. И ты это без меня отлично знаешь. Знаешь и морочишь голову людям. И кто ты после этого?

Р о з а н о в. До встречи с домом, откуда я взял Варю, мне совершенно было непонятно, зачем все живут, и зачем я живу, что такое и зачем вообще жизнь, такая проклятая, тупая и совершенно никому не нужная. И вдруг я встретил этот домик, где все благородно. В первый раз в жизни я увидал благородных людей и благородную жизнь. И жизнь эта очень бедна, и люди бедны. Но никакой тоски и жалоб. И никто никого не обижает в этом благословенном доме. Тут нет совсем «сердитости», без которой я не помню ни одного русского дома. Тут нет и завидования, почему другой живет лучше. Почему он счастливее нас, как это опять-таки решительно во всяком русском доме. И я все это полюбил. И с этого началась моя новая жизнь.

С у с л о в а. Если у тебя все так складно, зачем ты продолжаешь писать мне?

Р о з а н о в. Я привык делиться с тобой своими мыслями и впечатлениями, и мне уже трудно обходиться без этого.

С у с л о в а. А знает ли об этом твоя «мамочка»?

Р о з а н о в. Зачем ее огорчать? Разврат мой, что я люблю всех, и без того измучил ее. «Что ты все облизываешься возле дам? Все-то целуешь у дам ручки. Как это противно!» – выговаривает она мне.

С у с л о в а. Ну, вот. Ты ж сам писал, что любовь исключает ложь. Что первое «я солгал» означает, что «я уже не люблю» или «я меньше люблю». А гаснет любовь – гаснет и истина… Тебе не кажется, что ты заврался?

Г о л о с. Господа, а теперь мы предоставляем слово Василию Васильевичу Розанову. Он выскажет свой взгляд на нашу литературу.

Р о з а н о в. Русская литература несравненно колоритна. Какие характеры, какое чудачество. Какая милая чепуха. Дневник лишнего человека. Записки праздного человека. Заметки из подполья. «Герой нашего времени» такой же фат, как и Грушницкий. Достоевский художественно показал нам ненаказуемость порока и безвинность преступления. (Саркастически) Какой пример для читающего народа!

Чему я враждебен в литературе? Тому же, чему враждебен в человеке: самодовольству. Самодовольный Герцен мне в той же мере противен, как полковник Скалозуб. Грибоедов, счастливый успехами в литературе, в женитьбе, в службе – тот же полковник Скалозуб.

Посмотрите названия журналов: «Тарантул», «Оса». Целое издательств – «Скорпион». Посмотрите театр. Почти сплошное злословие. И все жалят Россию. Жалит ее немец. Жалит ее еврей. Жалит армянин, литовец. Разворачивая челюсти, лезет с насмешкой хохол. И в середине всего, распоясавшись, сам русский ступил сапожищем на лицо бабушки-Родины.

Р е п л и к а. А чего б тебе, Вася, не себя не посмотреть.

Р о з а н о в. А я и смотрю. Несу литературу, как гроб мой, несу литературу, как печаль мою, несу литературу как отвращение мое.

Д р у г а я р е п л и к а. Господа, сегодня этот разноликий Янус решил превзойти самого себя.

Р е п л и к а. А что ты, Розанов, сейчас делаешь? Разве не жалишь родину свою?

Р о з а н о в. Не родину жалю, а писак зловредных. Достоевский, как пьяная нервная баба вцепился в сволочь и стал пророком ее. Толстой прожил глубоко пошлую жизнь. Никакого страдания, никакого тернового венца, никакой героической борьбы за убеждения и даже никаких особо интересных приключений. Полная пошлость.

Р е п л и к а. Вася, что с тобой? И Гоголь у тебя – пошлость. И другие. Откуда эта ненависть?

Р е п л и к а. Вы нравственно невменяемая личность, Розанов.

Ж е н с к и й г о л о с (это Гиппиус). Ах, оставьте, господа, ваши обличения. Не прошибете вы Василия с его махровой душой. В другой раз, когда он будет в другом настроении, у него будет о нашей литературе прямо противоположного мнения. Браво, Вася!

Квартира Голдиных. Здесь Софья, Михаил и Суслова.

С о ф ь я. Что-то ты сегодня, как в воду опущенный? Что-то случилось?

М и х а и л. Случилось, но не со мной. Не знаю даже, говорить – не говорить? В общем, Василий кое-что задумал. (Сусловой) Только вы, Полина Прокофьевна, можете ему помочь.

С у с л о в а. Я так и знала, что он тебя подошлет. Не дам я ему согласия на развод.

М и х а и л. Он не подсылал меня. Я сам.

С у с л о в а. Тебе, как ходатаю, я тоже откажу.

М и х а и л. Полина Прокофьевна, Василий собирается венчаться тайно.

Суслова и Софья ошарашены. Немая сцена.

С у с л о в а. Совсем сбрендил со своей мамочкой. (Софье) Он просто шантажирует меня. Мол, я узнаю, это меня возмутит, я не захочу, чтобы он зашел так далеко, и дам ему развод. Интересно, кто это придумал: он или его мамочка?

М и х а и л. Разве это имеет значение?

С о ф ь я. Не имеет.

С у с л о в а. Не имеет. Пусть венчается. С Богом! Сомневаюсь, что это его идея. Мамочке это нужно больше, чем ему. Хотя…

М и х а и л. Он считает, что семья – создание религиозное.

С у с л о в а. Миша! Какая тут религия, если он готов второй раз идти под венец без развода? Это же двурушничество, ложь Богу. Если это он придумал, а мамочка только согласилась с ним, это тоже не красит ее. Она же дочь попа и бывшая жена учителя слова Божия. Если эта ложь исключительно ради детей, то какими вырастут дети? Они ж рано или поздно узнают, что родились от фиктивно венчаных сожителей. Стыд и срам. Соня, у тебя есть водка и черный хлеб? Надо выпить за двоеженца.

Софья звенит колокольчиком. Возникает горничная.

С о ф ь я. Водочки нам с хлебушком.

Горничная исчезает и появляется с подносом. На подносе графинчик, рюмочки и ломти хлеба. Ставит на стол, наливает в рюмочки.

С у с л о в а. Ух, напьюсь сегодня. (заметив, что Михаил посматривает на нее осуждающе) Не смотри на меня так, Мишенька. Я не драме Розанова радуюсь. Я свою печаль хочу залить. Давайте сначала выпьем, а потом уж объясню.

Выпивают.

С у с л о в а (продолжает). У меня с пятнадцати лет была мечта. Папенька мой к тому времени давно уже эмансипировался от графа Шереметева и стал купцом, потом фабрикантом. Я с сестрой воспитывалась гувернантками, языки изучала и разные науки, но по крови, по психологии была крестьянской девочкой. Но папенька хотел, чтобы я была теперь просвещенной барыней. Отдал меня с сестрой в женский пансион для благородных девиц. Вот там я и стала мечтать. Вот бы создать такой пансион не в городе, а в деревне, и исключительно для крестьянских девиц.

Суслова хочет налить себе сама, но Михаил не дает ей сделать это. Наливает сам и всем. Все снова выпивают.

С у с л о в а. А потом, после школы, я все пыталась продолжить образование. Но барышень в институты тогда еще не брали. И даже высмеивали за такое стремление, как тот профессор, которому я заехала по физиономии. А как без высшего образования создавать свою школу? Потом с Достоевским закрутилась. Потом старовата стала для студенческой учебы на учителя. В общем, исполнение мечты откладывалось и откладывалось. И вот только год назад я сказала себе: сейчас или никогда! Прошла учительские курсы, выпросила у папеньки денег и открыла школу в деревне.

С о ф ь я. А я-то думала, ты снова в Европу укатила.

Михаил нервно наливает только себе и выпивает.

С у с л о в а. Думала позвать вас, когда все устроится. Два месяца все шло хорошо. Я была счастлива. Сколько лет я мечтала найти свое назначение, приобщить к полезному делу. И вот, кажется, это состоялось. Меня боготворили родители девиц. Я буквально купалась в их любви. Но появился жандармский вахмистр. Хам и черт! «Как вы смеете воспитывать девиц, если Господа Бога нашего не признаете, в церковь не ходите?»

(После паузы) Обыск мне учинил. Хорошо, я это предчувствовала – уничтожила все письма Федора.

С о ф ь я (потрясенно). Как??

С у с л о в а (мстительно). В печь бросила.

С о ф ь я. Зачем? Как ты могла? Ты ж вместе с письмами себя сожгла. Или ты этого хотела?

С у с л о в а. Возможно.

С о ф ь я. Погоди. Ты ж раньше говорила, что письма его сожгла еще в Париже, когда готовилась к самоубийству.

С у с л о в а. Сожгла, но только те письма, которые были там. (После короткой паузы) А не закусить ли нам как следует?

С о ф ь я. Сейчас распоряжусь.

Софья выходит. Суслова и Михаил напряженно смотрят друг на друга.

С у с л о в а (игриво). Что, Мишенька? Жалко тебе меня? Но Розанова жалко больше? Угу?

М и х а и л. Нет, вас гораздо больше жалко.

С у с л о в а. О, я этого не люблю.

М и х а и л. Просто это для вас непривычно. Не с кем вам было отвыкнуть.

С у с л о в а. Давай уточним: отвыкнуть – от чего?

М и х а и л. От постоянного стремления быть сильной.

С у с л о в а. Меня угнетает в моей силе только моя инициативность.

М и х а и л. Полина Прокофьевна, я давно уже чувствую то, чего никак от себя не ожидал. Но сейчас – особенно.

С у с л о в а. Как мы с тобой совпадаем. Но это невозможно. Соня мне не простит. Сыграй что-нибудь.

Михаил садится за фортепиано. Берет несколько нот.

С у с л о в а. «Из наслаждений жизни одной любви музыка уступает, но и любовь – мелодия». Уж Пушкин знал в этом толк.

Михаил не успевает ответить. Софья возвращается с горничной, которая катит сервировочный столик. Суслова смотрит в глаза подруге и неожиданно встает, чтобы уйти.

С у с л о в а (Софье). Я, пожалуй, пойду. Что-то расхотелось. Прости. Не провожайте меня.

Суслова выходит.

М и х а и л. Как жаль. При изумительном умственном блеске, она имеет, однако, во всем только полуталанты. И меркнет, меркнет неудержимо.

С о ф ь я. Мишенька, это ж Розанов сказал, только о другой женщине, о художнице Башкирцевой.

М и х а и л. Но будто о Полине…Прокофьевне.

С о ф ь я. Мишенька, что произошло, пока меня сейчас не было? Или это произошло не только сейчас?

М и х а и л (поднявшись со стула). Наверное, Полина Прокофьевна расчувствовалась.

Софья подходит к Михаилу, кладет ему руки на плечи.

С о ф ь я. Расчувствовалась, говоришь? (Михаил отчужденно молчит) Что ж, это следовало ожидать. Странно только, что это не произошло раньше. Бедняжка, сколько же она терпела.

Улица. Розанов и Михаил прогуливаются.

М и х а и л. Ходит слух, что Полина давно уже пишет автобиографическую повесть. И что дневник ведет. Ты видел? Читал?

Р о з а н о в. Она что-то записывала. Но читать не давала. Правда, иногда я пользовался ее отсутствием. Был грех. Хороший литературный язык, с милыми неправильностями, что я особенно люблю, но без полных откровений, что, конечно, крайне обидно. Хорошая такая литературщина.

М и х а и л. Софья уверяет, что у Полины есть описания ее отношений с Достоевским. Она сама ей призналась. Почему бы это не опубликовать? Неужели она совсем лишена писательского тщеславия?

Р о з а н о в. Хочешь заработать на ней? Ну, так сам и обратись.

М и х а и л (после паузы). Вася, я должен кое-что тебе сказать. Я считал себя благородным. И я продолжал считать себя благородным, даже после того, что произошло у меня… с Софьей. Хотя я так виноват перед отцом… Но теперь… Ты вправе презирать меня.

Р о з а н о в (нервно). И до тебя добралась? Что ж, ты – красивый, сильный зверь. И в этом нет никакой твоей вины. Ты нужен ей, как был нужен испанец Сальвадор. А я был нужен, как был нужен Достоевский. Вот, собственно, и все. И никто не виноват. Эта женщина нуждается в двух наслаждениях. От мужского ума и от мужских ласк. И эти две нужды у нее чередуются: нужда половая и нужда духовная, умственная. Чередуются, потому, что в одном мужчине обычно не совмещаются.

М и х а и л. Но сколько при этом обид, терзаний, мести. Она же так мстит тебе, через меня.

Р о з а н о в. Мстит. Но ведь я тоже даю повод. Рано или поздно она узнает, что я обвенчался тайно…

М и х а и л. Как?! Уже обвенчался?

Р о з а н о в. Мамочка уговорила друзей отца, тоже священников. Ей не терпелось. (После короткой паузы) Ты можешь сообщить об этом Полине. Но знай: она меня не тронет, пока она с тобой. И, возможно, она даст мне развод, пока она с тобой. То есть ты меня сейчас очень порадовал.

М и х а и л. Но, Вася…я вовсе не собираюсь… с ней…всерьез…

Р о з а н о в. Это понятно. Но потяни с ней, сколько можешь.

М и х а и л. Конечно, я кину ее, как только Таня что-то заподозрит. Или даже раньше. Или даже у меня с ней ничего не будет. Я еще не знаю, смогу ли я противиться ей. В ней есть что-то колдовское.

Розанов издает стон. И тут же нервно смеется.

Р о з а н о в. Как же к тебе бабы льнут. Я знал, что Таня в конце концов будет твоей.

М и х а и л. А может, и Тане тоже нужен то гений, то зверь? Я этого уже боюсь.

Р о з а н о в. Нет, Таня слишком разочаровалась во мне. (Улыбается своей мысли) Полина нас с тобой породнила, мы теперь, как братья.

М и х а и л. Тогда я тебе по-братски скажу. Ты, Вася, личность уже историческая. Тебя покупают, тебя читают. Я, как продавец твоих книг, уже за твой счет живу. Я вроде бы помалкивать должен. Ну, как хочется тебе жить, так и живи. Но я думаю: его ведь потомки судить будут. Почему он это не учитывает?

Р о з а н о в. Вот, чтобы не осуждали, подскажи Суслихе, чтобы дала мне развод. Тогда и нечего будет стыдиться.

М и х а и л. Вася, неужели еще раз под венец пойдешь? Или незаконное венчание станет законным? (Розанов озадаченно молчит) Вот она уже Суслихой для тебя стала. Зачем же так, Вася? Ты ж любишь, когда тебя барином считают. А барин не будет вот так любимую женщину, пусть даже бывшую… Ты уж прости, что я тебе выговариваю. Но ты ж сам любишь правду. Или любишь в зависимости от обстоятельств?

Р о з а н о в. Экий язычок у тебя отрос! Жалишь. Кусаешь. А как ты ведешь себя по отношению к Тане? (после паузы) Молчишь? То-то же! Запомни, Мишенька: никто никого и никогда не имеет права осуждать и тем более презирать, ставить ниже себя. Кто так делает, тот намного хуже того, кого осуждает и презирает.

М и х а и л. Сколько лет прошло, а до сих пор не могу понять, зачем ты настоял на венчании? И как она могла согласиться? Это, как ты говоришь, ноуменально. Непостижимо.

Р о з а н о в. Знаешь, правильно говорят, женщину невозможно переубедить, но ее можно уговорить. Вот я и уговорил. И отчасти запугал. Я говорил, что женщина без детей – грешница. И за это ее душа обязательно поплатится. Я внушал ей элементарное, чем обычно пугают попы. Что нас постоянно окружают бесы, мешая задумываться о своей душе, единственно выделяющей нас, людей, из всех живых существ. Бесы же мешают человеку различить добро и зло. А после причастия все это проходит.

Полина говорила мне, что у нее нет ни малейшего желания причаститься. А я говорил в ответ, что это как раз признак того, что ей мешают бесы. Она говорила, что не сможет исповедаться священнику. Да и каяться ей не в чем. Ну, однажды хотела убить человека. Но ведь не убила же.

М и х а и л. Это она испанца Сальвадора хотела убить?

Р о з а н о в. Не только. Она пришла к Достоевскому. Хотела, чтобы он помог ей справиться с соблазном убийства. А он начал ей выговаривать. Мол, она загрязнилась этим чувством к испанцу. Уму непостижимо, как можно было такое сказать?! И вот после этого у Полины место Сальвадора, как жертвы, занял Достоевский. Он поселил в ее душе беса убийства, хотя бы тем, что сам хотел убить ее, она это чувствовала и видела. Прочти в его романе «Игрок», как главный герой Алексей Иванович, этот альтер эго автора, говорит о своем чувстве к Полине. «И еще раз теперь я задал себе вопрос: люблю ли я ее? И еще раз не сумел на него ответить, то есть лучше сказать, опять, в сотый раз ответил себе, что я ее ненавижу. Да, она была мне ненавистна. Бывали минуты, что я отдал бы полжизни, чтобы задушить ее…»

Р о з а н о в (продолжает). И она это, повторяю, чувствовала и даже видела, потому что он не умел это ловко прятать. И ловко хитрить тоже не умел. Он же после истории с Сальвадором предлагал ей быть братом и сестрой, а сам постоянно домогался. Чего он добивался этой отвратительной игрой, тут можно строить разные предположения. Но я повторяю, именно он поселил в ее душе беса. Я выведал у нее, она поведала мне все свои приключения, все свои интрижки, все увлечения и разочарования. Не было ничего, даже приблизительного ее отношениям с Достоевским. Но с каждым новым мужчиной ее бес становился все бесцеремоннее и злее.

М и х а и л. Ты хочешь запугать меня?

Р о з а н о в. Думай, что хочешь. Я устал.

М и х а и л. Я предложу ей назвать ее автобиографические записки «Годы близости с Достоевским». И попрошу, буду умолять ничего не скрывать. (после паузы) Вася, как же ты до сих пор любишь ее. И как она любит тебя.

Р о з а н о в (в зал). Неужели вся жизнь легкомыслие? Наверное, только перед смертью человек бывает по-настоящему серьезен, когда все уже позади?

Как же меня начинает томить моя неправильная жизнь. И не в смысле, что мало насладился, это совсем не приходит на ум, а в смысле, что не сделал должного.

И ведь не для кого-то не сделал должного, а для себя. Для себя! А все почему? Потому что мужского у меня – только брюки? «Я смешон и гадок», – писал о своей молодости Достоевский. Я в точности такой же. А кто не такой?

Но хотел ли бы я быть только хорошим? Было бы скучно. Н чего бы я ни за что не хотел бы – это быть злым, вредительным. Тут я предпочел бы умереть.

Один умный человек сказал мне: не в намерениях моих, не в идеях, но как в человеке во мне есть что-то нехорошее, что-то мутное в крови.

Ну, правильно. На мне и грязь хороша, потому что это я, подумал я тогда.

Может, это оттого, что благородное у нас всегда в унижении. Свинство почти всегда торжествует. Оскорбляющее свинство.

Поэтому удобнее не быть только благородным. Не выделяться.

М и х а и л. Вася, а вот если бы Суслова сказала тебе, что она жить без тебя не может. Если бы предложила сойтись? Как бы ты поступил?

Р о з а н о в. Это невозможно. Суслиха – бес в юбке. Зачем мне бес?

М и х а и л. Для электричества.

Р о з а н о в. Какого еще электричества?

М и х а и л. Ты ж с Варей, как при лампаде живешь. Нет, при лучине! Вон Мережковский с Гиппиус, как с электричеством живет.

Р о з а н о в. Ага. А Толстой со своей Софьей, если тебя послушать, жил при лучине. А сколько сделал!

М и х а и л (шутливо). Софья – керосиновая лампа.

Р о з а н о в. Вот зачем тебе этот разговор?

М и х а и л. Томит меня твоя неправильная жизнь.

Р о з а н о в. Это только я так могу сказать о себе.

М и х а и л. И я – на правах друга. Вася, мы так устроены. Нас обижают и оскорбляют одни, а вымещаем мы свою обиду на других. Кто ближе, на ком безопаснее это выплеснуть.

Р о з а н о в. Хочешь сказать, я должен был все стерпеть от нее. Я и терпел. О, сколько я терпел!

М и х а и л. Но ведь при этом добавлял обид! Скажи, как на духу, разве ты ни разу не изменил ей? Ну, скажи! И положи руку на сердце, и перекрестись! (Розанов виновато молчит) Ну, вот. Теперь посчитай, сколько бесов ты ей добавил.

Р о з а н о в. Душа есть страсть. А талант нарастает, когда нарастает страсть. То есть и талант есть страсть.

М и х а и л. И что ты с этой ее страстью сделал? Она ж наверняка хотела вырасти в писательницу.

Р о з а н о в. Да, она втайне завидовала Достоевскому, и он это отмечал. И мне завидовала. И до сих пор завидует. И это тот случай, когда зависть оправданна. И все же ты не целиком прав. В ней много дурного. Дурное в нас есть рок наш. Но нужно знать меру этого рока. А она меры не знает.

М и х а и л. Она женщина.

Р о з а н о в. Чего ты от меня сейчас хочешь?

М и х а и л (с расстановкой). Ни-че-го. Хотя нет. Хочу, чтобы ты перестал на нее злиться. Вот совсем. И чтобы она это почувствовала. Ты как-то сказал, что душа твоя сплетена из грязи, нежности и грусти. Вот перестанешь злиться, и грязь сойдет, и останется только нежность и грусть. (После паузы) Думаешь, я на нее не злюсь? Кого она во мне видит? Игрушку? Но я не игрушка.

Квартира Голдиных. Здесь Михаил и Софья.

С о ф ь я. Мишенька, отчего Полина перестала бывать у нас? Я скучаю. Скажи ей, что я редкая подруга, я не ревную.

М и х а и л. Как я могу сказать? Я тоже не знаю, куда она пропала.

С о ф ь я. Как странно. И даже немножко страшно.

М и х а и л. Мне тоже. Героиня ее автобиографических записок утопилась.

С о ф ь я. Она уже передала тебе рукопись?

М и х а и л. Нет, мне Василий сказал. Он читал. Он тоже в тревоге.

С о ф ь я. Притворщик, я ему не верю.

М и х а и л. Зачем ты думаешь о нем плохо? Он искренне переживает.

С о ф ь я. Ну да. Он в самом противоположном искренен. Не хочу о нем говорить. Хотя подозреваю, что она из-за него, а не из-за тебя исчезла. Он – проклятие ее.

Г о л о с С у с л о в о й. Отчасти ты права.

Суслова входит неожиданно в открытую дверь, ошеломляя Михаила и Софью.

С у с л о в а. Ты, Сонечка, права, но это проклятие, кажется, повернулось на него.

На сцене легкий гвалт. Михаил и Софья говорят вразнобой, Софья им отвечает. Наконец, возникает пауза.

С о ф ь я. Ну, рассказывай же!

С у с л о в а. Я съездила в Брянск, где раньше жила его мамочка. Бутягины там известны. Мамочка, оказывается, будучи еще тринадцати с половиной лет, влюбилась во взрослого, годящегося ей в отцы Бутягина. Родителям пришлось увезти ее в другой город. Но она все же добилась их благословения и вышла за него. А через два года он, никогда и ничем не болевший мужик, неожиданно ослеп, лишился дара речи и умер.

Софья и Михаил с нетерпением ждут продолжения.

С у с л о в а. Вот, собственно, и все. Хочу знать, что вы об этом думаете.

Софья и Михаил озадаченно молчат.

С о ф ь я. Не знаю даже, что сказать. Ты видишь в этом какой-то рок?

М и х а и л. Василий знает об этом. Он мне говорил. Не понимаю, в чем тут рок.

С у с л о в а. Разве симптомы вам ни о чем не говорят? В некоторых губерниях целые деревни этим болеют. Эта мамочка опасна для Васи. У меня нехорошее предчувствие.

М и х а и л. У меня сейчас одно в голове. Зачем вы поехали в Брянск, Полина Прокофьевна? Какая у вас была цель? Зачем вы в следователя обратились? Лучше бы рукопись свою завершали.

То, что говорит пасынок, нравится Софье. Она не без злорадства следит за выражением лица Сусловой.

С у с л о в а (переходя на вы») Михаил, не пойму, в чем вы подозреваете меня.

М и х а и л. Ответа у вас нет. Точнее, есть, но вам неловко признаться. Тогда я скажу прямо. После этого вашего сообщения, я просто обязан сделать выбор между вами и моим другом Розановым. Я выбираю моего друга.

С о ф ь я (делая вид, что хочет его остановить) Михаил!

Михаил с непреклонным видом выходит из комнаты.

С о ф ь я. Поля, я очень сожалею.

С у с л о в а. Да, конечно. Мне пора. (На выходе из квартиры) Ну, вот и все. Теперь я совсем одна. Отлично! Замечательно! Как это волнует кровь! Одна против всего мира. Мегера. Фурия. Они ничего толком не поняли, но я в их глазах фурия. Прекрасный зверь ничего не понимает, но сердцем он не со мной. Ну и ладно. Хорошо, что это определилось сразу сейчас, хуже, если бы потом. Кому Миша сделал плохо? Не мне, а ему. Я-то уже хотела, уже уговорила себя дать ему развод. Но теперь – никогда! Пусть рожает еще. Но ни один не будет носить его фамилию. Никогда! И пусть меня судят, осуждают, презирают. Презренье всего мира мне – по колено.

Дом Розанова. Розанов говорит с женой Варварой. Но вовсе не обязательно ее появление на сцене. Достаточно ее силуэта и ее голоса.

Р о з а н о в. Ну, Варя, сажусь писать.

В а р в а р ы. Бог благословит! Бог благословит! Бог благословит!

Большим крестом она кладет три православных пальца на лоб, грудь и плечи мужа.

Р о з а н о в (в зал). И когда вот так, выходит лучше, выходит весело, и хорошо на душе.

Розанов доволен своей судьбой, но чего-то не должно хватать зрителю в этой, вроде, благостной картинке его быта.

Громкий стук в двери. Голоса.

М у ж с к о й г о л о с. Именем закона. Отворяйте немедля!

Розанов открывает с испуганным видом. Входят жандармы.

Ж а н д а р м. Кто будете? Розанов?

Р о з а н о в (нервно). Так точно-с. Розанов. А что за оказия?

Ж а н д а р м. Имею поручение провести досмотр бумаг. Извольте предъявить.

Р о з а н о в. Что ж. Прошу-с в мой кабинет.

Вводит жандармов в свой кабинет. Варвара остается в коридоре. Осеняет себя крестным знаменем. И прислушивается, кто тому, что происходит в кабинете.