Текст книги "Две лепёшки (СИ)"

Автор книги: Виктор Молчанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  Крепость стояла, ощетинившись, охранными башнями, и черные клубы дыма над ней нависали густыми, насупленными бровями. Подходы к стенам, вал и ров были сплошь усыпаны телами нападавших и защитников, земля пропиталась кровью. Ее густой запах стоял в окрестностях, но зверье, напуганное еще более страшным запахом, запахом войны, давно переместилось в самую чащу леса.

Армия захватчиков откатилась, неся огромные потери, измотанная длительной осадой крепость никак не желала сдаваться. На стены вышли все, даже, раненые. Они метали камни, лили смолу и кипяток, умирали, но не сдавались. По подсчетам захватчиков еды в Солуни оставалось всего ничего, с запасами воды дела обстояли не лучше, но крепость сдаваться не желала.

У защитников была небольшая надежда на подмогу, перед самой осадой, тайным ходом ушел гонец, но если б защитники могли видеть истыканное стрелами тело на берегу реки, то и эта последняя искра надежды угасла бы безвозвратно.

– К чему все это? – Думал Вышеус, устало, привалившись к каменному парапету. – Сил нет смотреть на то, как умирают от голода жена и дети, худеют, становясь бледными тенями. В крепости давно не осталось ни кошек, ни собак, крысы и те, были редким лакомством. Защитники ели березовую кашу напополам с вареной кожей, чтоб хоть чем-то наполнить желудки. И ведь никуда не денется враг, стоять будет под стенами, пока все не передохнут.

– Слышишь, Зарислав? – Вышеус окликнул сидевшего поодаль знакомого.

– Ну, – не поворачивая головы, нехотя отозвался тот.

– Сдохнем, говорю, тут все как собаки, а толку что?

– Все когда-нибудь умрем.

– Да леший с нами, детей жалко, жен.

– А ты что предлагаешь, ворота открыть, думаешь, они детей пожалеют? – Зарислав кивнул за стену. Ушуны хуже зверей, камня на камне не оставят, даже младенцев вырежут! Что не смогут с собой забрать – пожгут. Ты вокруг глянь, ни одного печища, головешки одни...

– Да что ж они нелюди что ль, детей у них нет? – не унимался Вышеус.

– Не пойму я тебя чтой-то, – нахмурился Зарислав – ты сдаться предлагаешь? Да лучше я сам на меч кинусь! – Он поднялся и подойдя к Вышеусу, похлопал его по плечу, – Да ладно ты, не боись, князь в беде не оставит. Олежко уж верно у него, сказал всё о нашей беде.

– А коли убили Олежку?

– Да ну! – отмахнулся Зарислав. – Он же тут каждую кочку, каждую камышинку знает.

– Ох, – простонал Вышеус, – как взгляну на детей, да на Заренку, сердце кровью обливается. Малая-то моя, Радодневка, уж почитай третий день не встает. Вышеус стиснул кулаки, заскрипел зубами. На что мы им сдались? Добычи с нас никакой!

– Да это понятно, – Зарислав опустился на землю рядом с другом, – они на князя идут, но нас они в тылу не оставят, боязно слишком. А ну, как в самый такой момент, сзади ударим.

– Может, дождемся ночи и в лес, а? – с надеждой зашептал Вышеус. – Тайным ходом?

– Да ты что! – отшатнулся Зарислав. – Ополоумел совсем? Да и куда побежишь? Обложили, что матерого секача, куда ни кинь – рогатины. Да и как бежать? Всю жизнь себе потом не простишь! В глаза людям не взглянешь!

К вечеру подошёл Черныш, бородатый десятник с дланями, как лопаты. Прислонился к ещё тёплому камню стены, пристроил рядом рогатину, пару раз кашлянул, словно не желая сразу вступать в разговор.

– Ну, чего, мне что ль, идти? – сам прервал затянувшееся молчание Вышеус, словно нутром чувствуя, что может сулить приход десятника.

– Тебе. Ты того, чай опытный уже, не отрок непутёвый, всё сам знаешь.

– Знаю. Как не знать.

– А Заренке я скажу. Зайду по пути и скажу.

Снова повисло молчание. Идти в ночной дозор на подбор стрел было суровой необходимостью. За три месяца осады припасы подходили к концу. Сборные отряды, выпускались через секретный лаз и под покровом темноты, собирали истраченные за день боеприпасы, замирая при малейших шорохах, словно степная лисица в предрассветный час. Все найденное сдавали ковалям, а уж те сортировали и решали, что пускать в ход так, а что отправлять на переплавку.

Стемнело быстро. Это в Червень или Липень солнце стоит высоко и ночи почти белые, а Жовтень, пора унылая, ночи долгие и тяжкие, как и настроение у тех, кто оборонял крепость на Шуше. Вышеус и ещё несколько десятков таких как он, неслышными тенями, выскользнули наружу.

– Вы, робяты, смотрите, сторожко там, – шепотом напутствовал их выпускавший за стену, усталый русобородый стражник в колонтаре и мисюрке поверх шапки.

– Не боись, Шестак, мыши не спугнём, – ответил кто-то из задних, видно лично знакомый со стражником.

Обирать покойников – занятие не для слабонервных. К тому же ночью, когда каждый холмик меж терпко пахнущих мертвечиной тел, кажется затаившимся ушуном. А в шуме ветра чудится неосторожный шорох тайного засадника.

Шли бездоспешными. Так легче, да и шуму меньше. Вышеус прокрался направо, к месту под тем участком стены, который сам же и защищал днём. Там должно было быть немало как стрел, так и другого оружия. Лохматый Мал, нынче, упустил свой кистень, так просил посмотреть. К своему-то, рука завсегда привычнее. Под ноги попалась голова ушуна с выпученными глазами. Вышеус пнул её и сплюнул. Он хорошо помнил эту узкоглазую харю. Когда сбрасывал со стены ее владельца, едва увернулся от кривого меча, удар пришелся вскользь по голове. Если бы не шлем и не вовремя подоспевший Мал, быть бы Заренке вдовой, а ребятишкам сиротами.

Зазевался Вышеус, разглядывая мертвяка, не увидал, откуда взялись кривоногие, навалились и, тихо сопя, скрутили. Вдарили по голове. Очнулся, чувствуя, что волокут по траве, ухватив за ноги, словно упокойника.

Толком в себя Вышеус пришел только в ушунском шатре, в голове ещё шумело, как после двух братин медовухи, ну да хоть живым себя ощутил. Перед ним, на высоких расшитых подушках, сидел смуглый ушун, невысокий, но жилистый, на вид крепкий, словно сыромятный ремень. Смотрел, усмехался в усы, щурил и без того узкие глаза.

– Ты, воин, совсем плохой, худой, есть нету да? Угощайся, – он подвинул Вышеусу тарелку с вареным мясом. Дух от нее шел такой, что в животе противно заурчало. Усатый расхохотался, довольно откинувшись на подушки: – Зачем вы ворота не открываете? А? Князя ждете? Не будет князя. Вестового вашего, мои нукеры, у реки подстрелили, не придет ваш князь.

У Вышеуса все похолодело внутри: – Убили Олежку, значит, не придет князь... Выходит, он и знать не знает, что тут творится!

– Так, так, – кивал узкоглазый, словно читая мысли Вышеуса. – Нурдак-хан на князя вашего идет. Семь дён и хана. Не будет у вас князя, – ушун с хохотом повалился на подушки, – а вы как бараны животом стрелы ловите. Мы больше на стену не полезем. Зачем? Сами друг дружку кушать станете. На брюхе к нам приползете. Как собаки паршивые

Вышеус вспомнил Заренку и слезы сами брызнули из глаз.

– Да чтоб вы сдохли все, – в бессильной злобе простонал он.

– Зачем так говоришь? – посерьезнел усатый, – мы же не волки степные, чтоб все стадо резать. Нам и тут люди нужны. Ты, воин, нам помоги, мы тебе поможем.

– Чего хотите-то? – зыркнув исподлобья, буркнул Вышеус.

– Ты обратно в крепость ходи, – хитро прищурился ушун, – а ночью нам ворота отрывай и условный знак подавай. Мы женщин детей не трогать и тех, кто оружие бросать – мы тоже не трогать. Мы не звери. Зачем нам пустая земля, какой от нее доход?

– Обманешь ведь, – скривился Вышеус.

– Я тебе водой поклянусь, хочешь? Травой поклянусь, небом! – ушун вдруг гортанно крикнул что-то на своём языке.

В шатер заскочили двое и перерезали путы у Вышеуса на руках.

– Ты ешь, ешь, – усатый кивнул на мясо, – у тебя дети, жена есть?

– Ну, – все еще не веря, ответил Вышеус и, взяв кусок, тут же сунул себе в рот. Пока узкоглазый не передумал.

– Мы тебе хлеб давать, лепешки, неси детям, жене неси, жену муж кормить должен. У нас такой закон. Видишь – я не обманывать. Ты... только ворота открой, а? Нам что? День другой – сами войдем. А так – себя сбережёшь, друзей, деток. А нэт, – ушун провёл ладонью по горлу и почти шёпотом докончил, – всех порешим. Никого жалеть не будем. Понял, да?

К рассвету Вышеус был уже возле стен, за пазухой грели тело еще теплые лепешки. За спиной в котомке полно было ломанных стрел. Все честь по чести, будто всю ночь собирал. Голова шумела более от мыслей, нежели от прошлого удара.

Домой Вышеус пришёл, когда рассвет едва окрасил зарёю небо. Тихо постучал, дверь отворила заспанная, ещё простоволосая, Заренка.

– Ну, наконец-то. Хоть передохни чуток. А то опять на стену, против ворогов биться... Ну когда же всё это кончится? – скорее уже по привычке простонала она, увидев Вышеуса. Ночные дежурства давно стали обыденностью, а сил оставалось всё меньше.

– Скоро, скоро кончится, – кивнул тот, думая, что, пожалуй, теперь даже не кривит душою. Разговор с ушуном вселил смутную надежду, что ему удастся спасти семью от неминуемой гибели, – Как Радодневка?

– Вроде затихла к утру, не мечется, как давеча.

– Всё бы так. На, держи, – Вышеус протянул жене уже остывший ушунский хлеб.

– Это что? Откуда? – вскинула та свой взгляд, словно пытаясь заглянуть Вышеусу прямо в душу ясными глазами.

Вышеус отвёл взор. Говорить правду не хотелось. Было немного стыдно за свою слабость, да и как объяснить ей, что ради неё же и детей он и пошёл на такое. Как сказать?

– Откуда, откуда. Дали вот. Вы ешьте... Только никому не слова. Сама знаешь, за стеной много чего... найти можно.

Заренка кивнула, хотя и продолжала смотреть немигающим взглядом на мужа, никогда не умевшего говорить неправду. То, что дружинники приносили из ночных рейдов не только ломаные стрелы, но и ещё кое-что, давно не было ни для кого секретом. С трупов снимали перстни, выворачивали карманы, порою не брезговали даже сапогами поверженных врагов. Начальство на это смотрело сквозь пальцы. Многие выменивали потом найденное у цепкого Сбитня на зерно, но Заренка ещё летом наказала мужу, не опускаться до мародёрства и тот до сих пор оправдывал её доверие. Но ведь тут не треклятое вражеское барахло, а хлеб. Не свой, ушунский, но всё же. Хлеб, который рука не поднимется выбросить, когда дети голодны.

Наконец, женщина взяла краюхи дрожащими руками и, вдруг, не сдерживая себя, прижалась к мужу ещё тёплым, после ночи, телом.

– Ту уж сторожко там, а?

– Да уж как-нибудь. А вы дома сидите ныне. Мало ли...Жарко обещается оно.

Вышеус отстранил жену и вышел. Язык так и не повернулся сказать всё. Да и как можно? Не хотелось, чтобы она думала о нём, как о предателе. Вот спасёт он их, а там – разберёмся. Там видно будет, кто принимает верное решение среди этой свистопляски смерти.

До ночи Вышеус промаялся кое-как. Хоть и мог поспать после ночной вылазки, но сон не шел. Голова гудела от мыслей, что твой весенний рой в поисках матки. Как отворить ворота, не убивая сторожей, Вышеус придумал еще по пути обратно. Не раз бегал к знахарке за сонным отваром для Радодневки. Оставшееся с прошлого раза зелье, Вышеус влил в корчагу с квасом и припрятал ее возле стены. Кто усмотрит злой умысел в том, что решил угостить старых знакомых стоящих в карауле? Но как пойти на такое? А ну, обманет ушун? Но тут же одергивал сам себя, – ну не звери же! Должны понимать. К вечеру Вышеус и вовсе извелся. И было уж решил плюнуть на все да идти излить душу десятнику, когда увидел Ставра с пустыми глазами, бредущего будто на ощупь, ведомого под руку могучим другом Бером.

– Что случилось? – окликнул он их.

Ставр даже головы не повернул.

– Сын у него, – скороговоркой буркнул Бер, – и жена, с голоду... в общем отмаялись сердешные.

Дождавшись вечерней смены, Вышеус двинул к воротам.

– По здорову вам, – приветствовал он дюжего Корю и юркого Ушью. – Кваску вот Заренка моя вам передает. Не чужие чай, соседи. Охолонили мы ворога, ноне даже на стены не лезь, пообломал зубы-то, – Вышеус никак не мог остановить словесный понос. Внутри все тряслось и обрывалось. – Даст бог отстоимся, а там князь подойдет, и погоним ворога поганого. Стражники поочередно надолго приложились к корчаге, улыбались и согласно кивали. Забрав пустую корчагу, Вышеус отошел в сторону и повалился на траву. Сердце бешено колотилось: – А ну как не подействует отвар? Тогда что? Засапожником их? Это своих-то?! Поднимется рука? Однако и часа не прошло, от ворот донесся дружный храп. Измотанные голодом и сражением стражники спали как убитые.

Вышеус с трудом откинул засовы, выкрутил ворот и немного отворил ворота, со стороны, в темноте, особо и не увидишь, что раскрыты. Он шмыгнул наружу, тут же припал к земле, как бы со стен не заметили. Отполз подальше и, как было уговорено, трижды прокричал совой. Издалека, заливистым лаем, тут же отозвалась степная лисица – сигнал был услышан. Не помня себя, Вышеус направился в крепость...

То, что случилось дальше, Вышеус видел, как сквозь пелену. В висках стучало так, будто молодой коваль лупит по заготовке, правя её на меч. Ушуны выскочили, казалось, прямо из трупов, что валялись под стеной. Вроде как лежали покойники и – раз, мало того, что на ноги поднялись, так ещё и просочились в створы ворот.

– Тревога! – закричал было молодой, ещё безусый, парнишка, бывший ближе всех, но захрипел и осел, проткнутый ушунской пикой.

Узкоглазые кочевники один за другим проникали на территорию крепости, измазанные кровью, в лохмотьях, крича что-то на своём тарабарском языке и быстро ныряли в узкие улочки. То тут, то там раздавались крики, женский визг. Казалось, что на латников на стенах нападающие даже внимания не обращают, так, играются, как ленивый кот с пойманной им птахой с перебитым крылом.

– Да мы их, да мы... – Зарислав, стоявший тут же, только сжимал в багровых кулаках свой цеп, не зная, оставаться на стене или бежать во двор, чтобы сойтись с ушунами в последней битве. Наконец, видно не выдержав, махнул рукой и помчался по крутым ступеням вниз, врезаясь на поворотах в стены.

– Чё встал? За ним! – толкнул Вышеуса Черныш и, перехватил копьё, устремился за Зариславом, крича гулким басом, – Айда, робя, Отстоим!

Вышеус дрогнул, хотел было тоже бежать, но тут сверху увидел, как из проулка показались несколько кочевников, ведущих пленных.

– Пусти, гад! – раздался женский крик и Вышеус понял, что это кричит Заренка, его Заренка, – Не меня, так дочку пожалей!

«Дочку? Девочку мою? Радодневку? Где она?» – и Вышеус, забыв уже, что хотел куда-то бежать, прижался к зубцу стены, ища глазами свою любимицу. Лучше бы он этого не делал. Радодневку тащил, перекинув через плечо какой-то здоровенный кочевник, а она молотя своими худенькими кулачками ему по спине, захлёбывалась слезами.

– Увак анар! – проорал ушун и сбросив девочку со спины, наступил на неё ногой, – Шурх!

Вышеус вытянулся весь, не веря своим глазам. Они же обещали не трогать... А он поверил. Поверил... Кому поверил, спрашивается?

Ушун же, тем временем снова что-то прокричал на своём гортанном наречии и, выхватив кривой клинок, полоснул Радодневку по горлу. Рядом площадь окрасилась кровью ещё нескольких пленных.

– О-том-стим! – выскочили из башни Зарислав и последовавшие за ним, – Урра!

Но Вышеус уже ничего не видел. Кровавый клинок, перерезающий горло его любимице продолжал стоять у него перед глазами. Вышеус попятился пока не упёрся в каменный зубец. Вот он, край стены, с которого он же и призвал сюда ушунов. Он, а никто другой. Значит, и во всех смертях виноват только он? Да разве он хотел? Разве так он хотел?

Вышеус отбросил копьё, схватился за голову, ударился пару раз об стену. Потом сел, обессиленный, истощённый, с округлившимися глазами от открывшейся правды.

Наконец что-то колыхнулось ещё раз в сознании Вышеуса и он, поднявшись на ноги, нетвёрдо шагнул между зубцами стены.

Никто не заметил падения одинокого тела, крепость ещё продолжала сопротивляться, нехотя отдавая одну за одной жизни своих защитников новому ушунскому порядку...