Текст книги "Маркитант Его Величества"

Автор книги: Виталий Гладкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 8
Голландские пираты

Поморская лодия «Святитель Николай», оставив по левому борту неприветливые норвежские берега и фиорды, вошла в Немецкое море[55]55
  Немецкое море – Северное море.


[Закрыть]. Судно было особо прочным, предназначенным для плаваний во льдах. Корпус лодьи разделялся переборками на три отсека с люками на палубе. В кормовом отсеке находилась казёнка – каюта кормщика и хранились мореходные инструменты, в носовом размещалась команда и стояла кирпичная печь для приготовления пищи, а в среднем отсеке находился грузовой трюм. Длина лодьи составляла около двенадцати саженей, ширина – не менее четырёх. Лодью строители оснастили бушпритом и тремя мачтами; первые две были с прямыми парусами, а третья – с гафельным. На носу находился драшпиль – якорный ворот, с намотанным на нём толстым пеньковым канатом, и возле него лежали два больших якоря весом по тридцать пудов каждый.

Все эти детали любопытный Алексашка выведал, едва оказавшись на палубе «Святителя Николая». Длительное морское путешествие для него было в новинку, и Ильина-младшего интересовало абсолютно всё. Он до того замучил расспросами кормщика Аникея Фролова, что тот бегал от купеческого сынка как от чумы. Кормщик сильно надеялся, что Алексашку прихватит «морская болезнь», и тогда ему будет не до пустого трёпа, но молодому крепкому организму всё было нипочём. Аникей Фролов не знал, что совсем недавно Алексашка прошёл хорошую школу у юровщика Демидки Епифанова, который, едва сошёл лёд, отправил Ильина-младшего на карбасе ловить треску – подальше с глаз. Весенние шторма Господь забыл отменить, и Алексашке пришлось несладко, но он сдюжил и даже окреп ещё больше.

Демьян Онисимович зафрахтовал лодью на пару со своим добрым приятелем, купцом Фёдором Лыжиным. «Соблазнил-таки, демон, вбухать деньгу в опасное дело», – сокрушался Лыжин после того, как купцы ударили по рукам. Ведь торговать с «немцами» на своих судах решались только самые отчаянные. Много разных опасностей встречалось на пути русских купцов, решившихся на такую авантюру, в том числе и нападения пиратов, как голландских, так и аглицких, зато и прибыль была гораздо больше, нежели просто сдать товар иноземному купцу в Архангельске на Мариинской ярмарке.

До 1664 года торговля на ярмарке начиналась ежегодно в Успеньев день – пятнадцатого августа. Но затем власти установили новые сроки проведения архангелогородской ярмарки, которая теперь начиналась с первого июня и до Семёнова дня в начале сентября. Перенесение ярмарки на более ранние сроки учитывало особенности подвоза товаров в Архангельск по морским, речным и сухопутным путям, что позволяло российским купцам снизить затраты и установить выгодные для них цены. Но иноземные купцы, сговорившись между собой, прибывали на ярмарку лишь на Успеньев день, когда до её окончания оставалось мало времени. Тем самым «немцы» вынуждали русских купцов продавать им второпях и по дешёвой цене все свои товары.

Всё это совсем не устраивало ни Демьяна Онисимовича, ни других архангельских купцов. Поэтому он решил завязать торговлю с чужими землями на своих условиях. А заодно и сына приучить к настоящему делу, так как ему самому ехать к «немцам» было не с руки. Тамошние купцы чересчур хорошо знали его мёртвую хватку, а значит, просто обязаны были ставить Ильину-старшему разные преграды. А молодой купец-помор не должен был выглядеть в их глазах чересчур большой угрозой. Молодо – зелено, обкатают его разные крючкотворы на рынках Европы, больше ездить туда ему не захочется.

Но Демьян Онисимович решил схитрить. Конечным пунктом лодьи был Амстердам; дальше ехать со своим товаром Фёдор Лыжин отказался категорически. Да и зачем? Он вёз на продажу меха – куньи, беличьи, бобровые, лисьи и соболиные, а на них спрос был и в Амстердаме, да и цена заметно отличалась в большую сторону от той, которую платили аглицкие и голландские купцы в Архангельске.

Другое дело товар Ильина; Алексашка вёз на продажу солёную сёмгу и чёрную икру – кавьяр, как называли её иноземцы. Икра пользовалась в Европе большим спросом. Но Алексашка не собирался торговать в Амстердаме, а должен был везти своё добро дальше – в Вену, столицу Священной Римской империи. Там икра вообще стоила бешеных денег, и русским купцам это давно стало известно.

Сёмгу Ильин-младший вёз для отвода глаз. Никто не знал (в том числе и Фёдор Лыжин), что в большей части бочек находится икра, маркированная под сёмгу. Но главным было другое – Алексашка по наказу отца намеревался наладить устойчивые торговые связи с венскими негоциантами. Не зря ведь Ильин-старший ухлопал на учёбу сына кучу денег, чтобы тот знал иноземные языки. Любая деньга должна приносить отдачу вдвойне – этого принципа Демьян Онисимович придерживался твёрдо и всегда.

Прощаясь, отец сказал:

– Куфман[56]56
  Куфман – купец (норвеж.). Так поморы иногда называли иноземных купцов.


[Закрыть] гамбургский Иоганн Фарьюс подмял под себя почти всю торговлишку икрой, которая идёт через Архангельск... – Ильин-старший был мрачнее грозовой тучи. – Остальное подбирают купчишки из Амстердама. Почто так?! Аль наше купечество хуже? Какую прибыль теряем! Немцы платят в Приказ Большого Дворца по полтретья любского ефимка[57]57
  Ефимок – русское название серебряной монеты талер, чеканившейся в г. Иохимстале. Талеры именовались по месту чеканки: «любские» (любекские) или по изображению – «крыжовые» (крестовые), «левки» (львиные). В 1653-1654 годах была предпринята попытка превратить ефимок в русскую монету, перечеканивая их в «рублёвики». По официальному курсу один ефимок равен 64 копейкам. В 1659 году ефимки были запрещены, но ещё длительное время находились в обращении.


[Закрыть] за пуд икры, сами покупают её у наших купцов по три ефимка за пуд, а продают в городах Священной Римской империи в четыре раза дороже. Прикидываем ефимок на дорожные расходы, и получается... ого-го! Иван Якимов, стряпчий кумпанства голландских и гамбургских куфманов, бает, будто на икре многие из них составили целое состояние. Можно сказать, на наших костях жируют! Так что, друг ситный, выпала тебе большая честь – проложить дорожку в Вену. С амстердамскими куфманами не связывайся – вмиг сожрут, и не подавятся. А про то, что везёшь не только сёмгу, но ещё и кавьяр, никому ни слова. Никому! Даже Лыжину. Большие знания, большие горести. А уж нам будут не только горести, но и печали, ежели таможенный голова узнает про икру. Беды не оберёшься. Сам понимаешь – не совсем законно это. Товар-то царский. Но путь в Европу нам всё равно нужно торить! Ничего, мы ишшо повоюем...

В северных морях красот немного, в душном кормовом отсеке спалось плохо – на твёрдых полатях Алексашка все бока пролежал, поэтому он и Фёдор Лыжин большую часть времени проводили на палубе за разговорами. Лыжин был настоящим кладезем разных купеческих премудростей, и Алексашка слушал, насторожив уши, – как заяц, который вышел попастись на открытую лесную полянку. Отец многому его научил, но кое-что Ильину-младшему было неведомо, поэтому внимал он речам Фёдора Яковлевича с отменным прилежанием.

– ...Сто штук сухой трески – енто четыре пуда, и продают пуд по тринадцать алтын и две деньги. А в Москве пуд сухой трески уже стоит двадцать шесть алтын и две деньги. В Москве двадцать белуг можно купить за восемнадцать рублей, такое же количество осётров – за восемь рублей. Сёмга у нас продаётся по полтине за штуку, иногда её цена возвышается до восьмидесяти копеек, а иноземные купцы для продажи за границей больше двенадцати копеек не дают. Точно так обстоят дела с треской, белугой и другой рыбой. Смекаешь?

– Смекаю...

– Отец у тебя – голова. Надо самим торговать за границей! А то немцы всё на корню скупают за бесценок. Мы чаще всего меняем рыбу на сукно, медь, олово и прочая, но нам нужны ефимки. Без немецких денег за границей ничего не купишь. Вот они и держат нас на голодном пайке, ведь большая часть монет оседает не в купеческой мошне, а в государевом Приказе.

Алексашка задумчиво покивал. Это верно – казна забирает большую часть дохода. А не заплатишь – худо будет. Приказные обдерут, как липку.

– Но и поучиться у немцев не худо, – продолжал Фёдор Яковлевич. – Ловить сельдь мы умеем, а вот солить – увы. Ежели в Голантах[58]58
  Голанты – Голландия.


[Закрыть] каждую рыбину вынимают на борт, вскрывают ножом, вычищают, удаляют жабры (обязательно! если не удалить, селёдка будет горчить) спускают кровь, плотно укладывают определённым образом в бочки, пересыпая наилучшей солью, то у нас всё делается через пень колоду. Жонки берут сельдь, ногтями вскрывают её, извлекают из внутренностей, что получится, тут же кидают в бочку и пересыпают нашей солью. А не годится она для засолки сельди, и всё тут! Соль из наших усолий дешёвая, хорошая, для другой рыбы вполне подходящая, но только не для сельди. После такой засолки сельдь не может употреблять ни один человек, имеющий хотя бы отдалённое представление о чести и достоинстве. Да, сельдь у нас пользуется устойчивым спросом, так как стоит недорого, но ею кормится только беднота... – Тут он хитровато ухмыльнулся и добавил: – Голландцы, конешно, хитры, но мы уже знаем, что для засолки они применяют люнебургскую соль.

Сильный порыв ветра, который вдруг изменил направление, заставил паруса хлопнуть, да так громко, что уши заложило. Собеседники поморщились и посмотрели на кормщика, который давал указания рулевому. Спустя короткое время лодья пошла галсами, и скорость её упала.

– У франков тоже соль хороша, – после некоторой паузы, задумчиво сказал Фёдор Яковлевич. – Особенно для засолки сёмги. Только больно дорога она, не укупишь. Соль эта фиалками пахнет. Её приобретают для государева стола.

– А где добывают эту соль? – спросил Алексашка.

– У моря-окияна. Роют канавы, и во время прилива солёная вода поступает в мелкие ямы с глиняным дном. Енто чтоб не было утечек. Солнышко там жаркое, вода испаряется быстро, и соль растёт не по дням, а по часам. Конешно, раз на раз не приходится, всё зависит от погоды, потому соль и стоит больших денег. Особенно царская.

– Это какая?

– Соль царская редкая, она получается как в кувшине томлёного молока пенки. Лежит она сверху рассола, похожая на снежинки. Их называют «цветки соли». Вот за енти «цветочки» наш царь-батюшка и платит полновесные рублики. Дорого, конечно, дык то ж царь... Гости к нему приезжают иноземные, нельзя уронить царское достоинство.

– А по мне, так лучше нашей чёрной соли не бывает! – с горячностью воскликнул Алексашка.

– Это нам. Мы к ней люди привышные. Соль она разная бывает, не ко всему подходит. Чёрная соль для сёмги в самый раз. Но хорошо бы для дела иметь всякую. Ну Бог с ней, с ентой немецкой солью, как-нибудь своей обойдёмся. Главное, чтоб в каждой избе была на столе солонка с солью, да каравай свежий...

Разговаривали о разном. Особенно Алексашку интересовали торговые дела на чужбине. Фёдор Лыжин бывал за границей несколько раз, поэтому был хорошо знаком с иноземными порядками.

– Сукна смотри, чтоб были краской чисты, гниль вышшупывай. Сукна бывают разные: брюкиш (делают в Брюгге), полубрюкиш, аглицкие, швенские, лимбургские, брабантские... – наставлял он Алексашку, хотя тот в сукнах и сам уже неплохо разбирался. – У брюкиш средняя мера тридцать пять аршин[59]59
  Аршин – старорусская единица намерения длины. Один аршин равен 1/3 сажени (4 четверти; 16 вершков; 28 дюймов; 71,12 см.).


[Закрыть], а мерные бывают и больше. Лутший цвет в брюкишех енто синь, лазорев, аспиден и голуб. Смотри в оба! В обман могут ввести на раз. Не верь сладким речам немецких купцов, а верь своим глазам и рукам. Анису фунт, коли дёшев, восемь денег плати, а ежели дорог – три алтына. Бывает, что в Голанте платят за фунт и по десять стювершей[60]60
  Стюверш, стювер – нидерландская низкопробная серебряная, а впоследствии медная монета, которая первоначально появилась как грош. Вес стюверша в 1579 году составлял 2,24 г (0,65 г. серебра). Голландский флорин равен 20 стювершам, шиллинг равен шести стювершам.


[Закрыть], а стюверш енто две деньги...

Время в разговорах бежало незаметно, но чем ближе «Святой Николай» подходил к Амстердаму, тем сильнее Алексашку снедало нетерпение. В мыслях он уже был там. Ильин-младший расспрашивал Фёдора Лыжина не только о ценах за границей, но также о самом Амстердаме, где купец прожил больше трёх недель и где у него были знакомые. Лишь теперь Алексашка смекнул, почему отец постарался уговорить именно Лыжина на поездку в Амстердам. Для Алексашки нужен был проводник и наставник, и Фёдор Яковлевич на эту роль подходил как никто другой.

Был у Алексашки и слуга, если так можно назвать Федерико – слишком независимого, чтобы по-настоящему прислуживать кому бы то ни было. С ним вышла ещё та история. Перед отъездом в Амстердам Алексашка зашёл к нему попрощаться, и когда гишпанец услышал, что Ильин-младший отправляется в Европу по коммерческим делам, он неожиданно встал перед ним на одно колено и умоляющим голосом попросил:

– Александр Демьянович, возьми меня с собой! Деньги на проезд у меня имеются, а в пути, полном опасностей (уж поверь мне; «благословенная» Европа – ещё то змеиное гнездо!), я буду тебе и слугой, и защитником. Мадонной прошу – возьми!

Больше всего Алексашку поразила не сама просьба, а то, что Федерико впервые назвал его по отчеству. До этого никто так к нему не обращался, даже рыбаки ромши юровщика Демида Епифанова, которые хорошо знали, что он сын хозяина.

Алексашка сдуру пообещал исполнить просьбу гишпанца, – а что ему оставалось делать? Ведь они были почти друзьями – но когда подошёл с этим известием к отцу, Демьян Онисимович сначала взбеленился, а потом послал сына к чертям собачьим. Нет! – и всё тут. И только когда сам Алексашка завёлся, проявив неожиданный норов, да ещё и присовокупил, что у Федерико есть деньги на дорогу, Ильин-старший смилостивился и дал добро. На это решение, скорее всего, повлияло то, что не придётся оплачивать расходы какого-то обрусевшего «немца», которому вздумалось прокатиться на дармовщину по Европам.

Конечно же Алексашка не взял с гишпанца ни копейки. У Ильина-младшего были личные сбережения, да и отец отсыпал на дорогу ефимков, не скупясь, – дело-то важное намечается, скрягам его не поднять. Ильин-младший вполне обоснованно предполагал, что Федерико рвётся не просто побывать в Европе, а хочет добраться до Гишпании и по приезде в Вену оставит службу, хотя тот об этом даже не намекал. Но он понимал его и оправдывал; что может быть дороже и желанней родины? А деньги гишпанцу пригодятся, когда он ступит на порог родного дома.

Но оставим наших героев и перенесёмся на пиратский флейт «Нагельбом»[61]61
  Нагельбом – деревянный гвоздь (голл.).


[Закрыть] под командованием голландского капитана Хенрика де Йонга. Изрядно потрёпанная посудина бестолково болталась по волнам Немецкого моря, приводя в порядок оснастку. Именно болталась, потому что недавний бой с английским парусником на некоторое время отбил у пиратов охоту к приключениям. Де Йонг пенился от злости и едва не пинками подгонял корабельного плотника и парусных дел мастера, который чинил порванные неприятельскими ядрами паруса.

Корабль потерял бизань-мачту[62]62
  Бизань-мачта – задняя мачта корабля, на которую крепится парус-бизань; на флейте – косой латинский.


[Закрыть], обломки которой пришлось выбросить в море, и плотник сокрушённо качал головой, явно поминая нехорошими словами капитана, который отмахнулся от его предложения заменить её на новую, потому что старая мачта на ладан дышала. Верно говорится – где тонко, там и рвётся. Де Йонг пожадничал – и вот результат: первое же ядро шлюпа раздробило сильно изъеденную жуками-древоточцами бизань в щепки.

Это же надо так опростоволоситься! Английский шлюп появился неожиданно, вынырнул из тумана, как чёрт из табакерки, и первым же залпом смел с верхней палубы почти всех, кто там находился. Ладно бы шлюп был королевским – корабли британского адмиралтейства оснащены превосходно, – но противником Хенрика де Йонга оказался его старый недруг, капер[63]63
  Каперы, корсары, приватиры – лица, имеющие правительственный документ, разрешающий частному кораблю атаковать и захватывать суда, принадлежащие неприятельской державе.


[Закрыть] Том Чиверс. Они повздорили ещё на Тортуге и донесли свою вражду до северных окраин Европы, куда им пришлось перебазироваться, потому что Мейн[64]64
  Мейн, Испанский Мейн – первоначальное название материковой части Северной и Южной Америки, прилегающей к Карибскому морю. Впоследствии это название относилось ко всему Карибскому бассейну, где хозяйничали испанцы.


[Закрыть] стал тесноват для великого множества пиратов и каперов самых разных национальностей. А в Немецком море можно было поживиться не хуже, чем в Атлантике, к тому же купеческие посудины в северных водах большей частью вообще не имели орудий и их никто не охранял, в отличие от испанских галеонов, груженных золотом и серебром.

Бой длился недолго – на море упал туман, да такой густой, что дальше своего носа ничего нельзя было разглядеть. Поэтому капитаны приняли благоразумное решения оставить выяснения отношений до более благоприятного момента. Корабли утонули в тумане, и пошли каждый своим курсом, а судовые лекари начали врачевать матросов, посеченных шрапнелью.

Нескольких неудачников зашили в их койки[65]65
  Койка – гамак из парусины.


[Закрыть] и ядра, привязанные к ногам, потянули бедолаг в холодные глубины, где им предстояло стать кормом для рыб. Священника на флейте не было, и Хенрику де Йонгу пришлось самому исполнять его обязанности. Слова молитвы он знал через пень колоду, но его бормотанье матросы, такие же невежественные олухи в богословии, как и капитан, приняли за чистую монету.

XVII век стал поистине золотым для Нидерландов. Голландец Питер Янсон Лиорн, мастер-корабел из Хорна, придумал трёхмачтовый флейт, который благодаря своей маневренности, вместительным трюмам и наличию пушек использовался как военный корабль и как торговое судно. Паруса на флейтах были небольшими, узкими и удобными в обслуживании, что повысило мореходность и позволяло им ходить довольно круто к ветру. На флейтах впервые появился штурвал для облегчения перекладки руля, а экипаж сократился до шестидесяти человек. Флейты имели отличные мореходные качества и высокую скорость хода. Благодаря такому чудесному кораблю голландские пираты и военный флот изрядно расшатали морскую мощь Испании и Португалии.

В начале XVII века были созданы различные торговые объединения, ставшие впоследствии всемирно известными, в том числе голландская Ост-Индская компания, которая стала управлять судьбами многих государств. Она получила от парламента исключительное право торговли, возможность чеканить свою монету, а также административную и юридическую власть во всех открытых ею землях. Компания содержала собственную армию и вооружённый флот, вела самостоятельные военные действия против Испании и Португалии.

Постепенно владения крупнейшей в мире Ост-Индской компании распространились на Суматру, Яву, Тимор, Моллукские острова и западную часть Новой Гвинеи. Голландия была главным мировым поставщиком сахарного тростника и пряностей. К середине XVII века флот «морских извозчиков Европы», как называли голландцев, имел около шестнадцати тысяч судов. Нидерланды превратились в самую могучую морскую державу мира, что конечно же не могло нравиться «владычице морей» – Англии.

В середине века между Англией и Голландией почти без перерыва прошли три войны. И все они в военном отношении были выиграны голландцами. Во второй войне в июне 1666 года произошло одно из крупнейших сражений в мировой истории. Более восьмидесяти английским кораблям противостояли девяносто голландских под командованием адмирала де Рюйтера. Голландцы победили, нанеся англичанам одно из самых сокрушительных поражений в их истории. Англичане потеряли семнадцать линейных кораблей (девять из них голландцы захватили) против четырёх голландских. Голландские корабли поднялись вверх по Темзе и уничтожили все английские суда, находившиеся ниже Лондона. Однако военные победы истощили Нидерланды, французские войска вторглись на их территорию, и голландцы вынуждены были подписать мирный договор с Англией.

Отголоски этих эпохальных сражений, несмотря на мирный договор, продолжали будоражить голландских и английских пиратов, которые нередко выясняли отношения не только за столом в таверне, но и в море. Том Чиверс и Хенрик де Йонг не были исключением среди собратьев по разбойному ремеслу. Потому-то капитан голландского флейта готов был живьём съесть морского ежа, лишь бы отправить английский шлюп на дно.

Чтобы хоть как-то успокоиться, Хенрик де Йонг приказал юнге подать ему кубок подогретого рома со специями и уселся возле двери капитанской каюты, чтобы понаблюдать за работой матросов, которые драили палубу, покрасневшую от крови. Они были одеты настолько разномастно, что капитан недовольно поморщился – надо что-то решать с одеждой. Это на Мейне можно носить разное рванье, а в просвещённой Европе нужно одеваться поприличней.

Обычно моряки в прохладных широтах Атлантического океана и северных морях предпочитали носить широкие штаны до лодыжек, льняные рубашки и синие или серые плотные куртки до бёдер. Что касается голландских матросов, то они в холодную погоду надевали более длинные штаны и куртки.

Как правило, платье моряков было изготовлено из плотной шерсти, но некоторые сами шили себе одежду из повреждённых парусов. Верхнее облачение пиратов было в основном тёмного цвета и его часто пропитывали смолой для защиты от холода и воды. Зачастую имея лишь один комплект одежды, на борту корабля пираты ходили грязными и оборванными.

На берегу Хенрик де Йонг любил одеваться как человек знатного происхождения. Лёгкий шёлковый камзол с фалдами и воротником, украшенным кружевами, подчёркивал ширину его плеч. А длинная, видавшая виды шпага на широкой ленте, переброшенной через плечо, и сапоги выше колен со шпорами намекали, что их владелец имеет непосредственное отношение к воинской службе. Его внушительная фигура, волнистые длинные волосы цвета пшеничной соломы под мягкой фетровой шляпой, украшенной перьями, и обветренное лицо морского волка всегда привлекали взгляды не только портовых шлюх, но и вполне приличных фру[66]66
  Фру – обращение к замужней женщине в скандинавских странах; обычно присоединяемое к фамилии или имени.


[Закрыть]. (Впрочем, кто их разберёт, где приличная, а где – не очень?)

Но как на него посмотрят в порту, увидев не вышколенную команду отличного во всех отношениях флейта «Нагельбом», а банду оборванцев, которых нельзя пускать даже на порог приличной таверны?

«Дьявол! Чем приходится заниматься?! – мысленно взъярился капитан. – Нет мне больше иной заботы, как следить, во что вырядились эти сукины дети. Ну, погодите, придём в порт, я покажу, где раки зимуют, ржавый якорь вам в глотку! Весь этот сброд будет торчать в трюме, пока портные не сошьют всем обновки. А вместо доброго рома, что подают в тавернах, пускай лакают кислое пиво из запасов купора»[67]67
  Купор – важная должность на гарусных судах. В его обязанности входило не только содержание в исправном состоянии кадок и бочек, но и наблюдение за состоянием судового корпуса в целом, чтобы не было протечек.


[Закрыть].

Раздражённый Хенрик де Йонг перевёл взгляд на море, чтобы не осквернять свой взор замарашками, которые драили палубу; неспешный бег морских волн всегда его успокаивал. Туман всё ещё цепко держался за воду, но уже начал постепенно таять, и стало видно гораздо дальше. Капитан поднёс ко рту кубок, сделал добрый глоток рома и неожиданно поперхнулся – из тумана медленно нарисовалось торговое судно! Что оно было именно торговым, опытный моряк де Йонг определил сразу; такое толстое брюхо может быть только у купца, притом иноземного. Ведь голландские флейты при всём том гораздо стройнее.

Удача! Нежданная, но заслуженная. Надо же как-то реабилитироваться после позорного боя со шлюпом Тома Чиверса. И судьба смилостивилась над ним, послав столь желанный приз.

– Боцман! – заорал капитан. – Свистать всех наверх! Канониры – к орудиям! Юнга, подать мне подзорную трубу!

К нему подбежал первый помощник капитана, долговязый увалень Нильс Цваргенштайн.

– Что случилось? – спросил он встревожено.

– А ты глянь, – указал де Йонг на купеческий корабль.

Он знал, что у Нильса очень острое зрение и он разглядит купца и без подзорной трубы. Помощник присмотрелся и несколько разочарованно сказал:

– Хенрик, это русские...

– Ну и что?

– Судя по тому, куда они держат курс, у русских, кроме трески, ничего нет. Ну, может быть, у них в трюме стоят бочки с рыбьим клеем-карлуком или лежат кипы яловых кож. В лучшем случае мы захватим сотню-другую кругов воска или смолу. Стоит ли из-за этого сыр-бор разводить? Тем более что русские просто так не сдадутся. Они хоть и купцы, но стоять будут насмерть. Это тебе не европейцы.

– Ты уверен, что это русские?

– Почти.

– Сейчас посмотрим... – Хенрик де Йонг взял из рук юнги подзорную трубу и поднёс к правому глазу.

Купеческий корабль приблизился, и капитан ясно разглядел флаг на его мачте.

– Да, ты прав, – сказал он, продолжая разглядывать русское судно. – Это архангельская лодия.

– Это точно?

– Точно. Судно несёт синий флаг с золотым щитом, на котором нарисован ангел с мечом, поражающий дьявола. Это герб Архангельска.

– Будем атаковать? – с сомнение спросил Нильс.

– Почему нет? Вдруг вместо смолы или трески в трюмах купца лежат меха, которые дороже золота?

– Но ведь у нас нет бизани, много раненых...

– А у русских я не заметил на палубе ни одной пушки, – парировал де Йонг. – У нас же их пятнадцать штук. Если русские не захотят сдаваться и попытаются что-то сделать, прикажи канонирам стрелять. Но только по парусам и верхней палубе! И приготовь абордажную командуЭто уже был приказ, который обсуждению не подлежал. Нильс сокрушённо вздохнул и ответил, как подобает:

– Слушаюсь!

Ушёл он исполнять приказ не в лучшем расположении духа; что-то его угнетало, смущало, но что именно, немного туповатый от природы Большой Нильс (так его кликали пираты) понять не мог...

На лодье пиратский корабль заметили не только кормщик и матросы, но и Алексашка с Лыжиным. Фёдор Яковлевич, разглядев флаг, который полоскался на ветру над грот-мачтой флейта, даже не побледнел, а посерел от страха.

– Мы пропали... – сообщил он Алексашке почему-то трагическим шёпотом.

– Это ещё почему? – задиристо спросил Ильин-младший, пробуя, легко ли выходит из ножен его булатная сабля.

– Это голландские пираты! Флекселинги[68]68
  Флекселинги – так в XVI-XVII веках называли каперов, состоявших на голландской службе. Название произошло от основной морской базы голландских каперов – портa Флиссинген на южном берегу острова Валхерен в устье реки Шельда, впадавшей в Северное море.


[Закрыть]!

– Ну и что с того? Если не сможем уйти от них, будем драться!

Алексашка весь горел юношеским задором; это когда ещё выпадет ему возможность проверить свою воинскую выучку в настоящем бою?

– Ты с ума сошёл! – ухватился за голову Фёдор Лыжин. – Выбрось из головы эти глупости! Флекселинги чисто тебе звери! К тому же их корабль догонит нашего увальня в два счёта. О Господи! – застонал он. – Какие убытки... Ведь всё, всё заберут, ограбят до нитки! И жизни могут лишить!

– А откуда вы знаете, что это пираты? – спросил кто-то из команды лодьи, похоже, новичок. – Может, это голландский купец.

– Нет, это точно пираты, – подтвердил появившийся откуда-то Федерико. – Из Нидерландов. У них недавно вышел закон, по которому каперы обязаны поднимать красный флаг. Именно такого цвета полотнище и висит на грот-мачте голландца. Корабль этот называется флейт, он и впрямь грозный. Флейт имеет минимум пятнадцать-шестнадцать орудий. – Гишпанец прищурился чтобы лучше видеть; а затем спросил Алексашку: – Или меня глаза подводят, или на корме что-то дымится? Скорее всего, это кок кочегарит свою плиту...

– Да, дым идёт, – подтвердил Алексашка.

– Превосходно! – воскликнул Федерико. – Позовите кормщика.

Пришёл кормщик. Он был настроен решительно.

– У ентих разбойников тока две мачты, одну гдей-то потеряли, а у нас цельных три, – прогудел он басищем. – Оторвёмся. А нет, так отобьёмся. Не из таких передряг живыми выходили. Мои людишки из самопала белке в глаз бьют. А ружьишки у нас дальнобойные. Так что поглядим.

– Флейт догонит лодью и с двумя мачтами, – сказал Федерико. – Он мчится по волнам, как щука. Но у меня есть отличный план...

– Говори, – сказал кормщик, с подозрением глядя на гишпанца; он сразу распознал в нём иноземца.

– Нам нужно сдаться пиратам без боя, – заявил Федерико.

Кормщик глянул на него с осуждением, пробормотал: «Знамо дело – немчура...», и уже повернулся, чтобы отдать соответствующие распоряжения, но тут гишпанец воскликнул:

– Погодите! Надо «свалять Ваньку», как у вас говорят. Не сдаться, а сделать вид, что сдаёмся.

Кормщик остановился, чуток подумал, а затем ответил:

– Ты хочешь одурачить разбойников... Я так тебя понял?

– Именно так! Мы можем не только сохранить свои жизни и груз, но ещё и наказать пиратов.

– И как это сделать?

– Я заметил, что на носу лодьи, под парусиной, находятся две пушки...

– От таких, как ты, я вижу, ничего не спрячешь, – недовольно молвил кормщик. – Ну, взял я... на всяк случай.

– Калибр, какой у них калибр? – с нетерпением спросил Федерико.

– Пушечки не так, чтобы... Но вполне – двенадцатифунтовые.

– Отлично! Но у нас есть шанс только на один выстрел, максимум – на два. Значит, нужно подойти к флейту поближе и целить туда, где его наиболее уязвимое место.

– И где оно? – спросил кормщик с внезапно проснувшейся надеждой.

– Поскольку камбуз у флейта на носу, – это видно даже невооружённым глазом, дым идёт, кок еду готовит, – значит, крюйт-камера находится на корме.

– Это мы знаем. Я понял, что ты удумал. Не получится. Пороховой погреб у военных кораблей находится ниже ватерлинии. Скоки хошь стреляй, а всё впустую. Вода любое ядро отразит.

– Всё это так, – с некоторым превосходством в голосе сказал гишпанец. – И не так. Заметьте, у флейта нет бизань-мачты. К тому же он явно недогружен. А это значит, что корма корабля приподнялась и...

– И пороховой погреб всплыл над водой! – не дал ему закончить фразу кормщик. – Ай да немец! Вот таперича мы повоюем! Ты, я вижу, в морских делах хорошо кумекаешь. Может, знашь, куды нужно целить? Чтоб наверняка.

– Знаю. Покажу. Только парусину с пушек нужно снять в последний момент, чтобы пираты ничего не заподозрили. И самопалы спрячьте до поры до времени. Может, до них дело и не дойдёт... хотелось бы. Что ж, будем надеяться на провидение...

На удивление Хенрика де Йонга поморская лодья даже не попыталась уйти на всех парусах от флейта, который потерял одну мачту. Наверное, на купце нашёлся сведущий человек, который объяснил, что бегство – пустая затея. Так можно только разозлить пиратов. Даже на тех парусах, что остались, флейт был быстрее тяжелогружёной купеческой посудины.

На лодье русские приспустили флаг, тем самым показывая, что сдаются на милость голландцев. Лихо подкрутив ус, де Йонг сказал Большому Нильсу:

– Ну, что я тебе говорил? Удача любит смелых. На худой конец продадим скупщикам не только товар, если он никчёмный, но и саму лодию. А русских – за борт.

Флейт и лодья сближались. Они шли встречными курсами и постепенно уменьшали ход. Хенрик де Йонг уже хорошо различал на палубе купца, матросов и бородатого кормщика. Он был мрачным, и глядел на голландцев исподлобья волчьим взглядом.

Но вот суда начали сближаться, – абордажная команда уже мычала от нетерпения; что там ждёт их в трюмах купца? – они поравнялись... и тут случилось то, чего капитан пиратов никак не ждал. Неожиданно несколько русских матросов сдёрнули парусину, и ошеломлённый де Йонг увидел, что под ней поморы прятали две пушки.

– Стреляйте, дьявол вас возьми, стреляйте! – закричал капитан пиратов, обращаясь к своим мушкетёрам.

Но его приказ остался невыполненным. У русских, словно по мановению волшебной палочки, появились в руках самопалы, и раздался дружный залп, после чего около десятка голландцев приказали долго жить. Абордажная команда от такой неожиданности отхлынула от борта, на палубе всё смешалось; раздались стоны раненых, предсмертные крики, свистки боцмана и команды Большого Нильса, который ревел как бык. Хенрик де Йонг хотел было дать приказ своим бомбардирам открыть огонь по лодье, но, едва открыв рот, тут же его и захлопнул, стукнув зубами, как железный щелкунчик своей челюстью, которая колет орехи.

Поздно! Всё было чертовски поздно! Суда настолько сблизились, что теперь ядра орудий «Нагельбома» будут пролетать над головами этих хитрых поморов. Ах, как ловко его обвели вокруг пальца! И кто – русские! Мало ему Тома Чиверса, – но англичанин хоть из морского братства, бочку соли съел, разбойничая в морях и океанах, – так ещё туда же эти русские купцы на брюхатой, практически безоружной посудине, которая плетётся по морю, как перекормленная корова. Дело сейчас дойдёт до абордажной схватки, когда каждый человек на счету, а русские совместно с англичанами уже ухлопали полкоманды.