Текст книги "Киллер"

Автор книги: Виталий Гладкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Гладкий Виталий
Киллер

ВИТАЛИЙ ГЛАДКИЙ

КИЛЛЕР*

Повесть

Я смотрю через пыльиое оконное стекло на улицу, к мне до чертиков хочется выйти в наш старый убогий диор, сесть за столик под тополями и до полуночи забивать "козла" в компании таких же, как и я, неприкаянных. А потом, выпив на сон грядущий стакан кефира, лечь на чистые с крахмальным хрустом простыни и уснуть... И спать долго-долго... и проснуться где угодно, только не в этой мерзкой коммунальной дыре, где меня недоношенного родила мать-алкоголпчка. Или не просыпаться вовсе...

Спокойно, спокойно, дружище... Не дави себе на психику без нужды. В нашем деле мандраж перед работой может стать началом финишной прямой в этой жизни. А будет ли другая? Ученые умники обещают, да вот только на кой она мне? Я и этой сыт по горло...

Наган почистил и смазал еще вчера, но проверить лишний раз не помешает. Хорошая безотказная машинка, и калибр что надо. В прошлом году "Макаров", сволочь, подвел, патрон заело, едва ноги унес.

Попрыгали, попрыгали... Нигде не звенит, не шебаршится... Кроссовки "кошачий ход", брюки в меру просторны, куртка... Куртку сменить, чересчур приметна. И карманы, карманы проверь, обалдуй! Ни единого клочка бумаги чтобы не было.

Похоже, все и ажуре. Готов. Время еще есть, нужно теперь себе алиби сотворить. Оно вроде и ни к чему, но береженого бог бережет.

– Петровна! – кричу, это я соседке по коммуналке.

Она на кухне, что-то стряпает: как обычно, вонючее невероятно.

– Чаво тебе, паразит?

– Разбудишь меня через часок, – как можно строже говорю, высунув только голову из двери своей комнаты – чтобы, случаем, не увидела, что я одет по-походному.

Впрочем, опасения мои беспочвенны: Петровна подслеповата, а засиженная мухами маломощная лампочка в захламленном коридоре едва высвечивает кусок потолка в ржавых разводах потеков.

– Мине больше делов няма! – визжит в ответ Петровна, или Хрюковна, по-нашему, по-дворовому. – Пайшов ты!..

– Старая лярва! Твою... нашу... богородицу! – Это уже я, иначе Хрюковну ничем не проймешь. – Если не разбудишь ровно через час, то я тебя... и твою маму... Дошло.

– Так бы сразу и сказал... – шипит подколодной Хрюковна и переспрашивает: – Во скоки? – И добавляет, но тихо: – Паразит...

– В одиннадцать нуль-нуль! – кричу как можно громче. – Сегодня "Взгляд" смотреть буду!

– Будя тебе згляд... – снова матернулась Хрюковна. – Сполню...

Исполнит, в этом у меня нет ни малейших сомнений, разбудит точно в срок, уже проверено. На кухне висят старинные часы с пудовыми гирями, ничейные, и теперь Хрюковна будет следить за ажурными стрелками, как кот за мышью. Конечно, вовсе не из уважения к моей персоне, а чтобы в одиннадцать вечера, подойдя к замызганной двери, пинать ее изо всех сил, хоть так вымещая годами накопленную злобу на соседей, которых, кроме меня, было еще три семьи.

Удовлетворенный, я замыкаю дверь изнутри и падаю на скрипучую кровать. Хрюковна уже под дверью, подслушивает, стерва старая. Впрочем, зачем я... Ее уже не изменишь. Старый кадр эпохи культа личности...

Наконец шлепанцы Хрюковны удаляются от двери, и я осторожно встаю. На улице уже темно. Смотрю на часы-в моем распоряжении час и четыре минуты.

Это было больше чем достаточно. Открывая окно, взбираюсь на подоконник. Третий этаж, в общем-то невысоко, но случись промашка... А, что об этом думать-не впервой. Становлюсь на карниз и, цепляясь за щербатый кирпич стены, медленно трюхаю к пожарной лестнице. Стена увита плющом, все легче...

Лестница. Теперь быстро, быстро! Двор, проходной подъезд, переулок. Трамваи. Так надежней: "леваки" и таксисты имеют глаз наметанный, а мне лишние свидетели нужны как зайцу стоп-сигнал...

Парк. Темные аллеи. Пока пустынные. Пока. Через полчаса закончатся танцы в ДК, и здесь появится городская шелупонь со своими шмарами. Надеюсь, им будет не до меня...

"Дубок". Ресторан из разряда престижных. Абы-кого сюда на пушечный выстрел не подпускают. Только высокое начальство и "деловых" людей с приличной мошной. Богатый выбор вин, икорочка, белорыбица.

И путаны на заказ.

Швейцар, морда барбосья, жирная, глаза рыбьи, легавый на пенсии, стоит, закрыв брюхом всю входную дверь. А мне она и не нужна. Я обхожу ресторан с тыла, натягиваю тонкие лайковые перчатки, поспешно вынимаю несколько кирпичей из стены, вырываю решетку и спускаюсь в полуподвал. Это подсобка, в ней складируют тару. Весь маршрут мной продуман и разработан самым тщательным образом. Кирпичи и решетка – мои вчерашние ночные труды.

Поднимаюсь по лестнице. Теперь главное-проскочить незамеченным узкий коридорчик. Дверь, еще одна дверь... Комната-каморка. Ведра, тряпки, швабры – здесь ютятся уборщицы. Сейчас здесь пусто. Закрываюсь изнутри на задвижку. Нужно передохнуть и подготовиться.

Подставляю стул, взбираюсь на него, выглядываю в крохотное оконце под самым потолком. Лады, "наводка" не подвела – за столиком в нише сидит мой "клиент". Он в добром подпитии, хихикает. Ему за пятьдесят, он чуть выше среднего роста, слегка располневший, в костюмчике французском тыщи за полторы, на левой руке перстень с черным бриллиантом. Шикует кандидат... Рядом с ним, покуривая длинные черные сигареты, кривляются две встрепанные шалавы, корчат из себя пай-девочек – видно, их, за неимением лучшего, подсунул моему "клиенту" толстый барбос-швейцар из своего НЗ.

Про девок ладно, хрен с ними, а вон те два хмыря за его столиком, телохранители с тупыми рожами, – это да-а... Я пас этих бобиков неделю по городу, знаю все их ухватки. Серьезные ребята. "Перышки" и кастеты и карманах точно имеются, за "пушки" не ручаюсь, но подозреваю, что могли и их прихватить с собой. А чего и кого им бояться? В ресторане все свои, все куплено и схвачено. Дежурные менты при встрече с моим "клиентом" едва не кланяются ему, губы до ушей растягивают...

Ладно, все это шелуха, время уже поджимает. Пора.

И плевать я хотел на его дуболомов. Знал, на что шел.

Десять "штук" за мякину не платят. Интересно, что они там не поделили между собой – мои "благодетель" и этот шикунчик?

Надеваю черную вязаную шапку-маску с прорезями для глаз, достаю наган из-за пазухи, сую его за пояс.

Так удобней. Выхожу из каморки. Коридор пустынен.

Он ведет в кафетерий, который работает только днем.

Еще одна дверь, дубовая, прочная, заперта. За нею слышен ресторанный гам и звуки оркестра. Ключ от этой двери у меня есть, добыл с великим трудом. Приоткрываю дверь. Все точно, вот она, ниша, за портьерой, рукой подать. В щелку виден мой кандидат в покойники с фужером в руках. Держит речь. Извини, дорогой, времени у меня в обрез, доскажешь на том свете.

Достаю наган, рывком отдергиваю портьеру и выскакиваю перед честной компанией "клиента", как черт из табакерки. Стреляю в голову почти в упор... Два раза – для верности. Вполне достаточно. Вижу, как дуболомы от неожиданности шарахаются в сторону, один из них валится со стула. Секунд пять-семь у меня есть в запасе, пока они очухаются, поэтому я спокойно возвращаюсь за портьеру и запираю дверь на ключ. А теперь – ходу, ходу! Бегу по коридорам, спускаюсь в полуподвал. Вот и мой лаз. Выбираюсь наружу и бросаюсь в кусты.

Снова бегу, не выбирая дороги. Наконец впереди блеснул свет фонарей. Аллея. Прячу в карман оружие, шлем, перчатки и неспешным шагом иду к выходу из парка. Человек гуляет, вечерний променад...

– Эй, парень, дай закурить!

Компашка, человек семь. Расфуфыренные крали, раскрашенные, как индейцы сну на военной тропе, и – один, второй... – точно, четыре лба, два из которых росточком под два метра. Акселераты хреновы...

– Не курю, – бросаю на ходу и уступаю им дорогу.

– Как это не куришь? Ну-у, парень...

Начинается обычный в таких случаях базар-вокзал.

Матерюсь втихомолку: остолоп, нужно было кустами до самого выхода из парка чесать, а теперь стычки не миновать, сопляки на подпитии. Или накололись, что все едино. Мне разговаривать недосуг, надо рвать когти отсюда, и поскорее, но они уже окружили меня, ржут в предвкушении спектакля. Эх, зеленка, молокососы...

Бью. Удары не сдерживаю, но стараюсь не уложить кого-нибудь навеки. Мне перебор не нужен, да и дерусь не со зла, а по необходимости: к тому же не за зарплату.

Все. Кончено. Один, сердешный, ковыляет в кусты, трое лежат. Кто-то из них подвывает от боли. У-шу, детки, не игрушка... Крали стоят в стороне, нервно повизгивая.

– Привет... – машу им рукой и исчезаю...

Двор, лестница, карниз... Немного побаливает рука, на тренировке ушиб, сегодня добавил. Ладно, до свадьбы заживет. Главное, заказ выполнен, десять тысяч в кармане. Теперь мотать нужно отсюда на месяц-два.

Но – не сразу. Через неделю – в самый раз.

Закрываю окно, раздеваюсь. И все-таки устал.

Чертовски устал. Спать...

На кухне бьют часы. Одиннадцать. И тут же в дверь моей комнаты забарабанила Хрюковна.

– Вставай, паразит! "Згляд" ужо...

Выдерживая положенные полминуты, жду, пока Хрюковна не выстучит мне алиби. Дверь ходит ходуном, даже старая краска осыпается, а старая ведьма молотит не переставая. Ладно, пусть порадуется, горемычная...

Наконец послышались голоса остальных соседейвыползли из своих щелей, ублюдки. О, как я их ненавижу. Ерошу волосы, отмыкаю дверь и выскакиваю в одних плавках в коридор, пусть все посмотрят на меня, "сонного".

– Ты что, сбрендила?! – ору на Хрюковну и усиленно тру глаза.

– Сам просил... – довольно растягивает она свои лягушачьи губы. "Згляд" смотреть. Тютелька в тютельку...

– А-а... – мотаю головой, прогоняя остатки "сна", и шлепаю в ванно-сортирную комнату – умываться.

День прошел – и ладно...

ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ

Горячий, сухой воздух схватывает клещами. Пыль, густо настоянная на пороховом дыму, рвет легкие на мелкие кусочки, но кашлять нельзя, собьется верный прицел, и тогда амба и мне, и Косте, и Зинченко, и командиру, который ранен в голову и лежит за камнями. Душманов много, они окружают нашу высотку, и я стреляю, стреляю, стреляю...

Они пошли в очередную атаку. Огромный бородатый душман бежит прямо на меня. Я целюсь ему в грудь, , пули рвут одежду, кровь брызжет из ран, но он только ускоряет бег как ни в чем не бывало, и лишь страшная, злобная ухмылка появляется на его бронзовом лице.

Я вгоняю в его волосатую грудь весь боекомплект, пулемет разогрелся так, что обжигает ладони, а он все еще жив и бежит, бежит... Вот он уже рядом, его заскорузлые пальцы, извиваясь змеями, подбираются к моему горлу. Я задыхаюсь, пытаюсь вырваться из крепких объятий, кричу...

И просыпаюсь. За окном рассвет, чирикают воробьи.

Тихо, спокойно. Отворяется дверь спальни, входит мама, склоняется над моей постелью.

– Ты снова кричал... – говорит она, вздыхая.

– Сон, все тот же сон... – бормочу я в ответ и невольно вздрагиваю.

Сколько лет прошло с той поры, а Афган все не отпускает мою память, является ко мне в кошмарных снах, будь он трижды проклят. В кошмарных снах, которые были явью...

– Мама, я уже встаю... – глажу ее руки.

Она, скорбно поджав губы, качает головой и уходит.

Господи, как она сдала за те два года! Совсем седая стала...

Зарядка желанного спокойствия и сосредоточенности не принесла. На душе почему-то сумрачно. Быстро проглатываю завтрак и едва не бегом спускаюсь по лестнице в подъезд. До управления минут десять ходьбы, если напрямик через парк.

Парк еще безлюден, дремлет в полусне при полном безветрии... Свежеокрашенные скамейки, словно плоскодонки, плавают по обочинам аллеи в голубоватом утреннем тумане. На душе становится легко и прозрачно, но уже возле входа в здание горУВД я чувствую, как благостные мысли исчезают, оставляя после себя тлен хандры.

Кабинет уже открыт.

– Привет! – с наигранной бодростью в голосе говорю я Славке Баранкнну, своему напарнику, белобрысому крепышу, – у нас кабинет на двоих.

– Умгу... – отвечает он, дожевывая бутерброд.

Славка, как и я, холостяк, но в отличие от меня живет в милицейской общаге, похожей на СИЗО, – на первом этаже решетки, двери обиты железом, гнусносиней окраски панели в коридорах, и дежурные у входа с непрошибаемо-дубовыми моральными устоями первых коммунаров, когда женщина считалась просто гражданкой, а мужчина должен был засыпать ровно в одиннадцать вечера и непременно с единственной мыслью о светлом будущем.

– Тебя ждет Палыч. Справлялся раза два, – Славка крупными глотками пьет чай.

– С чего бы? – бормоча себе под нос, будто ктонибудь может мне ответить.

Понятно зачем. Палыч – наш шеф, начальник отдела уголовного розыска, подполковник. И если с утра пораньше интересуется моей особой, значит, мне светит новое дельце.

– Сводка есть? – обращаюсь к Баранкину.

– Держи, – протягивает он машинописный листок. – Свежатинка.

Да уж, свежатинка... За сутки три разбойных нападения, пять квартирных краж, изнасилование с отягчающими, четыре угнанные машины, восемнадцать карманных краж (только заявленных), две новые группы наперсточников объявились... В принципе, конечно, меньше, чем обычно, но работенки вполне достаточно.

Ага, вот, по-моему, "изюминка". Убийство в "Дубке".

Применено огнестрельное оружие. Убийцу задержать не удалось. Интересно, когда-либо удавалось? Что-то не припоминаю...

– Серега, шеф ждет, – напоминает мне Баранкин, постукивая ногтем по циферблату часов.

– Готов к труду и обороне, – уныло отвечаю и нехотя отправляюсь на свидание с Палычем.

Палыч сегодня непривычно хмур, смотрит на меня исподлобья. Ему давно пора на пенсию, но, слава Богу, новое начальство, не в пример прежнему, не спешит расставаться с Палычем, чтобы заполнить вакантное

место своим челонеком. Палыч – "зубр" уголовного розыска, Дока, каких поискать. Знает всех и вся. Работать с ним-одно удовольствие. Ходячая энциклопедия уголовного мира и его окрестностей.

– Кх, кх... – прокашливается Палыч. – Поедешь...

э-э... и ресторан "Дубок". Знаешь?

Палыч немногословен, в общем – не оратор, свои мысли вслух он формулирует с трудом, будто выдавливая слова.

– А как же, конечно, знаю, – отвечаю я быстрее, чем следовало бы.

Палыч с подозрением смотрит на меня поверх очков с толстыми линзами. Горячительных напитков он не принимает совершенно, поэтому подчиненных на сен счет держит в жесткой узде.

– Живу я там, неподалеку, – делая невинные глаза, тороплюсь объяснить.

– А-а... Ну да... – Палыч, кряхтя, устраиваете. – поудобней и продолжает: – В общем... э-э... убийстно.

Займешься ты...

– Товарищ полковник! – прерываю я его занудную тираду. – Почему я? У меня на шее четыре незаконченных дела ьисят. И потом, с какой стати этим убийством должны заниматься мы? Это ведь территория Александровского РОВД. Вот пусть и... А то все на нас валят.

– Б-будешь ты... – твердо чеканит Палыч, и я сникаю.

Если он еще и заикаться начал, значит, дело весьма серьезное и моя кандидатура стоит в списке под номером первым.

– Дела передашь... э-э... Баранкину.

Вот это уже новость! Такое мне не приходилось слышать никогда. Интересно, кого это там прихлопнули?

Видать, фигура...

– Дело на контроле у генерала...

Эка невидаль. Это не так страшно, как кажется на первый взгляд. Контроль так контроль. В угрозыске я уже не новичок, подконтрольные дела мне приходилось расследовать не раз. Но Палыч, по-моему, что-то недоговаривает... Или мне показалось?..

– Можно идти, товарищ подполковник? – подчеркнуто официально обращаюсь к Палычу.

Тот молчит, на меня не глядит, шевелит беззвучно губами. Ну говори же, говори, старый хрыч! Мямля...

– Ты там смотри... поосторожней... Не наломай дров... – выдавливает наконец шеф. – Если что... э-э... приходи, посоветуемся....

Ухожу со смутным чувством тревоги. Да уж, денек начинается славно...

В "Дубке" похоронная тишь. Все ходят едва не на цыпочках, говорят шепотом, почему-то жмутся поближе к стенкам. Следователь прокуратуры мне знаком. Иван Савельевич, добродушный увалень в годах. Звезд с неба не хватает, но свое дело знает туго.

– Ну? – спрашиваю, пожимая его пухлую лапищу.

– Дви диркы в голови, – басит он,

Ивана Савельича года два назад перевели в наш город с Западной Украины, с русским языком он не совсем в ладах и нередко, забываясь, шпарит на своем родном.

Он водит меня по ресторанным закоулкам, показывает полуподвал с вынутой оконной решеткой.

– Профессиональная работа. Следов нэма... – осторожно сообщает он мне эту "потрясающую" новость.

Что работал "профи", мне и так ясно. Все продумано до мелочей. И только один вопрос вертится у меня на кончике языка, но отчего-то боюсь задать его.

Впрочем, все равно нужно:

– Личность убитого установлена?

– А что ее устанавливать? Тебя разве не проинформировали?

Я выразительно пожимаю плечами и наблюдаю за реакцией Ивана Савельевича. Он явно обескуражен, но с присущей хохлам хитринкой делает простодушную мину и говорит небрежно:

– Та якыйсь Лукашов... Геннадий Валерьянович...

Ох, Иван Савельевич, Иван Савельевич... И чего это ты, старый лис, под придурка решил сыграть? Можно подумать, тебе был неизвестен Лукашов, глава треста ресторанов и столовых, депутат, орденоносец и прочая...

И если до этого во мне теплилась скромная надежда, что убит какой-нибудь урка в законе – не поделили чего, свели счеты, дело привычное, не из ряда вон выходящее, – то теперь я вдруг осознал, какую свинью подложил мне наш Палыч. Ах ты, старый хрен! А Иван Савельич, между прочим, глазом косит, просекает мои душевные коллизии.

– Ну что же, Лукашов так Лукашов, – спокойно встречаю любопытный взгляд следователя.

Иван Савельевич, дорогой ты мой, а ведь и твоя душа не на месте. Тебя, похоже, "подставили". Но с тобой ладно, это ваши прокурорские делишки, но вот меня зачем?

– Ничего, распутаем, – эдак бодренько говорю я Ивану Савельевичу. Вместе распутаем, – подчеркиваю. – Я рад, что мне придется работать именно с вами...

Увы, ответной радости прочитать на широком лице Ивана Савельевпча не могу. Я ему прощаю, не во мне причина.

– Я тут кой-кого поспрашувов... – Иван Савельевич сокрушенно качает головой.

Понятно. Чего и следовало ожидать. Героев-добровольцев в наше время среди свидетелей найти трудно, а в ресторане-тем паче: нюх на "жареное" у ресторанно-торговых работников отменный.

– Нужно допросить тех, кто был с Лукашовым... – осторожно намекаю я.

– Они здесь.

Это уже обнадеживает. Больше всего я боялся, что Лукашов ужинал с чинами высокого ранга. А к ним подступиться не так просто.

Опрос свидетелей меня вымотал дальше некуда. Все оказалось гораздо сложнее, чем я ожидал. Ну на кой ляд Лукашов поперся туда, где его знает каждая собака? Почему не закрылся в отдельном банкетном зальчике, отделанном в стиле шик-модерн, для особо важных гостей? Кстати, стол был накрыт на шесть персон, так приказал Лукашов. Кого он ждал? И наконец, два его собутыльника, Руслан Коберов и Борис Заскокин.

Что было общего между влиятельным чиновником Лукашовым и двумя этими мордоворотами, которые являлись членами торгово-закупочного кооператива "Свет"?

Вопросы, вопросы... Девиц, напуганных до полусмерти, которые плели черт знает что, мы не стали долго задерживать. А вот Коберова и Заскокина мы с Иваном Савельевичем попытались "прокачать" на всю катушку.

Но не тут-то было: держались они уверенно, солидно, даже с наглецой. На вопрос, каким образом очутились за одним столом с Лукашовым, отвечали как по писаному: дело случая, оказались свободные места. Явная ложь, и они знали, что нам это известно, но в протоколе опроса пришлось записать их показания именно в таком виде. А как бы мне хотелось вернуть время вспять и поговорить с ними сразу после убийства! Увы...

Когда мы с Иваном Савельевичем остались одни, он сокрушенно покачал головой:

– Цэ гиблэ дило...

– Но работать надо.

– А як же.

И такой у него в это время был несчастный вид, что мне стало его искренне жаль. А себя? Если честно, то тогда я об этом не задумывался, хотя стоило бы...

– Что будем предпринимать? – спросил я его, насколько мог, сухо и официально.

Как-никак задание на розыск мне должен давать следователь прокуратуры. Но Иван Савельевич не принял предложенный мною тон. Он посмотрел на меня с мягкой укоризной и сказал:

– Брось. А то ты не знаешь...

– Да знаю... – вздохнул я. – Связи, знакомства Лукашова, мотив преступления.

– Связи, знакомства, – повторил Иван Савельевич и стал суетливо тереть носовым платком свою лысину-его в этот момент даже пот прошиб.

– И нужно повнимательней присмотреться к этим двум наглецам.

– Хамлюги, – согласился со мной Иван Савельевич, что-то сосредоточенно обдумывая.

Я с надеждой выжидательно смотрел на него: по прежним нашим встречам знал, что круглую, как капустный кочан, голову Ивана Савельевича нередко осеняют толковые мысли.

– Оци два бугая... щось тут нэ тэ... – Иван Савельевич достал блокнот и что-то записал. – Отой кооператив... Надо ОБХСС подключить. Пусть проверят.

– Иван Савельевич, только без шума и пыли! – взмолился я, быстро смекнув, о чем речь.

– Ага, всэ будэ тыхэнько... – – хитро сощурил глаза следователь. – У меня есть на примете гарный хлопец из той конторы.

– И мне, с моей стороны, не мешало бы повнимательней присмотреться к Заскокину и Коберову, – испытующе глядя на него, сказал я.

– Ой, смотри... Они мужики серьезные. Щоб нэ выйшло чого...

– Так ведь и я не подарок им, – облегченно вздохнул я-ответ следователя был согласием на "разработку" Коберова и Заскокина...

Я приехал к дому, где жил Лукашов, под вечер. Тело его пока находилось в морге. Как я успел выясни гь, Лукашов сменил двух жен и жил с третьей, двадцатнсемилетней Тиной Павловной. Детей у них не было.

Тина Павловна была одета в какую-то импортную хламиду наподобие кимоно, которая вовсе не скрывала ее женские прелести. А она была женщина видная: полногрудая, длинноногая, с удивительно прозрачными голубыми глазами, в которых почему-то не просматривалось должное страдание. Некоторое время мы молчали: я с интересом осматривал интерьер комнаты (а там было на что посмотреть), хозяйка с любопытством и ке таясь изучала мою персону. Первой нарушила молчание она:

– Хотите кофе? С коньяком?

– Спасибо, с удовольствием, – отказаться я просто был не в состоянии-ее удивительно мягкий, приятный голос вдруг заставил трепыхнуться мое холостяцкое сердце, к тому же мой рабочий день уже закончился...

Кофе был великолепен. Такой у нас днем с огнем не сыщешь, не говоря уже о французском коньяке. Не спрашивая моего согласия, Тина Павловна палила коньяк в две серебряные рюмашки и с женской непосредственностью объяснила:

– Я люблю так. И вам советую. Кофе бодрит, а коньяк успокаивает.

– Понимаю, вам необходимо успокоиться...

– Вы так думаете? – с неожиданной иронией в голосе спросила она, заглядывая мне в глаза. – Или советуете по долгу службы?

Я невольно смутился:

– Извините, я... в общем, такое горе...

– Горе... – Тина Павловна медленно, врастяжку выпила. – Вам-то что до этого? Горе... – повторила она. – А если нет? Бывает такое? Ну вот нет горя, нет страданий-н все тут? Черствая я, бездушная, да?

Простите за возможно нескромный вопрос – сколько вам лет?

Я ответил.

– Мы с вами почти одногодки. И в то же время я старше вас минимум вдвое. Почему? Хотите начистоту?

Я, естественно, не возражал, только изобразил приличествующую моменту мину глубокого сочувствия и понимания.

– Вышла я замуж за Лукашова, надеюсь, вы понимаете вовсе не по любви. Он меня просто купил.

Вот так – взял и купил, как красивую безделушку, отвалив моему папеньке за меня "Волжанку" и новую квартиру в центре города. С гаражом. Калым, бакшиш, или как там это все называется... Нет, нет, я с себя вины не снимаю! Двадцать три года – возраст для девушки-невесты приличный, предполагает некоторою самостоятельность в мышлении и поступках. Но я была тогда студентка, заканчивала экономический факультет университета, ждала распределения в какую-то тмютаракань, уезжать из города не хотелось... Вот так все и вышло... просто...

– Тина Павловна... – начал я с отменнои вежливостью.

– Прошу вас, очень прошу – зовите меня просто Тина. Иначе я чувствую себя старухой.

– Хорошо, Тина, у Геннадия Валерьяновича были враги.

– Сережа... можно я буду вас по имени? Сережа, скажу вам откровенно: он никогда и ни при каких обстоятельствах не посвящал меня в свои проблемы.

Правда, я ими и не интересовалась. А последние год-два мы и виделись редко-заседания, совещания, когда он приезжал домой, я уже спала. Потом командировки... В общем – перестройка...

А вот это уже зря, Тина Павловна. Ну зачем же мне, извините, лапшу на ушк вешать? Ведь лежит в моей папочке записка, которую мы нашли в бумагах покойника в его рабочем кабинете: "Ген! Тебя разыскивал В. А. Срочно позвони ему. Очень важное Дело. Т.".

И почерк, Тина Павловна, между прочим, ваш. Мы ведь тоже не лыком шиты, не лаптем щи хлебаем. Кто такой В. А.? Ладно, с записочкой повременим. Будем "качать"

дальше...

– Тина, если можно... – выразительно показал я глазами на бутылку "Камю".

– Конечно, конечно. И кофе?

– И кофе – не сопротивлялся я: урезать так урезать, как сказал японский самурай, делая себе харакири. Увидел бы эту картинку Палыч...

Коньяк на Тину Павлоану подействовал обнадеживающе. Для меня. Она раскраснелась, стала раскованней, и во взгляде, в котором прежде проскальзывало беспокойство, а временами и холодная настороженность, появилось нечто, льстящее моему мужскому самолюбию.

– Тина, скажите, за день-два до смерти Геннадия Валерьяновича не случилось что-либо неординарное, из ряда вон выходящее? Ну, например, некое событие, возможно, неприятное известие...

Она ответила чересчур быстро:

– Нет, нет, что вы! Все было... как обычно...

Вот и не верь медикам, когда они говорят о вреде алкоголя. Тина Павловна на некоторое время совершенно потеряла над собой контроль, и выражение испуга, даже, я бы сказал, ужаса, появилось на ее внезапно побледневшем лице.

Что за всем этим кроется? А ведь дата на записке – день, предшествующий убийству... Кстати, нужно узнать, есть ли у Лукашова дача.

КИЛЛЕР

Это море и эта орава людей, с утра до вечера галдящая и что-то жующая, и озверевшее солнце, от которого нет спасу даже в тени, в конце концов сведут меня с ума. Я боюсь сорваться, из последних сил сдерживаю себя в мелких конфликтах, порой случающихся в бесконечных очередях за жратвой, иногда мне хочется выхватить наган и стрелять, стрелять в эти потные, самодовольные рожи отдыхающих, а последней пулей разнести вдребезги свою башку, наполненную не мозгами, а, как мне кажется, горячей, клокочущей грязью.

Деньги... Их у меня много. Больше чем достаточно.

Можно купить все, что душа пожелает. Но что у нас купишь? И зачем, кому? Одеваюсь я просто, мне особо "светиться" незачем, кутежи в ресторанах не по моей части, потому как спиртного в рот не беру, а женщины... Они у нас бесплатные. За исключением путан, но на этих крыс у меня душа не встанет, я ими брезгую.

К спиртному у меня отвращение сызмала. Пьяные гульбища моей матери, забулдыжного вида хмыри, от которых за версту перло сивухой и грязным бельем, напрочь отшибли желание хотя бы попробовать этого зелья. Видимо, из-за упрямого неприятия того шабаша, который годами не прекращался в нашей коммуналке, я и начал заниматься дзюдо. Учился на удивление хорошо, меня даже как мастера спорта приняли в институт физкультуры. Все могло быть совершенно иначе в моей жизни, не случись стычки с очередным "папашей".

которому вздумалось поучить меня уму-разуму. Я его так отходил, что он месяц валялся в реанимации. Из института меня, конечно же, выперли...

Ее я заметил сразу. Ужинал я обычно в ресторане, был один из порядком надоевших мне угарных кабацких вечеров, она пришла с шикарной подругой в "фирме", лупоглазой и нахальной. Я как увидел ее, так и прикипел к ней взглядом, хотя "фирмовая" деваха тоже была вполне ничего.

Интересно, почему я люблю таких незаметных, серых мышек? Красота их неброская, по натуре они добры и чертовски наивны. Эта была к тому же еще и стеснительная до невероятия. Видно, чтобы уговорить ее пойти в ресторан, лупоглазой выдре пришлось немало потрудиться.

Их столик находился неподалеку, до меня даже изредка долетали обрывки разговоров. Говорила больше лупоглазая, а "мышка" только кивала растерянно и сжималась в комочек, когда подходил очередной кавалер приглашать на танец. Она отказывала всем подряд, не поднимая глаз, что вызвало прямо-таки водопад гнева ее шустрой подруги, возле которой крутились два грузина.

– Дурочка... шикарные ребята... Чего тебе еще нужно? – зло бубнила лупоглазая в перерывах между танцами. – Так и останешься старой девой... Корчишь из себя недотрогу...

"Мышка" кивала, соглашаясь и едва сдерживая слезы, но проходила минута-другая, и очередной фрайер топая от нее несолоно хлебавши.

Конечно, подойти к ней я не решился, знал что откажет. Вышел из ресторана раньше, чем они. Рассудил так: поначалу узнаю, где она живет, а потом...

Впрочем, что будет "потом", мне представлялось весьма смутно. Вскоре появились и они в компании – трех грузин. Лупоглазую обнимали сразу двое, а третий чтото квохтал, бегая вокруг "мышки", видимо, уговаривал.

Но она упрямо мотала головой и не спешила к автостоянке, где горделиво сверкала лаком машина "тружеников Востока", японская "тоёта".

– Ну чего ты? – цыкнула на нее лупоглазая.

Едем. И точка. Решено.

– Извини, но я остаюсь-впервые услышал я ее голос, он был тих, но ясен и мелодичен, как звон хрусталя.

– Э-э, нэт, зачэм так гаварищ? Подруга зовет-нэ хочэш, да? На руках понэсу... – ухажер "мышки" сгреб ее в охапку.

Но она неожиданно резким и сильным движением для довольно хрупкого тела освободилась из объятий и попыталась уйти. Тогда на помощь ее ухажеру пришел его товарищ, и вдвоем они потащили "мышку" к машине.

– Я буду кричать. Отпустите меня. Сейчас же отпустите! – взмолилась она.

–Молчи, дурочкам-прикрикнула на нее лупоглазая. – Иначе сейчас получишь от меня по башке.

Я подошел к компании, когда "мышка" начала плакать.

– Отпустите девчонку, генапвале, – как мог спокойнее обратился я к главному, здоровенному горбоносому бугаю. – Хватит вам и одной.

Он молча, даже не глядя в мою сторону, оттолкнул меня и открыл дверцу машины.

– Садитесь, – сказал он компании. – И поехали...

Судя по всему, это были "кидалы", наши доморощенные гангстеры автомобильных рынков, и в другое время, при иных обстоятельствах я бы не рискнул с ними связываться. Но неделями копившаяся злость затуманила мне мозги. Я решительно шагнул вперед и оттер от них девчонку, которая тут же спряталась за мою спину.

– Вы поедете, она останется, – твердо сказал я, едва ворочая непослушным от ярости языком.

Я видел, как главный лениво повел бровью, и один из них, высокий, худощавый, с родинкой под глазом, молниеносно выбросил вперед кулак, целясь мне в челюсть.