Текст книги "Метатрон"

Автор книги: Виктория Сурина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Антипа боится, что люди разорвут нас на части… – царица постаралась вернуть себе самообладание.

– Префект защитит вас.

– Но я ничего не решаю…

– Не прибедняйся, госпожа. Все знают, в чьих руках власть, – в голосе гостя послышалась улыбка.

– Хорошо, я сделаю все, о чем ты просишь. Но это будет твоя последняя просьба, – острый указательный палец Иродиады увяз в лохмотьях на груди «того человека». Он в ответ лишь слегка склонил голову и вышел прочь.

Оставшись одна, Иродиада тяжело опустилась на мраморную скамью. Сколько раз она чувствовала себя игрушкой, в руках судьбы? Сколько раз делала то, о чем просили, не спрашивая зачем? Сколько раз подчинялась воле этого странного человека, всегда находившего дорогу к ней? И к чему это привело? Она несчастна, одинока, ненавидима и презираема. Где же благодарность за посредничество в божественных делах?

– Оливия! – крикнула Иродиада. Служанка тут же возникла перед своей госпожой, словно всегда стояла рядом.

– Сообщи тетрарху, что я приду к нему сегодня вечером. Ты подготовишь меня.

***

Не знаю подцепил ли я, выйдя из пещеры, какую-то инфекцию или меня догнал запоздавший ожоговый кризис, но после прогулки я снова слег. Провалялся в жару и бреду и ночь, и следующий день.

Малика суетилась вокруг меня, прикладывала компрессы, раскрывала, накрывала, переодевала, когда очередной балахон промокал насквозь от пота. Я то и дело чувствовал на своем лице и теле ее мягкие, теплые руки, ее дыхание, ее присутствие, такое необходимое… И вдруг что-то изменилось.

Я понял это не сразу, ноющие мышцы, дрожь, пришедшая на смену жару, перемешавшиеся в голове мысли – сильно отвлекали мое внимание от того, что происходило вокруг. Но когда болезнь немного отступила, я четко осознал, что остался один. Совсем один. Малики рядом не было.

Сначала я успокаивал себя тем, что она просто ненадолго отлучилась – покормить верблюда или кур или по каким-то еще делам. Но время шло, а Малика не возвращалась.

Липкий страх разливался по моему телу, заполняя клетку за клеткой, сосуд за сосудом. Словно паучий яд, он растворял меня изнутри.

Дело было даже не в самой Малике, а в том, что она единственная на всей планете знала, где я нахожусь. А ведь с ней могло случиться все, что угодно, тем более здесь, в Сирии. Ее могли убить, украсть, она сама могла споткнуться и подвернуть ногу, попасть в зыбучие пески или свалиться в какую-нибудь расщелину. И все – без нее у меня не будет ни единого шанса выжить.

Если она не вернется, я, наверное, смогу собраться с силами и выбраться наружу, но что делать дальше? Куда идти? Как снова не рухнуть с очередным ударом в очередном бархане? Есть ли у меня хоть какие-то шансы выкарабкаться без нее?

Время тянулось, щель между коврами совсем почернела. Значит, наступила ночь, значит, Малики не было уже целый день.

Адреналин и желание жить делали свое дело. Сознание мое окончательно прояснилось, и я даже стал разминаться, разгоняя кровь в затекших конечностях. Страх отступил, включился разум и внутренние резервы. Надо было отсюда выбираться.

Я попробовал встать, но слегка приподнявшись, замер – снаружи послышались голоса. Двое разговаривали на незнакомом языке и явно на повышенных тонах. До меня долетали громкие выкрики и обрывки слов из местных идиоматических выражений.

В одной из говоривших, я, кажется, узнал Малику, или хотел узнать? Вторым собеседником вроде тоже была женщина, более хладнокровная, уверенная и жесткая.

Вскоре голоса, приблизившись вплотную к пещере, смолкли, и я смог проверить свои подозрения – откинув ковер, ко мне вошла незнакомка.

В полумраке разглядеть ее было сложно, но я успел заметить нечто похожее на военную форму: рубашка-сафари с закатанными рукавами, брюки с большими карманами, грубые берцы – все в том же цвете «пустынного» хаки, что и одеяние, в котором меня нашла Малика. Но ее одежда явно не была официальной, просто удобный костюм для здешних мест, только пробкового шлема не хватало. Правда, на поясе красовалась небольшая и явно не пустая кобура, что несколько осложняло ситуацию.

Женщина быстро подошла ко мне и нависла над постелью. Ее ярко-зеленые глаза, похожие на лампочки электронного прибора, безо всякого стеснения принялись сканировать мое лицо. Сканировать, будто я был подозрительным предметом, а не человеком.

Резкая, геометричная, угловатая – незнакомка походила ни то на робота, ни то на хорошо выдрессированного работника спецслужб. Тонкий нос с небольшой семитской горбинкой, остро вычерченные скулы, упрямый выпирающий подбородок, который так и хотелось ухватить двумя пальцами – ее лицо будто высекли из камня. Ни эмоций, ни мимики. Непроницаемость, которой позавидовал бы терминатор. Даже стянутые в пучок медные волосы, жесткие, волнистые, блестящие, больше походили на хорошо уложенную проволоку, чем на человеческую прическу.

В ней вообще не было ничего человеческого, тем более женского. Если Малика радовала глаз плавными округлостями, то у этой фигура была скорее мальчишеская – такие только для подиума годятся, не для любви.

Может, ко мне вообще пришел киборг? Кто знает, сколько времени я был в отключке, если не сейчас, то тогда, после удара?

Закончив осмотр, и, видимо, не найдя ни на мне, ни во мне ничего существенного, она четко и громко выпалила по-русски:

– Имя, фамилия, звание, номер части.

Оставив техническую паузу для моего ответа, и так и не дождавшись его, незнакомка повторила ту же самую фразу сначала на английском, а потом еще на двух неизвестных мне языках. По звучанию они походили на арабский и иврит.

Я почувствовал себя партизаном на допросе в Гестапо. Что ей обо мне сказала Малика? Она знает, что я ничего не помню? Проверяет?

– Я не помню, правда, не помню.

– А что ты помнишь?

– Про ренессанс помню, про терминатора, знаю, что эта штука называется «мирхаб»… – я ткнул пальцем в сторону домашнего алтаря Малики.

– Это не михраб, но неважно.

– В общем, всякую ерунду помню. Еще как шел по пустыне… Кто я и как меня зовут – нет.

– Почему я должна тебе верить?

– А почему нет? – что-то мне подсказывало – шутить с этой женщиной не стоит, но как еще я мог ответить?

Она посчитала вопрос риторическим и молча нахмурила брови, собрав на переносице внушительную складку. Тогда я решил перейти в атаку, раз это лучшая защита:

– Ты вот тоже налетела, не представившись, с какой стати я должен тебе отвечать, женщина? – я знал, что такое обращение киборга непременно заденет. Так и вышло – на висках незнакомки заходили гневные желваки.

– Хорошо, меня зовут Шломит Шнайдер, это что-то меняет? – процедила она сквозь зубы.

– Ничего, твое имя мне ни о чем не говорит. Полагаю на этом наше знакомство можно и закончить, – я отчаянно старался выглядеть наглым и нахальным, но подозревал, что мое серое лицо в ожоговых струпьях портило все дело.

– Можно и закончить, – зеленые глаза лукаво сверкнули, обещая недоброе. Я приготовился к неприятностям, но Шломит превзошла все мои ожидания. Ехидно улыбнувшись, она схватила меня за шкирку и потащила к выходу.

У нее оказались удивительно сильные и почему-то очень холодные пальцы. Я упирался, как мог, но ничего не выходило. Неужели я настолько отощал, что со мной легко может справиться даже такая слабенькая с виду баба? Это было ужасно унизительно.

Шломит вытащила меня на улицу, ободрав мою спину о камни, хорошо, что хоть к хвосту лошади не привязала, и на том спасибо.

Увидев, эту сцену Малика, а второй голос принадлежал все же ей, рванула было ко мне, но не добежала – Шломит остановила ее властным жестом.

Щелчок – расстегнулась кобура, еще один – снят предохранитель, на третий – она вышибет мне мозги, если захочет. Но, наставив пистолет, Шломит почему-то остановилась. Наверное, нечасто госпоже Шнайдер приходилось стрелять в живых людей.

Пока она думала и нервничала, я любовался сверкающим звездным небом, когда еще предвидится такая возможность? Небо было удивительно высоким и чистым, казалось, что сквозь него можно разглядеть даже космос.

Но этой ночью сверкали не только звезды. Краем глаза я вдруг заметил, как что-то, поймав свет луны, сверкнуло и в останцах…

Этот блеск, словно спусковой крючок, запустил в моей голове четкий алгоритм. Я действовал быстро, по заученной до автоматизма схеме: вытянул руку и, схватив Шломит за ногу – дернул на себя.

«Только бы не разбила голову!» – мелькнула шальная мысль, и почему я так беспокоился о женщине, которая хотела меня убить?

Грохнуло два выстрела. Пуля Шломит взмыла ввысь и ухнула в песок рядом с нами. Пуля снайпера вошла в землю где-то позади нас, взметнув пыльный фонтанчик.

Мы лежали втроем на земле, Малика тоже успела сориентироваться и упасть. Лежали, не шевелясь, напряженно вслушиваясь в ночную тишину.

Первой ее нарушала Шломит. Она вскрикнула и тут же замолкла – те, кто пришел за нами оказались ловчее нас…

Я нервно сглотнул и максимально запрокинул голову, чтобы увидеть, что произошло. Но увидел только рыжего бородача в военном кепи. Он улыбался.

***

Иехуда очень устал, он чувствовал себя пустым и гулким, словно сосуд, из которого вылили масло. Беседы с царицей всегда давались ему нелегко, она была самой строптивой и самой слабой из всех его подопечных.

За каменным образом коварной и жестокой Иродиады – скрывалась мягкая и напуганная женщина, чьим единственным желанием был покой, а вовсе не власть и слава. Если бы не Б-г, и его планы на нее, Иродиада никогда бы не преступила порог Антиповых покоев…

Иехуда возвращался домой, всем телом налегая на дубовый посох, с которым никогда не расставался. Он спешил оказаться в своей уединенной хижине, на окраине Йерушалаима, желая поскорее свернуться калачиком на земляном полу и забыться глубоким сном.

Но его мечтам не суждено было сбыться. На огромном валуне, что Иехуда сам привалил к давно засохшей смокве, сидел Иешуа. Еще один его беспокойный ученик.

Сгорбившись, ссутулившись, сомкнув руки в замок, так что проступили вены, Иешуа рассеяно болтал в воздухе босыми грязными ногами. Он так делал и раньше, еще будучи отроком, и Иехуда все гадал, когда же его ученик сможет твердо опереться на землю?

Так и не смог…

Иешуа выглядел потерянным. Не таким он должен был быть после случившегося прошлым утром на Ярдене… Что еще ему нужно, чтобы обрести себя?

– Зачем ты пришел?! Ты должен быть в пустыне! Там тебя ждет твоя судьба и дорога!

– Откуда ты знаешь это, учитель? – Иешуа недоверчиво покосился на Иехуду. – Откуда мне знать, что ты не ошибся?

– Йосеф, что воспитывал тебя и привел ко мне, рассказал историю твоего рождения. И ты знаешь ее лучше меня.

– Йосеф безумен… А мать всегда говорила иное.

– Ты же сам был на Ярдене! Ты видел свет и голубя, и говорил малахом, что был послан, дабы расчистить дорогу пред тобой! Или ты ослеп и оглох?! – Иехуда злился. Отрок вырос, ему пора было начать жить самостоятельно, но Иешуа все еще отчаянно цеплялся за кетонет своего учителя.

– А если мне послышалось? А если глас, что назвал меня «Сыном Б-жьим», раздался только в моей голове?

– И в моей? И в головах всех тех, кто пришел к малаху, прозванного Га-Матбилем? И ученикам, что пошли вслед за тобой, Иешуа? Нам всем лишь почудилось?! – Иехуда разочаровано всплеснул руками.

– Что это за ученики! Двое пошли за мной только потому, что так велел Га-Матбиль, которому они верили. И то, Адир презирает меня и каждый день наведывается в темницу к своему истинному учителю. Брат его, Шимон, тот и вовсе ждет, что встанет во главе войска машиаха, чтобы изгнать латинян и разрушить дворцы! Как мне сказать им, что я пришел для другого? Да и знаю ли я сам, для чего?! – Иешуа перешел на вопль, почти визг. У него вырвалось то, зачем он пришел к Иехуде, на самом деле. И услышав свои собственные слова, он испуганно замолк.

– А другие? – Иехуда смягчился. В конце концов, это он с детства говорил с Б-гом, учился понимать и различать Его голос. Что требовать от Иешуа, вступившего на этот путь лишь восемнадцать лет назад? Не такой уж и долгий срок для постижения божественных истин.

– Что другие? Ученики? Два брата рыбака, друзья прежних: вспыльчивый громила и восторженный безусый юнец. Пастух, из той же деревни, что потерял весь деревенский скот, и был изгнан. Друг его, Натаниэль, сын грека и иудейки. Плотник, прозванный Близнецом, за то, что и правда был близнецом, да задушил своего брата еще в утробе. Бывший сборщик податей, мечтающий замолить грехи, и два его младших брата, последовавших за ним… Ах, да, есть еще другой Шимон. Все говорят: его прислали канаим, чтобы следить за мною…

– Вот, видишь, стали бы канаим следить за тобой, будь ты не тот, кто есть? – Иехуда пытался подобрать слова, чтобы разбудить льва в сердце ученика. – Они знают, что люди пойдут за тобой, потому что ты истинный машиах! И у них не станет дураков, готовых пролить свою и чужую кровь ради пустых надежд!

– А за что я пролью свою кровь, Учитель? Разве моя надежда не пуста? Разве людям нужно такое спасение? Они жаждут иного, и канами дают им желаемое. Или хотя бы обещают это. – Иешуа удрученно покачал головой.

– Ты трусишь. Тебе не хватает мужества принять свою судьбу. В этом дело? – сколько можно быть большим ребенком… Почему он не взрослеет и не обретет силу?

– Ты зря меня обвиняешь, я готов на жертву. Но примет ли ее Б-г? Это моя плоть и кровь, моя жизнь, что я люблю. Стоит ли пить до дна чашу, если она пуста?

И почему Б-г выбрал Иешуа? Иешуа, что так любит людей и праздники. Что расцветает в обществе хорошеньких женщин. Что ласков к каждой птичке на дереве, к каждой рыбке в реке… Кругом его друзья, весь мир принадлежит ему…

О, если бы Иехуда сам мог взойти на крест! Аскет, пустынник, отшельник, привычный слышать лишь Б-жий глас. Он бы хоть сейчас сдался в руки тех, кто считал его мехашефом. Пусть бы побили его камнями во славу Г-сподню! Но нет, он должен уговаривать этого юнца. Тридцатилетнего юнца.

– Мои ученики – простые люди, они следуют то за одним пророком, то за другим. Кто пообещает больше – того, они и изберут в машиахи. Что для них Царствие Небесное в сравнении с иродовыми сокровищами и латинской казной? Вот если бы ты пошел с нами. Мне было бы легче…

– Иешуа, ты знаешь, что я должен сделать. Узнав обо мне, они могут прознать и про мое дело, а, значит – помешать ему. Нет, Иешуа, ты должен идти один.

– Если Б-г говорит с тобой, если ты знаешь, что это Б-г, то чего ты боишься? Пророчество будет исполнено так или иначе!

Иешуа его поймал. Теперь он трусил. Как выти к людям, если всю жизнь прячешься от них? Что сказать другим, если прежде общался лишь с учениками? Как найти общий язык с теми, кто равен тебе?

Иехуда смотрел сквозь своего ученика, пытаясь разглядеть подсказку в жарком дрожащем воздухе. Но на этот раз Б-г молчал, предоставляя им право решить все самим.

– Хорошо. Я пойду в твои ученики и буду помогать тебе. Но прежде, сорви плод с этой смоквы, – грязный, заскорузлый палец Иехуды указал на давно засохший и расщепившийся ствол дерева. – Она засохла, как только ты переступил порог этой хижины. Я давно хотел ее срубить, но чувствовал, что время еще не пришло. Ее судьба – в твоих руках.

– Ты, верно, безумен, как и мой отец!

– Твой отец – Б-г! – Иехуда метал в ученика гром и молнии.

– Вот как? Тогда пусть мой Отец, если есть на то его воля, возьмет и сбросит тебе с неба свежую фигу. А я простой человек, и могу лишь помочь тебе ее свалить! – разозлившись на учителя, Иешуа соскочил с камня и, положив руки на ствол, навалился на него всем телом.

Но хрупкая с виду смоковница не поддалась. Напротив, казалось, что чем больше старается ученик, тем крепче становится дерево.

Иехуда все ждал, когда разверзнутся небеса и их всех испепелит б-жественный огонь. Но вместо этого увидел, что концы засохших веток, вдруг потемнели, будто налившись соком. От рук навалившегося на смоковницу Иешуа, по ней разбегались потоки жизненных сил.

Наполнившись соками, дерево выпустило первые клейкие липкие листочки. Они тут же принялись разворачиваться и раскрываться, подставляясь солнцу. Иехуде даже казалось, что он слышит шум, издаваемый ими.

За листьями последовали зеленые тугие плоды, облепившие ствол. Появились осы, что всегда вьются вокруг смокв. Плоды стали набухать, краснеть. Им уже тяжело было держаться на стволе, и один, слегка качнувшись упал, в подставленные руки Иехуды.

Он разломил фигу пополам и протянул одну половинку Иешуа. Но тот и не заметил этого. Он стоял, открыв рот и запрокинув голову, пытаясь разглядеть кончик кроны смоковницы, что устремился к небу. Может, он уперся в самое Царство Небесное?

– Теперь ты веришь? – улыбнулся Иехуда, надкусив сочную сладкую фигу.

***

Напали на нас очень странные люди. Я даже названия для них подходящего не придумал. Было ясно, что это точно не правительственные силы. Уж слишком разношерстная компания: парочка арабов с землистыми, запыленными лицами; лысый скуластый азиат с коротенькой черной бородкой, то ли узбек, то ли туркмен; закутанный в лохматый спецкостюм снайпер, и Рыжебородый с двумя приближенными, такими же рыжими, сосредоточенными и молчаливыми.

Выглядели они все потрепанными и уставшими, форма военная – но с миру по нитке. Что-то натовское, что-то местное, у Рыжебородого, который явно командовал – брюки вообще были чуть ли не советского образца, может, с девяностых. И все драное, грязное, кое-как залатанное…

Чувствовалось, что мы их последняя надежда, но на что? Может, я чего-то не знаю, и у Малики в закромах припасен мешочек с золотом и бриллиантами? Они явно не случайно на нас наткнулись, последние силы собрали для нападения.

На бандитов или террористов они тоже мало походили – чувствовалась боевая слаженность и нехарактерная для бормалеев дисциплинированность. Рыжебородого все слушались беспрекословно, оружие держали в чистоте и наготове – у каждого блестящий на солнце «калаш».

Даже нас никто и пальцем не тронул – только руки стянули за спиной, невесть откуда взявшимися пластиковыми наручниками. Правда, Шломит досталось, она единственная вдруг решила посопротивляться.

Пистолет-то у нее сразу отобрали и нож из берца вытянули, но она как-то изловчилась въехать «узбеку» ногой в челюсть. Попало ему по касательной, только кожу чуть выше бороды содрало. «Узбек» выругался сквозь зубы, да и въехал жилистым волосатым кулаком Шломит в глаз. Хорошо въехал – глаз быстро заплыл и перестал светиться зеленым электродным огнем. Один перестал, а второй остался – чисто лихо одноглазое.

У меня сопротивляться не было ни сил, ни желания. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Может, еще удастся выкарабкаться и из этой передряги. Я, кажется, живучий.

Малика же и вовсе быстро подстроилась под обстоятельства, видно не в первый раз на ее свободу покушались. Она сама встала на колени и протянула руки «узбеку». Так у нее одной руки оказались связаны спереди, хоть почесаться можно. Я до такого лайфхака, конечно, не додумался.

До утра нас никто не беспокоил, мы просто сидели на пятках со связанными руками и думали, что будет дальше. То есть я думал, а чем занималась женщины, Бог их знает. Шломит, кажется, спала или пыталась, а Малика что-то шептала себе под нос, наверное, молитву.

Напавшие на нас бормалеи тихо переговаривались и обустраивались. В пещеру они зашли, но не найдя ничего интересного или полезного – быстро вышли. Собрали верблюжьи лепешки, сухие колючки и кое-как развели костер. Плюхнули прямо в него котелок с водой, поставили часового – нас охранять и разбрелись по спальным местам, пристроившись тут же на земле.

Всю ночь часовые менялись, явно по заранее установленному режиму, и никто не пытался с нами заговорить или что-то объяснить. Зато, чуть солнце позолотило верхушки останцев за мной пришли. Молчаливый приближенный Рыжебородого, аккуратно поднял меня за плечо и, легонько подталкивая дулом автомата, повел к главному.

Тот похоже спал в пещере, демонстрируя свое положение, но уже выполз на свет и грелся у отдельного костра. И ночь, и утро тут были прохладными, особенно по сравнению с дневной жарой.

– Садись, – Рыжебородый обратился ко мне по-русски и милостиво указал на место напротив себя. Я устроился, как мог со связанными руками. – Будешь? – он протянул мне открытую банку тушенки с воткнутой в мясо алюминиевой ложкой. – Слава Аллаху, говядина. Но ты ведь, наверное, и свининой теперь не брезгуешь?

Тушенка выглядела ужасно привлекательно, я только сейчас понял, как проголодался, и невольно облизнулся.

– Дени, развяжи ему руки, – Рыжебородый улыбался, но глаза его оставались пустыми и холодными. Я почувствовал, как моей ладони коснулась холодная сталь ножа Дени, и пластиковая лента наручников, натянувшись, лопнула.

Тушенку Рыжебородый тут же поставил в мою раскрытую горсть. Банка была зеленая с желтоватой звездой и гордой надписью «Армия России»:

– Гуманитарка? – хмыкнул я.

– Понятия не имею, на входе сюда нашли багги, а там пару коробок с этим добром. Большое подспорье, а то мы неделю по пустыне бродим, питаемся только медом и акридами, будто пророк Яхья, мир ему. – Рыжебородый говорил по-русски хорошо, почти правильно, но с характерным гортанным, булькающим акцентом. – Неужели ты меня не помнишь? – он сощурился, будто проверяя свои предположения.

Я в ответ только помотал головой – тушенку нужно было сожрать быстро и до донышка, ну и что, что холодная.

– Как знаешь. Я на тебя не в обиде. Ты правильно сделал, что сбежал. Наше время прошло. Я тоже думал сдаться, но, сам знаешь, у меня руки по локоть в крови, если не по плечи. Таким, как я амнистия не положена. А смысл всю жизнь в тюрьме просидеть? Нет, я еще побарахтаюсь. Как тебя сюда-то занесло? Я думал, ты обратно к своим вернулся, слил информацию, получил прощение…

– Прости, но не понимаю, про что ты. У меня тут мозги чуть не сварились, две недели в бреду провалялся, еле выжил. Маму родную не помню.

– Я видел ее фото. Красивая женщина, но глаза грустные. Знаешь, что с ней? Похоронила тебя небось. Ты говорил, что она профессор, детей музыке учит. Помнишь, как на дом заброшенный наткнулись? А там пианино. Ты даже сыграл что-то, ребятам понравилось…

Я прикусил губу и поставил пустую банку в песок:

– Прости, ничего не помню. Какой из меня пианист, – невольно мой взгляд упал на собственные руки – длинные тонкие пальцы, как у больного с синдромом Марфана. Я поспешил их спрятать в складках балахона. – За тушенку спасибо.

– Как знаешь, как знаешь, – Рыжебородый покачал головой. – Я ряд тебя видеть. Как домом повеяло. Дорога туда мне заказана. Здесь закопают в ближайшем бархане. Чую, что отвоевался. Не выходит у нас праведное государство. Один сброд, – он зло сплюнул.

– А мы-то тебе на кой сдались? Две бабы и я, заморыш без памяти? Не роли же Адама, Евы и Лилит нового мира ты нам отвел?

– У нас их называют Хивва и Карина, и это ты забыл? Ах, да, мозги сварились, все забыл. Хотелось бы и мне так же. Ладно, хочешь к делу, давай к делу, – Рыжебородый набрал в грудь побольше воздуха и поправил давивший на живот ремень, – Мне нужна голова. И я знаю, что она здесь.

– Голова?

– Да, Яхьи. Пророка Яхьи

– Кто это?

– Ты не знаешь?

Я усиленно замотал головой, чтобы он мне поверил. Но по лукавому прищуру бородача было видно – каждое мое слово он считает враньем.

– Тогда спроси у своих баб. Ты видишь, мы с вами предельно вежливы. Даже рыжую мог не спасать, мы хотели только руку ей прострелить, чтобы твои мозги на месте оставить. Я много пролил крови, больше не хочу. Но ты знаешь, что, если будет нужно – пущу девок по кругу, а тебя выпотрошу, несмотря на нашу прежнюю дружбу. Мы очень устали, так что не рекомендую испытывать наше терпение. Отдайте нам голову и будете свободны, – Рыжебороды оттараторил это, как скороговорку, будто готовился и выучил свое послание наизусть, чтобы нигде не ошибиться. – Дени, свяжи его!

Похоже разговор был закончен, хотя понятнее от него не стало. Поел, и на том спасибо.

Я покорно заложил руки за спину, и Дени стянул на моих запястьях новые пластиковые наручники. Они их оптом что ли закупали?

***

Префект очень не любил передвигаться в носилках. Носилки – для весталок и матрон, а воину не пристало болтаться по ухабам в тряпичном шатре. Но, Антипа предупредил: в городе неспокойно, и так будет безопаснее.

Спокойствие в городе было нарушено самим тетрархом. Этот тупица и бездельник умудрился заточить в темницу местного авгура, что и переполошило ос в гнезде. И ладно бы, поймал в своей Перее и там бы и оставил, нет! Перевез его в Ершалаим, не спросив разрешения! И это накануне Песаха, когда город наводнен всяким сбродом и едва управляем. Вот, зелоты и выползли из всех щелей, да и простые иудеи стали зло коситься на римлян из-под сросшихся на переносице бровей.

Пилат плохо разбирался в здешних верованиях. Он все еще мечтал, что однажды его отправят в более дружелюбную и тихую провинцию, а потому не интересовался иудейскими сказками. Но он прекрасно понимал, что нельзя трогать веру и верующих, ни своим, ни чужим. В противном случае – быстро людей не угомонить. Они будут шататься и шептаться по углам до тех пор, пока не найдут выход своему недовольству. Толпа, наверняка, потребует крови, чтобы отомстить и успокоиться. Люди всегда так делают, когда не знают, как поступить.

Конечно, авгур оскорбил самого Антипу и его жену… Но народ безумно любит этого авгура, многие почитают его как божество. Пилат не раз слышал, как иудеи говорят о нем с придыханием. О тетрархе так никто не говорит, его никто не любит и не уважает. То, что сказал авгур про Иродиаду, уже давно вертелось на языках у всех ее подданных. Он лишь имел смелость произнести это вслух.

Антипа же поступил опрометчиво, ему следовало стерпеть обиду и сохранить покой в стране, но тетрарх был дураком, да еще и шел на поводу у своей вероломной жены. Умная и талантливая Иродиада легко могла бы управлять государством. Но ее чрезмерное тщеславие портило жизнь и ей самой, и всем, кто был рядом с ней.

Вот уже несколько дней Антипа очень любезно и настойчиво зазывал префекта к себе на скромный ужин: хотел угостить вином из собственных виноградников и языками фламинго, приготовленными по особому рецепту. Тетрарх любил пышные и помпезные застолья и не знал меры в поедании вычурных яств так же, как его жена не знала меры в своем властолюбии.

Пилату же ехать не хотелось. От изысканных блюд и медовых речей Антипы наутро у него болели и голова, и желудок. Да и было очевидно, что на ужине тетрарх попросит помощи. Ему нужно казнить авгура по-тихому, подстелить соломки, так сказать… А ввязываться в иудейские распри, да еще и в религиозные – себе дороже. Риму это не нужно, Пилату лично – тоже. Если тетрарха растерзает толпа – лучше будет всем.

Но префект все-таки поехал. И не на ужин, а просто так. Он и сам бы не смог ответить, почему все же решил навестить Антипу. Наверное, стало интересно, как тетрарх выкрутится на этот раз, и что предложит, ему, префекту, в обмен на помощь.

За размышлениями о судьбах вверенной ему провинции Пилат даже не заметил, как оказался у дворца Антипы. Рабы, несшие носилки, остановились, и префект отодвинул завесу.

По ступенькам дворца уже бежали мускулистые нубийцы, чтобы подставить свои лоснящиеся спины под ноги Пилата. «Восточное варварство!» – подумал префект, ступая на одного из склонившихся невольников. – «В Риме бы просто вынесли скамью».

Пилат ворчал – все ему было тут не по душе, и местные обычаи, и местный народец, и их глупый царек. Но вдруг кое-что примечательное отвлекло его и заставило подумать, что вверенная ему провинция не так уж и плоха.

Вдоль одной из стен дворца, постоянно оглядываясь, крались две женщины: служанка в варварском платье и юная госпожа в лазурной палле. Госпожа кралась удивительно грациозно, будто кошка, отправляющаяся на свидание с котом.

Нечто неуловимое в движениях девушки заставило старого вояку замереть на месте. Ему вспомнилась Клавдия, еще совсем молодая, легконогая, тонкостанная… Когда-то она была прекрасна, будто Селена, сошедшая с небес. Но время не пожалело жену префекта. Клавдия постарела, и ни одна из заветных притирок матрон уже не могла вернуть ей былую красоту.

– Префект! – окликнул кто-то Пилата, и он вдруг понял, что все еще стоит на черной спине раба. Неожиданно обретя невиданную легкость, префект изящно соскочил с нубийца и направился к тому, кто его звал. Это был Маннэи – главный стражник тетрарха, человек коварный и хитрый, как сам Аполлон.

– Скажи мне, Маннэи, кто эта женщина? – Пилат близоруко сощурился и махнул рукой в сторону заинтересовавших его фигур. Главный стражник посмотрел туда, куда ему указывали, и заметно помрачнел. Маннэи был предан семье тетрарха, как пес, и, хотя префекту была неведома причина такой верности, он отдавал ей должное.

– Это служанка госпожи, я думаю. Пойдем, тетрарх ждет тебя.

– Маннэи, не обманывай меня! Я догадался, что та, что в еврейских одеждах – служанка! Кто в лазурной палле крадется вдоль стены? – Пилат понял, что узнал нечто, о чем ему никто не хотел рассказывать.

– Я не знаю, но…

– Это Саломея, Иродиадина дочка, – внезапно ответил один из рабов префекта, неотступно следовавший за ним. – Она частенько сбегает из дворца, это всем известно.

Маннэи побагровел, но заставить замолчать или наказать невольника Пилата он не мог. Так что, гнев главного стражника, не находя выхода, сжигал изнутри его самого, заставляя потеть и краснеть.

– Ну, веди меня к Антипе, – лукаво ухмыльнулся префект. Он уже знал, что попросит у тетрарха в обмен на помощь.

***

Вернувшись на свое место среди пленников, я натолкнулся на недобрый взгляд Шломит. Ее подбитый глаз был по-прежнему закрыт, но опухоль почти спала, а синяк заметно посветлел. Как-то подозрительно быстро на ней все заживало, даже быстрее, чем на собаке.

– Он тебя знает? – здоровый зеленый глаз Шломит продолжал светиться, словно светодиод.

– Кто?

– Он, – она мотнула головой в сторону Рыжебородого, разминавшегося в лучах рассветного солнца.

– Нет.

– Тогда почему они тебя позвали?

– Без понятия, – я пожал плечами. – Может, потому что я единственный мужчина? Салафиты вроде ж не любят общаться с женщинами…

– Ты не помнишь, как тебя зовут, но помнишь про салафитов? Очень странно.

– Я же помню про михраб и ренессанс…

– Это не михраб!

Упорная женщина, ей точно нужно работать в органах и светить лампой в глаза. Если, конечно, она не уже.

– Да какая разница?!

– Вы долго общались, он говорит по-русски?

– Да.

– А как он понял, что ты говоришь?

– Но ты же поняла?