Текст книги "Мадонна Семи Холмов"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

К ней пришла мать-настоятельница:

– У ворот люди из папской свиты… Они приехали, чтобы сопроводить вас назад, мадонна Лукреция.

– Святая мать! – вскричала Лукреция, упала на колени и зарылась лицом в черную рясу. – Молю вас, не отпускайте меня!

– Дочь моя, ты по своему желанию хотела бы оставить все мирские заботы и провести здесь остаток своей жизни?

В прекрасных глазах Лукреции появилось сомнение:

– Они не позволяют мне, святая мать, но разрешите мне побыть у вас хоть какое-то время! Я так боюсь всего! Здесь я обрету одиночество, я смогу молиться – так, как не смогу молиться во дворце. Здесь, в келье, я пребываю наедине с Господом, я это чувствую, и, если бы вы разрешили мне побыть у вас, я смогла бы точно убедиться в том, готова ли я оставить мирскую суету и стать такой, как вы. Святая мать, умоляю, дайте мне убежище!

– Мы не имеем права отказывать в убежище никому, – ответила Джиролама.

К ним прибежала монахиня и сообщила, что люди у ворот требуют к себе настоятельницу.

– Это солдаты, святая мать, они вооружены и настроены очень решительно.

– Они приехали за мной! – закричала Лукреция. – Святая мать, не позволяйте им увезти меня!

Настоятельница смело направилась к воротам. Солдаты объявили ей, что торопятся и что у них приказ от Его Святейшества забрать мадонну Лукрецию.

– Она попросила убежища, – ответила Джиролама.

– Послушайте, святая мать, но у нас приказ от самого Папы!

– Сожалею. Но существует строгое правило: каждый, кто просит у нас убежища, получает его.

– Но она – не обычная посетительница. Неужели вы настолько глупы, что посмеете ослушаться Его Святейшества? Папа из рода Борджа и его сыновья не любят тех, кто смеет им перечить.

Солдаты старались быть добрыми, они откровенно намекали настоятельнице, что ей, как мудрой женщине, не следовало бы ссориться с Папой. Однако Джиролама Пичи не была мудрой женщиной – она была женщиной смелой.

– Вы не имеете права войти в наш дом, – объявила она, – иначе вы совершите святотатство.

Солдаты опустили глаза: им не хотелось осквернять святую обитель, но ведь у них был приказ! Джиролама глаз не опустила:

– Отправляйтесь к Его Святейшеству и сообщите, что, пока его дочь по собственной воле желает пребывать в стенах монастыря, она останется здесь, даже если Его Святейшество потребует от меня ее выгнать.

И солдаты, потрясенные бесстрашием этой женщины, поворотили коней.

А в Ватикане бушевали от ярости Папа и двое его сыновей.

Они уже знали, что по городу гуляют слухи: мадонна Лукреция ушла в монастырь, потому что семья пыталась заставить ее поступить вопреки ее собственной воле.

И тут Александра осенило очередное из его блестящих решений:

– Мы оставим вашу сестру в монастыре, – объявил он, – и не станем делать никаких попыток привезти ее обратно, потому что уж тогда слухов и сплетен не оберешься, а пока развод не состоится, мы не можем себе этого позволить. Мы просто дадим всем понять, что мадонна Лукреция отправилась в Сан-Систо по нашей воле, а не по своей! Мы решили: пусть она поживет в тишине и уединении, пока не освободится от Джованни Сфорца.

И Лукрецию оставили в покое. А Папа и братья удвоили свои усилия по скорейшему решению вопроса о разводе.

Жизнь Лукреции подчинялась теперь колоколам Сан-Систо, она была счастлива здесь, в монастыре, где все относились к ней как к дорогой гостье.

Никакие вести из внешнего мира сюда не проникали, и она не знала, как смеются римляне над новым фарсом – так прозвали в народе ее развод. Она и так никогда толком не знала о тех слухах, которые ходили о ее положении в семье, не знала и сейчас, что городские стены пестрели стишками и эпиграммами на ее счет.

Александр не обращал внимания на оскорбления и был спокоен, как всегда. Единственной его целью стало как можно скорее добиться развода.

Он поддерживал с монастырем постоянную связь, но не делал никаких попыток заставить дочь покинуть ее убежище. И он позволял плодиться новым слухам – о том, что Лукреция намерена принять постриг: он понимал, что ореол святости – лучший ответ на все грязные сплетни.

Среди своих домашних он выбрал специального посланца, который должен был доставлять его письма к дочери, – после развода он собирался послать ее в Испанию в сопровождении герцога Гандиа, поэтому посланцем выбрал молодого испанца, своего любимого камердинера.

Педро Кальдес был хорош собою и жаждал услужить Папе. Александру нравилось и то, что он испанец, – ведь Борджа благоволил испанцам, нравились Папе и его манеры и его обаяние: наверняка Лукреция еще не успела до конца пропитаться монастырским духом! Она не может остаться равнодушной к такому милому юноше!

– Сын мой, – объявил Александр красавцу-камердинеру. – Доставь это письмо моей дочери лично. Мать-настоятельница знает, что моя дочь находится в Сан-Систо с моего согласия и допустит тебя к мадонне Лукреции, – Александр мило улыбнулся. – Но ты – не просто посланец. Я хочу, чтобы ты это понял. Ты расскажешь моей дочери, как прекрасна и велика твоя родина, ибо я хочу, чтобы в душе ее возникло желание посетить Испанию.

– Я сделаю все, что в моих силах, святой отец.

– Знаю, знаю. И посмотри, какой образ жизни она ведет. Неужели она превратилась в настоящую монашку? Не хочется мне, чтобы моя дочь напускала на себя все эти строгости. Спроси, не хочет ли она, чтобы я прислал ей компаньонку – какую-нибудь милую молодую девушку. Скажи ей, что я ее очень люблю и постоянно о ней думаю. А теперь иди, и расскажи мне потом обо всем, что увидишь.

И Педро отправился в монастырь в твердом намерении как можно лучше выполнить свою миссию. Он был в восторге: он уже не раз видел мадонну Лукрецию, и она очень ему нравилась. Самая красивая из всех женщин! – думал он о ней: он предпочитал ее спокойную красоту смелости и веселью Джулии, что же касается Санчи, то она вообще была не в его вкусе – обыкновенная куртизанка! Для Педро Лукреция была самой прекрасной женщиной на свете.

Он стоял у ворот монастыря, притулившегося к подножию Авентинской горы, и разглядывал величественное строение. Он чувствовал, что наступил самый значительный миг в его жизни, что у него появился шанс завоевать дружбу Лукреции, шанс, о котором он и мечтать не мог.

Ему позволили войти, какая-то из монахинь – она все время смотрела в землю и ни разу не подняла на незнакомца взгляда – провела его по длинному коридору в маленькую комнату. Как же тихо здесь было!

Он огляделся: голый каменный пол, голые стены, на которых висело лишь распятие. Грубая скамья, несколько табуреток – вот и вся обстановка. Яркое солнце, жара остались за этими толстыми стенами, здесь же было сумрачно и прохладно.

И вдруг вошла Лукреция. На ней было длинное черное платье, как и на монахинях, но голова ее не была покрыта, и золотистые волосы волнами бежали по плечам. Значит, она еще не приняла постриг, – подумал Педро.

Он поклонился, она протянула ему руку для поцелуя.

– Я прибыл от святого отца, – сообщил он.

– Ты привез письмо?

– Да, мадонна. И надеюсь увезти ответ.

– Хорошо!

Он заметил, с какой жадностью она схватила письма, и после некоторого колебания сказал:

– Мадонна, согласно воле Его Святейшества мне разрешено немного побыть с вами, если вам захочется что-нибудь узнать о делах в Ватикане.

– Как он добр! – улыбнулась Лукреция. – Пожалуйста, присаживайся. Мне бы следовало предложить тебе освежиться, но…

Он протестующе поднял руку:

– Мне ничего не надо, мадонна. И я не могу сесть в вашем присутствии, пока вы сами остаетесь на ногах.

Она засмеялась и села напротив него. Положила письма на скамью рядом с собой и нервно щупала их пальцами, будто ей не терпелось поскорее их распечатать.

– Как тебя зовут?

– Педро Кальдес.

– Я часто видела тебя раньше. Ты ведь один из камердинеров моего отца, и приехал из Испании, не так ли?

– Для меня великая честь быть замеченным мадонной Лукрецией.

– Я всегда обращаю внимание на тех, кто хорошо служит моему отцу.

Молодой человек покраснел от удовольствия.

– Для меня двойная радость оказаться здесь – во-первых, потому, что святой отец удостоил меня своим поручением, и, во-вторых, видеть вас – это счастье само по себе.

Лукреция весело расхохоталась:

– Как приятно снова выслушивать комплименты!

– Ходят разговоры, которые весьма тревожат вашего отца, мадонна. Некоторые намекают, что вы намерены остаться в монастыре до конца вашей жизни.

Она молчала, и в глазах Педро появилась тревога. Он поспешно добавил:

– Мадонна Лукреция, это будет ошибкой… Большой ошибкой!

Он умолк, ожидая, что сейчас его прогонят – ведь он преступил рамки дозволенного. Но Лукреция оставалась спокойной и лишь улыбнулась:

– Итак, ты считаешь это ошибкой… Почему?

– Потому что вы так прекрасны! – горячо воскликнул юноша.

– Но здесь есть несколько очень красивых монахинь.

– Но ведь вы – настоящее украшение двора вашего отца! Вы не должны прятать свою красоту за монастырскими стенами!

– Это отец повелел тебе сказать мне это?

– Нет, но он будет глубоко огорчен, если вы примете такое решение.

– Как приятно поговорить с тем, кого волнуют мои планы! Видишь ли, я прибыла сюда в поисках пристанища, убежища, и я его обрела. Я хотела отгородиться от… От многого. И не жалею о том, что приехала к дорогой сестре Джироламе.

– Это, конечно, приятное убежище, мадонна, но ведь временное! Могу ли я сообщить Его Святейшеству, что вы ждете дня, когда сможете присоединиться к своей семье?

– Нет, не думаю. Я пока не приняла окончательного решения. Порою мир и покой этого места поглощают меня полностью, я просыпаюсь рано утром под звон колоколов, колокола подсказывают мне мои дальнейшие поступки, жизнь здесь проста, и иногда мне хочется жить этой простой и спокойной жизнью.

– Простите меня, мадонна, но, если вы останетесь здесь, вы обманете свое жизненное предназначение.

– Давай поговорим о чем-то другом, – прервала она его. – Я устала от своих проблем. Как мой отец?

– Он чувствует себя одиноким, потому что вас нет рядом.

– Я тоже по нему скучаю. И с нетерпением жду его писем, – она взглянула на письма.

– Вы предпочитаете, чтобы я покинул вас и вы могли бы спокойно их прочитать?

Она помедлила и потом ответила:

– Нет. Я прочту их позже, после того, как ты уедешь. Давай еще поговорим. Как мои братья?

Педро немного поколебался с ответом и сказал:

– Все так же, как когда вы уехали.

Она печально кивнула – она поняла, что речь идет о Санче и об их соперничестве, еще одном поводе для взаимной ненависти.

– Ты собираешься возвращаться в Испанию? – перевела она разговор на другое.

– Надеюсь, мадонна.

– Ты тоскуешь по дому?

– Как все испанцы, которые вынуждены жить вдали от родины.

– Наверное, я чувствовала бы то же самое, если бы мне пришлось покинуть Италию.

– Вам бы понравилась моя страна, мадонна.

– Расскажи мне о ней!

– О чем же мне вам рассказать… О Толедо, который выстроен на граните, о Таго и о высоких горах? О Севилье, розы которой цветут и зимой, о прекрасных оливковых рощах, и вине, которое делают из местного винограда? Говорят, мадонна, что те, кого любит Бог, живут в Севилье. Как бы мне хотелось показать вам мавританские дворцы, узкие улочки, апельсиновые рощи, великолепные пальмы Севильи!

– Ты настоящий поэт!

– Нет, просто я испытываю вдохновение.

– Вдохновение своей прекрасной страной?

– Нет, вами, мадонна.

Лукреция улыбалась. Бессмысленно было делать вид, что компания этого юноши не доставляет ей никакого удовольствия, что ее не радует глоток воздуха из внешнего мира, – ей казалось, что она долго спала, ей действительно необходим был этот долгий, глубокий сон, но вот она расслышала радостные звуки окружающего мира, и ей захотелось проснуться.

– Как мне хотелось бы поглядеть на вашу страну!

– Его Святейшество намекал, что, когда герцог Гандиа будет возвращаться в Испанию, он сможет взять вас с собой.

В Испанию! Подальше от сплетен, от позорного развода! Как это было бы приятно!

– Да, мне это должно понравиться… На время.

– А это и не должно быть надолго. Ваш отец не перенесет длительной разлуки.

– Знаю.

– Он так о вас беспокоится! Все время спрашивает: «Не слишком ли жесткая у нее постель? А что она ест? А не слишком ли строги правила в монастыре?» Он думает о том, кто расчесывает и моет вам волосы. Он хотел бы прислать к вам компаньонку, кого-нибудь, кого бы вы выбрали сами. Молодую девушку, наперсницу и служанку одновременно. И просил меня осведомиться у вас по этому поводу.

Лукреция колебалась, а потом ответила:

– Прошу тебя передать отцу уверения в моем глубочайшем почтении. Скажи ему, что я люблю его так же, как он любит меня. Каждый вечер и каждое утро я молюсь о том, чтобы быть достойной его, и передай, что я счастлива здесь, но что меня обрадовал твой визит и я с удовольствием приму любую, кого он пришлет мне в качестве служанки и компаньонки.

– А теперь, мадонна, позвольте мне откланяться и оставить вас наедине с письмами.

– Ты очень добр.

И она вновь протянула руку, и вновь он ее поцеловал.

Губы его на долю секунды задержались, и это было ей приятно. Монахини были добры к ней, но Лукреция нуждалась в восхищении.

Ей было все еще хорошо в этом убежище, но ее порадовал и ветерок из внешнего мира.

Папа послал за девушкой, которую он выбрал в компаньонки Лукреции.

Она была очаровательна – хорошенькая, маленького роста, пухленькая, с блестящими черными глазками. Александру она сразу же понравилась. Правда, он больше любил рыженьких – как Ваноцца, самая верная и преданная из его любовниц.

Он протянул навстречу девушке руки и воскликнул:

– Пантизилия, детка, у меня есть к тебе поручение! Пантизилия выжидательно опустила хорошенькие глазки.

Она ужасно боялась, что святой отец захочет от нее избавиться, отошлет ее – ведь его любовные увлечения были недолговечны, вон даже Джулия Фарнезе недолго продержалась…

У Пантизилии были свои мечты, а у кого их нет? В мечтах она рисовала себя состоятельной дамой, такой, как Ваноцца Катанеи и Джулия Фарнезе.

Теперь-то она понимала, что ее роль – потешить Александра часок-другой, не больше.

– Ты дрожишь, дитя мое, – нежным голосом заметил Александр.

– Это от страха, Ваше Святейшество, что меня оторвут от вас.

Александр улыбнулся: он всегда был добр к женщинам. Перебирая черные как смоль кудри, он думал о других кудрях – ярко-рыжих.

– Ты ненадолго и недалеко уедешь от нас, моя дорогая, а когда ты узнаешь, какую миссию я решил тебе поручить, ты возрадуешься, ибо поймешь, что я могу возложить такую задачу лишь на того, кого я не только люблю, но кого уважаю и кому доверяю.

– Да, Ваше Святейшество?

– Ты отправишься в монастырь Сан-Систо прислуживать моей дочери Лукреции.

Пантизилия вздохнула с облегчением: госпожа Лукреция была доброй, все, кто ей служил, считали себя счастливчиками.

– Вот видишь, ты обрадована честью, которую я тебе оказал!

– Да, Ваше Святейшество!

– Будь готова уехать сегодня. Моей дочери одиноко, и я хочу, чтобы ты ее утешила, стала ее другом, – он нежно ущипнул мягкую щечку девушки. – Тебе придется постоянно напоминать ей, как тоскует по ней отец. Ты возьмешь с собой некоторые ее платья и драгоценности, там ты вымоешь ей волосы. Пожалуйста, убеди ее надеть красивое платье. Пантизилия, дорогая, поговаривают, что моя дочь хочет стать монахиней. Я знаю, что это всего лишь болтовня, но моя дочь так молода и впечатлительна! И твоя задача – напомнить ей о радостях, существующих за стенами монастыря. Девичья болтовня, сплетни, красивые платья! Моя Лукреция все это обожает. И пригляди, дорогая, чтобы она не утратила любви к таким вещам. Чем скорее она вернется оттуда, тем выше будет твоя награда.

– Святой отец, моя единственная цель – служить вам.

– Хорошая девочка! И красивая…

И Папа на прощанье заключил ее в достаточно страстные объятия.

Лукреция была готова полюбить Пантизилию – ей не хватало кого-то, с кем можно было бы посмеяться и посплетничать. Серафина и остальные монахини были слишком строгими, они считали смех чем-то греховным.

Пантизилия открыла сундуки и показала Лукреции привезенные ею платья.

– Это пойдет вам куда больше, чем черное, мадонна.

– Я не решусь надеть такие платья в этом святом, тихом месте, – пояснила Лукреция. – Здесь они будут выглядеть вызывающе.

Пантизилия взглянула на волосы Лукреции и разочарованно вздохнула:

– А ваши локоны, мадонна! Они кажутся теперь не такими золотистыми, как прежде.

Лукреция слегка забеспокоилась: грешно думать здесь о таких вещах, как уход за собственной персоной, – так говорили сестры, и она старалась не думать о том, что давно не мыла волосы.

Она объяснила Пантизилии, что сестры не одобряют ее привычку часто мыть волосы – это признак тщеславия.

– Мадонна, – с усмешкой заметила Пантизилия, – но ни у кого из них нет таких золотистых волос, как у вас. Позвольте мне вымыть их, только чтобы вспомнить, как они когда-то сверкали.

Ну какой вред случится, если она действительно вымоет волосы? И она позволила.

Когда волосы высохли, Пантизилия засмеялась от удовольствия:

– Смотрите, мадонна, ну опять чистое золото! Того же оттенка, что и вышивка на вашем зеленом платье! Оно у меня здесь, позвольте мне нарядить вас в него.

Лукреция улыбнулась:

– Ну что ж, только чтобы доставить тебе, маленькая Пантизилия, удовольствие…

А когда зеленое с золотом платье было надето, волосы расчесаны и уложены, вошла монахиня и сообщила, что прибыл Педро Кальдес с письмами от Папы.

Лукреция снова приняла его в холодной полупустой комнате.

Он уставился на нее во все глаза, и она увидела, что он медленно заливается краской. Он не мог произнести ни слова – только стоял и глазел.

– Что, Педро Кальдес, что-то не так? Он, заикаясь, ответил:

– Мадонна, мне показалось, что я лицезрею богиню. Как же приятно было снова надеть красивое платье и снова почувствовать мужское восхищение! Как же она истосковалась по восхищению! Особенно со стороны столь милого молодого человека…

После этого она уже никогда не одевалась в черное и следила за тем, чтобы волосы ее блестели.

Она не знала, когда в следующий раз приедет Педро Кальдес, и была готова к тому, чтобы всегда вызывать восхищение в этом симпатичном юноше…

Пантизилия оказалась веселой компаньонкой, и теперь Лукреция недоумевала: как же она жила без такой очаровательной девушки?

Они часами просиживали в отведенных им настоятельницей комнатах за вышиванием, хотя Пантизилия предпочитала проводить время иначе: петь под аккомпанемент Лукреции, которая превосходно играла на лютне. Пантизилия привезла лютню с собой, она также послала за гобеленами, чтобы стены не казались столь удручающе голыми. Она постоянно болтала о внешнем мире – она была остроумна и любила соленые шуточки. Лукреция полагала, что именно потому ей и нравится общество Пантизилии – рядом со святыми сестрами она чувствовала себя словно в сонном царстве.

Пантизилия с притворным ужасом рассказывала о том, как сражаются за любовь Санчи Чезаре и Джованни, как Санча попеременно оказывает милости то одному, то другому. Такой, как Санча, при папском дворе еще никогда не было, объявила Пантизилия. Оба брата в открытую ее посещали, и весь Рим знал, что оба – ее любовники. А ведь есть еще маленький Гоффредо! Он явно наслаждается выходками своей супруги и всячески помогает Чезаре.

А еще она рассказала об одной прекрасной девушке из Феррары, которая уже была помолвлена с женихом.

– Его светлость герцог Гандиа положил на нее глаз, – горячо шептала Пантизилия, – но ее отец твердо решил выдать ее замуж, потому что это был выгодный брак. У нее большое приданое, к тому же она хороша собой, кто же может устоять? Но герцог Гандиа твердо решил сделать ее своей любовницей. Это все по секрету, мадонна Лукреция, но сейчас бракосочетание отложено, и некоторые говорят, что дама в маске, которую часто видят в обществе герцога, и есть та самая девушка.

– Мои братья похожи лишь в одном: если они чего-то захотели, они это получат.

– Воистину так, и весь Рим болтает о таинственном любовном приключении герцога.

– А эта дама в маске – та самая девушка?

– Точно не знает никто. Известно только, что с герцогом Гандиа видят кого-то в маске. Они вместе катаются верхом, но, помимо маски, на этой особе и широкая, спадающая складками одежда, поэтому невозможно точно установить – мужчина это или женщина.

– Очень похоже на Джованни. Он любит привлекать к себе внимание. А Чезаре? Есть у него любовница в маске?

– Нет, моя госпожа. Господина кардинала не видят нигде, кроме как на церковных церемониях. Говорят также, что его больше не интересует мадонна Санча, и если это так, между братьями может воцариться мир.

– Хорошо бы.

– Их видели прогуливающимися вместе, рука об руку, как добрых друзей.

– Как приятно это слышать!

– Ах, мадонна, что вы наденете? Зеленое бархатное платье с розовыми кружевами так вам идет!

– Мне и так хорошо.

– Мадонна, а если вдруг приедет Педро Кальдес?

– Ну и что?

– Просто замечательно, если бы он увидел вас в зеленом с кружевами.

– А почему?

Пантизилия залилась смехом:

– Мадонна, Педро Кальдес в вас влюблен. Это всем заметно – нет, не всем, наверняка сестра Черубина этого не видит, – и она состроила суровую гримаску, передразнивая монахиню. – Да, сестра Черубина не сможет распознать признаки влюбленности. Но я-то могу! Я знаю, что Педро страстно и безнадежно влюблен в вас, мадонна.

– Какую чепуху ты болтаешь! – воскликнула Лукреция.

Но он действительно был в нее влюблен.

Она знала, что Пантизилия права. Бедняга Педро! Влюбленность светилась в каждом его взгляде, в каждом жесте, голос его был полон робкой нежности. Бедный, на что он может надеяться?

Однако она ждала его визитов и столь же старательно, как прежде, прихорашивалась.

Веселая служаночка была настоящей интриганкой. Ей, фривольной и сентиментальной, казалось неизбежным, что Лукреция заведет себе роман. Она постоянно твердила о Педро – о его красивой внешности, о его прекрасных манерах.

– Ох, какая обида, если Его Святейшество задумает отправить к вам другого посланца! – как-то воскликнула она.

Лукреция засмеялась:

– По-моему, ты сама влюбилась в этого юношу.

– И влюбилась бы, будь от этого хоть какой-то толк. Но его сердце принадлежит вам и только вам.

Лукреция обнаружила, что подобные разговоры доставляют ей удовольствие. Говоря о Педро, она волновалась так же, как Пантизилия. Этой маленькой келье, которая становилась все больше и больше похожей по убранству на небольшое дворцовое помещение, они часами сплетничали и хихикали.

Порою, заслышав звон колоколов, увидев в окно, как спешат в часовню монахини, услышав их пение, Лукреция чувствовала себя виноватой. Однако святая атмосфера монастыря делала визиты Педро еще более волнующими.

Как-то раз, выйдя к нему все в ту же полупустую строгую келью, она заметила, что он чем-то подавлен, и спросила, что случилось.

– Мадонна, – искренне отвечал он, – я действительно опечален, так опечален, что сомневаюсь, буду ли когда-нибудь еще счастлив.

– С тобой случилось что-то трагическое?

– Самое страшное, что могло со мной случиться…

Она подошла к нему и нежно прикоснулась пальцами к рукаву:

– Ты должен рассказать мне все, Педро. Ты же знаешь, что я сделаю все, что в моих силах, лишь бы помочь тебе.

Он поглядел на ее ручку и вдруг схватил ее и начал покрывать страстными поцелуями, а потом рухнул на колени и зарылся лицом в пышные юбки.

– Педро, – мягко произнесла она, – ты должен поведать мне о своей трагедии.

– Я не могу больше сюда приезжать! – в отчаянии воскликнул он.

– Педро! Ты устал от этих поездок? И попросил отца заменить тебя кем-нибудь, – в голосе ее послышался упрек, и он вскочил на ноги. Она увидела, как загорелись его глаза, и сердце ее подпрыгнуло от волнения.

– Устал? Да эти поездки к вам – ради них я и живу!

– Тогда…

Он отвернулся.

– Я не могу смотреть на вас, мадонна, – пробормотал он. – Не смею. Я попрошу святого отца заменить меня. Я не смею больше являться сюда.

– Но в чем твоя трагедия, Педро?

– В том, что я вас люблю!.. Люблю, и сохрани меня, святой боже!

– И от этого ты так печален? Мне жаль тебя, Педро! Он повернулся к ней, взгляд его сверкал.

– А как же мне не грустить, не горевать? Видеть вас здесь, понимать, что в один прекрасный день вам придется возвращаться в Ватикан, а там я не посмею не только заговорить с вами, но даже и приблизиться к вам!

– Если я вернусь в свой дворец, в нашей с тобой дружбе, Педро, ничего не изменится. Я по-прежнему буду рада тебя видеть, буду приглашать к себе, чтобы ты развлекал меня рассказами о вашей прекрасной стране.

– Мадонна, это невозможно! Молю вас, позвольте мне уйти…

– Иди, Педро, но обещай мне, что все же будешь меня навещать, потому что, если послания будет привозить кто-то другой, я буду несчастна.

Он вновь упал на колени и, схватив ее руки, принялся их целовать.

Она улыбалась, глядя на него сверху вниз, – и при этом заметила, как милы черные завитки у него на затылке.

– О да, Педро, – повторила она, – я буду несчастна, если ты перестанешь приезжать. Я настаиваю, я приказываю, чтобы письма привозил только ты!

Он встал.

– Моя госпожа так добра, – тихо промолвил он. А затем взглянул на нее так, что она вздрогнула. – Не смею задерживаться…

Он ушел, а она подумала, что в этом монастыре Сан-Систо она узнала, наверное, самые счастливые минуты в своей жизни.

Чезаре направлялся к дому матери: он часто наносил ей визиты. Он был задумчив – вообще все окружающие заметили, что в последнее время он стал как-то спокойнее, но и мрачнее.

Он перестал ухаживать за Санчей, он перестал злиться по поводу бегства сестры в монастырь, и он стал более дружелюбным с Джованни.

Увидев из окна, что к ней направляется Чезаре, Ваноцца энергично захлопала в ладоши, и к ней кинулись сразу несколько слуг.

– Вина, закусок! – закричала она. – Сюда едет Чезаре, мой сын, кардинал. Карло, – позвала она мужа, – быстро, быстро, поприветствуй монсеньора кардинала!

Карло тут же примчался на зов. Он был вполне доволен выпавшим на его долю жребием – браком с бывшей любовницей Папы. Это давало ему массу привилегий, а он был по натуре человеком благодарным. И оказывал всяческое уважение как самому Папе, так и его сыновьям.

Чезаре обнял мать и отчима.

– Добро пожаловать, добро пожаловать, дорогой сынок, – причитала Ваноцца, прослезившись. Ее всегда трогало, что эти великолепные господа – ее сыновья – нисходят до визитов к ней, скромной матроне. Во взгляде ее светилось восхищение, и Чезаре любил ее именно за это восхищение и обожание.

– Матушка, – нежно проговорил Чезаре. Карло заявил:

– Сегодня великий день: Ваше Высокопреосвященство удостоили посещением наш дом!

Чезаре уселся рядом с матерью и отчимом, они выпили вина из серебряных кубков, торопливо вынутых из креденцы. Ваноцца жалела только, что не знала заранее о посещении сына – а то она вывесила бы на стены гобелены и выставила свою прекрасную майолику. Они говорили о Лукреции и о предстоящем разводе.

– Ваш отец старается для вас изо всех сил, – сказала Ваноцца. – О, сынок, мне так жаль, что я такая… ничтожная и что не могу многого для вас сделать.

Чезаре прикрыл своей рукой ее руки и улыбнулся, а когда Чезаре улыбался, лицо его преображалось – он становился даже красивым. Он питал к матери искреннюю привязанность, и Ваноцца, зная, как другие его боялись, была за это ему благодарна.

Затем Чезаре попросил ее показать ему цветы, которыми она по праву гордилась, и они отправились в сад.

Они бродили по саду, Чезаре обнимал мать за талию, и, видя его хорошее настроение, Ваноцца осмелела настолько, что объявила, как рада она доносившимся до нее вестям о том, что они с Джованни стали друзьями.

– О, матушка, до чего же глупы ссоры! Мы с Джованни – братья, и мы должны быть друзьями.

– Это были просто детские ссоры, – нежно проворковала Ваноцца. – Теперь вы выросли и поняли, насколько они бессмысленны.

– Воистину так, матушка. Я хочу, чтобы весь Рим знал: теперь мы с Джованни – одна душа. И когда ты в следующий раз затеешь прием с ужином, пусть он будет скромным – только для твоих сыновей.

Ваноцца радостно улыбалась.

– Я поспешу с приемом! Только для тебя и Джованни… В городе сейчас слишком жарко, как ты смотришь на то, чтобы мы поужинали на свежем воздухе, в моих виноградниках?

– Прекрасная мысль! И поторопись ее исполнить, милая матушка.

– Только скажи когда – и все будет сделано!

– Завтра?.. Нет, слишком рано. Скорее, послезавтра.

– Прекрасно!

– Ах, матушка, ты – мой самый лучший друг.

– Но разве может быть иначе? Ведь ты мой возлюбленный сын, ты так хорошо ко мне относишься, такие почести мне оказываешь!

Она на секунду прикрыла глаза – ей вспомнилось, что сделал Чезаре с теми, кто разграбил ее дом во время французского нашествия. Да, он был жесток, многие пострадали, и Ваноцца не любила жестокости, но его действия показали ей всю меру любви Чезаре. «Ничто, – кричал он, – никакие пытки не могут быть достаточны для тех, кто обесчестил дом моей матери!»

– Ты порадуешься, увидев нас вместе с Джованни, – пообещал Чезаре. – Ты ведь и его любишь, правда? И жаль, что с нами не будет Лукреции.

– Я была бы рада увидеть дочь, и действительно буду счастлива, что меня навестит Джованни. Но, дорогой мой, из всех моих детей один ближе и милее мне всех остальных, и это ты.

Он поцеловал ей руку – еще один экстравагантный жест, которым члены их семьи демонстрировали любовь друг к другу.

– Я знаю, ты говоришь правду, матушка. Я клянусь, что, пока я жив, тебе не грозит никакое горе и никакая беда. Я растерзаю всякого, кто посмеет хоть шепнуть порочащее тебя словечко.

– Мой дорогой, не надо, не надо, я счастлива уже и тем, что могу время от времени тебя видеть. Дари мне эту радость как можно чаще, и я буду счастливейшей женщиной на Земле – правда, я понимаю, что это требование слишком эгоистично, ведь у тебя много дел.

Он нежно прижал ее к себе, и они пошли дальше, обсуждая детали предстоящего ужина.

Чезаре быстрой и решительной походкой шел по улице. На нем были маска и широкий плащ, скрывавшие его лицо и фигуру от досужих взглядов. Достигнув района Понте, он свернул в узкую улочку, затем в другую и остановился перед каким-то домом. Оглядевшись, он нырнул в дверь, захлопнул ее за собой, и, спустившись по ступеням, оказался в комнате с деревянными панелями и выложенным плитами полом. Хлопнул в ладоши.

Появился слуга, Чезаре сбросил маску, и человек низко поклонился.

– Твоя хозяйка здесь?

– Да, мой господин.

– Проводи меня к ней.

Его провели в комнату, обставленную так, как были обставлены многие подобные комнаты: кушетка, кресла с резными спинками, статуя Мадонны с лампадой перед нею.