Текст книги "Роковой выбор"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

Несчастьям не было конца.

Одно из них случилось в июне. Предполагалось нанести внезапный удар по Бресту, но этот план не удался, так как французы были предупреждены о нападении и укрепили свою оборону, так что, когда англичане высадились, их враги уже были наготове. Генерал Толльмах был смертельно ранен, и наши потери составили четыреста человек.

Это была катастрофа. Но самое ужасное заключалось в том, что французов предупредили, и были основания предполагать, кто это сделал. Сестра Сары Черчилль, леди Триконнел, была во Франции с моим отцом и мачехой, и оказалось, что Сара писала ей о подготовке нападения на Брест.

Это было предательством, и у меня не было сомнений, что стало причиной поражения.

Когда Уильям допросил Мальборо, тот поклялся, что не принимал участия в этом. А его жена? Это не более как обычные женские сплетни. Быть может, она случайно упомянула в письме к сестре о каких-то приготовлениях. Так иногда случается.

Мне было известно, что Уильям хотел отправить Мальборо в Тауэр и судить его. Но у Мальборо было много друзей, а серьезных улик против него не было.

Какая печальная ситуация! Столько смертей, столько несчастий, предательство со всех сторон, и, что хуже всего, раздираемая противоречиями семья. Я устала. Здоровье мое все ухудшалось.

Когда я вспоминаю свою прекрасную юность, я вижу, что уже тогда меня окружали люди, сделавшие мою жизнь пыткой. Странно, что они существовали уже тогда, были частью моего детства: Элизабет Вилльерс, причинившая мне такое горе, и Сара Черчилль, внесшая и свою лепту.

Какие они были хитрецы, эти Мальборо! Как они могли быть так откровенно вероломны и все же ни разу не понести наказания за свое вероломство? Они были очень ловкие, и граф Мальборо, несомненно, имел большую власть, так что даже Уильяму приходилось обращаться с ним осторожно.

Сара же всегда была еще и злобна по натуре, и я уверена, что это из-за нее распространились сплетни о Шрусбери и обо мне.

Чарльз Тэлбот, герцог Шрусбери, был двумя годами старше меня. Он был обворожителен – высокий, стройный – и считался одним из самых красивых мужчин при дворе. Он был действительно хорош собой, несмотря на легкую косинку в одном глазу. Она не убавляла его обаяния, скорее прибавляла и еще более выделяла его среди других.

Его юные годы были омрачены поведением родителей. Его мать, в то время графиня Шрусбери, была любовницей небезызвестного герцога Бекингэма, создавшего себе такую дурную репутацию в царствование дяди Карла. Графиня открыто жила с Бекингэмом после того, как он убил на дуэли ее мужа.

Это был один из величайших скандалов того беспутного времени.

Шрусбери мне нравился, потому что он был порядочный честный человек, не боявшийся высказывать свои мнения. После поражения при Бичи-Хед, когда он оказался не у дел, он явился ко мне и предложил свои услуги; в марте того же года он занял пост министра, после чего мне часто приходилось встречаться с ним по государственным делам. С ним было о чем поговорить; помимо государственных дел он любил порассказать о своем здоровье и очень интересовался моим, а так как в то время у меня было множество разных хворей, эти беседы доставляли мне облегчение.

И вот Сара Черчилль распустила слух, что я влюблена в Шрусбери. Она говорила, что я бледнела и дрожала при его появлении. Если так и было, то только потому, что я боялась, какие известия он может принести. Это, конечно, были пустяки, и я полагаю, что о высокопоставленных особах всегда ходит множество ни на чем не основанных слухов; у таких людей всегда есть враги, и таким врагом была для меня Сара Черчилль.

Но не всегда все было так мрачно. Временами я чувствовала себя почти счастливой. Наконец я поняла, что могу успешно исполнять свои обязанности королевы. Люди все больше располагались ко мне. Я даже думаю, что их уже больше не волновало, что король так часто отсутствует, воюя в Европе. У них была королева Мария. Она была доброй протестанткой, англичанка по происхождению и их законная повелительница; они не желали себе в правители голландца. Будь он другим человеком, они, быть может, и примирились бы с ним. Я знала, что он страдал от болей в спине и в руках, но он великолепно выглядел верхом на коне, ибо его маленький рост был тогда почти незаметен. Если бы он хоть немного постарался предстать перед людьми в более привлекательном виде, все могло бы быть по-другому; но он считал такие вещи легкомысленными и неважными. Я была уверена, что он не прав.

Я стала приходить к мысли, что я могла бы быть неплохой королевой. Я понимала народ. В периоды моего правления мне удавалось добиться успехов. Поэтому меня всегда приветствовали возгласами «Да благословит Бог королеву Марию», «Да продлит Он ее дни». Уильяма же встречали молчанием. Возможно, если бы я поступала по-своему, делая то, что находила нужным с помощью моих министров, наше царствование было бы не только терпимым, но и популярным.

После сражения при Хоуге, когда моему отцу был нанесен сокрушительный удар, я постаралась, чтобы народ понял, какая это была великая победа.

Мы потерпели столько поражений, перенесли столько горя, что, когда произошло событие, которому мы могли радоваться, я была твердо намерена, чтобы эта радость была всеобщей.

День, когда корабли доставили победителей в Спитхед, я сделала большим праздником. 30 000 фунтов я выделила в награду солдатам, а офицеры получили золотые медали. Я желала, чтобы они знали, что их верность и храбрость были оценены по достоинству. Я надеялась убедить Уильяма, что это были необходимые расходы, хотя и знала, что он со мной не согласится.

Я устроила праздник на улицах Лондона и сама выехала верхом при всех моих регалиях.

Меня приветствовали с восторгом. Тогда никто не жаловался.

В отсутствие Уильяма возник вопрос о чеканке новых монет. На монетах должны были быть выгравированы изображения меня и Уильяма.

В последний раз новые монеты появились в царствование моего отца, и гравировка на них была выполнена прекрасным мастером по фамилии Ротье. Но, когда мы обратились к нему, он отказался, сказав, что его король в изгнании. Его сын, Норберт, предложил свои услуги, и, поскольку я опасалась, что может возникнуть дело об измене мне и Уильяму, я решила оставить отца в покое и дать заказ сыну. Я пришла в ужас, увидев результат, так как Уильям выглядел просто ужасно. В его изображении было что-то сатанинское. Меня встревожили не столько монеты, сколько враждебность народа по отношению к Уильяму.

Я узнала впоследствии, что Ротье бежал во Францию, опасаясь возмездия.

Уильям вернулся из Европы, и я передала бразды правления ему. Хотя я и испытывала уверенность в себе, я не сожалела о необходимости уступить ему власть, так как чувствовала себя больной и усталой.

Я надеялась, что Уильям одобрит мое правление, потому что я знала, что многие были мной довольны, но он этого не сделал. Он только молча кивал, когда я объясняла ему некоторые свои поступки.

* * *

Одно счастливое событие доставило мне большое удовольствие. У маленького Уильяма была своя гвардия – мальчики его возраста, с которыми он играл. Каждый день он делал им смотр в парке.

Он убедил свою мать сшить ему новый мундир – и, конечно, его желание было удовлетворено. Прибыл мистер Хьюз, его портной, и Уильяму сшили белый камлотовый мундир с серебряными пуговицами и шитыми серебром петлями.

Уильям сам рассказал мне о корсете. Мистер Хьюз сказал, что, если он хочет походить на генерала, то должен быть затянут в жесткий корсет. Этого требовал покрой мундира. Уильям был не в восторге от этой мысли, но был готов надеть все что угодно, чтобы походить на настоящего военного.

Он надел корсет, который показался ему очень неудобным, что было неудивительно. Вызвали портного. Мальчики окружили его и, угрожая ему жестоким наказанием за неудобство, доставленное их командиру, настояли, чтобы он на коленях дал обещание сделать корсет менее жестким.

Проделки молодого герцога забавляли всех, и, когда я услышала, что он страстно хочет, чтобы его смотр почтил своим присутствием король, я довольно робко об этом попросила Уильяма, почти не надеясь, что он пойдет навстречу желаниям герцога.

К моему восторгу, он согласился. По-своему он был привязан к своему маленькому тезке, и я знала, что он часто желал, чтобы это был его сын.

И вот наступил этот день. Я навсегда запомнила, как причудливо выглядели мальчики в своих мундирах, проделывая всякого рода маневры и маршируя перед королем. Уильям очень хорошо исполнил свою роль, обходя их строй, а его юный тезка гордо шел рядом с ним.

Выстрелила игрушечная пушка, и все совершилось с настоящей военной четкостью. Уильям выразил удовлетворение выправкой солдат герцога. Он подарил две гинеи барабанщику, громко выбивавшему дробь.

Когда парад закончился, юный Уильям остановился перед королем и сказал:

– Мой король, обе мои роты готовы воевать под вашим командованием во Фландрии.

Король серьезно поблагодарил его и принял предложение.

Я редко видела Уильяма в таком непринужденном приятном настроении. Маленький Уильям обладал способностью всех очаровывать.

Стоял мрачный ноябрь. Я не могла избавиться от дурного предчувствия. Я чувствовала себя более вялой и нездоровой, чем обычно.

Я присутствовала в Уайтхолле, когда Джон Тиллотсон, архиепископ Кентерберийский, произносил проповедь. Он мне всегда нравился. Это был любезный и терпимый человек. Архиепископом он был назначен недавно – около трех лет назад, – и за это время мы с ним очень подружились.

И вдруг в середине проповеди он замолчал внезапно, хотя было видно, что он пытался продолжать говорить, потому что лицо его и губы мучительно искривились. В часовне наступила тишина, и архиепископ неожиданно опустился на пол.

С ним случился апоплексический удар, и через четыре дня он умер.

Необходимо было назначить нового архиепископа Кентерберийского, и выбор принадлежал мне. Я тут же вспомнила о Штиллингфлите, епископе Вустерском, одном из самых видных деятелей церкви, красивом и энергичном, хотя и не отличавшемся хорошим здоровьем.

Уильям возражал против него. Он утверждал, что Штиллингфлит слишком слаб здоровьем для такого ответственного положения и таких трудных обязанностей. Он предпочел Томаса Тенисона и, конечно, настоял на своем.

Я была разочарована, но чувствовала себя слишком усталой, чтобы протестовать, и в любом случае я была уверена, что Уильям сделал бы по-своему.

Однако Тенисон оказался достойным этого места, он много способствовал распространению Священного писания. Мой отец называл его нудным и противником всякого проявления легкомыслия. Но, может быть, для священника это не было недостатком.

Тенисон был популярен, но я уверена, что Штиллингфлит превзошел бы его. Многие помнили, что, когда умерла Нелл Гвинн, фаворитка дяди Карла, Тенисон произнес о ней похвальное слово, что ввиду ее образа жизни, казалось неподобающим. Потом выяснилось, что она завещала 50 фунтов священнику, который отозвался бы так о ней после ее смерти.

Я полагаю, 50 фунтов сыграли роль в готовности Тенисона произнести такое слово, но, по-моему, он все-таки верил в ее раскаяние, иначе он не дал бы убедить себя публично почтить ее память.

* * *

Наступило Рождество 1694 года, и Уильям был в Англии. Мы встречали праздник в Кенсингтонском дворце, который стал любимой резиденцией Уильяма.

Особых церемоний не предполагалось, чему была рада, так как была совсем больна. У меня был приступ лихорадки, от которой я никак не могла избавиться. В глубине души я сознавала, что дело было не только в этом. Меня одолела такая апатия, что мне приходилось делать усилия, чтобы просто отдавать себе отчет в происходящем вокруг.

Я очень старалась, чтобы никто не замечал этого, но мне становилось все труднее скрывать свое состояние.

Я была еще молода. Мне только что исполнилось тридцать два года. Я не могла забыть о внезапной смерти Тиллотсона. Я вспоминала его стоящим на кафедре и охвативший всех ужас, когда рот его искривился и речь стала неразборчива. Я видела, какое замешательство за этим последовало.

Как страшно, что смерть наступает внезапно, без всякого предупреждения.

Мне было все труднее скрывать свое состояние здоровья. Я целыми днями не покидала своих апартаментов, и, разумеется, сразу же пошли слухи.

Когда мне стало получше и я могла выйти, меня изумил восторженный прием, оказанный мне толпой на улицах.

Юный Уильям пришел навестить меня. Мне это доставило большое удовольствие. Его появление всегда поднимало мне настроение.

Поговорив немного о своих солдатах, он вдруг сказал:

– Народ вас любит, королева. Мой слуга Льюис Дженкинс был очень огорчен вашей болезнью.

– Люди всегда были добры ко мне, – сказала я.

– Он видел, как вы ехали верхом в парке. Он вернулся такой довольный, что я спросил его, чему это он так радуется. Он засмеялся и сказал: «Ваша светлость, я видел королеву. Она поправилась». – «Я рад этому всем сердцем», – сказал я. Тогда Льюис снял шляпу и воскликнул: «Королева выздоровела. Возрадуемся!»

Он взглянул на меня очень пристально и при этом совершенно не походил на ребенка – скорее на мудрого старого пророка. Потом его взгляд устремился куда-то поверх меня. Это был очень странный момент.

– Я сказал Льюису Дженкинсу, – продолжал он. – Сегодня вы говорите «Возрадуемся!» А скоро вы, быть может, скажете: «О воскорбим!»

В комнате наступила тишина, и мне показалось, что я слышу взмах крыльев. Как будто ангел смерти пролетел над нами.

Уильям снова стал самим собой, не по годам развитым, но все же ребенком.

Он не попытался объяснить свои странные слова. Можно было подумать, что он не сознавал, что произнес их.

Он продолжал говорить о своих солдатах и о планах нового парада. Он надеялся, что король еще раз явится принять почести, которые он был намерен ему оказать.

Я сидела неподвижно.

Я знала, что смерть близка.

ПОСЛЕДНЯЯ ПРОСЬБА

Мое выздоровление оказалось мнимым. Уже через несколько дней мне стало хуже, и я опять замкнулась в моих апартаментах. Народ встревожился, и в церквях за меня возносились молитвы.

У меня часто бывал архиепископ Тенисон. Он был хороший человек и приносил мне большое утешение.

С того самого момента, как маленький Уильям произнес свои странные слова, я знала, что жить мне остается недолго. Я потеряла чувство реальности.

Я постоянно думала об отце, возвращаясь мыслью к далеким счастливым дням. Иногда я обвиняла себя. Мне пришлось выбирать между ним и Вильгельмом. Доктор Кен, доктор Хупер, все те, кто руководил мной, внушая мне, что покорность мужу есть основная добродетель, одержали верх. Но ведь в Писании сказано: «Чти отца твоего». Я хотела быть хорошей женой и хорошей дочерью… хорошей дочерью лучшего из отцов.

Но судьба решила так, что долг по отношению к одному стал предательством по отношению к другому.

Кто когда-либо оказывался в таком положении?

Я бы хотела обратиться к отцу. Я бы хотела объяснить, как это произошло. Я думаю, он кое-что понял бы, ибо и сам перенес немало страданий. А Уильям? Кем я была для него? Легкий путь к обретению короны. А к чему это все привело? Он не был счастлив. Бедный Уильям, мне было жаль его.

И вдруг во мне вспыхнул гнев. Я принесла ему корону. Я, королева, любимая народом, подчинилась человеку, изменявшему мне на протяжении всей нашей супружеской жизни.

Когда возникла в нем страсть к Элизабет Вилльерс? До того, как мы выехали в Голландию? Скорее всего сразу же после этого.

Он должен был быть верен мне все эти годы. Это был его долг.

И ради него я предала отца, ради человека, никогда не любившего меня, желавшего не меня, но только то, что я могла принести ему, человека, который всю жизнь изменял мне.

Если бы он был таким, как дядя Карл или мой отец, все было бы по-другому. Женщины были для них частью их образа жизни, они были добры и снисходительны к своим женам, требуя от них уступки только в одном. Но Элизабет Вилльерс была единственной любовницей Уильяма. Говорили, что он увлекался Анной Бентинк, но я не верила. Все четверо, Элизабет, Уильям и чета Бентинк, были близкими друзьями, потому что Анна была женой Бентинка, а Бентинк был ближайшим сподвижником Уильяма.

Мне было еще больнее оттого, что он мог быть верен и был верен, но не мне. Я была глупым ребенком, доставшимся ему по условиям договора, слезливой невестой, бывшей сначала не в состоянии скрыть свое отвращение к нему. И он обратился к Элизабет Вилльерс.

Меня продали ему. Отцу была ненавистна мысль об этом браке, он пытался спасти меня от него, но это было не в его власти. Могла ли я осуждать Уильяма? Да, могла. Он никогда не проявил ни доброты, ни понимания; он всегда был резок, всегда настаивал на своем превосходстве. А я была королева, желанная народом, любимая им. «О, возрадуемся!» «О, воскорбим!»

Я начала письмо ему.

Я писала, что я умираю. Я сказала, что много страдала из-за связи его с одной из моих дам. Он ничего не мог сделать теперь, чтобы загладить свое пренебрежение ко мне, но ради спасения его души я просила его раскаяться в прелюбодеянии и покинуть Элизабет Вилльерс. Я никогда не узнаю, исполнит ли он мое последнее желание, но ради его собственного спасения надеялась, что он так поступит.

Я долго сидела, думая об Элизабет Вилльерс – ее превосходстве надо мной, презрении ко мне, ее косящих лукавых глазах, – о том, сколько я выстрадала из-за нее. Я хотела бы не испытывать ненависти к ней. Мне следует думать о своих грехах, а не о чужих.

Если бы все можно было вернуть, как бы я поступила? Я не уверена. Но нельзя вернуться назад и сказать: «Вот решающий момент моей жизни. Сейчас я изменю все!» На пути, которым ведет нас судьба, нет таких поворотов.

Ко мне пришел архиепископ Тенисон. Я поняла, что он узнал об ухудшении моего состояния.

– Я писала королю, – сказала я.

Он удивился, недоумевая, почему я нашла нужным писать мужу, когда я могу просто поговорить с ним.

– Я вручаю вам письмо, – сказала я. – Я хочу, чтобы вы передали его ему, когда я умру.

– Ваше величество! Вы еще проживете много лет на радость своим подданным, – возразил он тем фальшиво-бодрым голосом, какой обычно появляется у людей, говорящих с безнадежно больными.

– Вы сделаете это для меня, архиепископ?

– Я повинуюсь вашему величеству. Давайте помолимся вместе.

Мы молились, и я просила Бога простить мне мои грехи.

* * *

Рано утром я заметила, что у меня на теле появились пятна. Оспа пришла в Кенсингтон. Я уверена теперь, что смерть близка.

Я кладу перо. Есть еще некоторые дела, которые я должна привести в порядок перед тем, как уйти. А времени у меня остается совсем мало.