Текст книги "Красное небо"

Автор книги: Вильям Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Чего это я дурак? – обиделся Володька. Вытянутое книзу лицо его стало угрюмым.

– Что-то батя не идет, – заметил Ратмир. Ему было трудно объяснить, почему он обозвал приятеля дураком.

– Чего ты с Тонькой на чердаке делал? – помолчав, поинтересовался Володька.

– С Тонькой? – не глядя на него, сказал Ратмир. – Она дура.

– Один ты умный, – заметил Володька.

– Тоже дурак, – улыбнулся Ратмир – ему хотелось сгладить свою резкость.

Пассажирский остановился, потом снова дернулся и немного прополз вперед, теперь багажный вагон оказался как раз напротив горы белых ящиков. С лязгом раздвинулись двери на роликах, и грузчики стали швырять в черный проем вагона багаж. Слышно было, как ящики грохались на пол.

– Где этот Красный Бор? – спросил Володька. Он долго сердиться не умел, да и времени для этого не было.

Ратмир объяснил, заодно рассказал про двоюродных сестренок, про речку и Черное озеро.

– Счастливчик ты, Шайтан! А мне куковать в пионерлагере, – вздохнул Володька. – Чего доброго, целых две смены… С тоски подохнешь!

– У меня дядя тоже не сахар, – сказал Ратмир. В Красном Бору ему не дадут особенно прохлаждаться: дядя Ефим быстренько впряжет в домашнюю работу.

Володька поскреб пальцами затылок, волосы у него были пегие: спереди русые с желтизной, а к макушке темные. Подбородок острый, хоть орехи коли, щеки впалые, а светло-коричневые глаза глубоко запрятаны. Володька внешне выглядел старше своих лет, да и рост у него был приличный, почти на полголовы выше Ратмира.

– Что я тебе, Рат, скажу… – таинственно начал он и, оглянувшись, понизил голос до шепота. – Я в нашем сарае, в дровах, нашел рацию! Лампы там к ней и всякие запчасти.

– Да ну? – удивился Ратмир.

– Сорокин, гад, спрятал, их сарай рядом с нашим.

– На кой тебе рация? – взглянул на него Ратмир. – Отдай.

– Кому?

– Отнеси в милицию, – посоветовал Ратмир. – Это же серьезная улика.

– Я включил ее, пищит, огоньки мигают… Была бы у тебя тоже рация, я тебе бы в Красный Вор шифрограмму отстукал… А ты – мне.

– Нынче же отдай, – сказал Ратмир. – Ладно бы еще пистолет нашел…

– Я все дрова перекидал, больше ничего не было.

И тут показался отец со швейной машинкой в руках. Володька сразу умолк и даже отошел в сторонку…

– Ты там очень-то с дядей не конфликтуй, – сказал отец. – Я знаю, он большой зануда, но в гостях, ратоборец, не дома. Терпи, казак, – атаманом будешь!

– Он меня не любит, – ответил Ратмир.

– Он никого не любит, кроме Мани да своих дочек. И еще себя.

– Когда ты приедешь? – поинтересовался Ратмир.

– Может, через две недели, – сказал отец. – Мы на этой ветке начнем путь ремонтировать. – Ну, пойдем в вагон, Илья Муромец! – потрепал его по плечу отец. – Через три минуты отправление…

– Я сейчас… – Ратмир подошел к Володьке, протянул руку, потом толкнул кулаком в грудь. Все-таки Грошев – единственный в городе у него настоящий друг-приятель. И вот сейчас Ратмир почувствовал некоторую грусть, что расстается с ним.

Ни Володька, ни Ратмир, ни даже прозорливый отец еще не предполагали, что в скором времени грянут такие грозные события, которые в один миг превратят это безмятежное синее небо в железный ад. И много еще лет над их головами будет грохотать красное небо.

– Рацию отдай, Грош! Ты же поможешь диверсанта разоблачить!

– На кой она мне? – пожал плечами Володька.

Ратмир стоял у опущенного окна и смотрел, как все дальше отодвигается большое кирпичное здание вокзала, все быстрее уползает перрон со стоящими на нем высоким отцом в железнодорожной фуражке и худым как жердь Володькой Грошевым. Ни отец, ни Володька не подняли руку и не помахали ему. И он им не помахал. Тогда это у мужчин не было принято…

Уезжая теплым летним вечером в Красный Бор, Ратмир и подумать не мог, что больше он никогда не увидит древний, утопающий в зелени город Задвинск таким, каким он был в июне 1941 года.

ГЛАВА 3

Утром, уходя на службу, дядя Ефим сказал Ратмиру:

– Вы, я знаю, городские, народ балованный, а у нас тут бездельников не больно жалуют… Будешь, племяшок, гряды в огороде пропалывать или воду в бочку из колодца таскать?

Ратмиру не хотелось делать ни того, ни другого: ему хотелось пойти на речку Боровинку и выкупаться, но с дядей лучше не спорить, он всегда прав… И потом, если начнешь возражать, нотациями замучает. Остановится напротив и, заложив ладонь за широкий командирский ремень со звездой, начнет пространно разглагольствовать о необходимости повседневного труда, о том, как он в детстве гусей пас, когда еще был от горшка два вершка, обязательно вспомнит, что в позапрошлом году задарма сшил свояку (отец Ратмира приходится дяде Ефиму свояком, потому что тот женат на сестре матери тете Мане) костюм из первостатейного командирского сукна… Этот полувоенный костюм до сих пор висит в гардеробе, отец его, кажется, ни разу и не надел. Не потому, что костюм был плохо сшит – дядя свое дело знает, – просто отец привык к синей железнодорожной форме, а дядин костюм был из зеленого сукна.

– На работу опоздаете, – заметил Ратмир, почувствовав, что дядя настропалился и впрямь просветить его о пользе труда в обществе. Прислонившись к резному столбу крыльца, он уже заложил крепкую ладонь за коричневый ремень и даже ногу отставил в начищенном хромовом сапоге.

– Не твоя забота, – сказал дядя. – Ты глянь на мой дом? – повел он глазами вокруг. – У кого еще в поселке есть такая добрая хоромина? Бревна-то подогнаны одно к одному. Думаешь, даром мне все это досталось? Сам ездил в лес, сам метил деревья. А за яблоньками проскочил аж в самый Питер! Зато ни у кого в поселке нет такой душистой антоновки…

– Я пойду воду таскать, – сказал Ратмир и, повернувшись к дяде спиной, направился к колодцу.

– Племяшок, воды натягаешь, потом сбегай на Ближний луг – нарви молочая кролям! – бросил вслед дядя.

Он никогда не называл его по имени, вот придумал противное «племяшок»! Имя у него и вправду не простое, многие на нем спотыкаются. Тонька, например, звала его Рат, двоюродные сестренки – Мирка, а тетя Маня – Денис, по фамилии. Все это еще можно стерпеть, но вот «племяшок» раздражало Ратмира. Тем более что он никакой дяде не племянник, тете Мане – другое дело.

Колодец был во дворе у дощатого забора. Крутя рогатый барабан с тонким металлическим тросом, Ратмир доставал помятым с одного бока ведром холодную колодезную воду и бухал в огромную железную бочку, стоявшую рядом. Туда, наверное, сорок ведер влезало… Льешь-льешь – и конца-края не видно! Из темной дыры тянет прохладой и сыростью.

– Там большая жаба живет, – услышал он тоненький голосок. Это Аля.

– Я раз вытащила ведро, а там – жук-плавунец, – прибавила Таня. У нее голос погрубее.

– Что вы хотите делать: воду таскать или молочай кроликам рвать? – повернулся к ним Ратмир.

– Мы хотим купаться, – ответила Аля.

– Папа нам не разрешает воду доставать из колодца, – прибавила Таня.

Родные сестры, а не похожи друг на друга! Аля немного выше Тани, и волосы у нее почти черные. Нос маленький, вздернутый, губы припухлые, карие глаза большие. Таня полнее сестры, ноги у нее толстые, и она, точь-в-точь как ее отец, вывернув ноги вовнутрь коленками и уперев руки в бока, начинает покачиваться с носка на пятку. Только в отличие от дяди Ефима не произносит длинных речей. Кстати, хотя дядя и любит поговорить, речь его невнятная и путаная. Иногда его сразу трудно понять, слишком часто прерывает он ее такими междометиями, как «э-э, да-а, эхма». Черты круглого лица у Тани погрубее, чем у сестры, нос крупнее, волосы светлые, а глаза голубые.

Дядя Ефим – очень хороший семьянин, он никогда голоса не повысит ни на кого, даже на Ратмира, а уж о том, как он нежно заботится о своей семье, и говорить не приходится: тетю Маню он называет «мамуля», только что на руках ее не носит, а дочек – «кошечки» и «воробышки». И работой никого из своих домашних не обременяет. Дядя Ефим считает, что трудиться должны мужчины. Жена его, тетя Маня, никогда и нигде не работала, зато она прекрасная домашняя хозяйка: готовит так, что пальчики оближешь! Ее и заставлять не надо, она сама все делает по дому, в охотку копается в огороде. Любит ходить за ягодами, грибами. Правда, если примется поливать из лейки грядки, дядя Ефим тут же выскакивает из дома и выговаривает:

– Мамуля, ты же знаешь, что тебе нельзя поднимать тяжести? Скажи племяшку, пусть он польет…

Ратмир половину своих дел перекладывает на Алю и Таню, и те беспрекословно его слушаются. Как-никак он все-таки старший двоюродный брат. Когда дядя дома, Ратмир, понятно, не трогает девчонок. Дядя тут же вмешается и прочтет «племяшку» лекцию о том. что женщин в обществе нужно беречь и не загружать тяжелой работой, потому как они существа слабые и нежные…

Пусть воду из колодца им тяжело таскать, но молочай-то кролям могут нарвать?

Сестры притащили из сарая три корзинки, они заявили, что без него на Ближний луг не пойдут, потому что там позавчера мальчишки убили гадюку, а они до смерти боятся змей.

– Гадюка первой не укусит, – сказал Ратмир. – А потом, может, это был уж?

Наполнив бездонную бочку, он вместе с девчонками отправился на Ближний луг. Нужно было выйти к железной дороге и идти вдоль путей до каменного моста. По обе стороны его и начинался Ближний луг. Был еще и Дальний, но это совсем в другой стороне.

В самом Красном Бору домов пятьдесят и две улицы. Есть еще военный городок, там красные кирпичные казармы, складские помещения, дядина мастерская. Вообще, военных в поселке немного, только в субботу и воскресенье приходят красноармейцы и командиры в клуб на танцы. А местная молодежь ходит в клуб к военным. Почти все поселковые жители работают в воинской части.

Миновав небольшую деревянную станцию, они вышли к железным воротам с большой красной звездой, прошли мимо будки на переезде и, спустившись с откоса, зашагали по узкой травянистой тропке. Ратмир впереди, за ним Аля и Таня.

Ближний луг широко открылся перед ними сразу, как только они поравнялись с железнодорожной казармой, стоявшей на опушке бора. Ратмир велел девчонкам рвать молочай – его здесь навалом, – а сам подошел к мосту, под которым доживал свои последние деньки Черный ручей. В половодье он заливает весь Ближний луг, речкой бурлит под каменным мостом, а летом, особенно если оно выдавалось засушливое, быстро мелеет, а иногда и совсем пересыхает до осени когда проливные дожди снова его заполнят мутными водами, перемешанными с ржавой травой и опавшими листьями.

В ручье все еще теплилась жизнь. Присев на корточки, Ратмир стал пристально вглядываться в коричневатую, цвета крепкого чая, воду. По спокойной поверхности сновали серебристые жучки, похожие на капельки ртути, под водой переползали с одного места на другое пятнистые маленькие тритоны, по дну, поднимая облачка мути, сновал жук-плавунец.

В воздухе что-то свистнуло и у самого лица громко булькнуло. Тритоны вмиг исчезли, жук-плавунец спрятался под корягу. Ратмир поднял голову и увидел на железнодорожной насыпи Пашку Тарасова, с которым был знаком еще по своим прежним приездам сюда. Пашка в засученных до колен широких штанах и голубой майке стоял на шпалах и смотрел на него. Давно нестриженные вьющиеся волосы мальчишки дыбом стояли над головой. Солнце просвечивало их, и Пашка походил на святого с нимбом. И красивое лицо его с большими синими глазами и всегда розовыми, как у ангелочка, щеками чем-то напоминало лик святого. Тот, кто не знал Пашку, легко мог впасть в заблуждение, считая его паинькой-мальчиком.

Но этого «ангелочка» в поселке терпеть не могли и называли хулиганом. Если у кого вдруг разбилось стекло, знай: это Пашка опробовал новую рогатку. Значит, кто-то в этом доме ему насолил и вот он таким образом отомстил. Ни одна драка в поселке не обходится без Пашки. И просто удивительно, как он ухитрялся, находясь в самой гуще дерущихся, сберечь свое светлое личико в целости. Были на счету Пашки Тарасова и дела посерьезнее: так, например, он прокатился по главной поселковой улице верхом на супоросной свинье, у которой потом оказался наполовину мертвый приплод. Скандал был большой.

Пашка Тарасов жил на Зеленой улице – ее так называли, потому что она примыкала к лесу. Дом у Тарасовых большой, бревенчатый, крыша обита цинковым железом. Родители у Пашки рослые, и отец и мать. Тетя Маня говорила, что Тарасовы все синеглазые, красивые.

Кроме Пашки Ратмир видел его сестренку – ее звать, кажется, Катя. Маленькая, а любит приставать к компаниям взрослых ребят. Правда, Пашка ее всякий раз прогоняет.

– Потешные вы, городские, – усмехнулся Пашка Тарасов. – Ну чего ты в этой вонючей луже увидел?

– Тут целое государство, – ответил Ратмир.

Пашка, роняя с насыпи мелкие камни, спустился к нему и тоже присел на корточки. Долго молча всматривался в воду, потом сплюнул и сбоку посмотрел на Ратмира.

– Хочешь, покажу тебе гнездо черного дятла?

– Разорил? – спросил Ратмир.

– Дятел – полезная птица, зачем его трогать? Это Ефим Авдеевич Валуев ласточкины гнезда разоряет на своем доме…

– Зачем? – удивился Ратмир.

– Гадят, говорит, на стены… Знаешь, как он разоряет? Заберется на чердак, приставит лестницу к стене и буравом напротив гнезда просверливает дырку… Знаешь, как Валуева в поселке прозвали? – взглянул на Ратмира синими, как утреннее небо, глазами Пашка. – Краб!

– Ты прозвал?

– Люди, – веско заметил Пашка.

– Краб… – повторил Ратмир. – Почему Краб?

– Все к себе в нору тащит, – пояснил Пашка. – Все ему мало… Жадный больно!

– А ты добрый? – поглядел на него Ратмир. Не то чтобы он обиделся на Валуева – Краб так Краб, – просто ему не понравилось, что Пашка так вольно о людях судит, будто прокурор!

– Чего из города-то уехал? – перевел разговор на другое Пашка. – У нас тут скукота. Днем-то, когда все на работе, поселок пустой… – Тут ему, видно, в голову какая-то мысль пришла: он умолк и, морща гладкий лоб с нависшими над ним золотистыми кудрями, задумался.

– Ми-ра-а! – донеслось с Ближнего луга. – Мы нарвали моло-ча-я-я…

Аля и Таня поднимали вверх корзинки с травой и показывали ему.

– Сесть бы на товарняк и умотать отсюда куда-нибудь, – задумчиво продолжал Пашка. – Я ни разу море не видел. А ты?

Ратмир тоже никогда на море не был.

– Иди-и сюда-а! – кричали девчонки. – Мы гнездо пеночки в траве нашли-и…

Пашка вскочил на ноги и, показав им кулак, крикнул:

– Только троньте! Живо хари намылю-ю!

Девчонки замолчали, потом, посовещавшись, поднялись на насыпь и, даже не взглянув на мальчишек, по линии ушли в поселок. Пашку в Красном Бору все побаивались.

– Танька-то уродина, а Алька ничего, – заметил Пашка, провожая их взглядом.

Ратмир вспомнил чердак, Тоньку Савельеву… и настроение у него сразу упало.

– Ну их к бесу, этих девчонок, – зевнул Пашка. – Давай поборемся?

– Жарко… – сказал Ратмир. Померяться силами с Пашкой он был не прочь: если победит – тот поменьше задаваться будет…

– Боишься? – насмешливо блеснул глазами Пашка.

– Тебя? – усмехнулся Ратмир.

Они вышли на луг и, обхватив друг друга, стали топтаться, уминая траву. Пашка изловчился и повалил его в траву, но Ратмир сумел вывернуться из-под него и одержать верх. Несколько раз они схватывались, дыхание стало учащенным, лица покраснели, но один другого пересилить так и не смог. Пашка начал злиться и против правил двинул противника кулаком в подбородок. Не очень сильно, но ощутимо. Ратмир тут же с размаху врезал ему в поддыхало. Пашка согнулся пополам и, вытаращив потемневшие глаза, хватал ртом воздух. Отдышавшись, он протянул руку и сказал:

– Ни ты, ни я. Ничья у нас.

Ратмир не возражал. Пашка – парнишка крепкий, на год старше его и ростом чуть выше, так что ничью можно было считать почетной.

Они лежали в густой высокой траве и смотрели на бледно-зеленое небо. Облака растворились. Над головами бесшумно пролетали лимонницы и крапивницы, а иногда и сам генерал-махаон.

Случалось, бабочки садились прямо на них, и тогда мальчишки боялись пошевелиться. Над Ближним лугом стоял ровный неумолчный звон: тысячи невидимых насекомых издавали его.

– У нас по соседству в доме двух шпионов поймали, – сообщил Ратмир.

– К нам приезжали две машины с военными, прочесывали лес… – отозвался Пашка. Говорят, ночью с чужого самолета сбросили парашютистов…

– Нашли?

– Знаешь, какие у нас леса? – приподнял голову Пашка. – На десятки, сотни верст! Попробуй найди… Один парашют, говорят, в лисьей норе обнаружили.

– Я рацию в дровах нашел, – соврал Ратмир, но тут же устыдился и прибавил: – Приятель мой нашел.

– Ясное дело, шпионы.

– У них оружие обнаружили и взрывчатку, – продолжал Ратмир.

– Найди я пистолет – никогда бы не отдал, – заметил Пашка.

– Интересно: у моего дядьки есть наган? – проговорил Ратмир.

– Он же портной! – усмехнулся Пашка. – Строчит на швейной машинке… Помолчав, прибавил: – Жадюга он. За копейку задавится… Я прошлой осенью забрался к нему в сад, так он как-то пронюхал и содрал с моего тятьки пятерку! Сказал, что я лучшую яблоню обобрал… А что я, дурак рвать кислятину?

– Хочет собаку завести, – откликнулся Ратмир. То, что Пашка так отзывается о Валуеве, его ничуть не задевало.

– У него собаки долго не живут: одна под полуторку угодила, другая сорвалась с цепи, какой-то дохлятины в лесу нажралась и околела, а третью сам из ружья ухлопал: она, вишь, плохо его драгоценный сад караулила…

– Не любишь ты его…

– А кто его любит? – хмыкнул Пашка. – Краба-то?

Отец тоже не очень-то лестно отзывается о своем родственнике, а вот мать считает дядю Ефима образцовым семьянином и часто приводит его отцу в пример: мол, он хозяйственный, оборотистый, дом у него – полная чаша, для жены готов луну с неба достать…

Все это так. Больше того: дядя непьющий – разве только по праздникам выпивает рюмку-две – и не курит. И никогда ни у кого не одолжается, а вот к нему часто приходят односельчане стрельнуть на выпивку. Кажется, хороший, положительный человек дядя Ефим, а люди его не жалуют. Да и что греха таить, Ратмир тоже не испытывает к нему ни малейшей симпатии, и даже не потому, что дядя заставляет его работать по дому. Что-то есть такое в Валуеве, что отталкивает от него. Крепкий, кряжистый, он и вправду похож на краба. Особенно когда, раскорячившись, согнется в огороде над грядкой и руками шевелит. Хотя голос у него мягкий, ровный, глаза всегда холодные и пустые. Равнодушные глаза. Даже когда он говорит правильные вещи, слушать его неприятно.

Вот тетя Маня совсем другая: ее все в поселке любят. Черноволосая, с маленьким острым носом и живыми карими глазами, тетя и сейчас еще видная женщина. Голос у нее звучный, смех заразительный. Тетя кого угодно может передразнить, и очень похоже. Не передразнивает она лишь мужа своего. И никогда плохого слова о нем не скажет. Видно, любит. Погожим вечером они рядышком садятся на скамейку в саду под вишней и о чем-то подолгу негромко беседуют. Тетя Маня невысокого роста, волосы у нее завиты в мелкие кудряшки. Лицо белое, брови черные, у носа родимое пятнышко. За столом тетя всегда подкладывает Ратмиру лучшие куски, хотя дяде это и не нравится: Ратмир видит, как он крутит курчавой головой и кривит тонкие губы.

Ратмир услышал тоненький свист, сначала подумал, что свистит на ромашке маленький изумрудный жучок. Сорвал былинку и потыкал жучка, тот раскрыл жесткие крылья, секунду потанцевал в желтой чашечке цветка и улетел, а свист остался. Свистел носом задремавший Пашка Тарасов. Длинные девчоночьи ресницы закрыли его глаза, щеки порозовели, рот приоткрылся, в густых лохмах запутались травинки.

Ратмир хотел было соломиной пощекотать Пашкин нос, но в этот момент услышал металлический звенящий звук и лихую песню: «Эх, тачанка-ростовчанка, все четыре колеса-а…» Из-за высоченных сосен на тропинку, что тянулась вдоль железнодорожной насыпи, выкатился железный обод, а затем показался босоногий мальчишка лет восьми в синей рубахе и разодранных на коленях штанах. В руке он держал изогнутую проволочину, которой направлял обод. Несмотря на жару, на голове мальчишки был надет красноармейский шлем со звездой. Потел он в нем, наверное, отчаянно, но почему-то не снимал.

Поравнявшись – мальчишка, конечно, не заметил их в траве, – он неожиданно сменил пластинку и во все горло затянул:

– «Дан приказ: ему-у – на запа-ад, ей – в дру-угую-ю сторону-у, уходили-и комсомольцы на гражданскую-ю войну-у…» Пашка открыл глаза, приподнявшись на локтях, взглянул на мальчишку, сплюнул в сторону и окликнул:

– Ты чего, Федька, горлопанишь на всю губернию? Не видишь, люди отдыхают? Вот сейчас встану и по шее надаю…

Федька завертел головой – он все еще не видел их, – а обод свернул с тропинки и, врезавшись в густую траву, завалился набок.

– Ура-а! – наконец заметив их, заорал Федька. – Война началась с немцами!

– Война? – вскочил на ноги Ратмир. – С какими немцами?

– Чего он там мелет? – нехотя поднялся с примятой травы и Пашка.

Федька, улыбаясь во весь рот, стащил с головы шлем, вытер им лоб, переносицу и снова напялил. Шлем был велик и сползал на глаза, мальчишка его поминутно подкидывал, дергая головой. Изогнутой на конце проволочиной он ловко подцепил из травы колесо.

– Бей фашистов в хвост и в гриву! Ура-а! – гаркнул Федька и снова погнал зазвеневший обод по тропинке. На них он больше не обращал внимания.

– Чего он радуется? – удивился Ратмир.

– Федька-то? Так он малость чокнутый… – зевая, ответил Пашка. – Разве нормальный человек нацепит в такую жару буденновский шлем?

– А вдруг и правда война?

– Жалко, что меня не возьмут в армию. – вздохнул Пашка. – Надо было родиться раньше… – Он уставился своими яркими синими глазами на Ратмира, на губах появилась улыбка. – Если война, удеру из дому! На фронт! Воевали же мальчишки в гражданскую?

Снова послышался знакомый звон: Федька бегом возвращался со своим ободом.

– «Если завтра война, если завтра в поход, я сегодня к походу готов…» – безжалостно фальшивя и коверкая слова известной песни, весело голосил мальчишка.