Текст книги "Кружево (СИ)"

Автор книги: Виталий Амутных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Виталий Амутных

КРУЖЕВО

рассказ

Небо сияло исключительной красотой. Проведя в безупречной лазури

положенный срок, зарумянившееся солнце уже скрылось за домами; оно еще не

успело нырнуть поглубже за горизонт, и все малевало на неохватном полотне

шалыми закатными красками. Там, на западе, небосклон был нежно-сиренев, и

миниатюрные остроугловатые, точно граненые, облачка на нем смотрелись

стеклянными. Насквозь пронизанные золотисто-розовым огнем, эти эфирные

самоцветы висели неподвижно, лишь только лениво играя палевыми переливами. К

центру раскинутого над городом купола высь поднебесная голубела, облачка теряли

цвет и объем, а на посиневшем востоке и вовсе становились белыми и плоскими,

напоминая безыскусную аппликацию.

Он ждал Ее на традиционном городском месте встреч, у несуразного фонтана

в обрамлении шелковистых плакучих ив, в котором громадная железная баба в

железном платье с театральной маской, зажатой в могучей ручище, лежа на боку в

прямоугольной луже, полной рыжих гниющих листьев на дне, наслаждалась розовым

серебром омывающих ее струй. Он ждал вот уже без малого полчаса, поскольку Она,

как видно, придерживалась того мнения, что порядочной женщине на свидание

торопиться не стоит.

Здесь, на маленькой площади, где был расположен фонтан, помимо Него еще

несколько человек благодушествовало под сенью струящихся ивовых ветвей. А всего

в нескольких десятках метров со всех сторон этого затерявшегося среди суматошных

пространств города крохотного элизиума неслись нескончаемым потоком

разновидные автомобили, текли неистощимые по-летнему яркие и проворные

табуны людей, одержимые предписанными им целями. Он всматривался в этот

прыткий бегущий стороной поток жизни по направлению вероятного Ее появления, и,

казалось, какая-то напряженная мысль свела к переносице белесые брови, сузила

розовые веки бледно-зеленых глаз, опустила вниз неровные уголки рыжих усиков,

отчего все черты Его вытянутого веснушчатого лица будто стекались к выдвинутому

вперед мясистому носу. На самом деле это был всего лишь отпечаток усталости,

оставленной как всегда иссушающим рабочим днем. Он ни о чем не думал, чему

споспешествовало и подзатянувшееся ожидание.

Но вот и Она. Она шла неспешной, какой-то музыкальной походкой, и

несколько ярких лучей, прорвавшихся между домами за Ее спиной, венчали

пушистую головку сияющей оранжевой короной, и тем же золотым огнем горели

кружева Ее подвижного платья, создавая светозарный абрис фигуры, охваченной

синеватой тенью. Он двинулся ей навстречу. Подходя, Она протянула к нему руку

для того, чтобы коснуться Его предплечья и этим уветливым жестом сопроводить

свое извинение, но он налету поймал Ее пальцы двумя руками и сжал их с ласковой

силой.

– Извини. Я кажется немного опоздала… – произнесла Она напевно.

«Нет, он определенно ничего, – подумала Она. – Так руку сжал… аж больно.

Посмотрим-посмотрим…»

– Какие мелочи, – отвечал Он, вдыхая исходящий от Нее аромат таких мелких

белых весенних цветов, название которых Он никогда не знал, – мне даже приятно

было какое-то время находиться, так сказать… в предвкушении.

«Впрочем, можно было бы и немного поторопиться, – Он не выпускал из рук Ее

пальцев, и улыбки их отражались одна в другой. – А выглядит, да, серьезно…

Готовилась, видно. Хотя, я ее в тот раз и не разглядел толком».

Потрепав кисть Ее руки, Он коснулся круглого плеча в тонких шелковых

кружавчиках, но решил, что этот жест преждевременный, и потому сделал вид, будто

что-то стряхивает с них.

– Что там такое? – округлила Она карие и без того большие глаза, прикидывая

тем часом: «Это он так… или в самом деле заводной?»

– Да просто… Пушинка, – отвечал Он, вежливо смутившись.

– По-моему, нам надо бы поторопиться, – начало через пятнадцать минут.

Они двинулись по направлению к помпезному по-сталински зданию с

колоннами, выстроенному в небывалом по безалаберщине стилевом смешении.

Поруганные голубями, надо быть, полуголые музы с арфами, скрипками, дудками в

руках, с фронтона, из-под двускатной зеленой крыши, гипсовыми улыбками

встречали их приближение.

Пропуская Ее перед собой у входа, Он не преминул воспользоваться случаем,

– безвозбранно оглядеть фигуру. Ее никак нельзя было бы назвать худощавой,

скорее – пышкой. Вспушенные и осветленные парикмахерской волшбой легкие

локоны волос едва касались крупных округлых плеч, плечи перетекали в неширокую,

но ядреную спину, внизу которой акварельно-палевый шелк платья мелкими

складочками намечал не слишком изящную талию и при каждом шаге с фривольным

озорством обтягивал то одну, то другую объемную ягодицу, щекоча кружевным

подолом то одну, то другую полную икру Ее крепких ног. Именно такие женщины

нравились Ему, и потому раз за разом пробегая взглядом сверху вниз и снизу вверх,

всеми помыслами в эту минуту Он был прикован к пленительному предмету: «Да-а…

она ничуть не походит ни на одну из этих жердей, этих жилистых лошадей, которых

взялись почему-то рекламировать последние годы разные там телепрограммы,

журналы… Может быть, на них и удобно развешивать одежду, но в практическом

смысле смака в них не много. Эта совсем не то… Вот только со всякими

употребляемыми ими ловкими приспособлениями сразу не разберешь, что тут свое,

а что поддельное».

В просторном белом фойе, лепной свод которого поддерживали колонны с

ионическими капителями выкрашенными бронзовой краской, Он купил две

программки, и, поскольку в этот самый момент разнесся искаженный перекошенным

эхом надрывный стон второго звонка, они поторопились пройти в зал. Как и

следовало предполагать, зрителей, жидко рассыпанных по партеру, набиралось едва

ли четыре десятка. Даже не взглянув на свои билеты, они заняли глянувшиеся им

места по центру во втором ряду.

– Мне нравится, когда в театре так свободно. Есть чем дышать, – лепетала Она

затаенным шепотом, то и дело поглядывая в бело-синий листок программки. – А

всем вовсе и не обязательно любить сценическое искусство. Что ни говори,

элитарные удовольствия доступны не каждому.

«Что-то не вижу в его глазах особенной заинтересованности. Промахнулась я

с этим театром… – мысленно уже корила Она себя. – А что еще можно было

предложить? Футбольный матч? Бар? Но что бы он тогда обо мне подумал? А что он

думает сейчас? Ведь смотрит же, все время посматривает».

А думал Он о том, что все-таки совершенно напрасно Она опоздала на целых

полчаса, появись пораньше, они еще успели бы заскочить в буфет и хоть чего-нибудь

там перехватить, поскольку на эту встречу Он примчался прямо с работы и очень,

очень рассчитывал на подмогу театрального буфета. «А если еще сейчас начнет в

животе урчать… Вот мило будет. И почему оно там бывает так громко урчит? Но

ладно. Чем-то всегда приходится жертвовать. В конце концов, дом – работа, работа –

дом, надо когда-то и расслабляться».

Полотнища красного плюшевого занавеса на сцене разъехались в

противоположные стороны под хлюпкие аплодисменты малочисленной публики.

Представление началось.

Сцена театра изо всех своих маломощных сил стремилась изобразить

роскошную дачу русских дворян девятнадцатого столетия. Пара кресел, вероятно,

была изготовлена здешним бутафором специально для этого спектакля. Остальные

же изобильные предметы обстановки, все, как один жалкие в своей ненатуральности,

были стасканы сюда, всеконечно, из всех представляемых на этих подмостках

спектаклей: сваренные из гнутых металлических прутьев и окрашенные в белый цвет

«крессеновские» козетки, гробоподобные поставцы-креденцы с множеством

выдвижных ящичков, указывающие на Ломбардию шестнадцатого века, а рядом с

ними вовсе уж современные стулья. Но в этом была не главная беда. На тех стульях

сидели, время от времени пересаживаясь с одного на другой, какие-то странные

люди, и все лопотали, лопотали нездорово аффектированными, жеманными

голосами.

Но Он не слишком следил за сиюминутным ткачеством «элитарного»

художества. Да и Ее светленькую пушистую головку против всякой воли тиранили

мысли совсем об ином предмете. «И все-таки эта, пусть не близкая ему, но все же

достаточно романтическая обстановка нашей первой встречи должна своей

исключительностью всколыхнуть обыденность его сознание, – размышляла Она,

стараясь удерживать взгляд на актерах. – А какой приятный запах от него… Конечно,

сразу после работы он полетел сюда, – в душе вряд ли успел побывать. И очень

хорошо, что так. Офис у него ничего. Интересно вот только, является он

совладельцем этой фирмы, или просто взят на должность? Впрочем, если даже так,

баксов семьсот-восемьсот в месяц он имеет. Нет, все-таки странно, как по разному

пахнут мужики! Бывает и высокий, и красавец, а вот именно запах… и все уже не то.

А этот… Прямо мурашки по всему телу…»

Она невольно оторвала взгляд от сцены, потому что Его рука легла на

подлокотник Ее кресла. Конечно, можно было ничего не заметить, но тогда не

показалась бы Она ему уж слишком доступной, вовсе не ценящей свою

суверенность? Взглянула на Его большую руку с позолоченными светом рампы

рыжими волосками на пальцах, – и теплая волна пробежала по Ее бедрам. Однако

Она постаралась ничем не выдать неожиданного прилива чувств, подарив Его

короткой извиняющей улыбкой.

Руку Он не убрал. Какое-то время Ему удавалось сосредотачивать внимание

на этих чудных людях, ряженых в мятые театральные костюмы, одержимых

совершенно невероятной говорливостью; то Он принимался в который раз изучать

живописный задник, обозначавший березовую рощу, и все-таки взгляд невольно

всякий раз возвращался к Ее милому чуть курносому профилю. Крашеный

театральным светом то в зеленоватые, то в розоватые тона, он смотрелся всякий раз

каким-то новым, но неизменно приманчивым. Казалось, вершащееся на подмостках

действо растворило Ее внимание всецело: невероятно длинные угольные ресницы

изумленно трепетали подчас, блестящие сочные губы чуть искривляла то слабая

улыбка, то – нежная грусть, и вся эта ласка сочувствия жертвовалась не Ему. «Все-

таки, если б сели на галерке, как-то можно было бы… – Его уже начинало щекотать

что-то похожее на ревность. – Хотя, что мы, дети? Театры-кинотеатры… Но грудь у

нее – это что-то! А после театра куда? В ресторан! Жрать хочу (о-о! зачем вспомнил!)

– Не правда ли, Выблая потрясающа! – сладким шепотом прошелестела Она.

– Какая?

– Артистка, главная героиня. Правда же, в этой роли она просто прелесть?

– Ну-у… да. Вот эта бабулька? – простосердечно радовался Он ее вниманию.

– Ой, какой ты… – со сладчайшей напевностью выговорила Она слова

укоризны и в знак наказания легонько шлепнула наманикюренными пальчиками по

Его руке. – Женщине, а тем более актрисе всегда двадцать.

– Нет, конечно… Я имел в виду… – зажигаясь от прикосновения, каким-то

фальшивым голосом горячо зашептал Он в ответ. – Я это… Я думал… думал, роль у

нее такая.

Спектакль продолжался.

Теперь артистов на сцене было двое. Женщине с рыжими буклями на голове,

торжественно восседавшей в одном из кресел, было никак не менее пятидесяти. Она

была облачена в роскошное длинное и широкое платье из какой-то блестящей

зеленой подкладочной ткани с нарисованным на рукавах и подоле кружевом. Против

нее на удалении нескольких метров стоял сухопарый актер лет тридцати с

набухшими под глазами мешками на желтоватом испитом лице. На нем была

почему-то вполне современная пиджачная пара, однако синий шейный платок,

завязанный а ля Байрон, намекал на совсем иную эпоху. В руках он держал цилиндр.

Женщина в кресле то и дело закрывала лицо руками, что, вероятно, должно

было изображать смущение, но говорила она сильным грудным голосом.

– Притом я вас вижу в последний раз, – говорила артистка, – я в последний раз

говорю с вами. Я люблю вас, – и она еще раз закрыла лицо руками в

разнокалиберных перстнях.

– Вы, Наталья Петровна! – изумлялся артист, отбегая от нее на два шага.

– Да, я. Я вас люблю. Я вас полюбила с первого дня вашего приезда, но сама

узнала об этом со вчерашнего дня… – не отнимая ладоней от лица, трясла головой

Наталья Петровна.

Тут артистка вскочила и, густо сыпля словами, принялась набрасывать круги

вокруг своего кресла. Слов было много, и потому она вновь и вновь садилась,

вставала и опять бродила по кругу, подобно коту ученому.

– Я благодарю вас за ваше молчание. Поверьте, когда я вам сказала…что я

люблю вас, я не хитрила… по-прежнему; я ни на что не рассчитывала; напротив: я

хотела сбросить наконец личину, к которой, могу вас уверить, я не привыкла…

А предмет ее воздыханий все топтался на месте, то вдруг порывисто

вскидывал голову, конвульсивно вздрагивал, вроде собираясь что-то сказать, но

вновь опускал глаза и принимался теребить цилиндр, точно вспоминая назначенный

текст.

– Прощайте, навсегда. Вы не уходите? – с особенным одушевлением

произнесла артистка и наконец замолчала.

Тогда заговорил артист:

– Нет, я не могу уйти…

И то: куда ему было уходить, если до окончания спектакля оставалась еще

уйма времени.

А в зрительном зале под нежным покровом кисейной мглы Он все чаще

возвращался взглядом к Ее переменчивому профилю. Когда же Его колено как бы

невзначай коснулось мягкого Ее бедра, Она вздрогнула, трижды обмахнулась

программкой и, оборотив к нему лицо с трепещущими на нем неправдоподобно

длинными ресницами, сказала:

– Вы любите Тургенева?

«Как же он ведет себя в более свободной обстановке? Подхватывает на руки,

бросает на диван и без всяких слов валится сверху? Хотя меня он вряд ли

поднимет… Или проигрывает долгую виртуозную увертюру, доводя свою жертву до

умоисступления? Какой запах! Но не хотелось бы опять ошибиться. Квартирную

плату хозяйка требует за полгода вперед. Интересно, а какой у него? Знал бы он, что

даже платье на мне и то заемное… Нет, пусть лучше он никогда этого не узнает. Как

он пахнет! Как хочется взять сейчас… и… схватить его… за руку. Что-нибудь

сделать… Закричать: на! на! возьми меня прямо здесь».

– Тургенева? – вновь Он был оживлен Ее вниманием. – Конечно. Я всегда…

Работа, правда, много времени отнимает. Но я вот недавно Агату Кристи читал.

«Ну вот, Тургеневы в ход пошли. Смотришь, это, на сцену и думаешь: неужели

когда-то люди были такими идиотами и вот такую чушь несли не переставая. Или ты

в самом деле наивная? Зашли бы лучше в супермаркет да и поехали к тебе домой.

Ну что вот это сидеть – себя мучить. После работы-то… И до чего же жрать хочется!»

– Что ты! Что ты! Кристи – это же литература развлекательная. Неужели ты

никогда не читал «Дворянское гнездо»?

«У него большие руки. Сильные, наверное. Может быть, после спектакля

пригласить к себе? Как, вот так сразу? А вдруг это-то его и оттолкнет? Нет, к Рудику я

больше не вернусь. Да у него та дурочка, скорее всего, уже и поселилась. И что

Рудик? Тьфу, червяк беспомощный. Ни денег не может заработать, ни… Господи,

если Лялька опять начнет долг требовать… Может быть, все-таки пригласить в

гости? А вдруг случая больше не представится? Я не смогу без важного дела вновь

попасть к нему в офис. Нужно, чтобы все выглядело естественно…»

Она вновь дотронулась до его руки, но на этот раз касание было более

продолжительным. Сказала:

– Давай все-таки посмотрим.

Они вновь обратили лица к сцене.

– А когда антракт? – рискуя показаться неучтивым, все-таки поинтересовался

Он.

– Теперь в спектаклях делать антракты не модно, – не меняя положения

головы, прошептала Она.

На подмостках, купаясь в крашеном свете прожекторов, бесперечь перебивая

друг друга, продолжала растабарывать все та же пара.

Артист, ломая руки, говорил:

– Мне необходимо уехать.

– Да, Беляев, вы должны уехать… – соглашалась с ним артистка.

Но тот опять никуда не ехал и даже не шел, и они говорили, говорили,

говорили…

– Я хотела покаяться, наказать себя, я хотела разом порвать последнюю нить.

Если б я могла себе представить…

И пожилая «дворянка» в который раз закрыла лицо руками.

– Я вам верю, Наталья Петровна, я верю вам, – горячо поддерживал ее

желтоликий артист.

А та заливалась, все глубже погружаясь в какое-то непонятное странное

упоение, причиной которого могло быть все, что угодно, только не болтающийся

перед ней худосочный субъект:

– О Боже, что я делаю… Послушайте, Беляев… Придите ко мне на помощь….

Ни одна женщина не находилась еще в подобном положении.

Но всему в этом мире отведен свой срок, а представлениям – и подавно.

Когда они покинули театр, на улице их поджидал вполне обыкновенный

сюрприз: город был охвачен густой синевой вечера, а пути таким, как они поздним

гулякам были проложены то желтым, то голубым электрическим светом. Они прошли

сотню метров по иллюминированному витринами проспекту, пересекли на глазах

теревший свои очертания сумрачный парк, болтая о всяческой ерунде, все больше

как бы обмениваясь впечатлениями о спектакле.

– Конечно, это не столичная постановка, – легко удерживая Его под руку,

напевно тянула она слова, – но, согласись, режиссер очень тонко почувствовал

тургеневский язык, тургеневскую поэтику языка.

– Знаешь, вообще-то я не такой уж суперзнаток театра, – в тон ей неспешно,

негромко, но очень ласково говорил Он. – Я последний раз в театре был лет десять

назад. Так что, спасибо тебе за то, что просветила меня.

– Ну зачем ты так говоришь, я же вижу, у тебя есть вкус…

Тут Она судорожно вздохнула, остановилась, едва не повиснув на Его руке, и

прикрыла глаза ладонью.

– Что такое? Что случилось? – заволновался Он. – Тебе плохо?

– Нет-нет, ничего, – торопливо проговорила Она, резко отнимая руку от лица. –

Так…

– Нет, ты с этим не шути. Если плохо…

Но Она уже сделала шаг, и сероватый свет неонового фонаря оживила Ее

улыбка.

– Я хотел это… – продолжил Он. – Думал, мы в какой-нибудь ресторанчик

закатимся. Хоть ненадолго.

– Ой, нет-нет… В ресторан… Нет, – мелко затрясла Она своей пушистой

головкой. – Лучше… Если ты никуда особенно не торопишься, проведи меня до

дома. Нет, вообще-то все в порядке…

– Конечно. Конечно, – энергично закивал Он, крепко прижимая к себе Ее руку. –

Я, просто, думал, мы могли бы где-нибудь перекусить…

– Ой, какая же я недотепа! – вновь остановилась Она, резко развернулась к

Нему и, выбросив вперед гибкие полные свои руки, будто хотела коснуться ими Его

лица, но, вовремя спохватившись, как бы оборвала эту попытку. – Ты же с работы!

Ты же столько часов ничего не ел!

– Да нет… Я вовсе не голодный, – довольно разулыбался Он, очевидно

польщенный Ее заботливостью. – Пойдем, пойдем, тебе сейчас точно нужно домой.

– В принципе… – как-то вдруг очень просто и светло заговорила Она, не

растягивая слов и не играя интонациями. – Хлеб, сыр у меня есть. Немного ветчины.

Еще оливки. Испанские, с паприкой. Вино есть белое. «Совиньон».

…………………………………………………………………………………………………………

……………………..………………………………………………………………………………….

В половине восьмого голосом механического сверчка заныл будильник. Он

подскочил на кровати, недоуменно озираясь.

– Ты-на-ра-бо-о-ту?.. – послышалось рядом.

С незнакомых золотистых часов с маятником на розовой полосатой стене Он

перевел недоуменный взгляд на раскидавшуюся подле женщину и неуверенно

произнес:

– А-а… Да.

Опустил ноги на пол и завертел головой в поисках деталей собственного

гардероба. Все эти самые детали валялись почему-то по разным углам комнаты в

самом непотребном виде, так что Ему даже при очевидной спешке потребовалось

минут пять, чтобы собрать и облачиться в них.

Женщина тем временем, кокетливо натянув до глаз простыню, наблюдала за

его действиями.

«Ой, надо встать… Надо встать и приготовить ему что-нибудь поесть, что

ли…»

– Погоди, я сейчас приготовлю тебе завтрак, – сонно протянула Она.

– Нет-нет-нет, времени уже не остается, – бросил он, выбегая из комнаты.

– Где тут у тебя ванная?

– Та-ам… – сладко потягиваясь, простонала Она.

Когда кое-как причесанный и умытый Он выбегал из ванной, Она встретила его

в полупрозрачном кружевном пеньюаре, приблизилась вплотную и принялась

оглаживать мятые лацканы пиджака.

– Это было великолепно, – продышала Она ему в шею.

«Куда же он торопится? Куда же он так торопится?! – жаркие мысли в

одночасье унесли Ее сонливость. – Если он уйдет… Если он вот так уйдет… Хотя бы

телефон. Ну, хоть что-то!»

– Да, все было…да, – тщился Он попасть в ноту ее голоса, замедленно

отступая на полшага и глядя все тем же каким-то озадаченным взглядом, точно не до

конца узнавая Ее. – Ты просто супер!

«Вот только еще из-за тебя на работу опоздать не хватало, – торопился Он

унестись отсюда мыслью туда, где привычно поджидала его клавиатура компьютера,

принтер и вороха мыслепоглощающих бумаг. – И зачем только я вино с водкой

мешал? Да и все остальное... Как говорится, уйти и забыть».

– Но мы еще увидимся? – загадочно шептала Она.

Они были уже у порога.

– Что ты, конечно!

Он поцеловал Ее в угол рта, точно промахнулся в спешке, и выскользнул за

дверь.

«Мы никогда больше не увидимся… Никогда, – вздохнув, Она притворила

унывно проскрипевшую дверь. – Это ясно. Ну и подумаешь. Мужик так, ниже

среднего. И там ничего не было».

А за окном разгоралось новое утро. На востоке и без того нарядное жемчужно-

розовое переливчатое небо было украшено маленькими облачками с перистыми

иглистыми кромками. Подсвеченные палевыми лучами зари, они, подобные

изощренному баккара, напоминали стеклянное кружево. К центру небосвод менял

краски на более холодные голубоватые, а на западе и вовсе становился скучно серо-

синим. Здесь были рассыпаны те же фигурные облачка, но белые, лишенные

магической поддержки солнечных лучей, они были совершенно плоскими, словно

наляпанные бездарным мазилой.

Document Outline

Виталий Амутных