Текст книги "Рассказы - 2"

Автор книги: Висенте Бласко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– И вы ничего не узнали о своемъ сын? – спросилъ Яньесъ, заинтересовавшись этимъ тяжелымъ разсказомъ.

– Нтъ, узналъ черезъ четыре дня. Его выловили изъ воды противъ Барселоны. Онъ запутался въ рыбачьихъ стяхъ. Тло распухло и начало разлагаться. Вы, наврно, понимаете, остальное. Бдная старушка угасла понемногу, какъ будто дти тащили ее къ себ. А я, дурной, безчувственный человкъ, я остался здсь одинъ, совсмъ одинъ, даже безъ возможности пить, потому что когда я напиваюсь, то являются они, знаете, о_н_и, мои преслдователи и сводятъ меня съ ума, размахивая своими черными саванами, точно огромные вороны. Тогда я чуть не умираю. И несмотря на это, я не испытываю ненависти къ нимъ.

Несчастные! Я чуть не плачу, видя ихъ на плах.

He они, a другіе заставили меня страдать. Если бы люди всего міра слились въ одно лицо, если бы у всхъ незнакомыхъ людей, укравшихъ у меня моихъ близкихъ своимъ презриіемъ ненавистью была одна общая шея, и ее предоставли бы въ мои руки, о, какъ я махнулъ-бы по ней!.. съ какимъ наслажденіемъ!

И выкрикивая это, онъ вскочилъ на ноги, ожесточенно размахивая кулаками, точно онъ сжималъ воображаемую рукоятку. Это было уже не прежнее робкое, пузатое созданіе съ жалобнымъ видомъ. Въ его глазахъ сверкали красныя искры, похожія на брызги крови. Усы встали дыбомъ, и ростомъ онъ казался теперь выше, какъ-будто спавшій въ немъ дикій зврь проснулся и страшно вытянулся во весь ростъ.

Въ тишин тюрьмы все ясне слышался мучительный напвъ, несшійся изъ нижней камеры: «Or… че нашъ, иже еси… на небесхъ»…

Донъ Никомедесъ не слышалъ его. Онъ яростно ходилъ по камер, потрясая шагами полъ, служившій его жертв крышею. Наконецъ онъ обратилъ вниманіе на этотъ однообразный жалобный стонъ.

– Какъ поетъ этотъ несчастный! – пробормоталъ онъ. – Какъ далекъ онъ отъ мысли, что я здсь надъ его головою!

Онъ слъ, обезсиленный и просидлъ молча долгое время, пока его мысли, его стремленіе къ протесту не вынудили его снова заговорить.

– Видите ли, сеньоръ, я знаю, что я – дурной человкъ, и что люди должны презирать меня. Но что раздражаетъ меня, это отсутствіе логики. Если то, что, я длаю, есть преступленіе, то пусть уничтожатъ смертную казнь, и я сдохну отъ голода гд-нибудь въ углу, какъ собака. Но, если необходимо убивать ради спокойствія добрыхъ людей, то за что же ненавидятъ меня? Прокуроръ, требующій головы преступника, былъ бы ничмъ безъ меня, безъ человка, который исполняетъ его требованіе. Вс мы колеса одной и той же машины, и – видитъ Богъ! – вс мы заслуживаемъ одинаковаго уваженія, потому что я – чиновникъ… съ тридцатилтней службой.

Брошенная лодка

Песчаный берегъ зъ Торресадодась съ многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служилъ мстомъ сборища ддя всего хуторского люда. Растянувшіеся на живот ребятишки играли въ карты подъ тнью судовъ.

Старики покуривали глиняныя трубки привезенныя изъ Алжира, и разговаривали о рыбной ловл или о чудныхъ путешествіяхъ, предпринимавшихся въ прежнія времена въ Гибралтаръ или на берегъ Африки прежде, чмъ дьяволу взбрело въ голову изобрсти то, что называется табачноню таможнею.

Легкіе ботики съ блымъ и голубымъ брюшкомъ граціозцо наклоненной мачтой составляли передній рядъ, на самомъ краю берега, гд кончались волны, и тонкій слой воды полировалъ песокъ, точно хрусталь. За ними лежали обильно осмоленныя черныя парныя лодки, ожидавшія зимы, чтобы выйти въ море, бороздя его своимъ хвостомъ изъ стей. А въ последнемъ ряду находились чинившіеся лауды, ддушки, около которыххъ работали конопатчики, смазывая ихъ бока горячимъ дегтемъ. Этимъ лаудамъ предстояло снова предпринять тяжелое и однообразное плаваніе no Средиземному морю – то на Балеарскіе острова съ солью, то къ Алжирскимъ берегамъ съ восточными плодами, а многимъ съ дынями и картофелемъ для красныхъ солдатъ въ Гибралтар.

Втеченіе года населеніе песчанаго берега мнялось. Починенные лауды отправлялись въ море, рыболовныя суда снаряжались и тоже спускались на воду. Только одна брошенная лодка безъ мачтъ оставалась пригвожденною къ песку, печальною, одинокою, въ обществ одного только карабинера, садившагося подъ ея тнью.

Краска на ней расползлась подъ лучами солнца. Доски дали трещины и стали скрипть отъ сухости; пескомъ, вздымаемымъ втромъ, занесло на ней палубу. Но ея тонкій профиль, стройные бока и прочность постройки обнаруживали въ ней легкое и смлое судно, предназначенное для бшенаго хода, съ полнымъ презрніемъ къ морской опасности. Она отличалась печальною красотою тхъ старыхъ лошадей, которыя были прежде горячими и гордыми скакунами и падаютъ слабыми и обезсиленными на песк арены, для боя быковъ.

У нея не было даже имени. Корма была чиста, и на бокахъ не было никакого намека на номеръ или названіе. Это было неизвстное существо, которое умирало среди остальныхъ лоокъ, гордившихся своими напыщенными именами, какъ умираютъ въ мір нкоторые люди, не разоблачивъ тайны своей жизни.

Ho инкогнито лодки было лишь кажущимся. Вс знали ее въ Торресалинасъ и говорили о ней не иначе, какъ съ улыбкою и подмигиваніемъ, точно она напоминала что-то особенное, вызывавшее тайное наслажденіе.

Однажды утромъ, въ тни заброшенной лодки, когда море кипло подъ лучами солнца и напоминало голубое, усянное свтовыми точками небо въ лтнюю ночь, одинъ старый рыбакъ разсказалъ мн ея исторію.

– Эта фелюга, – сказалъ онъ, лаская ладонью руки сухой остовъ судна: – это З_а_к_а_л_е_н_н_ы_й, самая смлая и извстная лодка изо всхъ, что ходятъ въ мор отъ Аликанте до Картагены. Пресвятая Божія Матерь! Какую уйму денегъ заработала эта п_р_е_с_т_у_п_н_и_ц_а! Сколько дуро вышло отсюда! Она сдлала по крайней мр двадцать переходовъ изъ Орана къ нашимъ берегамъ и трюмъ ея былъ всегда туго набитъ грузомъ.

Странное и оригинальное названіе З_а_к_а_л_е_н_н_ы_й нсколько удивило меня, и рыбакъ замтилъ это.

– Это прозвище, кабальеро. Они даются у насъ одинаково, какъ людямъ, такъ и лодкамъ. Напрасно расточаетъ на насъ священникъ свою латынь. Кто здсь креститъ по настоящему, – это народъ. Меня напримръ зовутъ Филиппомъ. Но если я буду нуженъ вамъ когда-нибудь, то спросите Кастелара {Кастеларъ – писатель и государственный дятель второй половины XIX вка.}. Вс знаютъ меня подъ этимъ именемъ, потому что я люблю поговорить съ людьми, и въ трактир я – единственный, который можетъ почитать товарищамъ газету. Вонъ тотъ мальчикъ, что идетъ съ рыбной корзиной, это И_с_к_р_а, а хозяина его зовутъ С__д_ы_м_ъ, и такъ мы вс здсь окрещены. Владльцы лодокъ ломаютъ себ голову, придумывая хорошенькое названіе, чтобы намалевать его на корм. Одну лодку зовутъ Б_е_з_п_о_р_о_ч_н_о_е З_а_ч_а_т_і_е, другую – М_о_р_с_к_а_я Р_о_з_а, ту вонъ – Д_в_а Д_р_у_г_а. Но является народъ со своею страстью давать прозвища и называетъ лодки И_н_д_ю_ш_к_о_ю, П_о_п_у_г_а_й_ч_и_к_о_м_ъ и т. д. Спасибо еще, что не даютъ имъ мене приличныхъ названій. У одного изъ моихъ братьевъ – самая красивая изо всхъ здшнихъ лодокъ. Мы окрестили ее именемъ моей дочери – К_а_м_и_л_а_р_і_о, но выкрасили ее въ желтый и блый цвтъ; и въ день крещенія одному изъ мальчишекъ на берегу взбрело въ голову сказать, что она похожа на яичницу. И что же, поврите ли? Ее знаютъ только подъ этимъ прозвищемъ.

– Хорошо, – прервалъ я его: – но почему же прозвали эту лодку З_а_к_а_л_е_н_н_ы_й?

– Ея наетоящее названіе – С_м__л_ь_ч_а_к_ъ, но за быстроходность и бшеное упорство въ борьб съ морскими волнами, ее стали звать З_а_к_а_л_е_н_н_ы_й, какъ человка, привыкшаго ко всему… А теперь послушайте, что произошло съ бднягою немного боле года тому назадъ, послдній разъ, когда онъ шелъ изъ Орана.

Старикъ оглядлся во вс стороны и убдившись въ томъ, что мы одни, сказалъ съ добродушною улыбкою:

– Я находился на немъ. Это знаютъ вс въ деревн, но вамъ-то г іоворю объ этомъ, потому что мы одни, и вы не станете потомъ вредить мн. Чортъ возьми! Побывать въ экипаж на З_а_к_а_л_е_н_н_о_м_ъ, это не безчестье. Вс эти границы, и карабинеры, и суда табачной таможни, вовсе не созданы Господомъ Богомъ. Ихъ выдумало правительство, чтобы бднымъ людямъ хуже было жить. Контрабанда вовсе не грхъ, а весьма почетное средство для заработка съ рискомъ потерять шкуру на мор и свободу на земл. Это трудъ честныхъ и отважныхъ людей, угодныхъ Господу Богу.

Я зналъ хорошія времена. Каждый мсяцъ совершались два путешествія, и деньги катались по деревн такъ, что одна прелесть. Ихъ хватало на всхъ – на бднягъ въ форм, которые не знаютъ, какъ содержать семью на дв песеты, и для насъ – морского люда.

Но дла шли съ каждымъ разомъ хуже и З_а_к_а_л_е_н_н_ы_й выходилъ въ путь только по вечерамъ и то съ крайнею осторожностью, потому что хозяинъ прослышалъ, что за нами слдятъ и собираются наложить на насъ руки.

Въ послднемъ путешествіи насъ было на судн восемь человкъ. Мы вышли изъ Орана на разсвт и въ полдень, добравшись до высоты Карагена, увидали на горизонт черное облачко, оказавшееся вскор пароходомъ, который вс мы знали. Лучше бы надвинулась ма насъ буря. Это была канонерка изъ Аликанте.

Дулъ хорошій втеръ. Мы шли попутнымъ втромъ съ туго натянутыми парусами. Но съ этими новыми изобртеніями людей парусъ не стоитъ ничего, а хорошій морякъ – и еще меньше того.

He думайте, что насъ нагоняли, сеньоръ. Хорошъ былъ бы З_а_к_а_л_е_н_н_ы_й, если бы попался имъ въ руки при сильномъ втр! Мы плыли, какъ дельфинъ съ наклоненнымъ корпусомъ, и волны захлестывали палубу. Но на канонерк поднажали на машины, и судно становилось въ нашихъ глазахъ все крупне. Влрочемъ, не по этой причин падали наши шансы. О, если бы это произошло подъ вечеръ! Ночь наступила бы прежде, чмъ онъ настигнетъ насъ, а въ темнот насъ не найти. Но до ночи оставалось еще нсколько свтлыхъ часовъ и, идя вдоль берега, мы несомннно попались бы имъ въ руки.

Хозяинъ управлялъ рулемъ съ осторожностыо человка, все состояніе котораго зависитъ отъ неправильнаго поворота. Блое облачко отдлилось отъ парохода, и мы услышали пушечный выстрлъ.

Но не увидя ядра, мы весело засмялись и даже возгордились тмъ, что насъ иредупреждаютъ съ такимъ шумомъ.

Снова раздался выстрлъ, но на этотъ разъ боле сердитый. Намъ показалось, будто надъ лодкою пронеслась со свистомъ большая птица; рея обрушилась съ разорвачными снастями и парусомъ. Насъ обезоружили, и къ тому же дерево переломило при паденіи ногу одному изъ экипажа.

Признаюсь, что мы слегка струхнули. Мы уже думали, что насъ поймаютъ. Чортъ возьми!

Попасть въ тюрьму, точно воры, за то, что зарабатываешь хлбъ для семьи, это пострашне бурной ночи. Но хозяинъ З_а_к_а_л_е_н_н_а_г_о это человкъ, который стоитъ не меньше своей лодки.

– He бда, ребята. Вытащите новый парусъ. Если поторопитесь, то насъ не поймаютъ.

Онъ говорилъ не глухимъ людямъ, и торопить насъ ему не пришлось дважды. Бдный нашъ товарищъ извивался, какъ ящерица, лежа на носу судна, ощупывая сломанную ногу, не переставая стонать и умоляя ради всхъ святыхъ дать ему глотокъ воды. Но намъ некогда было возиться съ нимъ! Мы длали видъ, что не слышимъ его, занятые исключительно своимъ дломъ, разбирая снасти и прилаживая къ мачт запасной парусъ, который мы подняли черезъ десять минутъ.

Хозяинъ перемнилъ курсъ. Бороться въ мор съ такимъ врагомъ, который двигался паромъ и извергалъ ядра, было безполезно. На сушу, и будь, что будетъ!

Мы находились противъ Торресалинасъ. Вс мы были отсюда и разсчитывали на друзей. Увидя, что мы держимъ курсъ на сушу, канонерка перестала стрлять. Они считали насъ пойманными и, будучи уврены въ успх, замедлили ходъ. Народ, находившійся на берегу въ Topресалинасъ, сейчасъ же замтилъ насъ, и всть мигомъ облетла всю деревню: З_а_к_а_л_е_н_н_а_г_о преслдуетъ канонерка!

Надо было видть, что произошло – настоящая революція, поврьте мн, кабальеро. Полъ-деревни приходилось намъ сродни, а остальные извлекали косвенныя выгоды изъ нашего дла. Этотъ берегъ сталъ похожимъ на муравейникъ. Мужчины, женщины и дти слдили за нами съ тревожнымъ взглядомъ, оглашая берегъ радостными криками при вид того, какъ наша лодка длала послднія усилія и все боле опережала своего преслдователя, пріобртая полчаса запаса.

Даже алькадъ {Алькадъ – мстный судья.} былъ тутъ, чтобы послужить доброму длу. А карабинеры, славные ребята, которые живутъ среди насъ и считаются нами безъ малаго своими, отошли въ сторонку, понявъ въ чемъ дло и не желая губить нсколькихъ бдных людей.

– На сушу, ребята! – закричалъ нашъ хозяинъ. – Бросимъ якорь. Важно спасти грузъ и людей, а З_а_к_а_л_е_н_н_ы_й суметъ выбраться изъ этихъ передрягъ.

И, не убирая парусовъ, мы пристали къ берегу, врзавшись носомъ въ песокъ. Вотъ тутъ-то закипла работа! Еще теперь, когда я вспоминаю о ней, все это кажется мн сномъ. Вся деревня набросилась на лодку и взяла ее приступомъ. Ребятишки зашныряли въ трюмъ, точно крысы.

– Скоре, скоре! Идутъ правительственные!

Тюки прыгали съ палубы и падали въ воду, гд ихъ подбирали босые мужчины и женщины съ подоткнутыми юбками. Одни исчезали справа, другіе слва, и вскор исчезъ весь грузъ, точно онъ былъ поглощенъ пескомъ. Вся деревня Торресалинасъ была окутана волною табаку, которая проникала въ дома. Алькадъ вмшался тутъ по-отечески.

– Ты уже очень постарался, батюшка, – сказалъ онъ хозяину. – Они уносятъ все, и карабинеры будутъ жаловаться. Оставьте, по крайней мр, нсколько тюковъ, чтобы оправдать подозрнія.

Нашъ хозяинъ согласился съ нимъ.

– Хорошо, сдлайте нсколько маленькихъ тюковъ изъ двухъ большихъ худшаго сорта. Пусть удовольствуются этимъ.

И онъ ушелъ по направленію къ деревн, унося на груди вс документы лодки. Но онъ пріостановился еще на минуточку, потому что этотъ дьявольскій человкъ вникалъ во все ршительно.

– Надписи! Сотрите надписи!

Казалось, что у лодки выросли лапы. Она была уже на суш и вытянулась на песк среди кипвшей и работавшей толпы, оживляемой веселыми криками.

– Вотъ такъ штука! Вотъ такъ штука продлана съ правительственными!

Нашего товарища со сломанной ногой понесли на рукахъ жена и мать. Бдняга стоналъ отъ боли при каждомъ рзкомъ движеніи, но глоталъ слезы и смялся, какъ остальные, видя что грузъ будетъ спасенъ, и радуясь продлк, смшившей всхъ окружающихъ.

Когда послдніе тюки исчезли на улицахъ въ Торресалинасъ, началось ограбленіе самой лодки. Народъ утащилъ паруса, якоря, весла.

Мы сняли даже мачту, которую взвалила на плечи толпа молодыхъ парней и унесла въ процессіи на другой конецъ деревни. Остался одинъ только остовъ, голый, какъ сейчасъ.

А въ это время конопатчики съ кистями въ рукахъ малевали и малевали. З_а_к_а_л_е_н_н_ы_й мнялъ свою физіономію, какъ оселъ у цыганъ. Четырьмя мазками было уничтожено названіе на корм, а отъ надписей на бокахъ, отъ этихъ проклятыхъ надписей, которыя служатъ документомъ для каждой лодки, не осталось ни слда.

Канонерка бросила якорь въ то самое время, когда послднее утащенное съ лодки добро исчезало при вход въ деревню. Я остался на берегу и сталъ для пущей правдоподобности помогать нсколькимъ пріятелямъ, спускавшимъ на море рыболовное судно.

Канонерка выслала вооруженный ботикъ, и на берегъ выскочило сколько-то человкъ съ ружьями и штыками. Старшой, шедшій впереди, бшено ругался, глядя на З_а_к_а_л_е_н_н_а_г_о и на карабинеровъ, овладвшихъ имъ.

Все населеніе Торресалинасъ смялось въ это время, ликуя по поводу продлки; но оно посмялось бы еще больше, увидя, какъ я, какая была физіономія у этихъ людей, когда они нашли вмсто груза нсколько тюковъ сквернаго табаку.

– А что произошло потомъ? – спросилъ я у старика. – Никого не наказали?

– А кого же наказывать? Разв только З_а_к_а_л_е_н_н_а_г_о, который былъ взятъ въ плнъ. Много бумаги было вымарано, и полъ-деревни было вызвано въ свидтели. Но никто ничего не зналъ. Гд была приписана лодка? Вс молчатъ. Никто не видалъ надписи. Кто былъ въ экипаж? Нсколько человкъ, которые бросились бжать внутрь страны, какъ только сошли на берегъ. И больше никто ничего не зналъ.

– А грузъ? – спросилъ я.

– Мы продали его цликомъ. Вы не знаете, что такое бдность. Когда мы бросили якорь, каждый схватилъ ближайшій тюкъ и бросился бжать, чтобы спрятать его у себя дома. Но на слдующій день вс тюки оказались въ распоряженіи хозяина. Ни одинъ фунтъ табаку не потерялся. Т, которые рискуютъ жизнью ради хлба и ежедневно встрчаются лицомъ къ лицу со смертью, боле свободны отъ искушеній, чмъ другіе…

– И съ тхъ поръ, – продолжалъ старикъ: – З_а_к_а_л_е_н_н_ы_й находится здсь въ плну. Но онъ скоро выйдетъ въ море со своимъ прежнимъ хозяиномъ. Говорятъ, что маранье бумаги кончилось; его продадутъ съ аукціона, и онъ останется за хозяиномъ по той цн, какую тотъ захочетъ дать.

– А если кто-нибудь другой дастъ больше?

– А кто же это сдлаетъ? Разв мы разбойники? Вся деревня знаетъ, кто настоящій хозяинъ лодки; никто не станетъ мошенничать и вредить ему. Здсь все очень честные люди. Каждому свое, и море, принадлежащее Господу Богу, должно быть для нась, бдныхъ людей, которые должны доставать изъ него хлбъ, хотя этого и не хочетъ правительство.

Хлѣвъ Евы

Слдя голоднымъ взоромъ за варкою риса въ котелк, косари фермы слушали дядю Корречола, коренастаго старика съ виднвшеюся изъ подъ полуразстегнутой рубашки копною сдыхъ волосъ на груди.

Красныя лица, загорвшія на солнц, свтились отблескомъ пламени очага. Тла были влажны отъ пота посл трудового дня, насыщая грубымъ запахомъ жизни горячую атмосферу кухни. Въ открытую дверь фермы, подъ фіолетовымъ небомъ, на которомъ загорались первыя звзды, виднлись въ полумрак сумерекъ блдныя и неясныя поля. Нкоторыя изъ нихъ были уже сжаты и испускали изъ трещинъ своей коры дневной жаръ, другія были покрыты волнующимся моремъ колосьевъ, колыхавшимся подъ первымъ дуновеніемъ ночного втерка.

Старикъ жаловался на ломоту въ костяхъ. Какъ тяжело зарабатывать хлбъ! И нтъ выхода изъ этого положенія: бдные и богатые всегда будутъ существовать, и тому, кто рождается, чтобы быть жертвою, остается только покориться. Еще бабушка говорила ему, что въ этомъ виновата Ева, первая женщина… Въ чемъ только не виноваты эти женщины?

И видя, что товарищи по работ, изъ которыхъ многіе знали его еще мало, выказывали любопытство по отношенію къ вин Евы, дядя Корречола началъ разсказывать на образномъ валенсіанскомъ нарчіи о продлк, сыгранной первою женщиною съ бдными людьми.

____________________

Это произошло не раньше и не позже, чмъ нсколько лтъ посд того, что непокорная чіета была изгнана изъ Рая съ приговоромъ добывать себ хлбъ трудомъ. Адамъ проводдоъ дни, копаясь въ земл и дрожа за урожай. Ева шила на порог фермы нижнія юбки изъ листьевъ… и каждый годъ у супруговъ прибавлялось по ребенку, такъ что постепенно образовался цлый рой ртовъ, которые умли только просить хлба, причиняя заботы отцу.

Время отъ времени въ ихъ краяхъ порхалъ какой-нибудь серафимъ, являвшійся взглянуть на міръ, чтобы разсказать Господу Богу, какъ идутъ дла тамъ внизу посл грхопаденія.

– Дточка!.. Миленькій!.. – кричала Ева съ самой очаровательной улыбкой, – ты прилетлъ сверху? Какъ поживаетъ Господь Богь? Когда будешь говорить съ Нимъ, скажи, что я раскаиваюсь въ своемъ непослушаніи. Какъ чудно мы проводили время въ раю! Скажи Ему, что мы много работаемъ, и хотли бы только снова увидть Его, чтобы убедиться въ томъ, чтг Онъ пересталъ сердиться на насъ.

– Твоя просьба будетъ исполнена, – отвчалъ серафимъ и исчезалъ въ облакахъ почти мигомъ, двумя взмахами крыльевъ.

Подобныя посланія Евы были не рдкостью, но оставлялись безъ послдствій. Господь былъ попрежнему невидимъ и, судя по свдніямъ, ушелъ съ головою въ устройство своихъ безконечныхъ владній, что не оставляло Ему ни секунды свободнаго времени.

Однажды утромъ передъ фермою остановился небесный встникъ:

– Послушай, Ева, возможно, что Господь спустится сегодня на землю сдлать маленькую прогулку, если будетъ хорошая погода. Прошлую ночь въ разговор съ архангеломъ Михаиломъ Онъ спросилъ: – А что подлываютъ эти погибшіе?

Ева была, какъ громомъ, поражена этою честью. Она подняла крикъ, зовя Адама, который работалъ на сосднемъ пол, по обыкновенію согнувъ спину. Что за суета поднялась въ дом! Какъ наканун деревенскаго праздника, когда женщины возвращаются изъ Валенсіи съ покупками, Ева подмела и вымыла сни, кухню и жилыя помщенія, положила на кровать новое одяло, вымыла стулья мыломъ и пескомъ, и, занявшись затмъ туалетомъ семьи, надла свое лучшее платье, а Адаму подала куртку изъ листьевъ смоковницы, сшитую ею для воскресеній.

Она воображала уже, что все готово, когда ея вниманіе было привлечено криками ихъ многочисленнаго потомства. Ихъ было двадцать или тридцать человкъ… или Богъ знаетъ сколько. И какъ они были некрасивы и противны! Только имъ и принимать Всемогущаго! Волосы всклокочены, носы въ струпьяхъ, глаза залплены гноемъ, на тлахъ кора грязи.

– Какъ я выведу эту грязную ораву! – кричала Ева. – Господь скажетъ, что я неряха, дурная мать. Еще бы! Вдь мужчины не знаютъ, что значитъ возиться съ такой кучей ребятъ.

Посл многихъ колебаній, она выбрала своихъ любимцевъ (у какой матери ихъ нтъ!), вымыла трехъ покрасиве другихъ и загнала въ хлвъ съ помощью пинковъ остальное жалкое и паршивое стадо, заперевъ его, несмотря на протесты.

Было уже время. Снжно-блое свтящееся облако спускалось съ неба, и воздушное пространство трепетало отъ шума крыльевъ и мелодіи терявшагося въ безконечной дали хора, повторявшаго съ мистическимъ однообразіемъ; «Осанна, Осанна!» Они уже казались ногами земли, уже шли по дорог, окруженные такимъ сіяніемъ, что, казалось, вс небесныя звзды спустились на землю погулять по хлбнымъ полямъ.

Сперва явилась группа архангеловъ, почетный караулъ. Они обнажили огненные мечи, сказали нсколько любезностей по адресу Евы, увряя, чго она нисколько не постарла и еще очень свжа. Затмъ они разсялись по полямъ съ непринужденностью воиновъ, влзая на смоковницы, въ то время, какъ Адамъ проклиналъ ихъ внизу, считая хлбъ потеряннымъ.

Затмъ явился Господь. Его борода сверкала серебромъ, а на голов былъ треугольникъ, сіявшій, точно солнце. За нимъ шелъ Святой Михаилъ и вс министры и высшіе чиновники небеснаго двора.

Господь встртилъ Адама добродушною улыбкою, а Еву потрепалъ по подбородку и сказалъ:

– Здравствуй, славная головка! Ну чтоже, ты теперь не такъ втрена?

Тронутые такою привтливостью, супруги предложили Господу Богу кресло. Что это было за кресло, дти мои! Широкое, удобное, изъ крпкаго дерева, съ сидньемъ изъ тончайшаго испанскаго дрока; однимъ словомъ такое кресло можетъ быть только у деревенскаго священника.

Усвшись поудобне, Господь сталъ разспрашивать Адама про его дла и узналъ, какъ ему тяжело зарабатывать на содержаніе семьи.

– Прекрасно, прекрасно, – говорилъ Онъ. – Это научитъ тебя не слушать совтовъ жены. Ты воображалъ, что теб будетъ житься такъ же привольно, какъ въ Раю? Страдай, сынъ мой, работай и обливайся потомъ. Такъ ты выучишься уважать старшихъ.

Но раскаявшись въ своей строгосіи, Господь добавилъ добродушнымъ тономъ:

– Что сдлано, то сдлано, и мое проклятіе должно осуществиться. Я только держу данное слово. Но разъ Я вошелъ въ вашъ домь, то не хочу уйти, не оставивъ воспоминанія о своей доброт. Ну-ка, Ева, пусть эти дти подойдутъ поближе.

Трое ребятишекъ выстроились въ рядъ передъ Всемогушимъ Творцомъ, который нкоторое время внимательно разглядывалъ ихъ.

– На теб, – сказалъ онъ первому очень серьезному толстяку, слушавшему Его съ нахмуренными бровями и засунутымъ въ носъ пальцемъ, – на теб будетъ лежать обязанность судить теб подобныхъ. Ты будешь издавать законы, опредлять, что такое преступленіе, мняя мнніе каждый вкъ, и подводить всхъ преступниковъ подъ одно правило, что равносильно тому, чтобы лчить всхъ больныхъ однимъ лкарствомъ.

Затмъ Онъ указалъ на другого, бойкаго брюнетика, не разстававшагося съ палкою, которою онъ лупилъ своихъ братьевъ.

– Ты будешь воиномъ, полководцемъ. Ты будешь водить за собою людей, какъ стадо на бойню, и тебя будутъ тмъ не мене превозносить. Видя тебя забрызганнымъ кровью, люди будутъ восхищагься тобою, какъ полубогомъ. Если другіе будутъ убивать, то они окажугся преступниками; если же ты убьешь, ты будешь героемъ. Заливай поля кровью, проходи по городамъ съ огнемъ и мечомъ, разрушай, убивай, и поэты будутъ воспвать тебя, а историки описывать твои подвиги. Т же, которые силаютъ то же самое, что ты, не будучи тобою, будутъ закованы въ кандалы.

Господь подумалъ съ минуту и обратился къ третьему:

– Ты накопишь богатства земныя, будешь коммерсантомъ, будешь давать деньги въ долгъ королямъ, обращаясь съ ними, какъ съ равными, и если ты разоришь цлый городъ, то міръ будетъ восхищаться твоею ловкостью.

Бдный Адамъ плакалъ отъ благодарности, тогда какъ Ева, дрожа отъ безпокойства, хотла сказать что то, но не ршалась. Материнское сердце мучмлось угрызеніями совсти; она думала о запертыхъ въ хлву бдняжкахъ, которые оказывались исключенными при длеж благодяній.

– Я приведу ихъ ему, – говорила она шопотомъ мужу.

А тотъ, робкій по природ, протестовалъ тоже шопотомъ:

– Это было бы дерзостью. Господь разгнвается.

Въ это время архангелъ Михаилъ, явившійся неохотно въ домъ этихъ гршниковъ, какъ разъ заторопилъ своего повелителя:

– Господи, уже поздно.

Господь всталъ, и свита архангеловъ спустилась съ деревьевъ и подбжала, чтобы стать во фронтъ при выход Его.

Ева, побуждаемая угрызеніями совсти, подбжала къ хлву и открыла ворота.

– Господи, у меня есть еще дти. Дай что-нибудь и этимъ бдняжкамъ.

Всемогущій Творецъ съ изумленіемъ поглядлъ на эту грязную и паршивую дтвору, которая копалась въ навоз, точно кучка червей.

– У меня ничего не осталось, чтобы дать имъ, – сказалъ онъ. – Ихъ братья уже взяли все себ. Я подумаю потомъ… тамъ увидимъ.

Святой Михаилъ толкалъ Еву, чтобы она отстала отъ его повелителя, но она продолжала умолять:

– Хоть что-нибудь, Господи, дай имъ, что хочешь. Что будутъ длать эти бдняжки на земл?

Господу хотлось уйти, и Онъ вышелъ съ фермы.

– Ихъ судьба уже предопредлена, – сказалъ Онъ матери. – Ихъ обязанность будетъ состоять въ томъ, чтобы служить другимъ и содержать ихъ.

____________________

– И отъ этихъ несчастныхъ, – закончилъ старый косарь: – которыхъ наша праматерь спрятала въ хлву, происходимъ мы, т. е. вс т, которые живутъ, согнувшись надъ полями.