Текст книги "Февральский дождь"

Автор книги: Виталий Еремин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Глава 13

Дома я усадил Женю за пишущую машинку и пытался диктовать материал о фашиках. Но такая манера работы оказалась не по мне. Навыка не хватало, а скорее всего – таланта.

Дочь была рада возможности просто поболтать. У нее накопились вопросы.

– Папка, почему у тебя своя комната, а у мамы – своя?

– Спать вместе негигиенично.

– Все человечество спит вместе. А ты не охладел к маме?

– Ну, допустим, охладел. Дальше что?

– Папка, погоди, не заводись. Кто-то из вас обязан отвечать на такие вопросы. Мама не хочет.

– И я не буду. Женя, это уже слишком. Родители не обязаны отчитываться перед своими детьми.

– Папка! – воскликнула Женя. – Просто я боюсь, что выйду замуж и разлюблю мужа. Выйду за другого и тоже разлюблю. Я-то ладно, а каково будет моим детям? Я хочу понять, что нужно сделать для того, чтобы этого не было. Чтобы это на мне закончилось, понимаешь?

Я недоверчиво смотрел на дочь. Ой, хитрит девочка! Но в глазах Жени читалась боль. Мне стало неловко.

– Ты задала очень трудный вопрос. Потом договорим.

– Терпеть не могу это твое «потом», – разозлилась Женя. – Можешь ты хоть раз поговорить с дочерью как следует?!

Я принял позу внимательного слушателя.

– И как только ты вызываешь людей на откровенность?! – все еще обижено пыхтела Женька.

– Угомонись и излагай.

– Почему ты разлюбил маму? Может, ты вообще ее не любил? Если так, то зачем женился?

Кажется, у дочери появился некто, кого она всерьез рассматривает в качестве будущего мужа. Она считает, что над ней тяготеет моя дурная наследственность. Она боится совершить ошибку. Повод серьезный. Но как всерьез отвечать на эти вопросы? Это ж все равно, что раздеться.

– Женя, давай как-нибудь потом, – попросил я.

Всю ночь я печатал текст очерка указательным пальцем левой руки. Утром двенадцать страниц легли на стол Сыру. Он сделал несколько поправок и зачеркнул заголовок «Насморк». Ход моих рассуждений был ему понятен. Но он не мог согласиться, что наш доморощенный фашизм – политический насморк.

Я сам понимал, что материал получился хлесткий, но поверхностный. Но копать глубоко означало вольно или невольно ставить немцев выше. Помнится, еще Толстой возмущался, что Вагнером бредит вся наша элита, включая великих князей. Слушали концерты с фантазиями безумного немца пять часов кряду. А идея дранга нах остен принадлежала вовсе не Гитлеру. На Россию немцы начали облизываться еще при Бисмарке, едва слившись в единое государство, и почти сходу полезли в Первую мировую во все стороны. Еще при «отце народов» вкпб была переименована в кпсс. Разве не странно, почему это сс не коробило слух большого знатока русского языка? К 70-м годам наша ненависть настолько улетучилась, что мы ударились в любование врагом. Достаточно вспомнить некоторые фильмы с щеголеватыми и симпатичными эсэсовцами. Что говорить, даже слово-прозвище «фашики» было неточным. Правильнее называть их нациками.

Короче, это была неудача, провал. Я чувствовал себя бездарным и выдохшимся. Сыр это понял.

– Кажется, я вас заездил. У вас два неиспользованных отпуска. Смотайтесь за границу. Туда, где не были.

Я рассмеялся. А я везде не был. И даже не тянет. Понимаю, что после возвращения еще тяжелее будет жить в родном отечестве. Хотя… Было на земле место, где я мечтал побывать – знаменитый карнавал в Бразилии. Но туда лёта почти двое суток, да обратно столько же. К тому же карнавал в ближайшие месяцы не ожидается.

– Я бы съездил в «Айвазовский».

Это был крымский санаторий Верховного Совета для особо важных партийных вельмож. Знал: отдохнуть там – все равно, что побывать в раю.

– Вообще-то, не по чину, – шутливо проворчал Сыр. – Но какие сейчас чины? Будет вам «Айвазовский». Проваливайте!

Я направился к двери кабинета. Сыр остановил меня на полпути вопросом.

– Юрий, как вы думаете, я – совок?

Сыр в себе что-то рассматривает, что-то открывает, а другие должны выступать экспертами. Но отвечать ему нужно откровенно. Иначе перестанет доверять.

– Вы всем совкам совок, Виталий Андреевич.

Сыр поднялся из-за стола, сделал проходку по кабинету на своих коротких, кривых ногах. У него только лицо, выращенное в долгом начальствовании, выглядело породисто.

– К стыду своему, я только сейчас понимаю, – говорит он, – что совок – вовсе не продукт советского времени. Все наоборот. Весь наш социализм, вся его психология – продукт того, что сидело в нашем народе столетиями. Все его достоинства недостатков и недостатки достоинств. Вы так не считаете? – спрашивает он, заметив, что мои глаза не выражают согласия.

– Какое это уже имеет значение?

– Как какое?! – возмущается Сыр. – Значит, и капитализм у нас будет совковый! Вот ведь в чем ужас. Меняем шило на мыло!

Он зажег спичкой сигарету.

– Пора на дачу, поливать огурцы. Только кто еще будет вас так баловать? Ладно, проваливайте в «Айвазовский», не мешайте мне работать.

– А я-то думала, чего вдруг ты летом отпуск не отгулял, – говорила Вера за ужином. – Решил, значит, без Дениса съездить? Но тебе и сейчас ничто не мешает взять его. Все равно он еще неделю на справке.

Я поперхнулся. Вермишель по-флотски попала в дыхательное горло. Прокашлялся и соврал, что еду на две недели.

– Вот и хорошо, – сказала жена. – Денис окончательно выздоровеет. Крымский воздух очень пользительный. (Меня передернуло от этого слова) – И довинтила свою мысль. – А если считаешь, что отрывать его от школы на две недели – это слишком, то можешь вернуться через неделю.

Я тоскливо молчал.

– Итак, ты берешь с собой Дениса, – решительно сказала жена.

– Нет, Вера, – твердо сказал я. – Денис будет ходить в свою любимую школу.

Глава 14

На вокзале в Симферополе меня (согласно еще не отмененному советскому порядку) встретила черная «волга». Через полчаса машина въезжала в Алушту. Еще минут через десять – в санаторий.

Поселился в одноместном люксе. Привел себя в порядок и вышел в холл. Двое пенсионеров играли в огромные напольные шахматы. Две старушки сидели в креслах и смотрели на море. Меня предупреждали, что в октябре сюда съезжается одно старичье. Не беда, зато отосплюсь, приведу в порядок нервы.

Внизу шумел прибой. Я спустился в лифте. Прошелся по берегу. Под ногами перекатывалась разнокалиберная галька. Ветер был свежий, слегка штормило. Опустил пальцы в воду – почему я не «морж»?

А что если перед обедом поплавать в бассейне? Мне понравилась эта мысль. Бассейн с 50-метровыми дорожками. И вода не холодная, не теплая. Нормальная. И народу совсем немного. Опять-таки пенсионеры. Разрезаю и снимаю гипс. В морской воде быстрее заживет. Проплыв из конца в конец бассейна пару раз, ложусь на спину, закрываю глаза и замираю. Все будет хорошо. Принимаю горячий душ, мою шампунем голову, высушиваю волосы, смотрю на себя в зеркало. Ну вот, совсем другой товарный вид.

Я ничего не предчувствовал, но почему-то прихорашивался, сам удивляясь, зачем это делаю. Раньше со мной такого не бывало.

Надев костюм, иду в столовую. Метрдотель предлагает столик на выбор. Сажусь, изучаю меню. Неожиданно слышатся женские голоса. В столовую входят Надя и Золушка. Вот и объяснение. Это почти сон наяву. Подхожу к их столу. Надя цветет. Золушка смотрит взглядом ботаника, изучающего бабочку.

Иду в магазин. Фрукты, сладости, шампанское, коньяк. Еще не выпил ни глотка, а в голове уже бродит хмель. Не хватает только цветов, но где их сейчас купишь? В крайнем случае, сорву с клумбы. Жизнь налаживается. Убираю с ночного столика таблетки снотворного. Теперь не понадобятся.

Танцевальный вечер. Крутят в основном старые вальсы и танго. Надя неотразима. В таких платьях ходят на банкеты. Если надела, значит, для меня. У нее аппетитная талия с тонким жирком. Бравый старичок с орденом Красной Звезды галантно перехватывает ее. Потом приходится спасать от других орденоносцев. Зато следующий наш танец уже не столько танец, сколько беззастенчивые объятия. Ее тело даже в одежде роскошно. А она безошибочно чувствует то, что особенно подкупает порядочных женщин – неизбалованность мужчины.

Когда мы пришли в номер, я начал опережать события. Но Надя дала понять, что у нас все впереди, и я сбавил обороты. Сидя в лоджии с видом на море, мы болтали о том о сем. Ночь была тепла. Стояла полная луна. Стрекотали цикады. Из темноты доносился говор и смех. Надя встала и подошла к перилам. Я поднялся следом. Теперь мы касались друг друга плечами. Я обнял ее и медленно повернул к себе. Она не сопротивлялась. Первое, что ощутил я, целуя ее, это сладковатый запах табака. В остальном все было нормально. Губы ее были вкусными и не изощренными. Через минуту мне казалось, что она тосковала по мне целую вечность.

Но тут часто-часто зазвонил телефон. Я оторвался от Нади. Черт подери, кажется, межгород. Телефонистка сказала, что будем говорить с Москвой. В трубке затрещало, послышался голос Жени:

– Папка, здравствуй. У тебя все хорошо? А у нас беда. Дениска вчера пропал.

– Что значит пропал? В милицию заявили?

– Ой, папка! – с досадой воскликнула Женя. – Ты будто не знаешь нашу милицию. Говорят, к утру придет, никуда не денется. Но утро давно прошло, а его нет. Приезжай!

– Утром приеду, – я с досадой положил трубку.

Я сказал Наде, что произошло.

– Сочувствую, – сказала Надя. И добавила, направляясь к двери. – Как-то многовато недоразумений.

– Ты меня бросаешь? – вырвалось у меня.

Надя усмехнулась:

– Я тебя еще не взяла, чтобы бросать.

Дверь за ней бесшумно закрылась. Может, в постели она лучше, с надеждой подумалось мне.

Глава 15

Никогда не пью в самолете. Но на этот раз купил в аэропорту Симферополя плоскую бутылку коньяка, и первый глоток сделал еще до взлета. Не верилось, что с Денисом что-то может случиться. Не сама ли Вера вольно или невольно устроила это домашнее чепэ? Вынудила сына изобразить уход из дома. Но от этого предположения легче не стало. Если твой ребенок ушел из дома – это плохо. Это очень плохо, хуже просто некуда. По себе знаю.

Уличные дружки проболтались, где может скрываться Денис. Мы отправились по указанному адресу.

– Ты должен его вздуть, – нервно внушала Вера. – Дай ему почувствовать твою руку.

Мне еще не приходилось бить сына. Не было ни повода, ни убеждения, что это может дать ожидаемый результат. Уж как меня порол отец, а чего добился? Если есть во мне, что-то стоящее, то вовсе не от порки.

Долго звонили в квартиру, никто не открывал. Наконец, в дверях нарисовался Денис. Неумытое, заспанное лицо, всклокоченные волосы. Всюду беспорядок, запах старых вещей, немытого тела, табака, водки. В кухне – ни крошки.

– Марш домой! – скомандовала Вера.

– Щас, разогнался, – процедил Денис.

Вера выразительно смотрела на меня. Мол, скажи свое веское слово.

– Давай домой, – сказал я.

Денис ответил мне тяжелым взглядом.

В глазах Веры я читал: мы, кажется, о чем-то договаривались? Я повысил голос.

– Давай быстро домой!

Сын сидел на грязной тахте и не двигался с места.

– Тебе нравится этот притон? Тебе не нравится твой дом? – накаляясь, спрашивал я.

– У меня нет дома, – ответил Денис.

– Что ты несёшь? Дома у него нет! – Вера схватила его за шиворот, но он вывернулся с искаженным от злости лицом.

– Ну! – выдохнула Вера, глядя на меня.

Я влепил сыну затрещину, потом другую.

– Отстаньте от меня! – заорал Денис.

Я схватил его и потащил к выходу. Пацан упирался изо всех сил. Тогда я потащил его волоком, пока детеныш не понял, что лучше все же идти своими ногами.

Когда страсти улеглись, и мы ужинали в кухне, Вера сказала, что боится, как бы сынок снова чего-нибудь не отчебучил. Она не хотела, чтобы я возвращался в Крым.

– Может, мне вообще уволиться и сидеть дома?

– А что тебя так тянет в этот санаторий? – прищурилась жена. – Что ты там оставил?

– Вещи.

– А может, что-то еще?

У меня было такое чувство, что Вера знает про Надю.

– Я должен вернуться, – отвечал я.

– Ты можешь быть что-то должен только своей семье, – наставительно произнесла Вера. – А вещи тебе могут прислать поездом.  Я понимаю, тебя влечет. А ты не влекись. Подавляй в себе влечения. Я же подавляю. Думаешь, мне никто не нравится? Какого же ты высокого о себе мнения!

– А ты не подавляй, – нашелся я. – Раскрепостись.

Глаза у жены стали колючими, взгляд – презрительным.

– Какой же у тебя в голове бардак, Терехов! И ты хочешь, чтобы у меня был такой же бардак?

В кухню вошла Женя. Смотрела на меня осуждающе. Сказала со слезой в голосе:

– Папка, ну съезди куда-нибудь еще. Мало ли в стране других санаториев. На Ахтубу свою смотайся, порыбачь.

Мне стало окончательно ясно, откуда у Веры сведения о Наде. Дочь подошла ко мне, погладила по голове, как запутавшегося несмышленыша.

Я подумал: а не съездить ли мне на любимую работу? Не попросить ли любимого редактора послать меня в какую-нибудь командировку? А отпуск отгуляю как-нибудь потом.

Глава 16

Сыр не удивился, что я в Москве. Наверно, думал, что я еще не уехал в Крым. Не удивился и тому, что я отираюсь в редакции. Как бы между прочим, поделился интересной новостью. Офицер морской пехоты вышел вслед за Ельциным из партии. Интереснейшая тема.

Я почему-то сразу догадался, что это Витя учудил. Узнав, что это мой брат, Сыр решил послать другого корреспондента. Но я тоже надумал съездить. Может, смогу что-то изменить. Совсем недавно Витя прислал мне вырезку из армейской газеты со своей фотографией. Держит в руках немецкий фугас. Участвовал в разминировании. Газета называла его героем. И вот – надо же!

Своим решением выйти из партии Виктор мог испортить себе жизнь. На какие шиши будет содержать троих детей? Военной пенсии наверняка лишат. Денежную работу едва ли найдет. А главное, где собирается жить? Стоп! У него ведь названая мать в подмосковной Коломне!

Катерина, родная сестра матери, вдова бывшего замполита Тюменского военно-инженерного училища Власова. После смерти двоих детей Витя был для них названным сыном. Власов помог Виктору поступить в училище и опекал все годы учебы. Сейчас тетка одна. Ей за восемьдесят. У нее трехкомнатная квартира. Пропадет жилплощадь, если… Неужели это выстроилось в голове брата? Как-то слишком уж по-житейски. А почему нет? Но если так, то понятно, зачем он решил выйти из партии.

Звоню в Павлодар родителям. Трубку берет мама, в голосе паника и слеза.

– Юра, ты даже не представляешь, что у нас творится.

– Ты о чем, мама?

В трубке голос отца:

– Прихожу домой и смываю со спины плевки «хозяев страны». Мы им города и заводы понастроили, а они нас теперь выживают. Цены на квартиры падают. Если сейчас не продать, совсем с носом останемся. Виктор советует не тянуть. Первое время, видимо, будем жить у Катерины. Но ты знаешь, у нее семь пятниц на неделе. Если вдруг откажет, можно будет пожить первое время у тебя? Пока купим квартиру, потерпите?

Вот ведь как интересно получатся. Отец даже не спрашивает моего мнения. Стоит им срываться с насиженного места, или лучше перетерпеть. Он с Витей это решил. Но поедут они, отец и мама, не к Вите. Ко мне поедут. Я сказал, что поговорю с Верой. Главное, чтобы у нее не было возражений. Все-таки она – ответственная квартиросъемщица.

Я купил место в двухместном СВ и ехал, как король, без попутчика. Смотрел в окно и удивлялся: Россия везде Россия, что к востоку от Москвы, что к западу. Всюду по обеим сторонам дороги покосившиеся заборы, крыши в заплатах, свалки. Но почему-то хочется смотреть и смотреть. Кажется, прав философ: русская жизнь и грязна, и слаба, но как-то мила.

Но заборы не везде одинаковы. За некоторыми видны только верхушки домов или даже почти дворцов. Правильно ли мы думаем о себе. Общинники ли мы. Вот и на кладбищах всюду оградки. Во все времена, при всех строях и властях. Мертвых зачем-то огораживаем.

После войны в Германии стыдно было быть богатым. Если хотя бы приблизительно сопоставить наши девяностые с концом сороковых, то почему у нас столько бесстыжих среди безбрежного моря бедных и нищих. Хотя стоит ли очень уж осуждать богатеньких буратин, если учесть, что у нас нравственность большинства во все времена проявлялась в материальном преумножении. Жить-поживать да добра наживать – это и есть простая народная нравственность.

Вот и младшего брата, кажись, затронула эта тенденция. Захотел пожить для себя. А как же с романтикой офицерской профессии. А никак. Романтика выветрилась, если даже когда-то сидела в Вите глубоко. Ну и бог ему навстречу. Только партия тут причем. Партия и бог – не близнецы-братья.

Ныла кисть. Как же некстати я пролетел с Надей. Если верить медицине, от секса в организме вырабатываются естественные опиаты. Сколько опиатов упустил. То, что мы оказались в санатории в одно время, конечно, не совсем случайность. Чего ради молодая красивая женщина поедет на юг в октябре, хоронить свой отпуск среди пенсионеров. Мысль, что Надя проявила банальную женскую хитрость, мне даже льстила. По законам природы женщина и должна выбирать себе самца.

Проводница объявила, что подъезжаем. За окном поплыли окраины Балтийска. Сразу бросилось в глаза – каждый третий прохожий – морской пехотинец в черной форме. Самое красивое здание в центре города – штаб бригады морской пехоты.

Комбригу полковнику Чешкову около сорока. Не гуливер и не качок. Метр восемьдесят пять, не больше. Простое, вчера бритое лицо, в глазах – ум и настороженность. Не любят военные прессу. Не уважают. Ну, и правильно. Я бы на его месте тоже не любил.

Я позвонил Чешкову из редакции. Прямо сказал, что хочу поговорить о брате. И вот мы сидим напротив друг друга. Присматриваемся. Оба понимаем, что разговор будет непростым. Адъютант приносит поднос с двумя чашками чая и конфетами. Чешков достает из нижнего ящика стола початую бутылку коньяка. Предлагает плеснуть в чай.

Наливаю себе один плеск. Чешков наливает в свою чашку два плеска, потом добавляет еще один. Легкая ухмылка одной щекой. И первый выпад: мой брат, в общем, неплохой человек. Просто его тяготит служба.

Это не новость для меня. Когда-то я был против офицерской карьеры Виктора. Военная служба, как и работа в милиции – всегда безоговорочное подчинение, а значит, унижение. Споры с отцом и мамой по этому поводу доходили до скандалов. Но родители считали, что они лучше знают своего младшего сына.

– Разве только его тяготит служба? – спрашиваю.

– Не только, – соглашается Чешков. – Но другие не спешат с выводами, а он что-то заспешил.

Чешков хочет сказать, что наплевательское отношение власти к армии – дело временное.

– Но с вашим братом и раньше были проблемы. Вам факты? Ну, к примеру, старший по званию отдает майору Терехову распоряжение: сделайте то-то и то-то. Майор Терехов выслушивает и говорит: «А зачем?» У всех глаза – на лоб. А он стоит и спокойно ждет ответа. Представляете? Старший по званию должен перед ним объясниться, зачем он отдает приказ! Или ему велят доложить, как он выполняет приказ. В ответ майор Терехов спрашивает: «Что вы так волнуетесь? Все будет хорошо». Знаете, я такое поведение за двадцать лет службы наблюдаю впервые. И честно скажу – хренею. Не хочет и не умеет ваш брат подчиняться. Но при этом страшно любит, чтобы матросы перед ним тянулись. А если недостаточно быстро встали при его появлении, может обидеть.

Комбриг начал заводиться, закурил сигарету. Я тоже закурил, и что-то засаднило в горле.

– Во мне метр восемьдесят семь, – продолжал полковник, – но я все равно немного комплексую. Чаще всего смотрю на матросов снизу вверх. А майор Терехов, под метр семьдесят, норовит погонять ребят. Может, это в стройбате проходит, но только не у нас. У нас за обидное слово могут и темную устроить, и стрельнуть. Лично я просто боюсь за вашего брата.

Чешков сделал паузу, чтобы перевести дыхание:

– Я одного не понимаю, – уже спокойнее продолжал он. – Откуда у него такой гонор? Я видел его личное дело. Смотрел его аттестат зрелости. Одни тройки. Ни одной четверки. А тройки в аттестате зрелости – это двойки с плюсом. Это значит, ни в каком направлении он не развивался. То есть не имел никаких шансов поступить в какой-нибудь вуз. Но и на завод не пошел. Поступил в военно-инженерное училище. Это каким таким чудом? Туда ведь тоже конкурс немалый. Ну, я не буду называть вам благодетеля. Вы и без меня его знаете.

Я сказал, что протекция в армии – дело обычное.

– Но и неприятие протекции у нас тоже развито, – возразил Чешков. – Однако пойдем дальше. Итак, выпускник училища Терехов. Рост сто семьдесят, вес – шестьдесят девять. Во время распределения попросился в морскую пехоту. Ему, видите ли, очень нравилась черная форма. И никто не посмел ему отказать. Виктор Терехов не подумал, что он, такой дохлый, занял место физически развитого выпускника того же училища. Понимаете, его ж нельзя брать ни на одно серьезное дело. Он не выдержит нагрузок, рассчитанных на офицеров с другими физическими данными.

– А разминирование как будем расценивать? – спросил я.

Чешков огрел меня тяжелым взглядом, достал бутылку, плеснул себе в стакан, выпил.

– Как армейские будни. А вы хотите, чтобы я это подвигом назвал? Ладно, пусть будет подвиг. Но я и не утверждаю, что Виктор Терехов плохой человек. Я хочу только сказать, что у него есть качества, с которыми ему трудно служить. Вот он и решил уйти на гражданку. Но так решил уйти, чтобы мы у него квартиру не отобрали. Это ведь получится, что мы ему мстим, преследуем за изменившиеся политические убеждения.

– А может быть, он просто разочаровался в армии? Самодурство, оскорбления, грубости…

Чешков пожал литыми плечами.

– Этого добра у нас хватает. Чего вы хотите? Грубая мужская среда. На «будьте любезны» тут результата не получишь. Но причем тут партия? Что партия сделала плохого лично Виктору Терехову? Он тут сидел передо мной. И я его спрашивал: ради чего ты выходишь из партии, на что хочешь променять армию? Какие в твоем мозгу зародились планы? В политику решил податься? В депутаты? Или подрывником к браткам? Взрывные устройства будешь им собирать? А может, ремонтировать сельхозтехнику? Но спецовка – не для твоего представления о самом себе.

Чешкову звонили, в дверь заглядывал адъютант. Некогда ему было вести со мной этот разговор. Он закончил тем, что его особенно пекло.

– Вы наверняка знаете, какая в армии напряженка с квартирами. И вот теперь на место вашего брата придет другой офицер, наверняка с женой и детьми, но жить будет в общаге, потому как квартиру заберет и продаст беспартийный майор Терехов.

– По-вашему, было бы справедливей, если бы он сдал вам квартиру и уехал с тремя детьми в неизвестность? – сказал я.

– Справедливей было выбрать себе профессию по способностям и идти по жизни правильно. Не хитрить, не выгадывать! – ответил Чешков.

Брат по своему обыкновению вкушал. Ел медленно и долго. Жена и дети уже поужинали и легли спать, а он все вкушал. Я не сразу рассказал ему о своем визите к командиру бригады. Знал, что Виктор психанет. Так и случилось.

– Я взрослый человек, не надо меня опекать. Думаешь, если старший, то все можно?

На спинке стула висел черный мундир с майорской звездой. Эх, Витя, думал я, это ты для своих матросов майор, а для меня все тот же молокосос, из-под которого я когда-то выносил горшки.

– Ладно, не лезь в бутылку, плесни еще.

Виктор наполнил рюмки. Рука его подрагивала. Надо ж, как разнервничался.

– Давай о главном, – предложил я, когда выпили. – Что за финт с выходом из партии, можешь объяснить?

– Могу, – сказал с усмешкой брат, – но не хочу. Тебе что, за партию обидно?

– Чем детей будешь кормить?

Виктор прожевал котлету и сказал с кривой усмешкой.

– Не пропаду.

– С твоим самолюбием? Будешь без мундира, как с содранной кожей.

Виктор стряхнул пепел сигареты в тарелку:

– Я не понял, ты зачем приехал? У тебя какая задача? Помочь мне? Но я тебя не просил.

– Не хочешь дальше служить, потому что над тобой Чешков стоит, или в принципе? – терпеливо спросил я.

– Зарплата уже не та, смысла нет служить.

– Тогда причем тут партия?

– Далась тебе эта партия! – вскипел Виктор. – Почему тебе за партию больше обидно, чем за брата?

Наверно, мне обидно не столько за тебя, сколько за себя, подумал я. Я не вступал в партию по убеждениям, а ты вступил, потому что убеждений не имел. Все твои убеждения были – безбедно жить. Я, не вступая в партию, немало терял, а ты что-то имел. Раньше не вступать в партию – был риск. А для тех, кто сейчас выходит – хитрость.

Отчасти хитростью была и идея переезда родителей. На закате жизни им, ясен пень, потребуется забота и уход. А помогать проще, когда живешь рядом. Витя правильно рассудил. Он будет жить в Коломне по соседству с родителями. И, как младший, по народной традиции, будет заботиться о них. Все правильно. Но как эта затея осуществится практически? Тут у меня были сомнения.