Текст книги "Масуд и Салим (СИ)"

Автор книги: Виталий Благин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

 Солнце закатилось, и Пустыня остывала стремительно и неизбежно. Костры из сухих пальмовых листьев освещали гудящий караван-сарай, танцующие фигуры погонщиков и весёлые лица бедуинов: сегодня в оазисе Эль-Кара праздновали избрание нового караванщика. Виновник торжества, слегка захмелевший от кумыса и счастья, переходил от одной группы людей к другой, приветствовал знакомых, отвечал на здравницы и поздравления.

  – Долгие лета, Масуд! Да продлит Аллах твои дни! – говорили купцы.

  – Спасибо! Да не обойдет Всевышний и вас, друзья мои.

  – Пусть твои ноги будут такими же лёгкими, а рука – твёрдой, Масуд! – кричали вслед погонщики.

  – Спасибо! И вам здоровья!

  – Пусть твоё сердце всегда находит путь домой, Масуд! – напутствовали шатерщики.

  – Спасибо! Аллах да воздаст и вам за труды!

  Статная и высокая, как минарет, фигура нового караванщика степенно двигалась между кострами. Масуд кивал, улыбался и шутил с незнакомыми и знакомыми людьми, деловыми партнёрами и друзьями: все вокруг радовались его успеху и желали добра. Но иногда он останавливался и оглядывался в поисках одного, лучшего друга. Неужели Салим обиделся, что Совет выбрал не его? Хотя они с детства вместе ходили по пескам и не раз на двоих делили последний глоток воды, оба прекрасно понимали, что Масуд лучше ориентируется по звездам, чует подземные источники как ишак и, главное, имеет авторитет среди погонщиков и купцов. Но Салим давно мечтал, как на ежегодном Совете именно его назовут проводником и дадут право вести караваны через Пустыню. Почет, слава, «жирные» контракты – об этом он порой говорил целыми днями, когда они с Масудом ещё погоняли чужих верблюдов в чужих караванах. С тех пор у них появились свои верблюды, а Масуда три года назад выбрали старшим погонщиком и теперь – вожатым караванов.

  С другой стороны костров за Масудом неотрывно наблюдал Салим. Невысокий и худощавый, он кутался в темный плащ на самой границе освещенного круга. Глаза его сузились до размеров двух щелочек, грудь ходила вверх-вниз, ноздри раздувались. Некоторое время его взгляд преследовал Масуда: вот новый караванщик разговаривает с группой купцов оазиса, все улыбаются; вот обнимается с чернокожим и седоволосым Ибрагимом, начальником погонщиков; вот раскланивается с длиннобородыми старейшинами. Кулаки Салима до хруста сжались и с трудом разжались, он даже сделал небольшой шаг вперед, но, словно передумав, остановился. На его обкусанных до крови губах появилась ухмылка Салима-Победителя: смесь удовлетворения и презрения. Так он улыбался, когда его верблюд приходил первым на скачках или удавалось подловить противника на ошибке в нардах. Немного покатав улыбку на губах, Салим сделал шаг назад и растворился во тьме.

  В стороне от плюющихся искрами костров раскинулись шатры жителей и гостей оазиса Эль-Кара. В слабом свете звезд и молодой луны силуэты разноцветных палаток казались стадом спящих верблюдов. Обычно, празднование выборов нового караванщика продолжалось всю ночь, и пустые шатры терпеливо ждали утра и возвращения хозяев. Позади палаток там, где сгустился непроглядный мрак, шевельнулась фигура человека.

  Салим медленно и осторожно пробирался между шатрами, как хищник, подкрадывающийся к жертве. Когда чудился звук с той стороны палаток, где располагался вход, он замирал, вжимаясь в песок, а потом снова продолжал движение к цели.

  Шаг. Переступить натянутую веревку, поддерживающую палатку. Ещё шаг. Перекат с пятки на носок. Мягко и бесшумно. Шаг. Просвет между палатками. Проползти медленно, очень медленно, чтобы движением не привлечь случайного взгляда.

  Четвёртая. Ибрагим – главный погонщик верблюдов. Потомок эфиопов-рабов, выбившийся в люди благодаря ослиному упрямству и верблюжьей выносливости. В дальних переходах, когда животные и люди падали от усталости, а недовольство проводником росло, Ибрагим продолжал двигаться вперёд, не снижая темпа. В возрасте двенадцати лет он с отцом нанялся погонщиком в один из караванов, доставлявший соль от восточного побережья в центр Пустыни. Через месяц пути поползли слухи о том, что проводник потерял дорогу, и всех ждёт смерть. Перешептывание у вечерних костров сменилось открытым недовольством, а потом и бунтом. С кинжалом у горла караванщик поклялся, что через два дня выведет всех к оазису. То ли караван шёл медленно, то ли, действительно, ведущий сбился с пути, но к вечеру второго дня оазиса всё не было, и утром караванщика оставили на месте стоянки, закопанным по горло в песок. В середине следующего дня на караван обрушилась пыльная буря. Ещё через неделю в оазис Кобари вошёл седой двенадцатилетний мальчик, ведущий под уздцы одного верблюда с грузом соли. А взбунтовавшийся караван – тридцать верблюдов и десять человек – поглотила Пустыня. С тех пор Ибрагим нанимался в самые дальние походы, и, когда становилось невыносимо, над караваном раздавался его трубный голос: «Вперёд! Медленный караван – это мертвый караван!».

  Салим дважды ходил с Ибрагимом к побережью и знал историю Проклятого каравана. Но, во-первых, когда есть только одна версия, и нет свидетелей – это подозрительно, а Пустыня надёжно хранит тайны; во-вторых, злые языки утверждали, что выборы главного погонщика не обошлись без подкупа Совета...

  В почти кромешной темноте пробираться приходилось осторожно, почти на ощупь. Шаг. Где-то здесь должен торчать колышек, поддерживающий палатку. Вот он. Переступить. Ещё шаг. Ещё. Просвет между шатрами. Лечь на землю. Сегодня привычной белой джелабе, любимой одежде бедуинов, Салим предпочел темно-синий шерстяной плащ. В темноте не так сильно выделяется, да и праздник всё-таки. Двинуть вперёд правый локоть и левое колено. Замереть. Теперь правое колено и левый локоть. Снова замереть. Звук? Кто-то идет? Салим распластался и опустил голову вниз, борясь с желанием оглядеться. Лучше полагаться на слух, а если крутить головой, то даже смуглое от природы, загорелое лицо погонщика будет отсвечивать в темноте. Тридцать ударов сердца. Пятьдесят. Тишина. Только ветер зашелестит листьями пальм.

  Пятая. Братья Харет и Касим ибн-Самади – владельцы четырёх караванов по двадцать верблюдов. Десять лет назад они проложили новый, более короткий путь к западному побережью и нанесли на карту три новых оазиса. Пока остальные ходили торными, но длинными дорожками, братья успели сколотить состояние на прямом маршруте. Всё те же злые языки намекали, что братья слишком близки даже для братьев...

  Шаг. Ещё шаг. Просвет. Снова на землю. Близость цели делала ожидание нестерпимым. Но Салим не спешил. Путь в пять шагов между палатками он полз, казалось, вечность. Встал. Прислушался. Никого. Пальцы прикоснулись к шерстяному пологу палатки, огладили, сжали. Вот она!

  Шестая палатка в третьем ряду. Шатер нового караванщика Масуда.

  Салим переступил веревку из конского волоса, по поверью, защищавшую шатёр от злых духов и змей. Раздвинув полог, он до середины вполз в палатку. Через несколько ударов сердца, убедившись, что внутри пусто, втянул и ноги вслед за туловищем. Едва слышный шорох одежды легко затерялся в ночных звуках.

  Внутри Салим достал из недр плаща прозрачный бараний пузырь. Несколько резких и коротких движений кистью, и в пузыре засветились разбуженные светлячки.

  Салим мгновенно оценил знакомую обстановку. Шатёр девяти шагов в поперечнике с шестом, поддерживающим полог, посередине. На полу мягкие шкуры, словно созданные гасить звук осторожных шагов. Несколько мешков со снаряжением, одеждой и бытовыми припасами, на сундуке блюдо с фруктами, да подвешенный к потолку бурдюк с водой. На заработанные опасным трудом деньги Масуд покупал верблюдов, а не золото и шелка.

  Закрыв полою плаща дрожащий свет, Салим в несколько стремительных шагов оказался у сундука и присел. Подсохший плод инжира и десяток фиников – обычный ужин Масуда. В отличие от Салима, новый караванщик не испытывал слабости к вкусной пище, долгому сну и прочим радостям жизни. Составив блюдо на пол, Салим вытащил отмычку. Проворные пальцы умело вскрыли замок и подняли крышку, хищные глаза алчно нашарили внутри блеск светлого металла. Есть!

  Свободная рука броском схватила серебряную фляжку. Вещица старинной работы с вензелем латинской буквой "М" на боках передавалась в семье Масуда из поколения в поколение. Во времена кровавых боев за египетское наследство далеко на севере его прадед забрал из холодеющих рук какого-то англичанина фляжку и отличный абордажный палаш. Сабля, оружие мужчины, и сейчас висела на поясе Масуда, а серебряную безделицу он недолюбливал: и за вычурную роскошь, и за то, что в пустыне быстро нагревалась, но не продавал из уважения к предкам. Со временем у Масуда вошло в привычку: в походах он предпочитал кожаный бурдюк, а из фляжки делал символический глоток утром после пробуждения и вечером перед сном.

  В семье Салима от отца к сыну передавалось другое наследство. Придерживая коленями пузырь со светляками, Салим опустил руку к лодыжке и осторожно вытащил из специального кармашка штанов окованный металлом стеклянный флакончик.

  Для быстрой и болезненной смерти врага есть много помощников. Отлично подойдут свежий яд толстохвостого скорпиона или кобры. Некоторые ценители предпочитают редких каракурта или черную мамбу. Но добыча такого яда связана с опасностью, а использование с риском обнаружения. Поэтому издавна люди честолюбивые и дальновидные пытались найти способ скрытного убийства: яд без вкуса и запаха для подмешивания в еду или для пропитывания одежды. Главное, чтобы жертва погибала медленно, и ничего не указывало на отравителя. Двести лет назад цепочка загадочных, но похожих смертей открыла незнатному князьку Юсафу-ибн-Халиду путь к престолу Феззана на севере Пустыни, а его личным лекарем служил предок Салима, вычитавший рецепт в древнем трактате ещё доарабской эпохи. Власть, взятую хитростью, князек силой удержать не сумел, и вскоре его труп выбросили из окна башни гвардейцы придворной стражи. А пока солдаты насиловали гарем поверженного правителя, свита ибна-Халида сбежала на юг и затерялась в песках.

  Предок Салима погиб во время нападения кочевников на караван, но оставил сыну нацарапанный кровью на белой ткани рецепт «Затухающий костер»: корни цикута, млечный сок колючего молочая и толченная кора анчара. Секретным ингредиентом, обеспечивающим смерть в течение пяти-семи дней от медленного угасания, служили «светящиеся камни». Редкие в природе и бесполезные в быту при частом контакте они причиняли язвы на теле и портили кровь. Но смерть могла наступить очень и очень не скоро. Сочетание яда и камней давало убойный эффект. Один-два глотка ослабляли человека на день. А, сделав три-четыре глотка отравленной воды, даже самый крепкий человек угасал, терял силы и неизбежно умирал меньше, чем за неделю.

  Салим сцедил по капле на каждый финик, с предосторожностями поставил флакончик с ядом на блюдо и отвинтил крышку фляги. Странно: ни руки не трясутся, ни пота на лбу, ни дрожи в коленях. Даже дыхание не сбилось. Выборы караванщика прошли три дня назад, и внутри успело многое перегореть. В первый день он хотел высказать Масуду, что негоже становиться на пути у друзей и что нельзя построить счастья на чужом несчастье. Смолчал. На второй день он понял, что Масуд специально перешел ему дорогу: прикинулся другом, выведал сокровенные мечты и нанес удар кинжалом в спину. И здесь смолчал. На третий день он достал потайную шкатулку с давно припасенными снадобьями и начал готовить «Затухающий костер».

  Салим одним движением опрокинул флакончик с ядом в фляжку Масуда. Остатки жидкости он вылил капля за каплей, наслаждаясь моментом.

  Кап. За то, что тебя выбрали караванщиком, а не меня.

  Кап. За то, что у тебя много друзей, а у меня – только ты.

  Кап. За то, что лучше знаешь Пустыню, а я до сих пор ориентируюсь по картам.

  Кап. За то, что у тебя больше верблюдов.

  Кап. За то, что красив и смел.

  Кап. За то, что веришь мне, как себе.

  Кап. За то, что тебя любят больше, чем меня.

  Кап. Последняя. За то, что ты существуешь.

  Салим вернул фляжку на прежнее место, замкнул сундук и скрыл все следы посещения палатки.

  При тусклом мерцании разбуженных светляков Салим напоследок окинул взглядом шатер. Все оставалось на своих местах, и только в воздухе витал едва уловимый запах анчара. Запах яда. Запах смерти.

  Удовлетворенно вздохнув, Салим спрятал шар и пролез под пологом в темноту праздничной ночи. Теперь нужно вернуться к кострам, веселиться и кричать громче остальных, чтобы все запомнили, как он желал счастья другу.

  Глаза не сразу привыкли к отсутствию света, и он уже наполовину выскользнул из-под полога, когда увидел рядом, буквально у самого лица туфли пустынников: узкие с загнутыми вверх носками, очень удобные для скольжения по барханам и дюнам.

  Сокрушительный пинок по затылку отправил Салима в ад неизвестности. Падая лицом в стремительно летящий навстречу песок, Салим не к месту подумал, что не успел толком ни поесть, ни выпить на празднике. Потом мрак окончательно поглотил его сознание.

  Темнота.

  Темнота и качка.

  Темнота, качка и острый запах верблюжьей шерсти.

  Салим закрыл глаза и снова открыл. Ничего не изменилось.

  Память ударила в голову внезапно как нападение кочевников на караван. Решение Совета, праздник, шатер Масуда, фляжка, сандалии с загнутыми носками, удар, темнота.

  Вместе с воспоминаниями вернулись и телесные ощущения: тупая боль в голове и колючая сухость во рту.

  Салим застонал. Ещё вчера жизнь полнилась красками: уважаемый человек, владелец пяти верблюдов и один из претендентов на выборах нового караванщика, а сегодня с мешком на голове, связанного по рукам и ногам везут неизвестно куда.

  – Эй, – позвал он невидимого погонщика. – Освободите меня!

  Молчание, и мерное шуршание восьми верблюжьих ног по песку.

  – Эй, – попытался он ещё раз. – Я хочу пить!

  Солнце обжигало спину под темным шерстяным плащом, совсем не спасающим от жары в отличие от привычных в пустыне белых одежд.

  В следующие несколько часов ничего не менялось: верблюды шагали, погонщик молчал, а Салим изредка просил пить и, не получив ответа, ругался.

  Сколько времени он пробыл без сознания? Кто его оглушил? Куда везут? Вопросы приходили на ум, как приходят кредиторы к постели больного, топтались на месте и, не получив ответа, уходили, чтобы снова вернуться.

  Салим перебирал в уме версии, стараясь не думать о худшем варианте. Погонщики у ночных костров рассказывали, что на севере Пустыни кочевники похищали людей ночью прямо из оазиса, а потом требовали выкуп. Салим представил, как во время праздника бедуины рыщут в пустых шатрах в поисках наживы и натыкаются на одинокого человека. Следом в голову пришла неприятная мысль о сумме выкупа, и Салим твёрдо решил, что нужно сторговать свою жизнь не дороже трёх верблюдов. Впрочем, если похититель давний враг, движимый жаждой мести, то можно и здесь решить дело деньгами. Нет такой обиды, чтобы весила тяжелее золота – вопрос только в цене. Краем сознания Салим отметил, что качка прекратилась: пока он придумывал неотразимые доводы для переговоров, верблюды остановились. В тишине Пустыни раздался хлопок ладонями, и привычные к такому сигналу животные опустились на колени. Салим успел подумать, что неведомый погонщик ни разу за несколько часов не подал голоса: может, он немой? Мысли и версии сбились в кучу, как те же кредиторы при чтении завещания. Кто? Что? Сколько?

  Сильные руки ухватили ворот темно-синего плаща и сбросили пленника ногами вперед на раскаленный песок. Слух ожег хищный шелест клинка о ножны. Салим попытался отползти в сторону, но тело не слушалось, а из пересохшего горла вместо мольбы раздался тонкий писк. Яркое солнце, пробивавшееся сквозь ткань мешка, на миг заслонила черная фигура. Грубым движением ноги Салима перевернули лицом вниз. Не к месту промелькнула мысль: «как барана», и память услужливо подсунула картинку песка красно-плотного от хлещущей из горла крови. Раздался звук разрезаемой ткани, и Салим, дернувшись, почувствовал, что натяжение веревок ослабло. Несколько ударов сердца он не двигался, пытаясь ощутить льется ли по спине кровь, потом сел и уже свободными руками стянул мешок с головы.

  Во все стороны раскинулись опаленное пустое небо и серпы бесконечных барханов. На губах и ресницах налип горячий песок, кисти немилосердно болели и покалывали, а тело казалось рыхлым, словно комок хлопка. Но это всё не имело значения, потому что подтвердилась худшая из версий: на Салима сверху вниз глядел Масуд.

  Масуд молчал, и только легкий ветерок трепал полы его белых одежд.

  Салим решил тоже ничего не говорить, но через некоторое время тишина сделалась нестерпимой.

  – Всё не так, как ты подумал, Масуд. Ты же мне как брат...

  Масуд молчал, и в его взгляде плескалось всё презрение мира.

  – Может быть, я был не прав, Масуд, но ты же не станешь меня убивать...

  Масуд плюнул на песок, и Салим испугался, что сейчас его бывший друг развернется и уедет с обоими верблюдами. В Пустыне не раз встречались выбеленные солнцем черепа людей, оставшихся без животных и припасов. Следующая мысль завистливо подсказала, что Масуд за последние сутки пил достаточно воды.

  Безмолвие ощутимо сгустилось между двумя людьми.

  – Спасибо, – выдохнул Масуд.

  От неожиданности Салим перестал бояться. И в дальнем углу сознания шевельнулась слабая надежда.

  – Спасибо тебе, Салим, за урок, – продолжал Масуд. – Дед говорил мне, что люди слабы. Я слушал его слова ушами, но не слышал их душой. Отец говорил мне, что люди слабы, и не все относятся ко мне, как я к ним. Я думал, что понимаю его, но был слеп в своей гордыне.

  В голосе Масуда не было ни насмешки, ни даже легкой иронии: только собранность и серьезность. «Что он несет?» – думал Салим. – «Он будет меня убивать или нет?».

  – А ты, мой бывший друг, – с горечью сказал Масуд, – преподал мне урок. Хвала Аллаху, что теперь я прозрел.

  Рука Масуда опустилась к поясу, где висел палаш, и Салим почувствовал, как в желудке напрягся тугой комок страха.

  – Ибрагим думал, что поймал вора, – продолжал Масуд, – но, когда начали расследование и нашли отравленные фрукты и флакон с остатками яда, Совет принял единогласное решение.

  Салим хотел спросить: «Какое?», но промолчал. В Пустыне к предателям и убийцам закон неумолим.

  – Тебя собирались повесить до утра, пока не ушли караваны. Но я уговорил старейшин оазиса, что изгнание – это лучшее наказание.

  – Изгнание? – не поверил услышанному Салим.

  – В Эль-Кара тебе вход воспрещен навсегда. Твою судьбу отдали в мое распоряжение.

  Салим не мог оторвать взгляда от ладони Масуда, опущенной на рукоять сабли.

  – И что ты решил?

  Масуд смотрел поверх песков на заходящее солнце и молчал.

  – И что ты решил? – не выдержал Салим.

  – Я оставлю тебя здесь. Мы ехали целый день, и до ближайшего оазиса Эль-Хазарет еще пять дней пути. Я даже дам тебе воду.

  Салим перевел жадный взгляд на бурдюк притороченный к седлу верблюда.

  – Воду? – недоверчиво переспросил он.

  – Предки учили меня благодарности, и поэтому, Салим, я сделаю тебе прощальный подарок.

  Рука Масуда сдвинулась от сабли к другой стороне пояса. В горячем воздухе блеснул металл, и к ногам Салима упала серебряная фляжка с вензелем "М" на боку. Внутри булькнула жидкость.

  – Я сделал только один глоток сегодня утром. Тебе должно хватить.

  Масуд хлопнул по шее всхрапнувшего верблюда и вскочил в седло.

  – Прощай, Салим.

  – Не бросай меня! Я даже не знаю, в какой стороне Эль-Хазарет! Вернись!

  Масуд поднял верблюдов и направился обратно вдоль еле видной в песке цепочки следов.

  Салим глядел в спину караванщика, пока тот не исчез за гребнем бархана, а потом перевел взгляд на фляжку.

  – Должно хватить? – повторил он и расхохотался. – Да, должно хватить!

  И ветер ещё долго носил его безумный смех над Пустыней.