Текст книги "Ниндзя в тени креста"
Автор книги: Виталий Гладкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава 7
В тени креста
Гоэмон с большим интересом наблюдал за паучьими боями. Они проходили на рынке Кагосимы – оживленного портового города, служившего резиденцией знатного самурайского рода Симадзу. Город располагался в бухте среди холмов. Он был нарезан на неравные кварталы небольшими многочисленными реками, впадающими в залив, а над бухтой высился конус огромного вулкана Сакурадзима, который время от временами начинал дымиться, и тогда землетрясения выгоняли жителей Кагосимы на улицы.
Город Кагосима славился своей керамикой и пляжами из черного вулканического песка. Сюда приезжали лечиться больные и увечные самураи, чтобы принимать целебные песочные ванны – санумуси. Гоэмона забавляло зрелище человеческих голов, которые торчали из песка, словно капустные кочаны. Они располагались правильными рядами – даже зарывшись по шею в горячий песок, самураи соблюдали военный строй.
Но еще большей известностью владения даймё Симадзу среди простых японцев стали пользоваться из-за паучьих боев. На них приходили смотреть и стар, и млад, и купцы, и путешественники, и португальские моряки, для которых в Чипангу все было в диковинку, а уж сражения пауков – тем более. Паучьи бои начали завоевывать почитателей даже среди самураев – кто-то из военачальников решил, что это зрелище поднимает боевой дух солдат. Так это или нет, точно утверждать нельзя, однако избавиться от дурных мыслей и расслабиться перед жестоким сражением, глядя на поединки пауков, вполне можно было.
Первыми в качестве разминки сражались небольшие черные паучки-прыгуны. Они очень напоминали борцов сумо – так же высоко, с угрозой, поднимали поочередно длинные конечности кверху, чтобы казаться крупнее, так же двигались на дощечке по кругу, сторожа каждое движение противника, а затем бросались друг на друга, стараясь вытолкнуть с «ристалища». При этом, естественно, в ход шли самые разные приемы, вплоть до болезненных укусов.
Затем наступил черед серьезных схваток. Здесь уже владельцу паука-победителя полагался серьезный денежный приз, а зрители заключали пари и горячились так, словно от того, какой паук окажется победителем, зависела чья-то жизнь. Теперь в качестве поля битвы выступала обычная неокоренная древесная ветка длиной в два сяку, закрепленная одним концом в стойке.
Что касается самих бойцов, то они впечатляли размерами. По сравнению с ними пауки-прыгуны казались малявками. На черных туловищах этих пауков виднелись поперечные или продольные ярко-желтые полосы, которые указывали, что они ядовитые. Своей раскраской эти пауки напоминали самураев в воинском облачении и дрались они всегда ожесточенно.
Тем не менее Гоэмон смотрел на захватывающее зрелище вполглаза. Его больше интересовал христианский священник в черной сутане, который присоединился к зевакам и смотрел на бои пауков с огромным интересом. Для него это было в новинку – языческая экзотика. Юноша знал, что где-то рядом со священником находится один из синоби, обладающий непревзойденной ловкостью рук. Он должен был украсть кошелек святого отца, глубоко упрятанный под сутаной. Иезуит, которого звали Комэ ди Торрес, был настоятелем католического храма, построенного на средства даймё Симадзу Такахиса в Кагосиме.
Сутана на священнике была новенькой, с иголочки, сшитая из недорогого, но прочного материала. Гоэмон ухмыльнулся, вспомнив рассказ Жуана да Силвы о вояже преподобного Франсиско Ксавье в Киото. Он надеялся получить аудиенцию у императора или сёгуна и, заручившись их поддержкой, развернуть миссионерскую деятельность по всей Чипангу. Но его надеждам не суждено было осуществиться. То, что он увидел, неприятно поразило преподобного. Вместо роскошных дворцов, выложенных золотом и драгоценными камнями, как живописал какой-то венецианский путешественник, побывавший в Срединной империи и наслушавшийся там сказок о Нихон, Франсиско Ксавье увидел груды развалин и пепелища – следы недавней войны и пожарищ, дотла уничтоживших столицу, которая представляла собой почти полностью вымерший город.
Чтобы расположить императора к своей персоне, Франсиско Ксавье вошел в столицу в облике нищенствующего монаха, надев на себя грязный дырявый мешок и подпоясавшись простой веревкой. В таком неприглядном виде он ходил по пустынным улицам Киото, рассчитывая вызвать у жителей столицы жалость к себе и интерес к своим проповедям. Но этого не произошло. Они не восприняли его обращения к ним, а внешний облик патера вызывал у них лишь чувство брезгливого отвращения. Пробыв в Киото одиннадцать дней, Ксавье вынужден был покинуть столицу, так и не добившись встречи ни с императором, ни с Асикага Ёситэру, юным сёгуном, ни с истинным правителем Нихон – советником сёгуна Хосокавой Харумато.
После этого всем иезуитам было предписано основательно изучить обычаи и нравы японцев, чтобы в будущем не попадать впросак, а в особенности тщательно следить за одеждой – жители Нихон, даже самые бедные, терпеть не могли грязь и неопрятных людей…
В сражении пауков наступил самый ответственный момент. Толстая самка паука с тремя полосами на спинке – две ярко-желтые и одна (ближе к голове) белая – победила всех своих соперников и вступила в бой с пауком-самцом немалых размеров, у которого характер и впрямь был самурайский. Только полоски у него были не поперек спины, а вдоль, и всего две, хотя и ядовито-желтые. Он тоже выиграл много схваток, бросаясь в бой без подготовки, – своего рода ритуального танца – нимало не заботясь о последствиях своего поступка, и все время выигрывал, вгрызаясь ядовитыми жвалами в тело противника.
Но с боевой самкой такие номера не проходили. Холодно поблескивая глазами, – их у нее было восемь – она встречала самца-самурая довольно неожиданно – мигом сплетала на его пути крепкую паутину. Паук пытался подобраться к ней и так, и эдак, но все время его встречали клейкие и очень прочные нити, готовые в любой момент сплестись в смирительную рубашку.
Такая тактика боя несколько озадачила паука, что сказалось на его быстроте. Со стороны даже могло показаться, что он начал задумываться, прежде чем совершить очередной лихой наскок на предполагаемую жертву. Зрители неистовствовали; на эту пару было заключено слишком много крупных пари, и каждый из любителей паучьих боев мечтал о том, что именно ему улыбнется удача. Комэ ди Торрес едва не поддался искушению поставить небольшую сумму на какого-нибудь паука, но все-таки сдержался, однако зрелище, от которого так и несло духом язычества, ему понравилось, и он был поглощен им всецело.
Все шло к тому, что самка победит своего противника. Она совсем сбила его с толку своей защитой. Наконец паук, изрядно разозлившись, бросился вперед в образовавшееся окошко в «щите», который сплела самка, и попался – отверстие оказалось примитивной ловушкой. Паучиха мигом набросила на него аркан и закрепила концы нити, паук в ярости рванулся вперед, в то время как ему нужно было отступить, и в дальнейших событиях он уже исполнял роль сверчка, угодившего в паутину. С одной лишь разницей – паук и в спеленатом состоянии был чрезвычайно опасен. Малейшая неосторожность со стороны самки, и ей пришлось бы несладко; все-таки паук был сильнее ее и опаснее.
Что касается зрителей, то они неистовствовали. Бой получился просто выдающимся. Все глазели на древесную ветку – поле боя, не отрываясь. В этот момент с каждого из них можно было снять штаны, и никто этого не заметил бы.
Наконец и помощник Гоэмона явил ему свой лик. До этого сколько юноша ни приглядывался к толпе, но так и не смог его вычислить. Казалось, что ловкий синоби был бесплотным духом. Глядя на Гоэмона, он подмигнул ему, широко улыбаясь, – мол, все в порядке, твоя очередь выходить на сцену.
Гоэмон не стал тянуть; набросившись на синоби, как ястреб (при этом он едва не сшиб иезуита), он сцепился с ним, и великолепная парочка начала кататься по площади, награждая друг друга тумаками, притом очень увесистыми, если глядеть со стороны. На самом деле это была всего лишь имитация ударов, хотя после каждого из них противники охала да ахали.
Здесь нужно отметить, что Гоэмон все-таки получил фингал под глазом и несколько синяков на лице – так было уговорено заранее. Для его тренированного тела такие удары были просто легкими щелчками. А вдобавок к синякам и ссадинам он приготовил для Комэ ди Торреса еще один сюрприз. Когда кошелек оказался в руках Гоэмона, а мнимый вор вырвался из его цепких объятий и дал деру, юноша раскусил наполненный свежей кровью рыбий пузырь (который держал во рту) и размазал ее по лицу.
– Господин, это ваше, – сказал Гоэмон, с поклоном протягивая иезуиту его кошелек. – Вор пытался вас обокрасть…
Комэ ди Торрес был поражен – какой честный малый! Но как сильно он пострадал! Иезуит от всей души поблагодарил Гоэмона за его благородный поступок. А благодарить и впрямь было за что – в кошельке лежала крупная сумма в золоте, которую прислали из католической миссии в Гоа[44]44
Гоа – с 1510 года столица Португальской Индии. В Гоа находилась миссия иезуитов, отсюда вел свою миссионерскую деятельность Франсиск Ксавье (св. Франциск Ксаверий), здесь же он и похоронен.
[Закрыть]. Достав из тайников сутаны кусок ткани, исполнявшей роль носового платка (в Кагосиме всегда было влажно и душно, и Комэ ди Торрес сильно потел), он занялся лицом благородного юноши.
Во время этого занятия у него вдруг прорезалась интересная мысль: «А не предложить ли бедному малому (судя по одежде, юноша был близок к нищете) место слуги?» До недавнего времени в услужении у Комэ ди Торреса находился японец средних лет, который с горем пополам изъяснялся на португальском и который добросовестно исполнял все хозяйские дела как в доме миссионера, так и в церкви. Но несколько дней назад со слугой случилась беда: он решил искупаться в шторм, заплыл слишком далеко и утонул. По правде говоря, волнение было небольшим, и плавал слуга превосходно, да, видать, Господь рассудил по-своему.
Иезуит очень удивился бы, увидев исполнителя «Божьей воли». Это был все тот же ловкий воришка-синоби. Слуга Комэ ди Торреса сильно мешал исполнению замысла ямабуси по успешному внедрению лазутчика клана Хаттори к португальцам, поэтому он должен был исчезнуть, притом безо всяких подозрений. Утонул, со всяким может случиться…
– Ты понимаешь наш язык? – на всякий случай спросил иезуит по-португальски.
Ему меньше всего хотелось, чтобы слуга, который постоянно путается под ногами, знал португальский язык – чужие уши в своем доме лучше не заводить. В крайнем случае слуга должен понимать всего несколько наиболее важных в услужении слов и фраз, которые он изучит поневоле. Глава миссии в Кагосиме всегда отличался осторожностью и старался не наделать таких глупостей, как преподобный Франсиско Ксавье, ныне покойный.
Ксавье, предшественник Комэ ди Торреса, считал, что японцы очень приятные в общении, в большинстве своем добрые и бесхитростные люди удивительной чести, которые ценят ее больше всего на свете. Однако, столкнувшись с действительностью, он понял, что это несколько не так. Правда, слишком поздно. Ничто человеческое японцам не было чуждо: и зависть, и месть, и стяжательство, и жадность, и властолюбие, и измена, и другие пороки. Правда, не в такой мере, как в Европе, – у Чипангу были свои особенности – тем не менее.
– Господин, простите, я не понял… – кланяясь, ответил Гоэмон, надев на себя маску честного и бесхитростного малого.
– Идем со мной, – успокоившись, иезуит приятно улыбнулся и перешел на японский. – Твоя одежда порвалась, нужно ее починить, да и голоден ты небось.
– Спасибо, господин, спасибо, я недавно ел, – ответил Гоэмон, при этом судорожно сглатывая голодную слюну.
Он был уверен, что Комэ ди Торрес, который смотрел на него острым проницательным взглядом, обязательно это заметит. Так оно и случилось. Иезуит снисходительно улыбнулся, – ох уж эти японцы! Гордости им точно не занимать – и сказал:
– Я настаиваю. Доброе дело не должно остаться без вознаграждения. А еще у меня есть предложение… – Комэ ди Торрес уже принял решение и решил не откладывать разговор в долгий ящик. – Если тебе нужна хорошая работа, то считай, что она у тебя уже есть. Мне требуется помощник. Ты будешь сыт, получишь новую одежду, свой угол, и я буду тебе платить. Конечно, не очень много, – добавил он поспешно, – наша церковь небогата…
Иезуит специально сказал, что ему нужен не слуга, а помощник. Он уже знал, что услужение чужестранцам не прельщает японцев. Для этого они слишком независимы. Служить можно и должно – императору, князьям и прочим высокопоставленным самураям, что считается высокой честью, но не «южным варварам», как называли жители Нихон португальцев.
Гоэмон для виду чуток поколебался, чтобы не потерять лицо (Комэ ди Торрес уже знал эту особенность японцев, поэтому колебания юноши принял снисходительно и повторил свое предложение), а затем с радостью согласился на предложение иезуита. Еще бы Гоэмону не радоваться – замысел ямабуси по внедрению лазутчика клана Хаттори в католическую миссию был исполнен без сучка и задоринки.
«Наблюдать издали бесполезно. Тебе нужно стать тенью намбандзина, – наущал ямабуси Гоэмона, когда они прощались (к тому времени уже было решено, что юный синоби должен внедриться в католическую миссию, расположенную в Кагосиме). – По здравому размышлению, самое удобное и безопасное место для наблюдения – в тени креста. Значит, сначала надо проникнуть в жилище намбандзина, а затем и в его мысли. Смотри, изучай, запоминай. Для нас важна каждая мелочь…»
Спустя месяц Гоэмон полностью обжился в доме иезуита. Слуга, который был до него, не очень утруждал себя уборкой помещений; его метелка не заглядывала в дальние углы и в неудобные места, где уже завелась паутина. Юный синоби буквально вылизал и дом, и церковь, которые заблистали, словно их покрыли лаком. Комэ ди Торрес не мог нарадоваться на нового слугу. Юноша, казалось, читал мысли иезуита и исполнял все с похвальной быстротой и скрупулезностью.
Для Гоэмона любое задание было по плечу. Обычно недоверчивый Комэ ди Торрес даже поручил ему покупать продукты. И был несколько озадачен, когда оказалось, что сумма, которую Гоэмон потратил на то количество съестного, что раньше закупал прежний слуга, оказалась почти на треть меньше. Видимо, часть денег прилипала к ладоням безвременно усопшего. После этого доверие иезуита к Гоэмону возросло многократно, и в их отношениях некоторая напряженность возникала лишь в одном вопросе – новый слуга оказался совершенно неспособен к восприятию португальского языка. Он выучил всего несколько слов, на которые мог откликаться даже умный пес.
Тем не менее новый слуга как-то умудрялся угадывать желания своего хозяина, и Комэ ди Торрес в конечном итоге успокоился, здраво рассудив, что и сам он не шибко разбирается в японском и может общаться со своей паствой в основном на бытовом уровне, что сказывалось на качестве проповедей.
Гоэмон, хорошо изучивший поведение идзинов на примере Жуана да Силвы, читал мысли хитроумного иезуита, словно самые простые иероглифы. При всей своей доброте (больше показной) иезуит был жаден, поэтому юноша покупал продукты у лавочника, которого клан Хаттори внедрил в Кагосиму в качестве лазутчика. Лавочник снизил ему цены до минимума. Этот ход оказался верным, и Гоэмон стал пользоваться полным доверием Комэ ди Торреса. Вскоре иезуит так привык к юноше, что Гоэмон и впрямь стал его тенью. Он сопровождал Комэ ди Торреса везде.
Иезуит страдал болями в пояснице, особенно в зимний период, ведь его дом, построенный по японскому образцу, не отапливался, и юноша порекомендовал своему хозяину купание в горячих источниках, которые находились неподалеку от селения Идзуми. Гоэмон знал, что многие старики после посещения источников бегали, как молодые, – вода в них обладала большой целительной силой. Комэ ди Торрес послушался своего слугу и был поражен эффектом от лечения в горячих источниках. Мало того, он еще и налюбовался всласть живописными окрестностями Идзуми, а также журавлями, которые прилетели сюда на зимовку. Иезуит испытал не только большое моральное удовлетворение, но избавился и от болей в спине, а Гоэмон получил щедрый подарок – новое кимоно и гета, деревянные сандалии, подогнанные по его ноге, что было дороже, нежели просто купить эту обувь у торговца.
Затем, уже летом, Комэ ди Торрес решил отправиться в район озера Икэда, где местные неофиты строили католическую церковь. Естественно, он взял с собой и Гоэмона. Услышав о поездке, юноша быстро сбегал на рынок, в кузнечную мастерскую, где ему выковали трезубую острогу. Заплатил он за нее из своих денег.
– Зачем? – удивленно спросил иезуит; острога было весьма приличного размера.
– Будем ловить большую рыбу, господин, – ответил Гоэмон.
Комэ ди Торрес недоуменно пожал плечами и на этом его разговор со слугой закончился. По приезде первый день выдался суматошным: нужно было внести изменения в план церкви, передать строителям немного денег, которые иезуит получил из Гоа на строительные дела, ну и, понятное дело, прочитать проповедь. Зато следующим утром святой отец решил отдохнуть от трудов праведных и отправился на озеро Икэда, красоты которого ему расписывал местный падре. С ним пошел и Гоэмон, прихватив свою острогу и большой мешок.
В качестве проводника с ними отправился новообращенный католик – старик, которого звали Такуми. Он был беден, как библейский Иов. Наверное, Такуми решил приобщиться к новой вере, чтобы хоть как-то поправить свое финансовое положение. По крайней мере, местный священник подкармливал бедолагу, что дорогого стоило. Когда Такуми был моложе, то владел горшечной мастерской, но его сгубила страсть к азартным играм, особенно к тем, которые власть запрещала. Как следствие он проиграл мастерскую, дом и все имущество, семья от него отказалась, и Такуми влачил жалкое существование.
По дороге Такуми рассказал легенду, которую он считал чистой правдой. Будто бы в озере живет чудовище по имени Исси. В давние времена на берегах озера паслась кобыла, которую звали Исси. Однажды самурай похитил у нее жеребенка, и Исси, вне себя от горя, прыгнула в озеро и превратилась в чудовищного зверя. С тех пор она прячется в мрачных глубинах, но иногда выплывает на поверхность, все еще пытаясь разыскать свое дитя. Когда это случается, в центре Икэды появляется глубокая воронка. Местные женщины считают, что зверь способен принести несчастье, и запрещают своим детям играть на берегу озера. Что касается взрослых, то для них Исси не являлась помехой. В озере водилось много рыбы, поэтому лодок на его просторах было немало.
Озеро и впрямь выглядело потрясающе красивым. Комэ ди Торрес расположился на заботливо подстеленной Гоэмоном циновке и принялся полдничать, отдавая должное доброму саке. Такуми получил большой колобок и сел в сторонке, а Гоэмон отказался от еды. Он разделся до набедренной повязки и нырнул в озеро с острогой в руках. Гоэмон не появлялся на поверхности так долго, что иезуит даже забеспокоился: уж не утонул ли и этот слуга?! Это было бы очень печально – Гоэмон преподобному понравился, он подходил ему по всем статьям.
Но вот голова юноши показалась на серебряной озерной глади (день выдался погожим и легкий ветерок гулял лишь по вершинам холмов, окружавших озеро), и Комэ ди Торрес облегченно вздохнул. Знал бы он, что все его волнения напрасны… Юный синоби мог находиться под водой до пяти минут. А при соответствующей предварительной подготовке, включающей медитацию, и больше.
Гоэмон снова нырнул. И снова потянулось томительное ожидание. Неожиданно озеро забурлило, и Гоэмон вынырнул на поверхность, обвитый каким-то морским чудовищем.
– А-а-а! – завопил от ужаса Такуми. – Спасайтесь, это Исси! – крикнул он иезуиту и побежал прочь от берега с такой скоростью, словно у него за спиной выросли крылья, хотя до этого не шел, а плелся, цепляясь своими гета за каждый камешек.
Нужно отдать должное Комэ ди Торресу. Он вскочил на ноги, но первой его мыслью было не убежать, а как-то помочь бедному юноше. У преподобного имелся большой нож, который японцы называли танто, но с ним супротив чудища не пойдешь. Иезуит растерянно осмотрелся по сторонам и, заметив вблизи выброшенную волнами окоренную ветку какого-то дерева, которая вполне могла заменить дубину, схватил ее и храбро бросился на помощь Гоэмону. Ведь что ни говори, а в его жилах текла кровь воинственных предков – многих поколений идальго, среди которых были и знаменитые мореплаватели, и жестокие конкистадоры.
Но помощь юноше не понадобилась. Обвитый чудовищем, он самостоятельно выбрался на берег и только тогда иезуит понял, что это огромный угорь толщиной с бревно и длиной не менее брасы[45]45
Браса – старинная португальская мера длины; примерно 2,2 м.
[Закрыть]. Гоэмон насадил его на острогу, ударив несколько ниже головы, но угорь продолжал сопротивляться. Будь у юноши кости скелета послабее, они бы точно затрещали от «объятий» угря. Оказавшись на песке, Гоэмон еще какое-то время боролся со своей непокорной добычей, пока угорь, надышавшись воздуха, не ослабел и не развил свои кольца.
– Уф! – сказал Гоэмон, падая на горячий песок рядом с уловом, который все еще извивался, как большая змея; при этом юноша старался держаться подальше от пасти угря, усеянной небольшими, но острыми зубами. – Похоже, Исси – это просто большой угорь. Мне рассказывали, что здесь они вырастают до огромных размеров. Так что я поймал, можно сказать, малыша.
– Хорош малыш, ничего не скажешь… – Иезуит в изумлении покрутил головой, глядя на рыбину, а затем, вспомнив, что он по-прежнему сжимает в руках импровизированную дубинку, отбросил ее в сторону.
Тем не менее от острого взгляда юноши не укрылся этот жест. Он понял, что его хозяин не испугался и готов был прийти к нему на помощь, и от этого в душе ниндзя проснулись к Комэ ди Торресу добрый чувства. Если раньше он считал иезуита просто объектом, за которым он обязан следить и выведывать всевозможные тайны намбандзинов, то теперь Гоэмон готов был его защищать, как самурай своего сюзерена.
Конечно, прикажи дзёнин убить священника, он сделал бы это, не колеблясь ни единого мгновения. Но, похоже, клан Хаттори не желал осложнений с иноземцами, а скорее наоборот – хотел иметь с них какую-то выгоду. Какую именно, про то Гоэмону знать не полагалось; да юный гэнин и не собирался вторгаться в высокие сферы.
Отдыхая (угорь все-таки здорово его умотал), Гоэмон предался воспоминаниям. В этот момент ему на ум почему-то пришел Жуан да Силва. Пленник многому его научил. Штурман даже растолковал Гоэмону, как ориентироваться в море, когда нет компаса. Он рассказал, как пользоваться астролябией и буссолью, а также простейшим прибором, который назывался «арбалет»; с его помощью можно было измерять высоту солнца в зените по отношению к горизонту. Нарисовал да Силва на бумаге и оснащение португальского парусного судна, объяснив любознательному юноше название мачт и парусов. Все эти знания, вроде бы и ненужные, Гоэмон откладывал в памяти, как в копилке, а ямабуси лишь поощрял его любопытство.
«Лишние знания, не тяжелая котомка путешественника, за плечами их не носить, – говорил он Гоэмону. – Гляди, когда и понадобятся…».
Но главным в общении с португальцем юный синоби считал не то, что да Силва обучил его двум языками – португальскому и латыни, а то, что под его чутким руководством Гоэмон наконец стал превосходным стрелком. Жуан да Силва, наверное, обладал даром великого наставника. Он лишь показал юному синоби, как обращаться с оружием, чтобы можно было зарядить его побыстрее, и как правильно целиться. Именно с меткостью у Гоэмона и были проблемы, но благодаря подсказкам португальца пули из аркебузы ложились точно в цель, невзирая на расстояние до нее.
Прощание с Жуаном да Силвой получилось трагическим. Он получил обещанный ямабуси кошелек с золотом и в сопровождении двух синоби покинул плато с пещерой, где ему пришлось пробыть почти два года. А спустя несколько дней пришла печальная весть: в горах прошли сильные дожди, и селевый поток смыл и португальца, и его сопровождающих в пропасть. Такие беды в горах иногда случались, хотя Гоэмон не мог взять в толк: как это опытные ниндзя не предусмотрели подобного развития ситуации и не приняли соответствующие меры? Горы не прощают ошибок, а проводники португальца были опытными гэнинами, немало повидавшими на своем веку.
И только когда пришло время прощаться с ямабуси перед поездкой в Кагосиму, юноша получил ответ на свой вопрос. Горный отшельник полез в свой заветный сундучок, чтобы дать Гоэмону денег на дорогу, и зоркий глаз юного синоби подметил там очень знакомый кошелек. На нем виднелся черный, изрядно потертый оттиск печати бывшего владельца (Гоэмон ни в коей мере не думал, что ямабуси заказывает себе кошельки; скорее всего, он находился среди добычи какого-нибудь ронина-разбойника, которому угораздило встретиться на узкой дорожке с монахом-сохэем). И как раз именно этот кошелек с золотыми монетами получил португалец перед тем, как оставить свое горное узилище.
Гоэмону все стало понятно. Он подозревал нечто подобное, но не мог в это поверить. За два года юноша сильно привязался к португальцу, который относился к нему весьма доброжелательно и стал для него кладезем интереснейших знаний. Он страстно желал, чтобы идзину сохранили жизнь, но с другой стороны Гоэмон понимал, что это вряд ли возможно – клан Хаттори тщательно оберегал свои тайны. Юноша сильно обрадовался, когда ямабуси отпустил португальца на все четыре стороны, но, увы, его радость оказалась недолгой…
Юный ниндзя ничего не сказал своему наставнику. Дело сделано, и ворошить его уже не стоит – поздно. Гоэмон даже постарался не подавать виду, что ему все известно, хотя от пытливого взгляда ямабуси мало что могло укрыться. И только по истечении времени он вдруг понял, что это было еще одним испытанием его стойкости и верности традициям «демонов ночи». Конечно же, горный отшельник намеренно показал ему содержимое сундучка. Он совершенно не сомневался, что Гоэмон заметит знакомый кошелек…
Запеченный на костре угорь оказался потрясающе вкусным. Этому способствовали еще и приправы – какие-то пахучие травки, которые Гоэмон нашел неподалеку от берега озера. В травах юный синоби разбирался не хуже какого-нибудь знаменитого лекаря. Ученики школы Ига-рю обязаны были не только уметь тайно проникать в стан врага и сражаться, но и при надобности лечить свои раны, а также выживать в лесу при полном отсутствии пищи.
В общем, отдых удался на славу. Комэ ди Торресу казалось, что он сбросил гору с плеч. И в который раз иезуит одобрил свое спонтанное решение взять юношу в услужение. Гоэмон был выше всяких похвал. Вот только жаль, что он не христианин. Как преподобный ни настаивал, а юноша упрямо отказывался сменить веру. Но время терпит. Капля камень точит. Падре, принадлежащий к Обществу Иисуса, которое возглавлял генерал Игнасио де Лойола, умел ждать.
Сложив куски угря в предусмотрительно захваченный мешок, Гоэмон поторопился вслед своему хозяину. При этом он нагнулся и подобрал дубину, с которой Комэ ди Торрес хотел броситься ему на выручку. Она была похожа на посох ямабуси, довольно увесиста, но главным, что привлекло внимание юного ниндзя, было своеобразное навершие – завитки бывшего корня. Если хорошо присмотреться и слегка пофантазировать, то в нем можно было различить смеющегося Будду. Гоэмон загорелся идеей доработать посох, чтобы изображение Будды полностью проявилось, и покрыть его лаком.
Так они шли вдоль озера, наслаждаясь вечерней тишиной и покоем, пока не добрались до скалы, которая поднималась из воды и нависала над тропой как чудовищная Исси. Такуми по-прежнему плелся где-то далеко позади. Гоэмон обернулся, чтобы окликнуть его, и в этот момент заметил, что на скале, спрятавшись среди чахлых кустиков, притаился человек. И он целился в преподобного из лука!
Все дальнейшее произошло настолько стремительно, что Комэ ди Торрес не успел опомниться. Сюрикен Гоэмона мелькнул в воздухе, как серебряная рыбка, и лучник, схватившись за горло, в котором торчала острая металлическая звездочка, практически беззвучно рухнул под ноги иезуиту. Кровь била ключом из перерезанной артерии и мигом образовала на земле красную лужу. Пока Комэ ди Торрес приходил в себя от неожиданности, из кустов, растущих по обочинам тропы, выскочило два человека явно разбойного вида. Один из них держал в руках устрашающего вида нагинату, а другой – обычную дзе, дубинку, но окованную металлом.
Не обращая внимания на Гоэмона (видимо, разбойники надеялись, что слуга даст деру; а то, что их товарищ лежит на земле с сюрикеном в горле, до них пока еще не дошло), они бросились к Комэ ди Торресу, который не сплоховал, – он выхватил свой танто и встал в оборонительную позу. Конечно же, супротив нагинаты его нож, несмотря на внушительные размеры, был совсем ничтожным оружием. Но решительность падре несколько озадачила разбойников и они на мгновение приостановились.
Этого времени для Гоэмона оказалось вполне достаточно. Он ворвался между иезуитом и разбойниками как вихрь. Всего два удара найденной на берегу дубиной – и негодяи оказались повержены; навершие в виде Будды раскололо одному из них череп, а второго погрузило в долгий сон.
Когда приплелся Такуми, все было кончено. Комэ ди Торрес дрожащими руками пытался вернуть свой танто в ножны, а Гоэмон совершенно бесстрастно очищал дубину от крови и мозгов пучком травы. Бедного Такуми совсем переклинило: он только блеял что-то неразборчивое, глядя на поверженных разбойников. Но еще больше его поразил сюрикен. Видимо, он знал, кто использует это оружие. Во взгляде, который он бросил на Гоэмона, мелькнул ужас. В ответ юноша мягко улыбнулся Такуми и сказал, обращаясь к иезуиту:
– Нам нужно уходить, господин. И как можно быстрее.
– Да-да, конечно…
Теперь уже Такуми шел – скорее бежал – впереди. За ним поспешал и преподобный. Гоэмон немного задержался – для того, чтобы забрать сюрикен и свернуть шею третьему разбойнику, пребывавшему в беспамятстве. Он ни в коем случае не должен был оставлять никаких следов. Конечно, Гоэмона беспокоил Такуми, который узнал то, что ему не следовало знать. Но это уже забота его напарника, все того же ловкого воришки, который помог юному синоби втереться в доверие к Комэ ди Торресу.
