Текст книги "Сказки диспетчерских смен (СИ)"

Автор книги: Виталий Астапенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Сказки диспетчерских смен

Трамвай осени

Троллейбус дежурных вьюг

Такси предвечернего вызова

Трамвай осени

Света с Женей играли в «чехарду». То есть, играли – мягко сказано. Женя-то через Свету перепрыгнул, а вот она, не набрав достаточной высоты, «приземлилась» ему на спину. Женя крякнул и выпрямился. Света машинально вцепилась в парня, поёрзала и вдруг оказалась сидящей на мужских плечах. До земли отсюда было далеко-далеко, и, испуганно пискнув, она ухватилась руками за Женину шевелюру.

– Ай! – заорал Женя. – Сдурела? Слезь с меня, раздавишь!

Он дёрнул плечами, пошатнулся. Света опасно накренилась и стиснула коленями его шею.

– Спятил? – заорала она в свою очередь – сердце бешено стучало с перепуга. – Я тебе что – белка с такой высоты прыгать?

– А что? Так и будешь на шее сидеть? – прохрипел Женя. – Пусти, задушишь!

Света чуть ослабила хватку.

– На шее? Хм… а ты много денег получаешь? – заинтересовалась она.

– Вот бабы! – возмутился Женя. – Слазь, кому говорю!

– Значит, много, – протянула Света задумчиво. – Ладно-ладно, слезу. Ты меня только до чего-нибудь повыше донеси.

– Это до чего? – осведомился Женя с подозрением. Он поправил Светины ноги, заведя их себе подмышки и проворчав: – Всю куртку мне испачкала.

– Почищу. – Света выпрямилась и огляделась, немного расслабившись. Ей потихоньку начинало нравиться сидеть на высоте.

«Высоко сижу, далеко гляжу», – припомнилось классическое. – И как там дальше: «Не садись на пенёк, не ешь пирожок»?

Пенёк под попой шевельнулся.

– Всё-всё, – торопливо сказала Света. – Давай вон туда, – она дёрнула Женю за правое ухо, поворачивая в нужную сторону, – к остановке. Вперёд, мой верный мустанг!

– Иго-го, – согласился Женя, и рысцой направился к пустой в эту ночную пору площадке с невысокой короткой скамьёй в двух-трёх метрах от трамвайных рельс под пластиковым навесом. Сами рельсы Свете с высоты и в сумраке были не видны, лишь ровная тёмная дорожка под ворохом палой листвы, плавными изгибами исчезавшая среди деревьев центрального парка. Иногда ветерок шевелил её сухим, шершавым звуком, и тогда казалось, будто дорожка щетинится иглами листьев.

Неожиданно она взметнулась вверх, как раздвоенный язык длинной-предлинной ящерицы, оседая шуршащей насыпью по обеим сторонам от проглянувших стальных полос с играющими на них бело-жёлтыми отсветами фар.

Света не сразу сообразила, что это трамвай.

«Надо же, – подумала она, – так поздно и ходят. Ну и хорошо, всё не пешком тащиться».

– Как-то странно, – сказал Женя, глядя на приближавшийся вагон.

– Что тебе странно?

– Во-первых, так поздно трамваи не ходят. А во-вторых, смотри, какой старый.

– Почему «старый»? – удивилась Света. – Раритетный, я бы сказала. И красивый.

Красно-жёлтый вагон, казавшийся тёмно-серым в темноте, с двумя парами сдвоенных раздвижных дверей-гармошек и тупой, словно вырубленной, кабиной впереди над широко расставленными фарами. Со здоровущей теннисной ракеткой-дугой на крыше и рядом аккуратных окон с задёрнутыми полупрозрачными занавесками и открывающимися вниз окошками-форточками сверху. Время от времени из-под дуги сыпались искры – скорее всего, на проводе образовался конденсат.

– Экскурсионный, наверное, – предположила Света.

– Какие ещё экскурсии по ночам? – проворчал Женя.

– Ты стал старый и противный брюзга, – объявила Света. Женя тряхнул плечами. – Ладно-ладно, – завопила она, судорожно цепляясь за уши парня, – ты прав! Это «чёрный трамвай», где «чёрный кондуктор» раздаёт «чёрные проездные», и если такой приобретёшь, будешь без конца ездить, пересаживаясь с одного маршрута на другой, пока не растворишься в плетении рельс.

– Чего? – не понял Женя.

– Проехали. – Света попыталась было перекинуть левую ногу через голову Жени, собираясь спрыгнуть на скамейку, у которой, как у коновязи, остановился её верный мустанг, но её придержали.

– Погоди. – Женя развернулся спиной к открывшимся задним дверцам трамвая и чуть подался назад, держась за створки. – Давай.

Со вздохом сожаления Света покинула насиженное место. Такое тёплое. И богатое в перспективе к тому же.

Женя облегчённо вздохнул, подумав, что стройная-то Света стройная, только вот весит как изящная гиря.

Его толкнули между лопаток.

– Забирайся, – сказала Света.

Держась руками за края дверей, Женя рывком подтянулся, чтобы не шлёпнуться назад, и почувствовал, как они начинают продавливаться. И едва он выпрямился, створки за спиной сошлись с шипящим звуком, и вагон тут же тронулся, быстро набирая ход.

– Что за?.. – Женя поражённо обернулся и вдруг понял, что именно показалось странным: вместо привычных двух пар рельс был только один путь. Как и куда делся второй – совершенно необъяснимо. Не могли же его разобрать за те несколько часов, что минули с утра. Тем более, что тут была конечная остановка и дальше находилось трамвайное кольцо заканчивающееся выездом только на второй, обратный путь. Женя отлично это знал, так как сам не раз садился именно здесь.

Гуд трансформатора и перестук колёсных пар постепенно растворились среди деревьев.

Женя ругнулся и шагнул на рельсы вслед за увозящим Свету трамваем.

Колея с небольшими тёмными шпалами тянулась по невысокой гравийной насыпи, явно специально отсыпанной среди парка. «Железная дорога целая», – проворчал вслух Женя. И тут, наконец, увидел трамвай. Похоже, он останавливался, поскольку сейчас тронулся, точнее, уже ехал: колёса глухо постукивали на стыках рельс, а сам вагон заметно покачивался из стороны в сторону.

«И как я его остановлю?» – подумал Женя, машинально рванувшись наперерез. Но, пробежав несколько шагов, постепенно остановился и пару раз моргнул, не веря собственным глазам.

Да, с одной стороны трамвай ехал: массивные колесные пары вращались, а сверху из-под дуги изредка сыпались искры. С другой стороны – он не трогался с места: бетонный столб с погасшим фонарём, который парковая администрация никак не могла заменить, кивая на службы городской электросети, застыл над крышей вагона нелепым изваянием. Свет в окошках отсюда, снаружи, казался тусклым и не позволял рассмотреть, что находится внутри.

И ощущение, что трамвай движется, не исчезало. Наоборот, Жене почудилось, будто с кабины назад потянулась колышущиеся световые пряди, словно сползал светящийся кокон.

Сама кабина, казалось, разбухла, по ней прокатилась переливчатая волна золотисто-серебряного оттенка, и она как бы стряхнула с себя ещё один силуэт и ещё один, и ещё, пока на рельсах не вытянулся целый состав перемигивающихся между собой двуцветьем вагонов. И глядя на них, Женя не мог избавиться от ощущения, что весь этот поезд – один-единственный одновременно и растянутый и сжатый вагон. Который то исчезает, то проявляется в неизвестно откуда накатывающем мерцании звёздного света.

Потом с тихим шорохом начали открываться двери, чтобы спустя минуту снова закрыться и с мелодичным звоном схлопнуться, провалиться вглубь себя, постепенно растворяя в ничто золотисто-серебряный состав до замершего на рельсах одного трамвая.

Подскочив к нему, Женя забарабанил в закрытые двери.

Света растерянно смотрела на дверцы. Машинально протянула руки и толкнула, но в ту же минуту трамвай тронулся, и её отбросило на вертикальную стойку хромированного поручня. Она чуть было не свалилась на ступеньки, благо кто-то успел поддержать за плечи.

– Аккуратней надо, девушка, – произнёс довольно сердитый женский голос. – Кто вообще задом-наперёд в трамвай садится?

Света перевела дух.

– Там, – она кивнула на двери, – товарищ мой остался. Почему так быстро поехали? Минуту нельзя было обождать?

– Это, знаешь ли, как посмотреть, – сказала женщина-кондуктор – её профессию выдавали чекопечатающая машинка, свисавшая с запястья левой руки на кожаном ремешке, и небольшая сумка с парой-тройкой открытых отделений, висевшая на груди. Сумка, правда, была пустой.

– Иногда минута растягивается в целую жизнь, – продолжала кондуктор. Стройная, выше среднего роста с глубоко запавшими чёрными, или казавшимися чёрными, глазами, лет за пятьдесят. В тёмно-зеленой куртке-безрукавке из искусственной кожи поверх – Света удивлённо моргнула – строгой зеленой рубашки и под стать ей брюк – явно форменных, хотя саму форму Света узнать не смогла. Не хватало лишь фуражки на завитых мелкими кудряшками рыжеватых волосах.

«Надо же, – мелькнула мысль, – прям как в прошлом веке! Хотя, если трамвай экскурсионный…».

– И что? – не поняла Света. – Поэтому нельзя подождать пассажира? Это ведь не самолёт.

– А какая разница? – ответила кондуктор вопросом на вопрос. – Там салон и здесь салон, и там и тут пассажиры, там бортпроводники, здесь я.

Она белозубо улыбнулась, и на миг словно обратилась в гибкую и красивую молодую женщину – этакий эталон стюардесс.

– Там летят, – фыркнула Света. Она поднялась на две ступеньки в салон и взялась за блестящий поручень. – А вы всё по рельсам. – Она пошарила в кармане куртки и вытащила пятидесятирублёвку.

– Ты уверена? – Женщина взяла купюру, провела чекопечатающей машинкой над Светиной ладонью. Машинка погудела и выплюнула билет. Кондуктор вложила его вместе с купюрой в пальцы ошарашенной Свете.

– В каком смысле? – не поняла Света. – Вы деньги не взяли.

– У нас не деньгами расплачиваются. А смысл?.. Ну, скажи, в чём вообще смысл полёта?

– Побыстрей добраться до нужного места? – сказала Света. «Странный у нас какой-то разговор», – подумала она.

– А, может быть, в самом полёте? – заметила кондуктор.

– Причём тут какой-то смысл? Если мне нужно куда-нибудь далеко, я лечу самолётом.

– Можно добраться поездом или машиной.

– Или пешком, – кивнула Света. – Но что делать, когда нужно побыстрей?

– Ну, как один из вариантов – сразу родиться в нужном месте.

Света не нашлась, что ответить. Она окинула взглядом салон: узкий проход между рядами мягких, покрытых дерматином сидений, и почти все занятые, несмотря на позднее время. На них с кондуктором никто не обращал внимания – все смотрели в окна.

«Точно, экскурсионный, – подумала она про себя. – И что они там видят за окошками в этой полутьме?»

Она машинально перевела взгляд на ближайшее окно и тихонько ахнула.

Довольно далеко стоящие друг от друга столбы с тускло-жёлтыми фонарями, вдоль которых шёл трамвай, словно выплывали из сумрака в свет, высвечивая, точнее, как бы накачивая объёмом и красками полосы пейзажа. И полосы эти были разными: гаснущие в темноте тополиные осенние голые кроны сменялись красно-золотыми варежками листьев, надетых на ветви берёз, которые в свою очередь растворялись в свете зари над стылой водой небольшого, круглого озера.

Света помотала головой и несколько раз зажмурилась, не веря собственным глазам.

– Это что? – с опаской спросила она у кондуктора, показывая пальцем в окно, за которым нарождалась пронизанная солнцем пустая аллея сбросивших листву клёнов.

Женщина обернулась на миг и улыбнулась.

– Клёны, – сказала она, с удовольствием глядя на испуганную Свету. Потом засмеялась, мягко и по-доброму. – Сейчас на дворе что? Осень. Вот мы и едем по осени.

– Я понимаю, – пробормотала Света – кондуктор недоверчиво хмыкнула, – косясь на окно, за которым выплыла сочившаяся потоком капель тёмная туча. – Но почему время разное?

– А его и измеряют по-разному. Кто – эпохами, кто – часами.

– И…что?

– Ну… у кого и эпоха укладывается в один миг – слышала песню? А у кого и минута тянется вечностью. Я тебе это уже говорила. А что бы ты выбрала?

– Я? – растерялась Света. – Не знаю. По-моему, и так и так не совсем правильно. Мигнул – и новая эпоха. А старую куда? Не может быть, чтобы там всё было плохо, так просто не бывает.

– А тягучая занудливость растянутых минут в ней предпочтительней?

– Да нет же! – Света закусила губу. – И растянутые минуты – это ведь жизнь. У кого-то короткая и яркая, у кого-то длинная и рассудительная. И не стоит разбрасываться жизнью, перескакивая целые эпохи.

Какое-то время кондуктор задумчиво смотрела на Свету, и той вдруг сделалось довольно неуютно. Она поёжилась и робко сказала:

– И вообще, я не философ.

– Все мы «не философы», – вздохнула женщина, – только вот хлебом нас не корми, дай порассуждать о мироздании. Тебе, кстати, стоять придётся, все места заняты.

– Да, а куда вы едете? – спохватилась Света, окидывая взглядом салон. – И почему без остановок?

– Почему – без остановок? С остановками. А едем – ну… куда сердце захочет, хоть в Антарктиду, но только в осени.

– И как вы узнаёте, кто куда хочет? – сказала Света. – Я ещё понимаю, когда…

Женщина внезапно рассмеялась, будто зазвенели маленькие льдинки.

– Ты решила, что мы заранее выяснили предпочтения каждого пассажира и проецируем на окна слайды?

– А разве нет? – Света вдруг почувствовала себя донельзя глупой, покраснела.

Не отвечая, кондуктор наполовину развернулась на своём сиденье, нажав на защёлки вверху, опустила маленькое окно, впуская смолисто-хвойный запах. Чуть привстала и ненадолго высунулась наружу. Потом снова подняла стекло и показала небольшую коричневую шишку с полосками смолы на боках. Провела большим пальцем сверху вниз, сдирая в ладонь чешуйки, и достала несколько кедровых орешков, которые протянула Свете.

Света машинально сунула один в рот, расщелкнула: ни с чем не сравнимый вкус так и подстёгивал заняться шишкой поосновательней. Она аккуратно вынула скорлупки и, не решившись бросить на пол, спрятала в карман.

– Как такое возможно? – За окнами уже плыл широкий бульвар с огромными каштанами в пышной золотой листве.

Трамвай плавно остановился.

– Минутку. – Кондуктор повернула плоскую рукоять на стенке рядом со своим местом. С шипением открылись створки. Свете было видно, как в середине салона с сиденья поднялась пара и вышла в передние двери. Затем двери закрылись – вагон дёрнулся и застыл, – чтобы тут же открыться вновь, и новая пара сошла с подножки. Так продолжалось несколько минут, пока в салоне не остались лишь Света с кондуктором.

И так не очень яркий свет матовых плафонов померк ещё больше, погрузив салон в уютный сумрак.

– Иди-ка сюда.

Женщина встала, прошла в середину и присела у окна, приглашающе похлопав по сиденью рядом с собой. Света подошла, села. Ей было интересно.

– Ты имей в виду, – сказала кондуктор, – за окнами – не погода, за окнами – настрой твоей души. Оттого, кто-то окунается в разноцветье на осенних ярмарках, где ручьи золотой пшеницы сливаются в неспешные потоки, текущие к мельничным жерновам. А кто-то в чертогах ледяной королевы поднимает в честь хозяйки бокал тёмного хрусталя с коктейлем из стужи и вьюг. Или в звёздном шлейфе Млечного Пути вдруг видится опахало галактик с мириадами крошечных солнц. Пожалуй, ты нам подходишь.

– Что? – не поняла Света. – Куда я подхожу?

– Нам, – сказала кондуктор. – Диспетчерской Осени.

Она внимательно смотрела на Свету.

– Э… – Света не знала, что сказать. – Только осени?

– Только осени. Ты же к нам села. А вполне могла попасть в кабинку колеса обозрения Диспетчерской Летнего Разноцветья.

– Это как? – удивилась Света. – Я в трамвай садилась, какое же это колесо, да ещё обозрения? Как можно перепутать?

Женщина вздохнула. Терпеливо. И внятно сказала Свете, тщательно выговаривая слова:

– Всё это – настрой души. И если настроение озорное, проказливое, трамвай осени вполне может смениться плавными оборотами колеса, выносящими на обозрение летнее разноцветье. Или весёлые кораблики-льдинки помчатся наперегонки в капельном перезвоне, и в дробящихся этих брызгах весны вдруг проглянут замёрзшие картины теплеющего солнца.

– Или чарующий морозный звон застывшего под снегом соснового бора, – не удержалась Света.

– Я и говорю – наш человек, – кивнула кондуктор. – Очень многие, кстати, рвутся в Диспетчерскую Зимних Вьюг.

– А к вам меньше?

– Нет, конечно. Это я так…

– А почему вы говорите – Диспетчерские? Значит, есть ещё и Управление? Ну, общее?

– Ещё чего не хватало! – оскорбилась кондуктор. – Нет никакого управления, нечего нами управлять! Да и как вообще можно управлять душой или её порывом?

– Говорят – можно, – сказала Света из чистого упрямства. – А как вообще такое возможно? Сказка какая-то!

– А ты и вправду хочешь знать?

Света подумала.

– Н…нет, – сказала она неуверенно. – Не очень.

– Вот и ладушки.

Женщина встала, прошла к своему сиденью и открыла двери.

В салон вошла пара немолодых уже мужчин и встала на задней площадке.

– Проходите-проходите, – поторопила их кондуктор, проведя чекопечатающей машинкой у каждого над запястьем и выдав билет, – выход в переднюю дверь.

Трамвай дёрнулся, трогаясь и быстро набирая ход.

Ночная тишь за окном рядом со Светой вдруг сменилась отвесным горным склоном с ржавыми обрывками сухой травы. Сильный ветер снаружи подхватывал их, разлохмачивал и швырял высоко в распростёртую ширь к проступавшим, как в панорамной картине, чётко очерченным снежным пикам. Казалось, вагон мчится по гребню невидимой колоссальной волны, взметнувшейся в небо от подножья горного кряжа.

У Светы перехватило дух от восторга. Почудилось или нет: рядом промелькнули кабинки, как на колесе обозрения, в которых сидели смеющиеся люди. Но тут они снова въехали в сумеречную голубизну покрытого снегом озябшего озера и неторопливо двинулись по скованной морозом ледяной глади, дробя колёсам в искристые брызги звенящий лёд.

Те летели снизу вверх и, смешиваясь кристаллическими полотнищами, разворачивались взметнувшимися крыльями звёздной ночи с узором из вспыхивающих галактик.

– Как, по-твоему, – кондуктор, оказывается, вернулась и стояла рядом со Светой, – где им выходить?

– Откуда я знаю? – удивилась Света, невольно переводя взгляд на мужчин. Те устроились на переднем сиденье и зачарованно пялились в окно. У Светы возникло ощущение, что им и хочется сойти и, как говорится – «колется». – Хотя… – Она посмотрела наружу. – Может быть, здесь.

Стылость замерзшего озера сменилась зарождающимся тёплым утром небольшой улочки с островерхими двух– и трехэтажными домами, чьи первые этажи занимали кафе и магазинчики за широкими витринами. Кое-где из брандспойтов мыли серо-бежевую тротуарную плитку, но перед большей частью уже стояли легкие пластиковые столики и стулья, готовясь принять первых посетителей.

Света прислушалась к себе: что-то – убеждённость, знание, накатившее вдруг настроение – заставило сказать с полной уверенностью:

– Да. Здесь.

– А спрашивала, почему нам подходишь.

Кондуктор протянула Свете свой аппарат, не снимая, впрочем, его с кисти.

– Открывай двери. – Она ткнула пальцем в небольшую круглую кнопку сбоку.

Света послушно нажала.

Вагон остановился, открылись двери. Пассажиры вышли, кивками поблагодарив Свету и кондуктора.

– Понимаешь, – сказала женщина, когда колеса трамвая вновь застучали на стыках рельс, – некоторые не могут решиться, где им сойти. Или когда. Им и хочется сойти и боязно упустить то, что лежит за очередным поворотом. И наша, как раньше говорили, задача, помочь им в выборе. А это непросто. Да, непросто. Многие, собственно, большинство, не бывали практически нигде, кроме двух-трёх, в лучшем случае пяти-шести мест в целом мире. Я не имею в виду родные для каждого края, я как раз про дальние страны. И у каждого места своя прелесть для разного времени. А человеку хочется и всего и сразу. И в небо тянет, и посидеть хочется с любимой женщиной в обнимку у речного плёса. И нужно не обидеть человека, не погасить его душевный настрой, иначе – зачем он нужен, наш трамвай осени.

Ну, ничего себе! Свете стало боязно от такой ответственности. Она хотела вежливо отказаться, но спросила вместо этого:

– А как к вам устраиваться? И работать? И…

Кондуктор взмахнула рукой, обрывая словесный поток.

– Устраиваться никуда не надо: мы тебя видели, и я уже сказала – ты нам подходишь. Работаем мы не целый день и не только здесь. Я, например, воспитатель в детском садике. А кондуктором по настроению. Как и ты будешь.

– Это я понимаю, – сказала Света, хотя ничего не поняла. – А как с моей работой быть, ну, той, обычной, дизайнера, она мне нравится. И…

– Да никак. Работай, как работала. А у нас ты по настрою души, в любое время: минута там, эпоха здесь. Помнишь, с чего началось?

– Помню, – неуверенно пробормотала Света.

Женщина засмеялась.

– Ничего, обвыкнешься, примешь как должное. Все привыкают.

Света хотела ещё о многом спросить, но тут по старинке наружу открылась занавешенная изнутри тёмной шторкой дверца кабины вагоновожатой и наружу высунулась миловидное женское лицо под фирменной фуражкой. Фуражка была великовата и чуть съехала набок, придавая девушке залихватский вид.

– Здравствуйте, Света, – сказала она.

– Здравствуйте, – кивнула Света в ответ. – А откуда вы знаете, как меня зовут?

– Тоже мне – тайна, – фыркнула девушка. – Скажи, например, как меня зовут?

– Откуда я зна… Виктория?

– Вика. Предпочитаю. Вот видишь. Лучше скажи, что с твоим парнем делать. – Вика пальцами побарабанила по стеклу дверей.

– Каким ещё парнем? – Света посмотрела в окно. – Ой, Женька! Но он не мой парень! Просто старый друг.

– Это хорошо. – Вика хищно прищурилась, и Свете вдруг стало как-то беспокойно за этого холостяка. – Так, что – берём?

– Берём, – сказала кондуктор, тётя Настя, как видела теперь Света, и повернула ручку открывания дверей.

Внутрь ввалился Женя, пошатнулся, и чуть было не приложился носом о ступеньку.

– Дубль два, – прокомментировала тётя Настя, подхватывая парня за воротник куртки и многозначительно глядя на Свету. – Не твой, говоришь? А падаете в трамвай одинаково.

Вагон снова тронулся.

– Ёлки-моталки, совсем не подумала, – сказала вдруг тётя Настя, – давайте-ка высаживайтесь, молодые люди. А то парень твой сейчас объяснений потребует, а нам ещё несколько рейсов делать.

– Что за?.. – сердито начал Женя, выпрямившись.

– Скоро увидимся, – сказала тётя Настя Свете, не обращая на него внимания. – Держи, – она протянула ей свою машинку, – выбирай остановку.

Света приняла довольно увесистый аппарат, провела над Жениным запястьем и оторвала билет. Потом посмотрела наружу. Там клонился к закату жаркий день ранней осени над тихой речкой.

– У тебя плавки есть? – спросила она, выталкивая ошарашенного Женю наружу.

Тот промычал что-то неразборчивое.

«Ёлки-палки! – вспомнила Света. – У меня-то купальника точно нет! А, ладно, что-нибудь придумаем».

Троллейбус дежурных вьюг

Света с Викой шли и жаловались друг дружке.

На тётю Настю.

Старшая выгнала их из вагона до первого рейса, заменив другой бригадой и отправив в комнату отдыха при диспетчерской. Сама куда-то пропала, сказав, что ненадолго.

– Только переоденешься, – ворчала Света, – настроишься – и на тебе! Облом!

– Вот-вот, – вторила ей Вика, прыгая через рельсы, в несколько рядов тянущиеся по широкой площади у трёхэтажного длинного здания-ангара, – а я сегодня хотела по замёрзшему Байкалу прокатиться. Знаешь, как красиво? Лёд прозрачный-прозрачный…

– Знаю, – сказала Света. – И ветер, и холодина несусветная.

– Ну и что? А многим – нравится. И вообще, хоть зиму почувствовать, а то одно название, что зима. Ни снега, ни мороза.

– Это у нас, – Света вслед за Викой перебралась через рельсы и подошла к аккуратной кирпичной пристройке – помещению диспетчерской – рядом с закрытыми сейчас огромными железными воротами в ангар, одними из четырёх, – в Оймяконе, говорят, и снега хватает и морозов.

– На Диксоне тоже, – Вика хмыкнула. – У нас-то ещё ладно, а вот в Диспетчерской Зимних Вьюг, девчонки рассказывают, все на ушах стоят.

Она открыла большую стеклянную дверь и пропустила вперёд Свету.

Девушки устроились на жестковатых сиденьях у окна во всю стену. Света сняла фуражку и аккуратно пристроила на коленях. Вика свою просто сдвинула на затылок.

– Ну и где она? – спросила чисто риторически, имея в виду тётю Настю. – Так вот наступят на горло песне и исчезают.

Света хихикнула.

– Песнь вагоновожатой. Горная трель соловья, удушенная суровыми руками детсадовской воспитательницы. То есть, каблуками.

– Ладно-ладно, – посулила Вика, – попробуй хоть раз ещё запеть – звонками зазвеняю…зазвоняю…зазвоню, в общем!

– Злая ты, – укорила Света. – Не успели на горло песне наступить, сразу других зазваниваешь…

– И ничего не злая. Не то, что некоторые: увидят красивую картинку и сразу напевать начинают…

– Можно подумать, тебе кто-то не даёт! – возмутилась Света.

– А у меня так хорошо не получается.

– Так давай вместе. – Вика замялась, но Света настаивала: – Давай-давай, звоночек ты наш трамвайный. Я начинаю:

Вечерний звон, вечерний звон…

– Может, лучше «Хлопай ресницами и взлетай»? – предложила Вика неуверенно, но послушно выдала: – Бом-бом!

– Как много дум наводит он…

– Бом. Бом.

– Какие у меня сотрудницы. И думают, и помногу! – Тётя Настя стояла в раздвижных дверях, ведущих из комнаты отдыха в диспетчерскую. – И поют, к тому же. Впору хор организовывать.

– Угу, – откликнулась Вика. – ТТХ такой. Трамвайно-троллейбусный хор, – добавила в ответ на недоумённый взгляд Света. Как запоём – вся контактная сеть на дыбы встанет.

– Я так понимаю, ты уже знаешь, – сказала ей тётя Настя.

– Да нет, слышала краем уха.

Света непонимающе переводила взгляд с одной на другую.

– Вы о чём? – не выдержала она в конце концов.

Тётя Настя прошла в комнату и присела на кожаный диван, утонув сразу чуть не по пояс в мягкости сиденья.

– Мы вчера посидели, поразмыслили, – сказала она устало. – У нас просто катастрофическая нехватка вагонов. Люди годами не могут сесть в трамвай осени. А это совсем не хорошо.

– А разве нельзя их…э-э…собрать или построить? – Света растерянно подумала, что ни разу не задалась вопросом, откуда берутся эти трамваи. Они казались ей само собой разумеющимися.

– Это не так просто, – тётя Настя потёрла глаза. – Наши трамваи – это обычные вагоны, собранные на заводах. Другое дело, что за время эксплуатации они большей частью ходят в безразличии или злости, или ругани. Иной раз человека толкнут случайно, на ногу наступят – всё, кажется, был бы у него пулемёт – всех бы расстрелял. И оседает негатив холодным бездушием в салоне, на колёсных парах, в кабине. Получается кусок железа на колёсах: в обыденности перевозить может, а чуть дальше уже нет. К счастью.

– А?.. – начала Света, но тётя Настя предвосхитила её вопрос:

– Но бывает, несмотря ни на что, пробиваются от людей душевным теплом доброта и отзывчивость, радость, просачиваются в контактную сеть. И та уже тянется туда, куда человеку хочется. Пусть и неосознанно. Но вагонов таких, к сожалению, один на тысячи.

– И как такое возможно? – Света скептически пожала плечами. – Из ругани и злобы в доброту и отзывчивость.

– Возможно-возможно. Ты лучше о людях думай, они, знаешь ли, в большинстве хорошие. Радость ведь тоже много от чего случается: девушка парню улыбнулась, молодой человек место уступил, ребятишки засмеялись.

– Всё! Так вот, – тётя Настя выпрямилась, и строго посмотрел на девушек, – решено пустить на линии троллейбусы. Дополнительно к трамваю.

– А нас и троллейбусы есть? – удивилась Света. – И много?

– Много, – фыркнула Вика. – Целый один. И то – он больше к Диспетчерской Зимних Вьюг ближе, чем к нам.

– Почему?

– Зимой трамвайные пути часто снегом заметает, приходится снегоочиститель гонять. Троллейбусам в этом отношении проще.

– Ну, во-первых, он у нас не один, их пять, – сказала тётя Настя строго. – А во-вторых– и главное на сегодня – водить троллейбус можешь только ты. – Она ткнула пальцем в Вику.

– Это как так? – не поняла девушка. – А Оксана, Яна, Надя – они что, разучились?

– Оксана дочку родила, Яна замуж выходит, Надя уже на линии, работает. А вот ты…

– Наш троллейбусный столп, – ехидно вставила Света.

Вика показала ей кулак. Было смешно.

– Ты не сильно ехидничай, – продолжала тётя Настя. – Пассажиры у вас будут не совсем обычные, и тебе иметь с ними дело. А они довольно привередливы, холод, кстати, любят.

– Это кто ж с нами поедет? – кротко поинтересовалась Света. – Пингвины?

– Да хоть бы и так, – сказала тётя Настя, и встала: – Ладно, идёмте, девочки.

Они выбрались из уютного тепла диспетчерской в бодрящую прохладу огромного полутёмного ангара – депо – и прошли вглубь мимо большой ремонтной бригады из двух десятков человек, сосредоточенно возившихся среди состава из пяти бело-голубых вагончиков.

Света восприняла это как должное, а вот Вика удивилась:

– Метро? И что под землёй смотреть можно?

– Много что, – загадочно ответила тётя Настя. – Сами потом узнаете. Не отвлекайтесь, мне ещё в садик нужно на работу успеть. У нас сегодня праздник мам.

– У моей подружки у дочки был такой, – припомнила Света. – Говорит, здорово было. Зал цветами и лентами украсили, танцевали, пели, потом рисовали и пили чай.

– Это само собой. Но не только. Хочется, чтобы ребятишки радовались, сделав для мамы что-нибудь хорошее. Сами радовались, не по указке, тогда и хорошие дела им будут в охотку. И мамы, чтобы радовались, от души, не дежурно. Они у нас, кстати, тоже будут выступать – и танцевать, и петь. Знаете, какая радость для мамы, видеть, что ребёнок доволен? А, да…ничего, ещё узнаете. И малыш счастлив, когда мама вместе с ним радуется. А такая радость и прорастает душевной теплотой, о которую потом греются многие, те, кому она не досталась в детстве.

– А как же папы? – не удержалась Вика от шпильки. – Или у вас там дифференциация по половому признаку?

Света промолчала, с интересом рассматривая изящные обводы вагончиков, мимо которых шли.

Тётя Настя усмехнулась и подтолкнула Викину фуражку, так что та съехала девушке на нос.

– Не переживай, мы и пап не забываем, и дедушек с бабушками, даже тётей с дядями. Просто мамы – в первую очередь.

– Прямо целое восьмое марта. – Вика поправила фуражку и чуть отодвинулась в сторонку.

– Нет, – не согласилась тётя Настя. – Ты не путай: у нас праздник мам. А восьмое – женский праздник.

– Ага, праздник – посуду мыть, – тихонько пробурчала Света, вспоминая весенний корпоратив в фирме. Да и все последующие.

– А всё-таки, – сказала Вика, – зачем метро? Станции рассматривать?

– И это тоже, – кивнула тётя Настя. – Они, знаешь ли, очень красивые бывают, особенно у нас в Москве. Или в Гонконге, там, правда, своя красота. Но вообще-то специальный маршрут будет. Жеоды в кружении друз. Это, девочки, я вам скажу – что-то!

«Жеоды – это полости в земле, – припомнила Света, – а друзы – сросшиеся кристаллы на одном основании. Например, аметиста. Или изумруда? Наверное, действительно очень красиво. Вот бы поглядеть! Только почему – в кружении?»

Последнюю фразу, оказывается, она произнесла вслух.

– Потому что не поезд идёт по краю жеоды, а жеоды, вращаясь, нанизываются на состав, и соскальзывают, сменяя друзы одних кристаллов на другие. – Тётя Настя улыбнулась.