Текст книги "Зодиак и свастика"

Автор книги: Вильгельм Вульф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

Последние приказы Генриха Гиммлера

Ранним утром 24 апреля 1945 года мне позвонили из Любека. На другом конце провода был сам Гиммлер, возбужденный до крайности. Он потребовал, чтобы я тотчас выехал в Любек, прихватив с собой гороскопы членов правительства. Я не очень-то понимал, как смогу выполнить этот приказ. Войска СС отступали, достать машину было немыслимо. Затем Гиммлер сообщил, что он только что получил известие из Гарцвальда: над беженцами и рабочими поместья нависла угроза оказаться у русских в плену. Он просил изучить информацию с астрологической точки зрения и результаты передавать по телефону. Ему хотелось знать, следует ли всех эвакуировать из Гарцвальда или оставить людей Керстена в поместье. Керстен заверял Гиммлера, что сам по себе русский народ довольно «безобиден», а если в поместье вывесить шведский флаг, его людям, дескать, никто не причинит вреда. Однако сами люди в этом вовсе не были уверены, ибо наслушались от беженцев рассказов о тех страхах и ужасах, которые им пришлось пережить с приходом русских.

Я уже обсуждал этот вопрос с доктором Брандтом 21 апреля. Он согласился со мной, что Гарцвальд следует эвакуировать. Из беседы с господином Мазуром я тоже знал, насколько беспардонно вели себя русские в Польше, Силезии и Восточной Пруссии. Прибывавшие в Швецию беженцы из тех мест рассказывали жуткие истории. Мазар сказал, что, окажись он в подобной ситуации, он бы не мешкая подался на Запад. Лишь бы не попасть к русским.

Исходя из этого, я посоветовал Гиммлеру послать в Гарцвальд грузовики и вывезти оттуда всех беженцев в Гамбург или Шлезвиг-Гольштейн. На армейские грузовики в тот момент рассчитывать не приходилось, но можно было попытаться уговорить шведов совершить такой рейс. В распоряжении шведского Красного Креста имелось большое количество грузовых машин и автобусов, а штаб-квартира Красного Креста находилась как раз в Любеке, так что Гиммлеру будет сравнительно просто все устроить.

В результате вечером 25 апреля, после долгого и опасного путешествия автоколонна грузовиков с беженцами и людьми из поместья Гарцвальд прибыла в Любек. Под Шверином колонна подверглась нападению самолетов-штурмовиков, трое шведов из персонала Красного Креста погибли, несколько машин было уничтожено. По прибытии беженцев разместили в помещениях шведского Красного Креста.

Этот в общем-то незначительный эпизод примечателен в одном отношении: Гиммлер, всегда такой щепетильный во всем, что касалось мер безопасности, впервые отдавал приказы по городскому телефону. К тому моменту все пришло в полное расстройство, секретные линии связи не действовали. Да и сам Гиммлер был в большом расстройстве. Из разговора я понял, что он паникует, нервы у него на взводе.

Шелленберг во время встречи с Бернадоттом просил графа связаться с Эйзенхауэром, чтобы обсудить возможность перемирия на Западном фронте. Это предложение, сделанное в момент, когда Третий рейх находился в агонии, можно было расценить как бесцеремонность по отношению к Бернадотту. Полтора года Гиммлер не мог решиться на переворот, а теперь надеялся, что союзники захотят объединяться с ним против русских.

Гиммлер знал о серьезных разногласиях между Черчиллем и Сталиным, на это он и рассчитывал. Но перемирие было бы возможно лишь при условии устранения Гитлера, впрочем, и тогда западные державы не позволили бы ему остаться у власти. Самое большее, на что мог надеяться Гиммлер, это руководство страной на переходном этапе до установления мира. Временами Гиммлер это понимал. Но было совершенно ясно, что он лишен качеств государственного деятеля – взять хотя бы его постоянную нерешительность, он был не способен схватывать ситуацию в целом. Не то бы давно потребовал отставки Гитлера, применив, если нужно, силу, а уж потом бы приступил к переговорам. Но Гиммлер медлил, оправдывал свои колебания пустыми разговорами о преданности. Он не сознавал громадной ответственности перед немецким народом, не то давно задействовал бы отлаженный механизм СС, чтобы предотвратить или хотя бы смягчить надвигавшуюся катастрофу. 27 апреля западные союзники через Бернадотта передали Гиммлеру, что никаких переговоров не будет.

Шелленбергу все же удалось уговорить Гиммлера собственноручно написать записку Бернадотту, которую он, Шелленберг, должен был лично вручить графу. Позже шведское правительство через зарубежное агентство печати устроило утечку информации, и о содержании записки, о мирных инициативах узнала мировая общественность. Шелленберг оказался в трудном положении. Гиммлер вновь попытался сделать козлом отпущения другого, а сам при этом остался в тени. Если бы переговоры между Бернадоттом и Шелленбергом увенчались успехом, Гиммлеру досталась бы честь миротворца. Если бы они, напротив, провалились, Шелленберга ожидало наказание, не исключено, что Гиммлер мог бы его ликвидировать. Старые методы! На сей раз, однако, все обернулось против самого Гиммлера.

Перед тем как передать записку шведам, Шелленберг выспрашивал меня, одобряют ли созвездия такое мероприятие, должен ли он продолжать переговоры и существует ли опасность, что Гиммлер пристрелит его. Гороскоп Шелленберга я изучил до мельчайших деталей. В той точке Шелленбергу смерть не грозила, и я с чистой совестью посоветовал ему продолжить контакты со шведами. Чуть позже для него должна была наступить удачная полоса, а это означало, что пересуды зарубежной прессы ему не принесут вреда, хотя Гиммлер и попытается его обвинить в превышении полномочий на переговорах.

Мне было велено явиться в Любек 28 апреля 1945 года. На малиновом «мерседесе» за мною приехали солдаты СС и персональный шофер Шелленберга по фамилии Бухвальд. Поездка в Любек была равнозначна поездке на фронт. Дороги запружены обгорелыми машинами, подбитыми с самолетов. Те, кому удалось из них выбраться, лежали на обочинах или еле передвигали ноги.

За вокзалом Аренсбурга на пути в Олдеслоэ с рельсов сошел состав. Вдоль полотна железной дороги в беспорядке были разбросаны покореженные вагоны, машины, погнутые рельсы, железо. Кошмарный этот пейзаж был озарен ласковым весенним солнцем.

В Любек мы приехали под вечер. Бухвальд доставил меня в «Данцигер хоф отель», отведенный Отделу VI и штабу Шелленберга. Там я встретил Франца Геринга, адъютанта Шелленберга. Волнуясь, он рассказал мне о разрушенных по соседству кварталах при последнем налете английских ВВС. От него же я узнал о разбитых грузовиках из шведкой автоколонны.

Шелленберг появился через несколько часов. «Постарайтесь сделать так, чтобы Гиммлер отправил меня в Стокгольм. Все гороскопы при вас?» Такими словами Шелленберг приветствовал меня. Вид у него был измученный; он дрожал, пожимал мне руку и улыбался, чтобы скрыть страх. Мы сели в плетеные кресла с замусоленными подушками и торчащими прутьями; при каждом движении кресла скрипели. Комната была гнусная, грязная, тускло освещенная. Зловещая обстановка усугубляла надвигающуюся беду.

Шелленберг был совершенно сломлен, и я узнал, что идея вызвать меня в Любек принадлежала не Гиммлеру, а ему. Никто из сотрудников Отдела VI не знал об угнетавших их шефа проблемах. Это я понял после разговора с адъютантом Шелленберга, Францем Герингом, и другими людьми его штаба. По всем углам в спешке шли сборы к отъезду, туда-сюда сновали адъютанты, ординарцы, а Шелленберг рассказывал мне о своих невзгодах: «Западные державы по-прежнему отказываются вести переговоры с Гиммлером, а прекращение военных действий на основе безоговорочной капитуляции для вермахта неприемлемо. Что теперь будет? Общественность за рубежом через агентство Рейтер узнала о наших контактах со шведами и о записке Гиммлера. Что я скажу рейхсфюреру?»

И пока я разыскивал в своих папках астрологическую информацию, необходимую для ответа на этот вопрос, Шелленберг продолжал: «Гиммлер обвинит меня в том, что я поставил его под удар, потому что теперь Гитлер лишит его занимаемых постов. Все разваливается!»

Ни слова не услышал я из его уст о собственной судьбе или о том, что ждет его семью, очаровательную жену, малолетних детей. Когда я сам заговорил об этом, Шелленберг ответил кратко: «Не так важно, что будет со мной. Если рейхсфюрер пошлет меня в Стокгольм на переговоры о выводе наших войск из Норвегии, я попытаюсь что-то сделать через Бернадотта. У меня есть еще шанс. Полагаю, Керстен к нашим делам утратит всякий интерес, вряд ли стоит с ним связываться». Это он произнес со злостью, потом сообщил, что Гиммлер намерен обсудить со мной этот проект, поскольку поиски решения продолжаются.

Я отвечал, что надежд что-либо изменить сейчас очень мало. «Но я попытаюсь с ним поговорить о прекращении военных действий в Норвегии и Дании, – сказал я, – в этом случае мы смогли бы начать переговоры об эвакуации наших войск из Норвегии».

Шелленберг досадовал на то, что шведы до сих пор отказывали нам в проходе через их территорию. Гиммлер надеется, добавил он, что благоприятное решение вопроса может быть найдено после смерти Гитлера. Это, разумеется, было бы наилучшим решением для Гиммлера, оно бы позволило ему на время остаться у власти в качестве преемника Гитлера, что, по его словам, стало бы «стабилизирующим фактором» для страны.

Невероятно, но Гиммлер все еще надеялся убедить западных союзников объединиться с Германией против русских. Он полагал, что западные союзники его примут с распростертыми объятиями.

Он любил повторять, что Эйзенхауэр постоянно следит за его эсэсовской периодикой «Die Schwarzekorps», и на этом основании делал вывод, что верховный главнокомандующий союзными войсками в Европе благосклонно относится к его организации и войскам СС. Вряд ли это можно было считать проявлением излишнего оптимизма. Скорее, такие заявления свидетельствовали о полном непонимании военной и политической обстановки после Ялтинской конференции. Хотя Шелленбергу и удалось организовать встречу Бернадотта с рейхсфюрером и – несмотря на то что она закончилась безрезультатно – он был готов к новой встрече и новым переговорам, это был не более чем жест для успокоения Гиммлера, что-то вроде слов утешения врача умирающему. У Бернадотта цель была одна: используя Гиммлера, дать возможность Красному Кресту исполнить свой долг. У Бернадотта и мысли не было попытаться спасти Гиммлера.

Когда Шелленберг выговорился, я сказал, что мне надо уединиться на час, чтобы освежить в памяти гороскопы и в тишине, в покое подготовить интересующие его вопросы. Прежде чем встретиться с Гиммлером, я хотел посмотреть, какие созвездия должны были вскоре взойти. После всех переживаний и потрясений последних дней, когда постоянно приходилось двигаться, я чувствовал, что мои физические и умственные силы на исходе, и теперь мне было совершенно необходимо побыть в одиночестве. Примерно через час я снова встретился с Шелленбергом и изложил ему свои соображения. Его гороскоп не содержал указаний на то, что жизнь его в тот момент подвергалась опасности. Зато налицо были знамения предстоящего путешествия. Поэтому я посоветовал ему готовиться к поездке в Швецию и подумать о том, кто будет его сопровождать. После легкого ужина Шелленберг велел шоферу отвезти нас на командный пост к Гиммлеру.

В холле гостиницы в нос ударил затхлый запах давно немытых тел и неменявшейся одежды. Измотанные беженцы, преклонив головы на столы, пытались подремать. Другие сидели на своих пожитках в ожидании транспорта, который смог бы отвезти их подальше на запад. Младшие офицеры отрывисто и громко выкрикивали команды. Это была картина всеобщей беды и полнейшей неразберихи.

Мы ехали тем же путем, что и несколько дней назад, когда сам Гиммлер сидел за рулем. Тогда все, кто был в машине, находились под тягостным впечатлением от только что отданного Гиммлером приказа генералу Штейнеру – атаковать противника. Шелленберг от этого приказа пришел в ужас, но, поскольку он не имел боевого опыта, с его мнением можно было не считаться. Однако военные советники СС и адъютант Гиммлера сошлись на том, что продолжение кровопролития ни к чему хорошему не приведет.

По дороге Шелленберг рассказал мне, что недавно Гитлер оказался в весьма критической ситуации: в продолжении нескольких часов он был совершенно отрезан от внешнего мира, и никто не знал, жив ли он. «Вы говорили, что по гороскопу он умрет в конце апреля, – сказал Шелленберг. – Судя по последним донесениям, он истощен физически и морально. Но люди из его ближайшего окружения по-прежнему слепо исполняют его приказы».

Герман Геринг уже не представлял угрозы; его созвездия были просто ужасны. Это я установил раньше и через доктора Брандта известил о том Гиммлера. В тот момент Геринг по приказу Гитлера находился под арестом. В любом случае этот человек был слишком ленив, чтобы решиться на какие-то энергичные действия.

Как я уже писал, сообщение агентства Рейтер о переговорах Гиммлера с графом Бернадоттом привлекло к себе внимание мировой общественности. Рано или поздно это непременно должно было дойти и до Гитлера. Сегодня мы знаем со слов Ханны Рейч, что Гитлер, узнав о вероломстве Гиммлера, метался от ярости как сумасшедший.

26 апреля мне было предложено – сначала ведомством Шелленберга, а затем Брандтом – выяснить, не покинет ли Гитлер Берлин. Действительно, на случай непредвиденных обстоятельств предполагалось вывезти Гитлера самолетом в Берхтесгаден или – как запасной вариант – силами бронетанковой дивизии СС прорываться туда же по дорогам. Эти планы, как и все прожекты тех дней, рождались от полного отчаяния, а потому были непрактичны и невыполнимы.

Попетляв по улицам на окраине Любека, пробравшись через лабиринт автомобилей, оградительных барьеров и казарменных бараков, мы наконец остановились перед входом в один из них. Посреди него тянулся длинный, узкий, тускло освещенный коридор. Из комнат, что были слева, доносились голоса, кому-то что-то диктовавшие, а в комнатах справа были слышны разгоряченные речи, перемежаемые звоном стаканов и кружек. В казарме было очень душно, окна не открывали, соблюдая светомаскировку. Ординарец распахнул перед нами дверь. Вдоль всех четырех стен стояли скамейки; спинками для них служили настенные панели. Скамейки стояли даже под окнами. Поодаль несколько коек. В дальнем конце комнаты стоял дубовый стол, также окруженный скамейками. Мы сели у стены. Шелленберг пробежал глазами список вопросов, которые предстояло обсудить с Гиммлером. В полночь в казарме взвыла сирена – это давали отбой. Шелленберг, как кажется, сумел взять себя в руки, уверенность понемногу возвращалась к нему.

Внезапно дверь отворилась и Гиммлер, с длинной сигарой во рту, вошел в комнату и поприветствовал нас. С ним был генерал Гротман, его военный советник. Меня представили генералу. Тот сказал несколько слов Гиммлеру и вышел. Рейхсфюрер предложил нам сесть. Сам сел во главе стола, я – по левую руку от него, Шелленберг – справа. Лицо у Гиммлера было опухшее, разрумянившееся, веки воспаленные. Он только что поужинал, от него пахло вином.

Я разглядывал его с большим интересом. Сначала он попросил Шелленберга доложить обстановку. Было ясно, что Гиммлер в полном смятении после сообщения агентства Рейтер и не сомневался, что теперь Гитлер сместит его со всех постов, а затем арестует. Он спросил меня, что говорят об этом созвездия.

Мои бумаги и инструменты лежали на столе. Я достал гороскоп Гиммлера и другие гороскопы, необходимые для ответа. Затем произошло нечто невероятное, что я могу описать лишь приблизительно, именно так, как это произошло. Гиммлер обратился ко мне, и в голосе его звучала не только тревога, в нем звучало раскаяние:

«Теперь я понимаю, господин Вульф, что, убеждая меня арестовать Гитлера, а затем через посредничество англичан приступить к переговорам, вы мне давали честный совет. Но теперь слишком поздно. Год назад, когда вы меня предупреждали, было самое время. Вы действовали из лучших побуждений».

Волнение его возрастало, я расслышал страх в голосе Гиммлера, когда он сказал: «Теперь Гитлер меня арестует». Это дало мне повод поддержать план Шелленберга отправить его в Швецию. Собственно, это и было главной темой встречи, ради этого мы и приехали. Но Гиммлер, бледный, возбужденный, не давал мне слова вставить, он все время повторял одно и то же: «Что теперь будет? Что теперь будет? Все кончено!»

Я пролистал его гороскоп и заметил, что есть еще шанс, если отправить Шелленберга в Швецию и заново начать переговоры с Бернадоттом и шведским Министерством иностранных дел, а тем временем следует подготовить его собственный отъезд из страны, как только от Шелленберга поступит сигнал.

Была и другая возможность. Одна графиня, полуфинка, полуитальянка, однажды дала понять, что Гиммлер мог бы укрыться в Финляндии или Лапландии. Эта графиня была в долгу перед Гиммлером, спасшим от казни ее сына. Она ему нравилась, и Гиммлер выручал графиню и в других случаях. Можно было попытаться использовать этот контакт. Третье предложение было того же рода. Один из подчиненных Гиммлера, некто Фельшлейн, имел возможность и желание спрятать Гиммлера в поместье в районе Ольденбурга, на севере Германии, где бы он смог выдать себя за работника в поместье. Но Гиммлер постоянно колебался, никак не мог решить, какое из этих предложений выбрать. Когда я объяснил, что предсказывают ему его созвездия, он только спросил: «И это все?!»

Тут Шелленберг стал излагать свой проект, он говорил о новых возможностях, которые появились бы, если б ему удалось по поручению Гиммлера заключить со шведами соглашение, по которому немецкие войска из Норвегии могли бы беспрепятственно пройти через Швецию. Возможно, он сумеет убедить Бернадотта устроить встречу Гиммлера с Эйзенхауэром. Разумеется, все это было фантазией, в тот момент было поздно не только вести переговоры, но даже думать о них. Я пытался заставить Гиммлера понять, что коль скоро он пренебрег моими советами и толкованиями, то события пойдут теперь своим чередом, а Третий рейх обречен. Но и тут Гиммлер не смог отмахнуться от безумной идеи – раз он дал когда-то клятву верности фюреру, не посмеет ее нарушить: как заклинание, он повторил все то, что говорил в марте, в Хоэнлихене. Лицо его покрылось потом, тело вздрагивало от еле сдерживаемых всхлипов. Трясущейся рукой совал он в рот сигару, потом клад ее в пепельницу, тут же хватал и снова отправлял в рот. Готовясь к этой встрече, я твердо решил сказать ему, что он сам во всем виноват.

«Теперь вы видите, господин рейхсфюрер, куда вас завела нерешительность, – начал я. – За вашу преданность от Гитлера награды не ждите». Шелленберг поддержал меня и заметил, что скорее всего Гитлера уже нет в живых.

Был момент, мне показалось, что к Гиммлеру вернулось самообладание, но он по-прежнему был вне себя. «Что теперь будет? – крикнул он мне. – Все кончено, ничего невозможно поправить!» А затем произнес трезво и тихо: «Я должен покончить с собой, я должен покончить с собой! Как вы считаете, что я должен сделать?»

Я не ответил, и тогда он прокричал мне в лицо на своем родном гортанном мюнхенском диалекте: «Почему вы молчите? Скажите же, скажите, что я должен сделать!» И потом продолжал выкрикивать одно и то же.

Я ответил кратко: «Уезжайте из страны. Надеюсь, вы запаслись документами».

Вмешался Шелленберг, сказав, что доктор Брандт принял меры на случай любого поворота событий. Не уточнил, однако, какие меры.

«Скажите, что я должен сделать, скажите, пожалуйста!» – твердил Гиммлер, стоя передо мной, словно провинившийся школьник в ожидании порки. Он покусывал ногти и дрожащими руками совал в рот сигару. «Что я должен сделать, что я должен сделать?!» – повторял он и сам же себе отвечал: «Я должен покончить с собой, больше ничего не остается!»

Как оказалось, у Гиммлера не было никакого плана. Он предавался отчаянию, только и всего. И вот натерпевшийся от преследований нацистов астролог, испытавший на себе их застенки и тюрьмы, теперь должен был указать своему мучителю выход из абсолютно безвыходного положения.

Постепенно всхлипы прекратились, но он все еще покусывал ногти. И вдруг, бросив на меня подозрительный взгляд, Гиммлер спросил: «Что прикажете делать, если миссия Шелленберга провалится?»

«Завтра я возвращаюсь в Гамбург и буду ждать прихода англичан, – ответил я. – Нам уже слышны их пушки с той стороны Эльбы».

Шелленберг вновь вернулся к своему плану, и на этот раз получил одобрение Гиммлера.

«Я велю подготовить необходимые бумаги с тем, чтобы вы могли выехать, господин Шелленберг», – сказал Гиммлер. Затем он позвонил своему ординарцу и через него дал указания секретарю подготовить документы, удостоверяющие полномочия Шелленберга. Еще он сказал ординарцу, что желал бы переговорить с генералом Гротманом.

Казалось, Шелленберг был спасен. Но Гиммлер почти тотчас попытался отменить свое решение, ибо желал удержать Шелленберга при себе. Мертвой хваткой он вцепился в человека, который все еще пытался с немалым для себя риском и без всякой мысли о личной выгоде хоть как-то облегчить участь немецкого народа. Мне пришлось пустить в ход все свое красноречие и призвать на помощь относящуюся к делу астрологическую информацию, чтобы доказать Гиммлеру настоятельную необходимость поездки Шелленберга в Швецию.

Гиммлер и сам немного разбирался в астрологических расчетах. Ему были известны основные принципы составления гороскопа, и он умел их применять. Еще час прошел в обсуждениях, прежде чем Гиммлер уверовал в астрологическую необходимость миссии Шелленберга и окончательно утвердил ее. Затем Гиммлер изучил мою интерпретацию гороскопа и, обнаружив в нем аспекты Юпитера-Сатурна, которые он, оживленно жестикулируя, сам прокомментировал, мало-помалу успокоился. Без малейшего раздражения выслушал высказанные нами упреки в свой адрес.

Если говорить о волевых качествах, Гиммлер являл собой довольно жалкую фигуру на политическом небосклоне последних лет. Его отношение к делу в целом было порочно. Даже после того как Шелленберг неосмотрительно подставил его под удар в переговорах с Бернадоттом на датской границе, Гиммлер все еще продолжал колебаться.

Той ночью я осознал, что для Гиммлера я так и остался загадкой, что он по-настоящему не понял мои предельно ясные астрологические посылки. Он извращал их, чтобы приспособить к своим целях. Мы уже знали, что в зарубежной прессе 25 апреля было опубликовано предложение Гиммлера западным союзникам: он отдает приказ войскам, находящимся под его командованием, сложить оружие. Такое предложение было сделано без согласия Гитлера, хотя в тот момент вряд ли имелась возможность связаться с ним. Гиммлер не получил никакого ответа от союзников. Те предпочли проигнорировать предложение, исходящее от рейхсфюрера и командующего войсками СС. Предложение явно запоздало. Победа союзников была обеспечена.

В последний момент Гиммлера потянуло к друзьям. Если в Хоэнлихене состояние здоровья Гиммлера было неважным, то теперь оно было просто плачевным. С отъездом Керстена он лишился своего физического и духовного утешителя. Керстен к тому времени благополучно добрался до Стокгольма и, сидя дома, возможно, пересчитывал полученные банкноты. Вспоминал ли он при этом своего благодетеля Гиммлера?

Адмирал Дениц, исполнявший обязанности заместителя Гитлера, находился в Фленсбурге, и той ночью спать ему не пришлось, ибо ему предстояло подписать верительные грамоты Шелленберга. Пост министра иностранных дел к тому времени занимал Шверин фон Крозиг, которого Гиммлеру рекомендовал Шелленберг.

Документ, уполномочивший Шелленберга отправиться в Швецию, предоставлял ему право вести переговоры о капитуляции размещенных в Норвегии и Дании немецких войск. Этот очень важный для миссии Шелленберга документ составлял барон Штеенграхт фон Мойланд, государственный секретарь в новом Министерстве иностранных дел.

Шелленберг еще раньше представил графу Бернадотту офицера СС Эйхмана. Помимо длиннейшего официального списка заключенных всех концлагерей Третьего рейха, в наличии имелся всего один приватный список Эйхмана, включавший всех военнопленных и политзаключенных иностранных государств с указанием концлагеря, где содержался узник, или подразделения, куда он был отправлен на работу. Эйхман знал точное местонахождение большинства заключенных и потому сыграл немаловажную роль, когда пришлось разыскивать узников на последнем этапе нацистского правления.

После того как вопрос о поездке Шелленберга был окончательно решен, Гиммлера осенила новая идея. Он решил по воздуху перебраться в штаб группы армий генерала Шернера, только что вошедшего в Чехословакию с востока. Из разговора с доктором Брандтом в Гарцвальде мне было известно о намерениях генерала Шернера из Чехословакии пробиваться с боями в южную Германию. Гиммлер просил меня подвергнуть этот проект астрологическому анализу, а также выяснить, какая часть Германии останется неоккупированной. Тогда же в Гарцвальде я изучил оба вопроса и представил доктору Брандту письменный отчет. Теперь в ответ на просьбу Гиммлера я достал из папки копию отчета и вручил его Гиммлеру. Содержание отчета не могло его вдохновить на задуманное мероприятие.

К тому моменту две группы армий все еще оставались боеспособными и могли оказать сопротивление. Генерал Шернер, командовавший одной из них, недавно побывал в Берлине, в бункере у Гитлера, где обсуждалось военное положение. Войскам Шернера еще не пришлось терпеть поражения, и они были обеспечены всем необходимым. Гиммлер возомнил, что, перебравшись к Шернеру, он сможет соединить его армии с другой группой армий на юге страны, под командованием фельдмаршала Кессельринга, и с ними продолжать войну до осени 1945 года. Три четверти состава южной группировки были способны оказывать сопротивление, однако занимали невыгодные позиции как для обороны восточных, так и западных рубежей. 22 апреля все еще казалось, что с помощью этих двух группировок удастся предотвратить надвигавшуюся катастрофу, а нацистские главари ни о чем ином не помышляли, только бы продлить свое существование. Однако ситуация решительно менялась.

Прежде Гиммлер подумывал о том, чтобы, перелетев в Берлин, присоединиться к Гитлеру в его бункере. Хотя Шелленберг полагал, что ему удалось отговорить рейхсфюрера от этого шага, все же 25 апреля Шелленберг выспрашивал меня, какова с астрологической точки зрения возможность того, что Гиммлер постарается осуществить именно этот план. Его первая попытка оказалась неудачной – добравшись до Науэна, он был вынужден вернуться в Плен или Фленсбург.

Еще 15 апреля в Гарцвальде Шелленберг интересовался моим мнением – должен ли Гиммлер присутствовать на дне рождения Гитлера – и убеждал меня использовать свое влияние на Брандта в надежде, что последний сумеет отговорить Гиммлера от этой поездки; мы оба понимали, что встречи Гиммлера с Гитлером во что бы то ни стало следует избежать, ибо всерьез опасались, что в Гиммлере вновь взыграет чувство преданности фюреру. Однако на следующий день Брандт вернулся в Гарцвальд с известием, что Гиммлер все же будет присутствовать на дне рождения Гитлера. С тех пор Гиммлер и Брандт общались только по телефону. Так продолжалось до 27 апреля.

В какой-то момент нашего разговора Гиммлер попросил меня прояснить некоторые личные вопросы его гороскопа. Речь шла в основном о семье, детях, о его любовнице, Лизеле Поттхас. Затем он заговорил о нашей «дружбе», сказал, что Шелленберг, Керстен, он и я должны держаться вместе. После этого он встал, намереваясь нас отпустить. Мы уже уходили, когда он спросил, будет ли ночью налет. Шелленберг, изучивший мой желтый лист ежедневных планетарных аспектов, сказал, что налета не будет. Никаких опасностей на это время не предвиделось.

Для Шелленберга исход этой встречи был весьма удовлетворительным. Он предстал перед Гиммлером с чувством некоторой вины, поскольку на свой страх и риск пробивал и подталкивал переговоры со шведами, лишь бы поскорее покончить с войной. Теперь он собирался отправиться в Швецию уже с ведома Гиммлера.

Рейхсфюрер покинул комнату, а Шелленберга известили, что его верительные грамоты будут готовы через час. Мы вернулись в «Данцигер хоф отель». Наши предложения о прекращении военных действий в Норвегии и Дании были приняты. Шелленберг воспрянул духом, этот разговор его приободрил. Что касается Гиммлера, то он с нетерпением ожидал известия о смерти фюрера, но об этом пока сообщений не поступало.

Я сказал Шелленбергу, что хочу немедленно вернуться в Гамбург. Ожидая машину в одном из номеров, я слышал, как за дверью переговаривались офицеры СС. Одного из них, адъютанта Фельшлейна, я знал. В Вессельбурене Фельшлейн присоединился к офицерам из Отдела VI, попросив пристроить его в Любеке. Многие тянулись к Шелленбергу. Знали, что у генерала за рубежом солидные связи. Когда Фельшлейн спросил Гиммлера, что ему делать в будущем, тот посоветовал отсидеться в подполье, пока не настанет время действовать. Фельшлейн и Киррмайер были единственными людьми из окружения Гиммлера, с кем он был на «ты»; они были «братья по крови». Между тем подъехала машина, и я велел шоферу везти меня в Гамбург, не автобаном, а по Любекскому шоссе. Это была моя последняя поездка в эсэсовском автомобиле, и на этот раз я сам отдавал приказы.

По дороге раздумывал о разговоре с Гиммлером. Этот человек все еще уповал на то, что генерал Шернер сумеет достаточно долго сдерживать натиск союзных войск. Последний проблеск надежды в совершенно безнадежной ситуации. Генрих Гиммлер, рейхсфюрер СС, любивший в кругу подчиненных разглагольствовать об отваге древних тевтонцев; пугало для узников концлагерей, палач евреев и всех неблагонадежных, теперь, словно перепуганный крот, стремился уползти на юг, в горы, под защиту армий генерала Шернера. Посредственный чиновник, измученный сомнениями, он, как и его младшие чины, остался верен своему знамени и своей клятве. Другим его достоинством была бережливость. Когда дело касалось денег, в его гроссбухе все было расписано до последнего пфеннига. И теперь, на закате гитлеровского рейха, он превратился в чужака в этой враждебном ему мире, как и его фюрер, ожидавший конца в бункере рейхсканцелярии в Берлине. Лишь когда все было потеряно, когда можно было не бояться мести Гитлера, тогда он отрекся от своей клятвы верности. Гиммлер, как и Гитлер, избежал земного суда, совершив самоубийство после ареста англичанами летом 1945 года. Завершилась битва между зодиаком и свастикой. Национал-социализм был повержен. Астрология в Германии, наверстывая упущенные годы, здравствует поныне.