Текст книги "Окаянный талант"
Автор книги: Виталий Гладкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
Едва глянув на него, Олег тут же предположил, что, кроме взяток на своем чиновном посту, у этого господина есть еще и заводик, возможно, не один, и скорее всего, по розливу водки. А на чем еще можно заработать кучу денег, как не на гнусном суррогатном пойле, от которого люди мрут, как мухи?
И попробуй останови деятельность такого «бизнесмена», если вся милиция и прокуратура ходит под его крылом.
Вместе с ним в мастерскую вошли два охранника, которые без лишних слов осмотрели все ниши и шкафы. Удовлетворившись осмотром, один удалился, а второй остался у входа. Он не спускал глаз с Олега, следил за ним, как кот за мышью, готовый в любой момент пустить в ход оружие.
– Илья Максимович, – представился чиновный клиент Олегу, но руки не подал.
– Очень приятно, Олег, – вежливо ответил художник.
– Мне сказали, что вы лучший в своей деле… – сказал клиент, разглядывая интерьер мастерской с брезгливой миной; в его голосе явственно прозвучало сомнение.
Олег лишь вздохнул сокрушенно про себя – надо было сделать генеральную уборку. Не успел. Правда, не очень и хотелось.
Он мысленно поставил себя на место клиента, и совсем по-иному посмотрел на стены с ободранными обоями – будто их местами погрыз пес, на кучи разного хлама по углам мастерской, на старый письменный стол, испещренный пятнами самого разного происхождения, на картоны со старыми эскизами, развешанные по стенам; глядя на них можно было подумать, что это работы начинающего художника…
Нет, картина, открывшаяся взору чиновного клиента, точно не впечатляла.
– Цыплят по осени считают, – ответил Олег сдержанно, но с вызовом, чувствуя, что начинает заводиться.
– Что ж, посмотрим… – Илья Максимович бросил взгляд на свои наручные часы. – Сегодня у меня мало времени. От силы час и сорок минут.
– Для начала достаточно, – коротко ответил Олег.
Он усадил его в кресло, предварительно застелив сидение куском чистого негрунтованного холста, и начал работать над рисунком. Постепенно он полностью отключился от окружающей действительности и очнулся лишь от слов своего «натурщика»:
– Мне пора.
– Да-да, конечно…
Олег болезненно поморщился – еще бы полчаса не помешали. Остались мелкие уточнения; обычно их делают во время работы маслом, но уж больно заказ был ответственным.
Художник понимал, что просто обязан добиться того, чего ждал от портрета заказчик-иностранец – сходства не только внешнего, но и внутреннего. Это не одно и то же. Об этом Карл Францевич заявил при первой же встрече, расхваливая купленный им портрет кисти Радлова.
И потом – требование готовить краски вручную…
Дело, в общем-то, было ясным. И Олег только порадовался, что его клиент принадлежит к новобарскому сословию новой России. Нувориши и вороватые чиновники не вызывали в нем никаких эмоций, кроме презрения и пролетарской ненависти.
Теперь Радлов, дворянин неизвестно в каком колене, хорошо понимал чувства, овладевшие «черной костью», полунищими крестьянами, когда они в годы революции шли грабить и жечь помещичьи поместья…
– Мне нужно сделать несколько фотоснимков вашего лица крупным планом, – сказал Олег, доставая свой «Nicon», подаренный отцом.
– Зачем?
– Чтобы поменьше держать вас при позировании. Вы, я вижу, человек занятой…
– Что ж, если надо…
Сфотографировав Илью Максимовича несколько раз в фас, в три четверти и в профиль, Олег спросил:
– Когда мне ждать вашего появления в следующий раз?
– Ну… где-то через неделю. Я вам позвоню. У вас есть визитка?
Вопрос был задан небрежным тоном, явно предполагающим отрицательный ответ. Естественно, откуда у бедного художника деньги, чтобы заказать отнюдь не дешевые визитные карточки…
– Да, конечно… – Чувствуя, что начал краснеть от гнева, Олег достал из ящика письменного стола пачку визиток и отдал одну из них чиновному клиенту.
И едва не попросил вернуть ее обратно, чтобы заменить, – визитки в этой пачке были на английском языке. Он подготовил их к персональной выставке, надеясь, что на него обратят внимание иностранцы.
Так оно и вышло, только этому обстоятельству Олег был почему-то не очень рад…
– Вы бывали за границей? – невольно удивился Илья Максимович.
«Мог бы и промолчать, – злился Олег. – Эка невидаль – заграница. Нынче каждый сопляк может пробрести авиабилет и лететь куда угодно, хоть в Австралию или Конго. Все дело в деньгах. А он решил, что я полное ничтожество, лишенец, не способный заработать даже на ремонт мастерской. Впрочем, если честно, этот вальяжный хмырь недалек от истины…».
– А у вас что, с английским слабо? – не преминул ответить он колкостью, ловко увильнув от прямого ответа на поставленный вопрос.
– Нет, нет, все о`кей, – поспешил парировать укол художника Илья Максимович. – Тут все понятно. До свидания.
Он ушел. За ним потопал и охранник, закрывая шефа своей широкой спиной. Парень здорово устал и едва не уснул стоя, но Олег из зловредности не предложил ему стул. Конечно, для этого пришлось бы освобождать его из-под груды подрамников, но для хорошего человека художник постарался бы.
Однако охранник не вызвал в его душе положительных эмоций. Физиономия парня подсказывала, что он был зачат своими родителями, пребывающими в состоянии алкогольного опьянения. В начале «демократизации» такие дебилы ходили по улицам и рынкам толпами, терроризируя мелких торговцев.
Теперь многие из них – самые невезучие и тупые – лежат под могильными плитами. И лишь некоторые (кто не сидит в тюрьме, и не сбежал за рубеж) слегка пообтесались – ровно до уровня чуть выше дорожного бордюра, чтобы завести собственное дело или занять места среди депутатов разных уровней.
Закрыв дверь на ключ, Олег обессилено упал в кресло и закрыл глаза. Он вдруг почувствовал себя совершенно опустошенным. Ему никогда не приходилось так сильно уставать, работая над портретным рисунком. Наверное, причиной тому послужили большие деньги, которые он уже получил, и которые его ждали по окончанию работы.
Но, скорее всего, его усталость имела другое происхождение. Временами художнику казалось, что из него изливается какая-то сильная энергия и сразу же впитывается пожелтевшим от времени грунтом холста.
Глава 15
Связь художника и портрета, который он писал, проявлялась все сильнее и сильнее. В свое время, работая над изображением Лиляны, он этого не ощущал. Наверное, потому, что был совсем юн, и какая-то неведомая и непонятная сила, овладевавшая Олегом, когда он рисовал человека, тогда еще не совсем созрела.
Но теперь было совсем другое дело. Едва Олег брался за кисть, как внутри словно щелкал невидимый переключатель, и он с неистовой страстью погружался в феерический цветной мир тонов и полутонов.
Совсем недавно художник видел красочные мазки как бы плоским зрением, а нынче он стал различать их в объеме, разделяя на десятки оттенков. Он писал в манере старинных мастеров, лессировками, но не дожидаясь, пока высохнет предыдущий красочный слой.
Чтобы сцепление подсохшего и свежего красочных слоев было прочным (от чего, собственно, и зависит долговечность картины в многослойной живописи), Олег протирал прописанные места чесночным соком.
Ему было известно, что чесночный сок не размягчает затвердевший слой красок, а лишь оставляет загустевшее клейкое вещество, способствующее сцеплению слоев. В будущем это обстоятельство могло сказаться на сохранности картины, но художник знал рецепт от своего деда для таких случаев – в сок ядреного чеснока добавлялся винный спирт, настоянный на корешках некоторых растений.
Наконец настал день, когда последний мазок улегся на то место, что нужно, и Олег, отлакировав холст, отвалился от портрета, как насытившаяся кровью пиявка от человеческого тела. Только в его случае все было с точностью наоборот – изображение высосало из него все силы.
Он с трудом добрел до дивана и упал на него, ощущая огромную душевную опустошенность. Несмотря на позднее время, художник знал, что он долго не сможет уснуть. Им овладели непонятное раздражение и черная меланхолия. В этот момент он ненавидел весь мир.
Его разбудило треньканье колокольчика. С трудом продрав глаза – он так и уснул на диване, не раздеваясь – Олег пошел к двери, шатаясь как пьяный. Он чувствовал себя словно после тяжелой болезни.
– Кто? – прохрипел он, держась за горло, которое немного побаливало.
Наверное, ангина, подумал Олег. С чего бы? Среди лета…
– Это я, милейший Олег Ильич! – раздался за дверью бодрый голос иностранца.
– А… – Мысленно послав любезного Карла Францевича куда подальше, художник открыл дверь и побрел обратно.
У него совсем не было желания с утра пораньше общаться с кем бы-то ни было, тем более – с этим подозрительным иностранцем.
– Как заказ? – первым делом спросил немец, водружая на стол объемистый пакет.
– Вон он… стоит, – вяло ткнул Олег пальцем в сторону мольберта. – День-два и можно забирать. Лак еще не высох.
Чтобы ускорить процесс, художник не стал дожидаться, пока высохнет последний красочный слой и нанес покровный лак по сырому. Он знал, что от этого качество картины не ухудшится.
– Ну-ка, ну-ка… – Карл Францевич подошел к мольберту и застыл, восхищенно цокая языком. – Ц-ц-ц… Ах, как здорово! Я в вас не ошибся. Видна рука мастера. Что значит кровь.
– Вы это о чем? – насторожился Олег.
Иностранец как-то нехорошо ухмыльнулся и ответил, вильнув взглядом в сторону:
– О ком, милейший Олег Ильич. О вашем дедушке. Вы унаследовали его гены. Сознаюсь, у меня есть несколько работ Радлова-старшего. Как это говориль на Руси – яблок от яблоня близко падай… – Он вдруг начал коверкать слова на иностранный манер.
«Придуривается, – подумал художник. – Паяц…» И тут же мысленно себя отругал. Нет, этот Карла совсем не похож на паяца. Он скорее гоблин в человеческом обличье.
– Я как чувствовал, – между тем продолжал Карл Францевич и снова на чистом русском языке; даже излишне чистом, словно он был диктором телевидения или конферансье. – Поэтому принес тут кое-что, дабы отметить этот знаменательный момент в наших отношениях. Нет, нет, никаких отговорок!
С этими словами иностранец начал разворачивать пакет. В нем оказались бутылка вина странной формы – явно иностранная, и не магазинная, а с винных погребов, даже пыль на ней сохранилась, и легкая закуска, большей частью фрукты.
– Бокалы у вас найдутся? – спросил Карл Францевич.
Олег смутился.
– С этим делом у меня напряг, – буркнул он неприязненно. – Был бокал… один, да и тот намедни упал и разбился.
– Это не беда, – бодро сказал немец. – Давайте любую посуду. Хорошее вино не может испортить даже простая глиняная кружка. Между прочим, с глины люди пили много веков подряд. И от этого особо не страдали.
Вино было просто превосходным. Тяжелое, густое, и в то же время обладающее восхитительным букетом и хорошей прозрачностью. На просвет оно было как чистый рубин. А еще вино оказалось очень хмельным.
Олег отпил совсем немного, треть стакана, и тем не менее вино зажгло внутри целое пожарище. Оно хлынуло по жилам, словно поток расплавленной лавы, мигом взбодрив художника и разом покончив с остатками мизантропического настроения и хандры.
– Как вино? – спросил немец, наблюдая за Олегом со странным интересом.
– Великолепное, – совершенно искренне ответил художник, у которого сразу поднялось настроение. – Никогда такого не пил.
Иностранец рассмеялся.
– Еще бы, – ответил он не без самодовольства. – Это настоящее фалерно – из лозы, которая произрастает в итальянской Кампаньи. Его пили еще римские цезари… – Немец сделал многозначительную паузу, уколол Олега острыми буравчиками своих мрачных темных глаз, и добавил: – Нужно отметить, что и Понтий Пилат, римский прокуратор и наместник Иудеи, оставивший изрядный след в истории, тоже был весьма неравнодушен к фалернскому…
«Причем тут Понтий Пилат? – безмятежно подумал Олег. – Винцо и впрямь славное, словно бальзам. Тяжести на душе как не бывало. Классный напиток… Надо узнать, где это фалерно можно купить. У меня теперь денег будет – как у собаки вшей. На что мне их тратить?».
– Мне хотелось бы иметь такое вино в своем баре, – сказал художник. – Не подскажете, где его можно приобрести?
Карл Францевич снова развеселился.
– Ах, любезнейший Олег Ильич! Сразу видно человека неискушенного в тонкостях виноделия. Впрочем, даже весьма опытный в своем деле sommelier[40]40
Sommelier – сомелье (фр.); основной вопрос, которым занимается сомелье в ресторане – это рекомендации по выбору напитков и обеспечение их грамотной подачи гостям; также в его обязанности входит составление винной карты и поддержание, в соответствии с ней, запаса вин в ресторане; он часто бывает ответственным по закупке вин или, как минимум, участвует в обсуждении заказываемых партий.
[Закрыть] стал бы в тупик, предложи ему кто-нибудь продегустировать фалерно, которое мы сейчас пьем. Такие вина в супермаркетах не продаются. Иногда их выставляют на аукционы, но очень редко. Глоток этого фалерно почти равноценен такому же количеству – по весу – расплавленного золота.
От его слов Олег поперхнулся и резко отставил свой стакан в сторону.
– Вы… шутите? – спросил он, резко трезвея.
– Ни в коем случае. Разве я похож на шутника?
– Нет, но…
– Ни слова больше! Я понял вас. И прошу меня простить. Мне не стоило говорить о цене этой бутылки. Да, мне повезло купить коллекцию вин на аукционе, и среди них не только фалерно, но я весьма состоятельный человек и могу себе позволить маленькие слабости. И самое главное, дорогой Олег Ильич – все познается в сравнении.
– Не понимаю, о чем вы говорите…
– Ну это же так просто… То, что обычному человеку, не обремененному излишним количеством денег, представляется большой ценностью, для состоятельного джентльмена кажется сущим пустяком. Уверяю вас, есть такие закрытые клубы, где бокал вина стоит не меньше, чем эта бутылка фалерно, хотя по вкусовым и прочим особенностям наше вино стоит неизмеримо выше. И тем не менее, богатые господа платят. Но не за вино. А за возможность принадлежать к кругу избранных. Вот такая арифметика, милейший Олег Ильич.
После «лекции» иностранца пить вино Олегу расхотелось. Впрочем, и сам Карл Францевич не настаивал на продолжении застолья. Он вдруг поскучнел, стал серьезным и неулыбчивым. Выдержав необходимую паузу, иностранец сказал, поднимаясь:
– Премного вам благодарен, Олег Ильич, за то, что вы исполнили мою просьбу. Вот остальные деньги. Портрет я забираю.
– Но я ведь уже говорил, что лак еще не высох…
– Это ничего. Мы упакуем его так, чтобы не повредить красочный слой…
С этими словами Карл Францевич посмотрел на входную дверь… и тут же зазвенел колокольчик.
Недоумевающий Олег пошел открывать.
В мастерскую вошел водитель иностранца. Он нес плоскую картонную коробку точно по размеру подрамника портрета. Приветствовав художника вежливым кивком головы, он, повинуясь жесту немца, быстро и сноровисто уложил портрет в коробку и ушел, держа ее перед собой горизонтально, словно в ней находился торт.
– Всего вам доброго, – попрощался Карл Францевич. – Мне бы хотелось надеяться, что мы еще продолжим наше плодотворное сотрудничество.
Олег неопределенно пожал плечами.
– Да, кстати, едва не забыл! – Иностранец остановился на пороге. – Вашими полотнами заинтересовались зарубежные коллекционеры. Надеюсь, вы простите меня за то, что я дал им ваш адрес и номера телефонов – того, что в мастерской, и мобильного.
– Заинтересовались?… – Художник решил, что ослышался.
– Именно так, милейший Олег Ильич, именно так. Советую вам не продешевить. Они все равно купят. Это истинные ценители. Они умею различить подлинный талант. До свидания…
Карл Францевич ушел. Дверь закрылась. Ошеломленный Олег глядел на нее, как завороженный, глупо хлопая ресницами. Неужели его мечты начали сбываться?!
Он перевел взгляд на стол. Там лежала очередная пачка долларов. Художник взял ее в руки и почувствовал, как в нем просыпается чувство уверенности в своих силах, которое он уже начал терять из-за творческих неудач.
Живем!!! – мысленно вскричал Олег. Какая-то неестественная радость заполонила все его естество, и художник затанцевал, запрыгал по мастерской как молодой козлик.
Так случается с умирающим от голода и жажды путником, наткнувшимся на оазис посреди пустыни, а в нем – водоем с чистой родниковой водой, над которым растут пальмы и созревают кокосы и бананы.
Еще совсем недавно Олег чувствовал себя никчемным неудачником. Одним из тех мазил, которые вечно плачутся, что общество не оценило их талант. И которые топят последние его крохи в вине.
Встреча со странным немцем все поставила на свои места. Он востребован! Олег совершенно не сомневался, что ему скоро позвонят упомянутые Карлом Францевичем коллекционеры. Этот иностранец слов на ветер не бросает.
И вообще – какое Олегу дело до чиновного взяточника?! (Кстати, он узнал, что позирующего звали не Илья Максимович, а Ильяс Максудович, и работает он первым заместителем мэра). Тем более, что цветущий вид натуры предполагал долгую и успешную жизнь.
За время работы над портретом (немногим больше месяца; Олега сильно задержал процесс приготовления красок вручную) чиновный клиент не изменился ни на йоту, что почти успокоило художника.
Каждый топчет в этой жизни свою тропу, в том числе и я, думал Олег, и не моя проблема, если она пересекается с чьей-то другой. И не только пересекается, но и затаптывает ее.
Художник перевел взгляд на стол, который он прикрыл листом ватмана – вместо скатерти. Иностранец оставил драгоценное фалерно; забыл? Вряд ли. Какое-то время Олег колебался, а затем решительно налил себе полстакана и выпил, смакуя каждый глоток.
Да, это и впрямь было не вино, а нектар. «Оставлю… для особых случаев», – решил художник. Чувствуя необыкновенную легкость во всем теле, он вызвал такси, чтобы доехать до своего дома, и, замкнув мастерскую, вышел на улицу.
Такси еще не подъехало и Олег от нечего делать начал рассматривать прохожих, классифицируя их, как портретист, по типам лиц. Неожиданно он почувствовал на себе чей-то острый пронизывающий взгляд. Художник даже вздрогнул от неприятно чувства, будто ему бросили за шиворот кусочек льда.
Олег посмотрел на противоположную сторону улицы и увидел, что там стоит странного вида старик. Он был высок и прям, несмотря на годы, которые выдавала его седая борода и худое аскетическое лицо, изборожденное глубокими морщинами.
Одежда старика и вовсе была невероятна в современных городских условиях. Он был одет в подпоясанную сыромятным ремешком, длинную домотканую рубаху с красной вышивкой по вороту, полосатые портки и лапты с обмотками, закрепленные на лодыжках тонкой бечевой.
На плече у старика висела вышитая бисером кожаная сума – та, что в свое время называлась калитой[41]41
Калита – старинное народное название денежной сумки или мешка; делалась преимущественно из кожи или из сафьяна с вышитыми изображениями зверей и птиц.
[Закрыть]. В руках он держал клюку, а длинные белые волосы на лбу были схвачены темно-красной лентой.
Но самыми примечательными были глаза старика. Огромные, бездонные и голубые, как весеннее небо, они, казалось, смотрели прямо в душу Олега.
Не выдержав их неистового напора, Олег отшатнулся и на мгновение прикрыл лицо рукой. А когда снова посмотрел на старика, то его уже там не было. Он словно испарился. Лишь стайка сизых голубей вдруг упала с небес на то место и начала деловито клевать раскрошенное печенье, которое бросал им под присмотром няньки крохотный карапуз.
«Что это? – спрашивал себя Олег в сотый раз. – Видение? Возможно. А что если это Дедко? Приехал меня навестить… – Он мысленно рассмеялся; правда, смех этот был мрачноват. – Мы ведь теперь с ним почти кореша… Нет, вряд ли. Совсем не похож. Дедко будет пониже и пошире в плечах. А этот высокий, худой… и сильно похож на волхва, как его изображали дореволюционные художники. Смешно… Волхв в нашем городе. Нет, братец кролик, ты с этим фалерно будь поосторожней. Не исключено, что в нем образовался от длительного хранения какой-то галлюциноген. Вполне возможно…»
На город надвигалась гроза. Небо вдруг стало черным, а затем местами окрасилось в красный цвет – словно в сажу добавили киновари. Сильный порыв ветра обломал толстую ветку дерева, что росло на обочине улицы, и она упала прямо перед бампером такси.
Побледневший от страха таксист, чудом сумевший затормозить в последний момент, – наверное, чисто интуитивно – истово перекрестился.
Глава 16
Олег был в загуле вторую неделю. За это время он по нескольку раз отметился почти во всех приличных ресторанах города и даже посетил казино «Золотой век». В это престижное заведение хаживали в основном те, у кого денег куры не клюют. А он налился под завязку спиртным и пошел.
И самое удивительное – выиграл!
Десять с половиной тысяч долларов ему принесли на блюдечке с голубой каемкой. От большого удивления Олег заказал на тысячу фейерверк, чтобы поблагодарить удачу, а остальные попытался пропить, но не получилось – провинция…
Это в Монте-Карло можно за вечер спустить в ресторане тысяч двадцать, а в городе, где жил художник, на выигранные в казино деньги можно было напоить все взрослое население до положения риз.
Ему везло. Удивительно везло. За что бы он ни брался, все превращалось в деньги. Иногда Олег даже начинал пугаться такого непонятного везения.
У него купили все его картины; даже те, что он когда-то писал левой ногой. И что характерно, покупателями были чаще всего иностранцы, которые платили, почти не торгуясь. Но самое смешное – Олег наконец узнал истинную цену своих полотен.
Как-то ему попалась в Интернете одна статейка, в которой рассказывалось о современном искусстве и торгах на зарубежных аукционах. У Олега глаза полезли на лоб, когда он прочитал там свою фамилию и то, что одну из его картин купили… почти за сто тысяч долларов!
Это была фантастика. Он точно помнил, что отдал ее иностранцу за пять тысяч зеленых бумажек. Как могло такое случится, что цены на его произведения взлетели до небес?!
Тогда Олег стал продавать свои полотна на порядок дороже. И все равно к нему выстраивалась очередь. О нем писали центральные газеты, его стали показывать по телевидению, и не только по местному, а однажды он удостоился публичной похвалы самого Церетели.
Олег стал модным художником. Что это такое, он узнал, когда его начали приглашать на различные светские тусовки и в «приличные» дома. Временами (когда он еще был трезвым) Олег сам себе начинал казаться комнатной собачкой редкой породы типа чихуа-хуа.
Непривычный к такому пристальному вниманию к своей персоне, художник прятался по углам, но его все равно вытаскивали на свет ясный, и ему приходилось выкаблучиваться перед толпой разряженных «новых» господ, надувая щеки и изображая из себя что-то такое-эдакое.
Когда ему это паясничанье надоедало, он напивался до неприличия, что никак не сказывалось на его имидже. Даже наоборот – тусовщики объясняли выходки пьяного Олега квинтэссенцией творческой личности.
В конечном итоге, устав от гламурной жизни, он стал избегать выходов в свет, мотивируя свое поведение большим количеством заказов, которые обязательно нужно выполнить в срок. Этот довод для городской бизнес-элиты оказался весьма убедительным – деловые люди понимали, что работа, которая приносит деньги и славу, прежде всего.
На самом деле Олег писал очень мало. Он вдруг утратил интерес к своему ремеслу. Тех денег, что лежали у него на счете, Олегу могло хватить до нового пришествия. Тем более, что он не привык шиковать.
А другого стимула к творчеству художник найти не мог. Он плыл по течению, даже не делая попыток выбраться на берег…
Карл Францевич почему-то не объявлялся. Он как в воду канул. Олег наводил о нем справки, но никто ничего о нем не знал.
Однажды художник поехал к нему на квартиру. Его словно тянул к себе этот загадочный иностранец.
Но в пентхаусе уже жили другие люди, какой-то хорошо упакованный господин. Его домработница, с которой Олег столкнулся на лестничной площадке (она как раз выводила гулять пса, премерзкого и злобного с виду питбуля) сказала, что никогда не слышала об иностранце, и что ее хозяева живут в этой квартире уже три года.
Ее ответ сильно озадачил Олега, который не знал, что и думать.
Конечно, можно было спросить у Ильяса Максудовича, но художник почему-то поостерегся это делать. Впрочем, скорее всего, он и не смог бы выйти с ним на контакт. Бывшего заместителя мэра избрали депутатом Государственной Думы, и теперь он заседал в Москве.
Сегодня Олег решил навестить когда-то горячо любимый им бар «Олимп». Он не был в нем уже очень давно. Ему хотелось полностью освободиться от реалий прошлой жизни, зажить по-новому.
Когда у него появилось много денег, он сделал капитальный ремонт мастерской и квартиры; в квартире художник поменял всю старую мебель, двери и окна. Полы в ней были паркетными, поэтому Олег их оставил, как память о родителях, только отциклевал и покрыл очень стойким лаком.
А еще он избегал встреч со своими коллегами, даже не приходил на отчетное собрание союза художников. И не потому, что возгордился, а из-за примитивной зависти собратьев по ремеслу, которая непременно должна была обрушиться на него многотонной лавиной. Ему очень не хотелось под нее подставляться.
Олег уже был далеко не мальчик, и хорошо представлял, какие разговоры идут среди членов союза. Он оказался первым из живых художников, проживающих в городе, кто добился международного признания.
Но даже успех Радлова на зарубежных аукционах не так больно бил по самолюбию коллег Олега, как его баснословные, по их мнению, заработки. Этого не смог пережить спокойно даже твердокаменный ленинец Злотник, сам далеко не бедствующий и сумевший каким-то образом купить своим двум отпрыскам дома в Англии.
(Впрочем, его кумир, Ульянов-Ленин, предводитель мировой голытьбы, тоже как-то умудрялся никогда не ощущать денежных затруднений и в эмиграции жил на широкую ногу).
На собрании Злотник внес предложение вывести Олега из состава правления как уклониста, который не участвует в общественной жизни союза художников. За это проголосовали почти все присутствующие на собрании.
Кто бы в этом сомневался…
Сегодня Усика Сарафяна не было. Усевшись за свободный столик, Олег сделал заказ и с интересом огляделся. «Олимп» был тот же и в то же время какой-то другой. Присмотревшись внимательней, художник понял, что его смутило.
Усик-Сусик заменил стойку бара. Вместо прежнего деревянного короба сверкало никелем экстравагантное суперсовременное сооружение, дизайнерский изыск. Новая стойка подходила мрачноватому полуподвальному помещению как корове седло.
Не успел Олег выпить первую рюмку, как в бар ввалилась четверка закадычных дружков. Вавочкин, Шуршиков, Прусман и Хрестюк уже были слегка навеселе. Наверное, зашли в бар добавить, понял Олег.
Поднявшись, чтобы привлечь к себе внимание, он позвал их, повысив голос, так как в «Олимпе» было шумно.
– Здорово, Олежка! – с чувством потряс ему руку Вавочкин. – Сто лет тебя не видел.
Он говорил, а его глаза были прикованы к столу, который Олегу накрыли по высшему разряду.
– Привет, – доброжелательно сказал Шуршиков, и рука Олега утонула пухлой, словно перина, ладони писателя.
– Да-а, нам так не жить… – с подковыркой бросил Прусман, но его рукопожатие было крепким и вполне дружеским. – Такой коньяк пивали только баре…
А Хрестюк полез обниматься. С чувством облобызав Олега, он не без пафоса выдал несколько стихотворных строк:
– Шаги в опустевшем доме. Как холод внезапный – летом. В оконном застыл проеме художник – автопортретом. Чертовски рад лицезреть твой нордический лик, дружище!
– Взаимно, – ответил Олег и сделал рукой приглашающий жест. – Присаживайтесь. Сегодня я угощаю.
– Хорошие слова и, главное, вовремя сказанные, – обрадовался Вавочкин и плюхнулся в креслице рядом с Олегом.
Остальные тоже не стали церемониться, и вскоре за столом воцарилась привычная атмосфера дружеского застолья.
Впервые за долгие дни и недели Олег почувствовал себя в своей тарелке. Он шутил, смеялся, его подкалывали, он тоже не оставался в долгу… Никто из четверых друзей-приятелей не заискивал перед ним, не пел дифирамбы, не заставлял рассказывать, как у него прорезался талант, признанный на международном уровне.
Обстановка за столом была, как прежде… ну, может, чуточку не такая, менее искренняя, но все же, все же…
Художник увидел ее, едва она вошла в бар. Она остановилась на пороге и осмотрелась. Ее безразличный взгляд скользнул поверх голов, лишь на миг зацепившись за внезапно побледневшего от какого-то предчувствия Олега, который слегка привстал. Затем она прошла к стойке бара, где села на высокий круглый стульчак и что-то себе заказала.
С этой минуты бар для Олега стал пустым. Вокруг мельтешили какие-то полупрозрачные тени, Хрестюк начал читать свои новые стихи, но его слова доходили до художника словно сквозь толщу воды и звучали глухо и невыразительно, а светильники начали мерцать как звезды, освещая своим холодным неземным светом только ее.
Кто она? – вопрошал сам себя Олег. И по дорогой одежде, купленной явно не на вещевом рынке, и по поведению девушки было видно, что она – не путана. Ей уже минуло немало лет, где-то около тридцати; возраст натурщиков художник определял с большой точностью.
Это женщинам только кажется, что различные косметические ухищрения и подтяжки кожи лица делают их моложе. Приятное во всех отношениях заблуждение. Пусть их.
Но человека проницательного, в особенности художника, которому довелось сделать сотни рисунков живой натуры, трудно провести. Одна маленькая морщинка на все еще точеной, «лебединой», женской шее может рассказать ему многое, и даже подчищенная дата рождения в паспорте не сможет поколебать мнение специалиста.
Что она забыла в баре, который ну никак нельзя было назвать популярным и престижным среди состоятельных горожан? Эта мысль не давала Олегу покоя. И почему она одна…
Девушка была красива. Но не той броской красотой, на которую так падки глянцевые журналы или различные конкурсы красоты, а какой-то домашней, мягкой и светлой. Да и ее параметры не подходили под общепринятые стандарты.
Она была невысокого роста, но фигуристая. Черные волосы девушка заплела в короткую толстую косу и перевязала алой шелковой лентой. Но особенно поражали ее ножки. Они были совершенной формы. Такие ноги имели древнегреческие богини, изваянные в мраморе.
К глубокому сожалению и недовольству художника, девушка привлекла не только его внимание. Пока он пребывал в некотором замешательстве, заключавшемся в вечном вопросе русских интеллигентов «что делать и как быть?» – подойти к ней прямо сейчас или чуть позже, девушку окружили несколько парней, наперебой предлагая ей свою компанию.
Она вежливо отмахивалась, погруженная в невеселые мысли (судя по несколько мрачноватому выражении ее миловидного личика), но парни не отставали. Особенно вел себя напористо один из них, крутолобый здоровяк с характерным бритым затылком. Раньше в баре Олег его не видел.
Но девушка на уговоры не поддавалась. Она упрямо крутила головой и говорила «нет». Тогда совсем потерявший голову здоровяк схватил ее на руки и под гогот приятелей понес к своему столику.
