Текст книги "Детские травмы"

Автор книги: Виктор Загоскин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Виктор Загоскин
Детские травмы

Дисклеймер:

все персонажи в этой книге являются вымышленными, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми совершенно случайно.

Дело, как вы понимаете, в том, что в полицейском государстве статью 137 УК РФ никто не отменял! Погуглите на досуге, отличная и забористая статья!

Предисловие

Я родился на Урале в 1981 году на стыке времен, изменений, тектонических сдвигов. Детство у меня было вполне среднестатистическим, нельзя сказать, что я был избалован, но и люмпен-пролетарской простоты и убогости я никогда не ощущал. Родители у меня обычные служащие: папа работал в системе минобороны, мама в сфере здравоохранения – все как у всех, семья, двое детей, жизнь от зарплаты до зарплаты, квартира по распределению в Москве, перестройка, гласность, развал СССР, капитализм, угарные 90-е, периодические кризисы в стране и обществе. Мы выживали как могли, хотя местами брезжила надежда, что все наладится и непременно все будет отлично!

Сейчас мне под 40 лет и в связи с накрывающим меня кризисом среднего возраста, я начинаю копаться в себе и искать причины моих жизненных неудач. Именно так психологи работают со своими клиентами, пытаясь вытащить в воспоминаниях детские травмы, ставшие основой девиантного поведения. А оно во мне, разумеется, есть и довольно часто мешает в повседневной жизни. Отмотав половину (хотелось бы надеяться, что не меньше) своего жизненного срока, я бы хотел поделиться своей историей с читателем, у которого возможно есть дети. Мой совет: не калечьте собственных отпрысков, разговаривайте с ними, будьте им друзьями, пресекайте любые попытки психологического насилия и унижения в школе, иначе в их взрослой жизни (тем, кто доживет) придется очень туго.

Несправедливости вокруг очень много, и полезно узнавать это с детства, разрабатывая навыки противостояния лжи, унижению, насилию. Если сравнивать с вакцинопрофилактикой, то каждому необходима прививка для выработки пожизненного иммунитета от зла и ненависти. Но каждая вакцина должна иметь строгую дозировку, иначе организм может и не справиться.

В принципе, я очень благодарен жизни за то, что она меня потрепала, не сильно, но очень запоминающе. Все-таки судьба меня оградила от изнасилований, надругательств, серьезных побоев. Мне удалось не сломаться и справиться с поворотами судьбы, чего не скажешь о многих моих одноклассниках, некоторые из которых спились, обдолбались наркотиками, шагнули вниз с балкона квартиры, опустились на самое днище. Им не удалось выжить, а обидчикам, которые нас морально изничтожали морально, удалось. В этом сборнике новелл я буду назвать реальные имена и фамилии, чтобы эта ответка довела их до инсульта, вот прямо как в восхитительном английском фильме «Смерть Сталина». Я посвящаю этот сборник вам, уважаемые работники образования, повстречавшиеся на моем пути, я желаю вам закончить вашу жизнь на полу в собственной моче и кале, ровно так, как это было с Иосифом Виссарионовичем, которому вы ловко подражали в самоутверждении за наш счет.

Приятного прочтения!

Глава 1. Детский сад и моя первая и последняя воспитательница

В 1986 году мы получили трехкомнатную квартиру в Крылатском. В те времена это была окраина Москвы без метро, застроенная типовыми панельными 17-ти этажными домами, в нашем случае серии п-44. Мне досталось место в детском саду в 200 метрах от нашего дома, тоже типовой панельной постройки высотой в 2 этажа.

Козлова Екатерина Григорьевна, воспитатель нашего детского сада – человек отчаянно жестокий по отношению и к чужим детям, и к собственному сыну. Сына ее звали Саша, он учился в школе и после занятий приходил к нам в сад делать уроки и ждать, пока мама освободиться от воспитания нас. Каждый раз Екатерину Григорьевну что-то раздражало в собственном сыне, она обзывала при нас его идиотом и дебилом, грозилась, что из него ничего путного не выйдет, что он тупой, и в назидание нам, очень просила не быть такими же как он. Еще Саша не выговаривал «р», и каждый раз коряво произнесенное им слово «литература», вызывало просто приступ бешенства у нашей воспитательницы. Позже я выяснил, что Саша вынужден был приходить в сад, так как он воспитывался без папы, и идти после школы ему было некуда, кроме как в адский котел маминой нечеловеческой ненависти.

Екатерина Григорьевна сразу показала нам, что она нас ненавидит от всей души. Любой косяк с нашей стороны – будь то нежелание лежать с закрытыми глазами во время тихого часа или разглядывание писек в туалете, заканчивался экзекуцией, в большинстве случаем ударом по копчику.

Процедура была проста и незатейлива: провинившийся должен был повернуться задом и получить смачный удар по заднице прямой наводкой вытянутой ноги, на которой было надето сабо московского производственного объединения «Заря». Если кто не в курсе, то это объединение производило много товаров народного потребления, включая обувь на высокой деревянной подошве.

«Откуда я это помню?» – спросите вы. Отвечу: я не раз получал от Екатерины Григорьевны прямо в копчик, она, признаться, обладала отличной меткостью. Было это очень больно и кондовый деревяный материал, из которого ее тапки были сделаны, мне близко знаком с самого детства. Ну, а логотип «Заря» красовался сбоку подошвы этой обучи и отлично бросался нам всем в глаза в качестве инструмента наказания. А когда значительно позже на мой день рождения мне подарили шагомер того же объединения «Заря», то со мной случилась страшная истерика.

Екатерина Григорьевна всем давала клички, как я уже говорил, ее сын Саша, был дебил и идиот, остальные же сравнивались с дикими животными. Прозвища своих товарищей по несчастью я помню смутно, но моя кликуха мне отложилась в памяти навсегда: я по версии Екатерины Григорьевны почему-то был «ехидной». Мне пришлось быть свидетелем, как она меня распекала, передавая свою смену другой воспитательнице, приговаривая, показывая на меня: «вот этот вот – ехидна, вот прям вылитый, ехидны такие». Уже с детских лет я имел полное представление, как выглядит этот зверек. В принципе, с высоты прожитых лет, я понимаю, что какое-то сходство есть.

Однажды зимой, когда было очень много снега, мы всей группой лепили снеговика. Получился он у нас выше, чем мы сами. После чего, акварельками мы стали раскрашивать снеговика в разные цвета. Старались, как могли, под чутким руководством Екатерины Григорьевны, в тот день находящейся в отличном расположении духа. Вдруг неожиданно для себя, я поскальзываюсь и падаю, рефлекторно, хватаясь за снеговика. Все наше произведение искусства разрушается, дети страшно рассорены, а Екатерина Григорьевна, даже не уточнив, все ли со мной в порядке, обвинила меня, что упал я специально, разрушив вдрызг коллективное творчество, нагнетая это все фразами, обращенными другим детям: «вот он виноват, он, ехидна поганая». Эта же версия была озвучена моему папе, который пришел меня забирать. Так как доверия мне было больше, папа убедился, что я не обманываю, утверждая, что падение было случайным. Но для этого пришлось показать на месте разрушенного снеговика реконструкцию того, что произошло. Своего рода мой первый следственный эксперимент. Порицания никакого не последовало, но уже с детских лет я сторонюсь коллективного творчества, дабы не быть незаслуженно обвиненным во всех смертных грехах. Кстати, снеговик Олаф из мультика, мой самый нелюбимый персонаж.

Однажды после тихого часа, Екатерина Григорьевна выстроила нас кругом возле деревянного шкафа. По воцарившейся томительной тишине, мы понимали, что будет серьезный разговор. «Вы знаете, что это?» – спросила она, указывая на непонятный знак, нарисованный синей шариковой ручкой прямо на боковой панели шкафа. Никто из нас, конечно же, этого не знал. «Это свастика» – загробным голосом сообщила нам Екатерина Григорьевна, – «фашистский знак, который нельзя рисовать ни при каких обстоятельствах. Узнаю, кто это сделал – по стенке размажу». В этой тишине мы разошлись, ничего не поняв, что именно это за знак и почему его нельзя рисовать. Время было идти на прогулку, и мы благополучно забыли об инциденте со шкафом.

Вывалили мы на прогулку всей гурьбой, стоял зимний морозец, снега навалило много. У меня была подружка Анечка, с которой я уселся рисовать узоры прямо на снегу. Черт меня дернул изобразить тот же знак, что мы все видели на шкафу, ведь интересно, что же будет дальше. А дальше было неожиданное появление Екатерины Григорьевны с тыла с криками: «понятно теперь, кто на шкафу это нарисовал». Мое сердце просто ушло в пятки, я думал, что после такого преступления мне точно не жить. Своими сапогами той же фирмы «Заря» она остервенело стрела мои художества, меня силой посадила на веранду, и сказала: «Все, ехидна, доигрался ты!».

Я понимал, что не отмажусь, хотя в голове крутились версии, что это была попытка нарисовать окошко домика, и я просто не успел закончить рисунок. Ощущение духа НКВД, судейских троек и неминуемого расстрела, без права обжалования, я тогда почувствовал в полной мере, даже теоретически не предполагая, что это такое. Пока я сидел на веранде, презираемый всеми, я задавался вопросом, зачем я это нарисовал, ведь говорили же нельзя ни при каких обстоятельствах, вляпался на ровном месте. В конце того тяжелейшего дня, то ли Екатерина Григорьевна забыла, то ли момента подходящего не было, но мой папа, пришедший меня забирать, об этом инциденте не узнал. Тогда меня очень удачно пронесло, хоть я и попрощался с собственной жизнью.

Детский сад я не любил и всячески мечтал о школе. Как-то из сада меня забирал старший брат и, по пути домой, я попросил его, чтобы школьный рюкзак нес я, дабы все вокруг думали, что я уже школьник. Брат с огромным удовольствием передал мне свой тяжеленный багаж, плотно забитый учебниками. Тащил я это до дома, изнемогая от мышечной боли и пытаясь вглядываться в лица редких прохожих, что встречались на нашем пути. Надо ли пояснять, что никто не оценил мой порыв, собственно, даже и не обратив никакого внимание на малолетнего глупыша.

Годы шли, настал момент прощаться с садом и фотографироваться на общей фотографии. Нас расставили в ряды, Екатерину Григорьевну разместили в самом центре. Все прошло, как по маслу, без лишних оскорблений и ударов по копчику. Если бы не один момент: пачку фотографий, групповых и индивидуальных, выдали Екатерине Григорьевне, чтобы она их вклеила в красную папку каждому из детей, задумка была сделать что-то типа диплома. Работа у Екатерины Григорьевны не задалась: фотобумага, на которой отпечатали фотографии оказалась загнутой по бокам. Она пыталась и так наляпать и сяк, силикатный клей предательски налипал на пальцах, что оставляло следы на фотографиях и видно было, что она жутко нервничает. В итоге она обратилась к нам: «Я должна сходить и забрать кастрюлю с вашими помоями, которые вы будете есть на обед, к столу никто не подходит и ничего не трогает, иначе наказания не избежать». И ушла. Я, самонадеянно полагая, что у меня есть минут пять, просто привстал с детского стульчика, чтобы разглядеть, что ж там у нее не клеится, даже в мыслях не имея подходить к этой аномальной зоне близко и, уж тем более, не собираясь что-либо там трогать. Повернув в голову, я увидел Екатерину Григорьевну с кастрюлей с нашими помоями на обед. Она взглянула на меня своим пугающим взглядом прямо на ходу, я сделал вид, что встал вынужденно, чтобы поправить колготки, она проследовала на кухню, чтобы поставить кастрюлю. Я на какой-то момент даже подумал, что пронесло, хотя тот разъяренный взгляд не сулил ничего хорошего. Разумеется, я ошибся, она подлетела ко мне, схватила за грудки, и как начала трепать, я думал мозги просто вылезут в виде жижи из ушей, перегрузки я тогда почувствовал космические. В вину меня вменялось, что я не послушался, а она говорила, а я встал, чем заслужил экзекуцию.

При прочтении у читателя возникнет закономерный вопрос, а что она всегда психопатично вела себя? У меня были мои детские наблюдений, дающие основания полагать, что не всегда. Один раз мама пришла забрать меня пораньше, во время тихого часа. Екатерина Григорьевна была добра как никогда, называла маму по имени, что очень располагало к себе, рассказывала, как все замечательно в саду и группе, как ей нравится ее работа и как она любит детей. Я спросил у мамы, могу ли я забрать понравившуюся игрушку, на что Екатерина Григорьевна, не дожидаясь реакции мамы выпалила: «конечно, бери!» Честное слово у меня был разрыв шаблона, я полагал, что ее подменили, что не может человек одновременно явно нас всех ненавидеть и проявлять такую безграничную доброту. О характерном для таких абьюзеров двуличии, я, разумеется, не знал, и даже не догадывался.

Хотя, детские наблюдения о том, что люди бывают с двойным дном, отчетливо засели в моей памяти. На последнем дне в родном саду в форме выпускного утренника, Екатерина Григорьевна, сидела на детском стульчике среди нас, как назло, прямо радом со мной. В процессе стихов и благодарственных речей, я заметил, что у нее льются слезы прямо градом. Она даже попросила у меня носовой платок, который мне мама бережливо положила в кармашек. Я отчетливо помню, что тогда ни разу не поверил ее слезам, мне показалось, что все наиграно и по счастью, этот адский утренник закончится, и я ее больше никогда не увижу. Надо ли пояснять, что носовой платок так и не вернулся обратно, хоть и я и пожаловался маме, которая не стала этот вопрос поднимать.

Екатерина Григорьевна – это несчастный человек, одинокий, неустроенный жизни, воспитывающая одна сына, из которого толком ничего не получилось. Позднее я узнал, что Саша стал злоупотреблять спиртным, с трудом закончил 9 классов и стал зарабатывать на жизнь, копая могилы на кладбище, тут же пропивая свои более чем скромные доходы. Наверное, корни ее оскотинивания находятся в этой плоскости, что, разумеется, не оправдывает ее жестокости по отношению к детям, которые не в состоянии ответить и даже толком пожаловаться родителям. Я не знаю откуда, но в моем сознании было отчетливое понимание того, что воспитатель всегда прав, даже когда бьет по копчику деревяным тапком и обзываясь обидными словами. Только спустя годы, уже учась в школе, я смог рассказать маме, как со мной и всеми нами обращалась Екатерина Григорьевна. Мама только спросила с горьким сожалением: «почему ты мне об этом не сказал раньше?»

Интересуйтесь у своих детей, как у них дела, никто ли их не обижает, задавайте прямые вопросы, не проявляют ли агрессию воспитатели. Даже если у вас железобетонное впечатление, что все в порядке, когда вы отдаете и забираете ребенка, очень часто бывает, что промежуток в 8 часов превращается для вашего малыша в каждодневный ад, состоящего из насилия психологического и физического. Ваш ребенок не может самостоятельно оценить правильность и справедливость всего происходящего, поэтому сделайте все возможное, чтобы контролировать процесс, даже в момент, когда вас нет рядом. Иначе, будет поздно и вам останется сокрушаться и сожалеть.

Глава 2. Начальная школа и учительница первая моя

Итак, мои страдания в саду были завершены, и я пошел в первый класс в 1988 году. Так получилось, что я родился в конце года, в ноябре, и начал свое 10-летние путешествие с 6 лет, будучи самым мелким в классе, беззубым и самым слабым. Мои родители провели большую подготовительную работу со мной, мама сказала, чтобы я непременно сел за первую парту, полвечера мы обсуждали, как нам лучше этого добиться. Сказать, что я переживал – ничего не сказать, я полночи не спал, рисуя себе картины, как меня затопчет толпа и все 10 лет я просижу «на камчатке» без права приближения к знаниям.

Утром, облаченный в школьную форму, с букетом цветов и ранцем за плечами, я с родителями выдвинулся к школе. Папа бегал вокруг с фотоаппаратом, чтобы запечатлеть этот трогательный момент, мама полными глазами слез, сдерживая себя, чтобы не разрыдаться, смотрела на все происходящее чуть поодаль, как я стою среди своих новых одноклассников под табличкой 1 класс «В». Мое и мамино напряжение, да и, собственно, неизвестность сказались самым негативным образом: я разрыдался. Моя первая учительница Шамраева Любовь Ивановна, подошла ко мне, спросила в чем дело, я ответил, что хочу на первую парту, но боюсь, что мне туда не попасть с этой толпой желающих. Она меня приобняла и сообщила, что все будет хорошо, и она лично проконтролирует, чтобы я сел именно на первую парту. Так в итоге и получилось!

Любовь Ивановна взяла нас в первый класс, находясь в предпенсионном возрасте, ей было 47, с целью довести нас и уйти на заслуженный отдых. Стоит отметить, что у нее были хорошие навыки работы с детьми, но бывало, что ее срывало с катушек. Лично ко мне у нее отношение было хорошее, но сложные дети, которые не хотели спокойно сидеть, вникать и слушать, получали от нее по полной. Однажды мой одноклассник Мишка никак не унимался, смеялся невпопад, мешал вести урок. Любовь Ивановна ему сделал одно замечание, второе, третье – ноль реакции, после чего она приблизилась в нему и стала его трясти как грушу, сомкнув зубы и крича остервенело «Ась! Ась! Ась!». Что такое «Ась» я не знал, но было страшно, тем более что все происходило в 2 метрах от меня, так как Мишку тоже посадили за первую парту, но как буйного. Воцарилась гробовая тишина в классе и Любовь Ивановна продолжила урок.

Отчетливость воспоминаний для меня является лакмусом для определения токсичности и травматичности ситуации в моем детстве. Я не сильно помню выходок первой учительницы, помню только, что у нее были претензии, когда мне папа с помощью утюга, заламинировал пленкой дневник наблюдений за погодой, что выгнуло обложку и дневник стал напоминать птицу с крыльями. Любовь Ивановна, заметив новомодное решение, подняла этот дневник на высоту собственного роста, швырнула на пол и назвала это половой тряпкой.

Еще мы никак не находили общего языка по ИЗО. Я рисовать никогда не любил и не умел, за что всегда славливал «удовл» в лучшем случае. Мама, тоже без художественных талантов, сжалилась надо мной и, приложив книжку с оригинальной иллюстрацией синички и лист бумаги к окну, обвела контуры оригинала. Мне же оставалось только раскрасить синичку и подобрать подходящий фон. Синичка получилась синей на, как мне тогда казалось удачно выбранном, алом фоне. И за это я получил «удовл». А когда надо было сшить мягкую игрушку в виде гномика по выкройками, входящим а набор кройки и шиться, за дело взялся папа. Все бы ничего, но голова с колпаком оказалась тяжелее туловища и только за то, что гномик не стоял, а падал, мне (читай, папе) тоже поставили «удовл».

Любовь Ивановна в целом была довольна моими успехами и физического насилия мне от нее не прилетало. Какого-то смельчака она смешала с дерьмом, когда он заявил, что не собирается вступать в пионеры. Еще она вызвала маму одного «диссидента», чтобы указать, что у него слишком длинные волосы, на что в ответ получила просьбу учить, а не указывать как кому ходить.

Как-то однокласснику Мишке, которого Любовь Ивановна трясла, тоже прилетело, он был высмеян всем классом. Однажды, на уроке труда мы делали «дергунчика», фигурка которого вырезалась из картона, а лапки прикреплялись по бокам и приводились в движение за ниточку. Я одним из первых презентовал «готовый продукт», передав его Любови Ивановне для оценки. Она его подергала и выпалила перед всем классом «Это же вылитый Мишка!»

Любовь Ивановна ушла на пенсию, а мы, удачно завершив начальную школу, побыв октябрятами, вступил в пионеры, дружно сняв с себя пионерские галстуки, продолжили обучение в средней общеобразовательной школе. Одноклассник Мишка переехал со своей мамой в Америку, мы же остались один на один с 90-ми. Любовь Ивановна любила прогуливаться по Крылатским Холмам и довольно часто заходила в нашу школу проведать бывших коллег. Я отчетливо помню нашу встречу, которая произошла в школьной библиотеке.

Я там подвисал с журналом Мурзилка, который в 90-е уже стал похож на глянцевый «Птюч», а для меня это был вообще порно журнал. Мне очень нравилась картинка Адама и Евы, опубликованная на целую страницу. Хоть и все причинные места были прикрыты, мне было офигенно приятно рассматривать обнаженные тела. Библиотекарша была рада моим визитам, предполагая, что я очень сильно тянусь к знаниям, даже не догадываясь об истинных причинах моих каждодневных появлений.

Так вот, Любовь Ивановна пришла в плохом расположении духа и сразу, завидев мою фигуру с порога, стала меня чихвостить, что, дескать, я выкрикиваю с места, плохо себя веду и вообще, она часто моего отца встречает, и все ему непременно расскажет. Честно говоря, я даже не понял, какие именно грехи мне ставятся в упрек, поэтому я просто стоял краснел и глупо улыбался, уставившись в эту вот картинку. Вся эрекция, возникавшая от просмотра Адама и Евы, мигом прошла, и в этот момент мне просто захотелось провалиться сквозь землю от стыда. Такие же чувства, я думаю, испытала и библиотекарша, считавшая меня очень воспитанным и умным мальчиком, но в тот момент получившая полный разрыв шаблонов. Самое страшное, что Любовь Ивановна в тот день все же встретила случайно моего отца, и как обещала, все ему рассказала. Папа пребывал в недоумении, и после разговора со мной, мы сошлись на том, что учительница первая моя оказалась в плену старческого маразма. Ну, с кем не бывает?