355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Виталий Еремин » Фунт лиха. Хроника отношений » Текст книги (страница 1)
Фунт лиха. Хроника отношений
  • Текст добавлен: 2 ноября 2021, 11:00

Текст книги "Фунт лиха. Хроника отношений"


Автор книги: Виталий Еремин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Виталий Ерёмин
Фунт лиха. Хроника отношений

Правда необычнее вымысла. Вымысел обязан держаться в рамках правдоподобия, а правда – нет.

Марк Твен

© Ерёмин В. А., 2022

© Издательство «ФЛИНТА», 2022

Часть первая
Лора

Глава 1

Моя вторая командировка в этот поволжский город подходила к концу. Дело было тягостное – мать и дети убили мужа-отца. Знакомые менты разрешили поговорить с подследственными. Обычно до суда это не дозволяется.

Дочь и сын подробно рассказали, почему решили избавиться от родителя. Сын после года службы сбежал из армии. Прятался у родственников в деревне. Отец настаивал, чтобы дезертир вернулся, в противном случае грозил заявить. Дочь оставляла на ночь жениха. Отец считал, что это бардак. Жене, транспортной ревизорше, мешал путаться с мужиками по месту работы, в таксопарке. Однажды ударил сына за то, что тот надел его новые туфли. Потом отказался купить ему мотоцикл, хотя деньги были. Двенадцатилетней дочери отвесил пощечину, когда она нечаянно уронила на пол хомячка.

Жена и детки сначала заказали мужа-отца. Но киллеры пожадничали – задрали цену. Тогда, чтобы не тратиться, решили убить сами. Один раз насыпали в чай лошадиную дозу снотворного. Через двое суток глава семейства каким-то чудом проснулся. Другой раз подмешали в еду крысиного яда. Муж-отец помаялся болями в желудке, но снова выжил. Тогда, озверев от такой живучести, напали на него, сонного, и задушили.

Злоба близких – есть ли что-нибудь страшней?

Оставалось поговорить с зачинщицей убийства. Зовут ее Римма. Она сидит передо мной в комнате для допросов. Достает из полиэтиленового пакета куски пахучей вареной курицы, складывает туда же объеденные кости.

Ест Римма не закрывая рта. Виден язык с белым налетом, перекладывающий пищу, ровные зубы с частицами еды. Смотрит на меня не мигая, будто гипнотизирует. Я смотрю на нее. Ломброзо отмечал у преступниц искривленный или приплюснутый нос, западающий подбородок, петлистые уши, косоглазие… На Римме этот умник облажался бы по полной программе. У нее нормальное, симпатичное лицо, какое можно увидеть в школе, больнице, парламенте.

– Спрашивайте, – подгоняет Римма.

А мне хочется, чтобы она сама сказала. Без моих вопросов. Что она сейчас думает о том, что произошло. Я смотрю на нее с нескрываемым отвращением. Она перестает жевать. Откладывает пакет с недоеденной курицей в сторону.

– Ну, о чем еще говорить? Он всех достал. А потом решил уйти и оставить нас ни с чем. Квартира, дача, машина, два гаража были нажиты им еще до нашего брака. Но он не хотел поделиться. Придумал, как это сделать. Мы защищались от него. Вот и все.

Выгода бывает сильнее дружбы, любви, семейных уз. А еще человеку бывает выгодно казаться не таким, каков он на самом деле. Как же мне это знакомо.

Громко зову конвойного. Парень в форме возникает на пороге. Молча выхожу, неловко оттеснив его плечом. Нервы… Непрофессионально. Если уж взялся писать о гадостях жизни, держи себя в руках. Наверное, просто устал. Надо переключиться на другую тему. Но какую? О политике я писать не люблю и не умею, а учиться уже поздно. А о чем еще писать, чтобы тебя читали? Сейчас вообще не поймешь, что людям надо, какая умственная пища. Но о преступлениях еще читают. Вот и тяну эту лямку.

* * *

Больше дел нет. До самолета часа полтора. Еду в аэропорт. Уже в пути вспоминаю о метелке Даше Новокрещено вой. Нахожу в записной книжке ее адрес.

Впервые я увидел Дашу, когда был в этом волжском городе в прошлый раз. Случайно попалась на глаза в СИЗО. Пигалица – метр с кепкой, короткая стрижка с челочкой – под мальчика. Но характер… Сколотила из таких же пятнадцатилетних девчонок шайку. Сами назвали себя почему-то метелками. Занимались гоп-стопом, раздевали сверстниц. «Одеваться хочется, а купить не на что», – по-детски объяснила Даша.

Лично меня она удивила не ночными похождениями, а коротенькой справкой в уголовном деле. В школе ее считали конченой. Крестик даже себе на мизинце выколола – знак, что неисправима. Распространяла слух, что живет с известным «автором»[1]1
  «Автор» – уголовный авторитет.


[Закрыть]
. Но, как оказалось, девочка только изображала себя распущенной.

Врачебная комиссия удостоверила физиологический факт: обследованная несовершеннолетиям гражданка – девственница. Справка произвела неизгладимое впечатление на судей. Дали ей за гоп-стоп всего три года, и еще с отсрочкой приговора.

И вот прошло несколько месяцев. Договариваюсь с таксистом – он обождет. Вхожу в обшарпанный подъезд. Дверь в квартиру Даши полуоткрыта. Слышны детский плач и ее голос. Возникаю в дверях, как привидение. Даша смотрит ошарашенно. Не ожидала, что выполню обещание и навещу ее при случае.

Странно. Она еще бледней, чем тогда, в следственном изоляторе. Но быстро приходит в себя, выдавливает улыбку.

– Приветик!

Осматриваюсь. Двухкомнатная квартира пуста, шаром покати. Одни матрацы на полу, сложенные стопкой, как в спортзале маты.

– Переезжаете?

Даша усмехается.

– Ага, переезжаем. Родители все продали, алики несчастные.

Рассматриваю детей. Не истощены, но точно голодные.

– Тухленько нам… вот и ревут, – подтверждает Даша. – Да заткнитесь вы уже! – без зла прикрикивает она на брата и сестренку. – Как же мне скучненько! – вырывается у нее. – Как я хочу в тюрьму! Просто мечтаю.

Вынимаю из бумажника все, чем богат. На неделю им троим хватит.

– Ого! – реагирует Даша. – Это как бы милостыня, что ли?

Говорю, что это только половина гонорара за очерк о ее похождениях.

– Вы что ж, со всеми так делитесь? Или запали на меня? – часто моргает Даша.

Пропускаю подначку мимо ушей.

– Понятно, все-таки милостыня. Не многовато? – кривит губы Даша.

– Где же родители? – интересуюсь.

– В реанимации. Немножко отравились какой-то дрянью. Ни фига! Выживут, они бессмертные.

Ну что я могу сделать? Напишу письмо от имени редактора в адрес местной власти. Должны помочь Даше.

– Ладно, метелка, меня такси ждет, – направляюсь к выходу.

Слышу за спиной:

– Может, телефончик оставите? Буду в Москве – звякну.

– Уж не собираешься ли на гастроли?

– Типа того. У вас в Москве клево одеваются.

– Но там быстро повяжут.

– Вот и чудненько. Говорят, в московских тюрьмах лучше кормят.

Говорю по-свойски:

– Даша, вход туда – рубль, выход… сама знаешь сколько. Оно тебе надо?

– Интересненько! Нашли чем напутать, – кокетливо цедит Даша. И неожиданно спрашивает: – А вы немножко псих, да? (Я не успеваю ответить.) Это плохо. Но спокойные еще хуже. Ладно, дуйте в свою Москву.

На обратном пути придумываю заголовок очерка о Даше. «Мечта моя – тюрьма». Возвышенно и интригующе. А начать можно так. Иной человек совершает преступление не потому, что он испорченный, а потому, что ему плохо.

Чем зацепила меня эта девочка? Ну, прежде всего, в ее истории был сюжет. Как я мог пройти мимо, если у меня самого вся жизнь – сплошная череда сюжетов?

В общем-то, все люди живут сюжетно. В жизни каждого что-то происходит, какие-то интересные случаи. Но не все люди в эти случаи вовлекаются. Вот я мог ведь не вовлекаться – не зайти сейчас к Даше. А я зашел – стало быть, вовлекся.

Иными словами, жизнь – это интересные случаи, в которых вольно или невольно участвует (или уклоняется от участия) человек, проявляй при этом, на что он способен и на что не способен. Вот как-то примерно так.

Но помимо того, сюжетна моя жизнь или несюжетна, мне любопытно знать, умная она или глупая. Вот вовлекаюсь я в сюжет с Дашей. Это мне интересно. А умно это или глупо? Этого я еще не знаю. Это только дальше будет видно.

А еще в этой истории мне виделся я сам. Но об этом как-нибудь потом.

Глава 2

Хорошо возвращаться из командировки поздно ночью. Приезжаешь – все спят. Встаешь утром – уже никого. Но не всегда так удачно совпадает. Вот как сейчас. Какие-то звуки за стеной. Сынок смотрит телек. Порнушку или ужастик. Ясно. Значит, утром не пойдет в школу. Конечно, можно зайти к нему сейчас, выключить телек и забрать пульт. Но чего добьюсь? Детеныш только обозлится.

Хочется спать, но еще больше тянет отличиться. Приехав ночью, утром положить редактору на стол готовый очерк – есть в этом не такой уж постыдный шик. Хотя о чем я? На самом деле это вызов себе. А слабо накатать с колес?

Сажусь за машинку – не пишется. Пытаюсь уснуть – никак. Глотаю таблетки валерианы – никак. Пытаюсь снова писать – не идет текст. Что ж не дает покоя? Вспоминаю: мама дорогая, у меня ж участок возле дома не метен!

Спускаюсь в подвал за метлой. Семь лет назад я поначалу стеснялся дворницкой работы. Потом привык и даже обнаружил плюсы. Когда метешь, хорошо думается. А у меня тогда был не один, а два участка. Значит, в два раза лучше думалось. Два участка летом – это примерно два часа работы, если умеешь мести. Зимой – в два-три раза дольше.

Шуршу среди ночи, принимаю душ, сажусь за машинку. И будто кто-то диктует в уши. Через пару-тройку часов очерк о семейном убийстве готов. Конечно, не мешало бы дать ему отлежаться, а потом пошлифовать. Но утром, повторяю, надо сдать. Очередному номеру нужен «гвоздь».

Только вот заголовок никак не приходит в голову. Вспоминаю слова Христа: «Да минует меня чаша сия». Так и называю очерк – «Смертная чаша».

В десять утра меня будит интересный сон. Будто я холостой и даже ни разу не был женат. До вечера бы смотрел. Но пора вставать.

Проснулся – улыбнись: сегодня первый день остатка твоей жизни! Так вроде бы гласила надпись в спальне китайского императора. Похоже, какой-то веселый историк придумал. Но улыбаться мне некому. Сплю обычно один – в кабинете, где читаю, обдумываю материалы, готовлюсь писать, ну и пишу, наконец. Сначала это было просто удобно. Потом вошло в привычку. А привычка, как известно, болезнь неизлечимая.

Прислушиваюсь: не слышно ни звука, но кожей чувствую, за стенкой кто-то есть. Встаю. Заглядываю в «детскую». Денис поправляет шарф на шее и демонстративно кашляет. Кашель здорового человека, точнее, опытного симулянта.

Для меня ужасно ничего не делать. Для детеныша ужасно что-то делать. Не хочу думать, во что это выльется. Пытаюсь только понять, откуда это у него. Какие мысли обычно приходят в таких случаях? Конечно, о наследственности.

На кухне кастрюля со слипшимися макаронами. Не успела женушка сполоснуть холодной водой в дуршлаге. Кто-то оторвал от готовки. К макаронам у меня особая ненависть. Это только итальянки как-то умудряются лопать их каждый божий день и при этом не особенно толстеть.

Бутерброд с маслом и сыром смотрится гораздо аппетитней. Но не зря говорят, между ртом и куском может многое произойти. Звонят в дверь. Звонки частые, тревожные. Открываю. Это Стелла, чернявая соседка этажом выше. Девушка «кавказской национальности», однако в халатике нараспашку и без лифчика.

– Ой, как хорошо, что вы дома, Юрий Леонтьевич! А ко мне алкаши вломились, еле сбежала.

Четырехэтажный дом, где я живу со своей семьей, – это женская общага. Но общага без вахтера. С улицы может войти в подъезд любой прохожий. Например, по малой нужде. Но чаще местные алкоголики устраивают фуршет на лестничных площадках. Иногда у них возникает недобор в потреблении напитков. Тогда они клянчат у проживающих женского пола. Или вламываются дуриком в квартиры, как сейчас.

– Вызывай, Стелла, милицию.

– А вы что же, сами выгнать не можете? – жеманно спрашивает жгучая брюнетка.

Смотрю на часы. Нет, на коммунальную разборку ноль времени. Даже на бутерброд уже почти нет. Хотя, если бы и было в избытке, я в этом эпизоде ушел бы в сторону. Дам себя втянуть – сам нарвусь на неприятности и жену подставлю.

Стелла, дернув обиженно плечиком, удаляется. Не прокатило. Возвращаюсь в кухню, откусываю бутерброд. Снова звонок. Да что ж это такое?! Но это не Стелла. Это Лора, подруга дочери. Девушка старается выглядеть серьезной, деловой.

– Юрий Леонтьевич, доброе утро. Я знаю, Жени нет, но она скоро приедет. Я подожду.

– Жди, – иду в кухню.

Лора – следом. Видит меня с бутербродом. Семейным тоном: что ж это я всухомятку-то, она может сварить овсянку. Минутное дело. А то ведь сухомятка – вредная еда.

– Некогда уже.

– Пока бреетесь, будет готова. Или вы пойдете на работу небритым?

Трогаю щетину. Черт! Как же я забыл?

– Вари.

Лора старше Жени (моей дочери) на три года. Ей двадцать четыре. Пора бы и замуж. Но Лора, как она сама себя в шутку называет, убежденная незамужница.

Выхожу из ванной – овсянка уже на столе. Не жидкая, не густая. Вполне съедобная. Лора не пожалела сгущенки. Едим молча. Посматриваем друг на друга. Интересная у Лоры особенность: как бы ни оделась, всегда выглядит так, будто на ней ночнушка. Или мне только кажется? И косметики многовато. Краска в этом возрасте старит. Или для того и злоупотребляет, чтобы выглядеть старше?

Наш завтрак смахивает на семейную трапезу. Не первый раз Лора создает подобную двусмысленную ситуацию. И появилась она сегодня в отсутствие Жени тоже как пить дать не случайно. Однажды, лет шесть назад, когда дома так же никого не было, Лора пришла зареванная. Я спросил, что случилось. Лора отказывалась говорить. Потом призналась, что ее изнасиловал, угрожая ножом, какой-то парень. Но при этом отказывалась сказать, где это случилось, и кто насильник, и в каких отношениях с ним она была до того.

Я, конечно, засомневался: а что, если Лору обидел очередной хахаль ее мамочки? Но она опровергла. Чувствуя, что я все равно докопаюсь до истины, призналась, что изнасилование она выдумала. Зачем? Тут она замкнулась, и дальше я уже сам догадался, что ей просто хотелось посмотреть, как я отреагирую на ее девичью драму. Ну и конечно, чтобы пожалел.

– Как съездили? Удачно? – спрашивает Лора.

Бывая у нас почти ежедневно, Лора и без того знает многие детали моей жизни. Но на этот раз вопрос прозвучал как-то уж слишком по-домашнему. Вместо ответа издаю что-то вроде сдержанного рыка. Я все-таки по гороскопу Лев.

– Понятно, – сочувственно вздыхает Лора. – Опять что-нибудь кровавое. А вы отдохните, смените тему. Напишите о чем-нибудь добром, светлом.

Я бы рад, но, боюсь, не получится. Редактор хочет удержать падающий тираж. Поэтому требует «гвоздей». А «гвоздь» сегодня – это прежде всего пороки и вопиющая несправедливость.

– Знаешь, Лора, почему актеры любят играть злодеев? В них больше правды жизни. Они больше похожи на зрителя. А зрителю интересно смотреть хотя бы отчасти про себя. Примерно то же и в журналистике.

– У вас, наверное, было непростое детство.

– С чего ты взяла? – деланно удивляюсь я.

– У меня тоже чего только не было, – говорит Лора. – Значит, больше шансов чего-то добиться. Я хочу так же верить в себя, как наверняка верили вы.

Я сказал, что в настоящее время больше всего верю в хороший гонорар. Лора поникла. Ей не понравилось, что я избегаю разговора всерьез. Мне самому не понравилось. Ну вот зачем я так? Всем в семье плевать на мою работу. А Лоре она интересна. Это ценить надо.

– Я закончила учебу, работу теперь ищу, Юрий Леонтьевич.

Наконец-то все встало на свои места. Но что я могу сделать для выпускницы филфака? Могу узнать, есть ли вакансия в отделе писем.

– Узнайте, – просит Лора. И добавляет как бы между прочим: – Завтра пятница. Женя сказала, вы в Пахру едете. Давайте на этот раз возьмем меня?

Самое удачное время для просьбы – когда трудно отказать.

– За такую кашу – возьмем.

Глава 3

Возле редакции, у входа в метро «Пушкинская», стоит аккуратная старушка. В руках плакат: «Не мешайте нам любить Сталина. Ведь мы не мешаем вам ненавидеть его». Со старушкой и ее возрастными сторонниками вяло переругиваются молодые граждане либеральных взглядов. Ну как можно пройти мимо? Короче, на планерку я опаздываю на полчаса.

Завидев меня в дверях, редактор Сыромский (прозвище Сыр) восклицает:

– А вот и наш высокомерный Терехов. Хотя, возможно, я ошибаюсь, просто у него такое выражение лица.

Сажусь рядом с коллегой прекрасного пола. Коллега шепчет в ухо, сочувствует словами из Шекспира:

– Бедный Июрик!

Вообще-то, вернувшимся из командировки полагается скидка. Но к чему оправдания, если у шефа привычка высмеивать тех, к кому он хорошо относится? Высокомерие мое в том, что я избегаю планерок. А как не избегать? На планерках мы обсуждаем материалы друг друга. А значит, постоянно лицемерим. Скажешь плохо – наживешь врага. Скажешь хорошо – результат тот же: подумают, что это скрытая насмешка. Как и во всех других творческих профессиях, в журналистике правит зависть и несоответствие. Будь на то моя воля, я бы отменил планерки, как макароны. Тоже больше вреда, чем пользы. Оценки должны давать только редактор и ответственный секретарь. А пишущие – только писать.

Появляюсь я в самый интересный момент. Коллеги как раз обсуждают, что не так в моих последних очерках. Некоторым, к примеру, не нравится, что я даю высказаться преступникам. Что они, злодеи, думают о себе и своих деяниях. А на мой взгляд, это гораздо профессиональней, чем цитировать ментов. Что они думают о преступниках.

Сыр велит мне зайти к нему после планерки.

Он пробегает глазами «Смертную чашу» по диагонали и швыряет рукопись на стол.

– Этот потерпевший, видно, не читал библию. Там ясно сказано: «Отцы, не раздражайте чад ваших». Ну что? Написано в спешке, без особого стиля. Хотя… чем больше стиля, тем меньше мысли. Но вы ведь не донесли до читателя, о чем эта ваша «Смертная чаша». Это ж натуральная война в семье. Подобные войны охватывают народ. Заменяют гражданскую войну, на которую мы, совки, уже не способны.

Я молчу. Если шеф высказывает свое мнение, это вовсе не значит, что он хочет диалога.

– Повышенного гонорара не заслуживаете, но оперативность исполнения отметим.

Это для Сыра повод. Он нажимает на кнопку. Секретарша Нюра вносит поднос с двумя рюмочками водки и двумя дольками соленого огурца. Сыр хитро посматривает на меня из-под кустистых, давно не стриженных бровей.

– Премия поэта Андрея Белого. Правда, у него был полный стакан водки, целый огурец и царский рубль.

Выпиваем, хрустим огурчиком.

– Переставьте акценты в очерке, – советует Сыр. (Я согласно киваю.) – Получите двойной гонорар.

Лезет в сейф, достает ваучеры.

– Разбираетесь в этом? Одни советчики говорят, что не стоит торопиться с продажей. Другие пугают, что можно упустить момент.

Сыру далеко за шестьдесят, но он похож в эту минуту на подростка, который не знает, как жить. А я знаю? У меня тоже лежат пять ваучеров, и я тоже не знаю, что с ними делать. Сыр закуривает «Мальборо», встает из-за стола, подходит на крепких ногах к окну, поправляет тяжелые гардины.

– Завтра у меня встреча с покупателями в Пахре. Не хотите поприсутствовать?

Я сказал, что как раз собираюсь туда.

– Мы должны потребовать гарантии, что нашу уважаемую газету не превратят в бордель.

Сыр в советское время редактировал «Литературку», считавшуюся лучшей в стране. Тогда он не позволял писать о том, что думают о себе преступники. И много чего еще не позволял. Боялся, что партия прикроет газету. Сегодня он боится, что ее купят новые русские и превратят в желтый листок.

– Все равно обманут, Виталий Андреевич. Какой-то гарантией может быть только ультиматум. Если вас снимают, лучшие перья уходят вместе с вами.

– A вы что же? В самом деле уйдете, если меня турнут? В наше время остаться без работы – это, знаете ли…

Молчу. В грудь себя бить, что ли?

– Тираж падает. Вместо восьмисот тысяч уже семьсот, – переживает Сыр. – «Гвозди» нужны, Юрий. Может, в Питер смотаетесь? Там фашисты головы поднимают.

Самые вредные для журналистики люди – редакторы. Они же самые полезные, когда падает тираж. Когда нельзя мешать.

– Отделаете фашиков, переведу вас на постоянный двойной гонорар, – стимулирует меня Сыр.

Уж он-то знает, что в молодости пером водит страсть и зуд, а в моем возрасте – хорошие деньги.

Глава 4

Поздний вечер. Еду домой в метро. Как жаль, что от «Пушкинской» до «Площади Ильича» всего минут пятнадцать езды. Подходя к дому, смотрю на окна. Света нет. Но это же, как бы сказала Даша, чудненько. Вхожу в вонючий подъезд. Стелла в неизменном халатике нараспашку спускается сверху и как бы нечаянно застает меня у квартиры. По мутным глазам и заплетающемуся языку видно – опрокинула не одну рюмашку.

– Юрий Леонтьевич, вы меня сегодня разочаровали. Как дворник, вы обязаны следить за порядком на вверенной вам территории.

Осторожно упрекаю:

– Эка ты расслабилась, Стелла.

– Имею право после трудового дня на вредном асбестовом производстве. Вам тоже не мешало бы… Вот возвращаетесь вы домой, а жены вашей, как обычно, нет. И где она? С кем она? Или она у вас, как жена Цезаря?

Жена моя, Вера Алексеевна, комендант и воспитатель в одном лице, действительно часто допоздна ходит по общежитию. Ей нравится быть исповедницей, посредницей, благодетельницей.

Стелла в общаге – неформальный лидер. Арбитр во всех конфликтах, далеко не всегда справедливый. А Вера любит справедливость, этого у нее не отнять. Стелла хочет напакостить начальнице. Вот и создает видимость, что я к ней неравнодушен. А я стараюсь не попасть в ее сеть, но без грубостей, иначе что-нибудь обязательно наплетет.

– Страсть как любит Вера Алексеевна людей строить, просто хлебом не корми, – говорит Стелла. – Ничего не боится. Вы бы подсказали ей: говорят, ночная работа приводит к онкологии.

Стелла рассчитывает, что я поддержу разговор на эту тему. Но я молча скрываюсь за дверьми своей квартиры. Из комнаты, где лежит Денис, под дверью полоска света, слышатся телевизионные звуки выстрелов. Открываю дверь.

– У меня справка на всю эту неделю, – предваряя мой вопрос, говорит Денис.

Вера спасает сына от армии. Ему нет еще пятнадцати, а операция по спасению уже началась. Чтобы не ходить в школу, Денис изображает простуду. Врач выписывает очередную справку. К восемнадцати годам медицинская карта Дениса будет похожа на фолиант. Врач с полным на то основанием выпишет справку, что по причине хронического бронхита и тахикардии призывник Терехов не пригоден к строевой службе.

Я готов согласиться, что у Дениса на самом деле слабое сердце. Но это не должно быть основанием для пропусков уроков. У Веры другое мнение. Все средства хороши, лишь бы сын не стал в армии жертвой дедовщины.

На кухонном столе меня ждет записка от жены: «Дорогой! Звонила классная Дениса. Жаждет поговорить с тобой».

Школа в квартале от дома. Обычная ученическая казарма. Учителя – в большинстве своем – роботы. Привычно отмечаю, до чего ж несимпатичная классуха у Дениса. Вот она точно незамужница. Как такую любить? А если ученик хотя бы слегка не влюблен в учителя, как он может полюбить его уроки? Но очень знающая, опытная. Этого не отнять.

– По всем предметам не успевает, – говорит, листая журнал. – Вот, полюбуйтесь. Только по английскому тройки. Но и здесь больше за произношение. Откуда у него хорошее произношение?

– Это врожденное.

– Все шутите. Денис может остаться на второй год, – говорит классуха. – Надо что-то делать.

– Убивать надо.

– А если серьезно? Почему не приходит мать?

– Стыдно.

– А вам?

– А мне уже нет.

– Простите, у вас дома все в порядке? Почему мальчик пропадает на улице? Ему плохо дома?

– Дома мало удовольствий.

– Мальчику нужен отец, хотя бы еще год.

У меня другое мнение. Я Денису вообще не нужен. Я мешаю ему жить так, как он хочет. Учеба в число его удовольствий не входит. А тут еще страх Веры перед армейской дедовщиной. Как только Вера начала собирать справки, он тут же вычислил, что у нее на уме, и стал еще чаще пропускать уроки.

Однажды я пустился в идиотскую педагогическую авантюру – попробовал воспитывать его рублем. За пятерку назначил одну сумму, за четверку – другую, чуть поменьше. Согласен был платить даже за тройки. У Дениса загорелись глаза. Наверное, в его соображалке нарисовалась заманчивая сумма. Но дальше разговора дело не пошло. За деньги тоже ведь нужно работать головой, сидеть над уроками. А это было выше его сил. На улице ждала ватага дружков.

– Что будем делать? – говорит блеклая училка.

– Время такое, наверное, пойдет в бандиты.

– Вы серьезно?

Ну заколебала! Как можно о таких вещах говорить серьезно, с умным видом? Что бы я ни делал, что бы она ни делала, все равно будет так, как больше нравится Денису. Нет, я не самоустраняюсь. Я просто трезво констатирую неизбежность. Может быть, излишне цинично. Но что делать, журналисты вообще люди циничные. Хотя не только они. Таковы все, кто имеет дело с психологией людей. Полицейские, политики, актеры, врачи…

– Не умеете вы быть отцом, – говорит училка.

Английское построение фразы.

– А вы не умеете говорить по-русски, – весело огрызаюсь я.

– А чего я не так сказала?

Что за тичеры пошли! Даже такой ерунды не может сообразить.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю