Текст книги "Неправильная звезда"

Автор книги: Виктор Меркушев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Курортный роман

Она уже была когда-то в этом приморском городе, но помнила его плохо. При мысли о нём на память приходили какие-то утлые зонтики на берегу, бесконечные прибрежные кафе, откуда частенько приходилось вытаскивать мужа, и унылые, словно рельсы, серые бетонные буны, привычно уходящие в море…

Все эти воспоминания не имели совершенно никакой эмоциональной окраски, словно принадлежали вовсе не ей, а просто пришли неизвестно откуда, движимые легкомысленным морским бризом. Единственным ярким отзвуком того далёкого лета была сочинённая для неё песня, написанная незнакомым юношей где-то на окраине этого курортного городка. Всё произошло тогда неожиданно и случайно, но не было у неё другого, более дорогого и милого сердцу воспоминания, чем это, поскольку в него вместились не только пережитые мгновения ничем не омрачённого счастья, но и все желания, все мечты, наполнившие её существование миром, любовью и неуёмным желанием жить.

В тот памятный день была мутная, тяжеловесная жара. Бледный город шумно дышал смрадным зноем, цепляя её липким асфальтом, и кружа по пыльным улочкам, чреватым грязными дворами и нелепыми тупиками. Хлипкие домики теснили её, кирпичные заборы преграждали путь к морю, не зная о том, что она никуда не спешит и не предполагает никакой цели. Ей нравилось бродить неведомыми путями, не имея ни намерений, ни маршрута, не следя за циферблатом и никому ничего не объясняя. Только так она могла ощущать себя свободной, не подвластной обстоятельствам, и обретать душевное равновесие. Но случай, изменивший всё, распорядился иначе, ворвавшись к ней не коварно с чёрного хода, а бесшабашно с балкона второго этажа.

Она уткнулась в тот дом, точно невесомая льдинка в неодолимую преграду, остановилась и так и осталась стоять, окружённая кипарисовыми аллеями и этим облезлым двухэтажным домом с грузным балконом и высокими окнами в ветхих потемневших переплётах.

Возможно, она и дольше могла бы неподвижно простоять перед обшарпанным фасадом, если бы вопрос юноши с балкона не заставил её поднять голову и посмотреть вверх.

– Девушка, вы здесь зачем?

Странный, почти глупый вопрос. Обычно она не щадила самолюбие душных приставал, отвечая им остро и дерзко. Но здесь перед ней стоял тот, который заставил её забыть не только слова, уже налипшие на языке, но и её собственное имя.

Она обязательно бы узнала его, даже будь он не так близко, как теперь. На неё смотрел кудрявый темноглазый красавец, прекрасный, словно античный герой, только его красота не была столь безупречно отвлечённой, вынесенной за скобки привычного бытия и лишённой прозаического обаяния. Напротив, между ней и внезапным юношей вовсе не было никакой внутренней дистанции, поскольку он находился даже ближе её собственной тени, будучи извечно там, где билось сердце и хранила все мечты и надежды её чуткая человеческая душа. Он был воплощением её навязчивой грёзы с тех самых лет, когда она начала мечтать о любви. Его облик был узнаваем и неуловим, он был похож на ускользающий романтический сон и одновременно на ясную предутреннюю полоску на заревом небосклоне. И как он был не похож на тех, кем гордились её подруги, о которых судачили знакомые, кого она видела вокруг себя и среди которых ей предстояло находиться и жить.

Сколько потребовалось сил, терзаний и работы души, чтобы примирить себя с обыденностью и принять действительность такой, какова она есть, научиться жить подобно другим – обыкновенно и просто, не мечтая о несбыточном, не желая невозможного. И не думать о том, кого она поселила в своей душе, создав его из собственных фантазий и представлений о настоящей, подлинной жизни, которой, как ей казалось, она была достойна.

Теперь она уже жалела об этом приобретённом опыте.

На неё смотрели тёмные, глубокие как море глаза юноши, и она, не отрываясь, могла бы бесконечно смотреть в них, смотреть так, как смотрят в морскую даль, любуясь её неприступной красотою и ощущая гордое величие стихии.

Юноша заметил это, и его лицо озарилось лёгкой полуулыбкой, которая, если не вернула её к реальности, то уж точно вывела из оцепенения.

– Как жаль, что вы сейчас там, а я здесь, лучше, если было бы наоборот. Джульетте уместнее находиться на балконе и слушать как внизу поёт для неё влюблённая мандолина.

У него был ровный, негромкий голос. Она вполне могла бы полюбить этого юношу только лишь за этот чудесный голос, за этот вежливый тон, за доверительную интонацию, за мягкий, неповторимый тембр, заставлявший её дрожать и трепетать всем телом. Разумеется, она всегда знала этот голос; он часто разговаривал с ней, и его звучание всегда было нежным и трогательным, словно прикосновение.

Она задержала дыхание, чтобы сбить волнение, и ответила ему, стараясь выглядеть как можно более непринуждённо.

– Ваш балкон, конечно, ничуть не хуже балкона Джульетты, только мне он совсем не подойдёт, поскольку я её значительно старше. Но вы вполне смогли бы сойти за Ромео.

– Обижаете. Я тоже его старше. Но очень не хочу разочаровывать вас и попробую развлечь мою неожиданную Джульетту сентиментальной сальтареллой. Полагаю, она не могла не быть в репертуаре Ромео.

Он принял театральную позу, стремясь, очевидно, изобразить влюблённого молодого нобиля из итальянской Вероны.

– Скажу вам по секрету, что Шекспир совсем забыл сообщить о виртуозной игре Ромео на мандолине и о том, что он прекрасно пел. Почти как я.

Она засмеялась и захлопала в ладоши.

Юноша на секунду скрылся и вновь показался на балконе, но уже с гитарой.

– Это, конечно, не мандолина, но для нашей сальтареллы вполне подходящий инструмент.

Он снова театрально откинул назад свои тёмные вьющиеся волосы и накрыл струны ладонью. Постояв так немного, юноша вновь принял обычный вид и спросил её:

– Слова нашей сальтареллы должны быть особенными. Подскажите мне тему.

Она опять засмеялась и почти воскликнула:

– Пусть песня будет о рыбаке, в чьи сети попадается не рыба, а красивые девушки!

– Отличный сюжет, попробую подобрать слова.

Он задумался, опёрся ладонью о край балкона и посмотрел в небо. Наверное, он знал, что в такие минуты бывает особенно красив. Она, улыбаясь, любовалась им, будучи не в силах сдержать этой своей красноречивой улыбки. В нём всё было обворожительно, смущало разве что безвкусное золотое колечко на среднем пальце в форме двух слипшихся сердец.

Юноша беззвучно шевелил губами, закрывал глаза и чуть слышно перебирал струны, нащупывая мелодию намечающейся песни.

Наконец, он повернулся к ней, поднял руки, словно требуя тишины у многолюдного зала, и негромко запел:

 
Не сетуй, рыбак, что пусты твои сети,
Не в толще морской, а средь весей земных,
Немало красоток по жизни ты встретишь,
Которые будут в тебя влюблены…
………………………………………………………..
 

По сути слова песни были простым прямоговорением, без дробления смыслов, без вибраций пауз, без сложных рифм и изысканных поэтических конструкций – то есть без всего того, что ей так нравилось в стихах и из-за чего она предпочитала поэзию прозе.

Но всё равно ей понравилась песня, и она запомнила её наизусть. Запомнила не только все слова и нехитрую мелодию, но и каждое движение, всякий жест, выражение глаз и этот невероятный окружающий их воздух, наполненный цветными тенями и солнечным светом, воздух, в котором их тела, как ей казалось, сделались невесомыми…

* * *

Земное тяготение к ней вернулось не сразу. Они ещё долго кружились, словно мотыльки, и над старым домом, и над кипарисовыми аллеями, и над всем этим бледным, пропылённым городом. Занятые только друг другом они, не замечали ни влажных голубых гор, ни бликующего зелёного моря. Им было так чудно и странно говорить без слов; осязать, не соприкасаясь; чувствовать и понимать, даже не зная имён друг друга. Хотя кого из них это могло удивить, если само время и пространство потеряли всякий смысл и значение, отчего обнулилась память и свернулись все внутренние и внешние измерения.

Каким же парящим и невыразимым предстало её внезапное счастье! Оно оказалось милее мечты, проще слов и прозрачнее мысли. Дышать этим счастьем, пожалуй, могли разве что олимпийские боги, сходя к своим возлюбленным в виде облака или проливаясь с небес золотым дождём. Как же ей не хотелось возвращаться оттуда! Но реальность уже трясла её за плечи, будила, крича ей в лицо что-то странное и надуманное, вспоминая о какой-то ответственности к неизвестно чему и взывая к непонятному чувству долга, который зачем-то она обязана помнить.

Она отбивалась, закрывала лицо руками, отводила глаза… Но сознание постепенно овладевало ею, наполняя тяжестью земли, предопределения и памяти. Она плакала, что-то бормотала от отчаяния, осознавая своё бессилие и невозможность что-либо изменить. Наверное, не осознавая, что с ней происходит, она выкрикивала слова о том, что уже два года как замужем, что завтра улетает отсюда в далёкий северный город, где мало солнца и вообще не растут кипарисы, что ей уже никогда не будет так хорошо и что она безумно любит этого кудрявого темноглазого юношу…

Он же не мог понять, что с нею произошло. Ему было вовсе невдомёк, что всё услышанное было обращено вовсе не к нему, а к судьбе, к жестокому мирозданию, к той угрюмой равнодушной силе, которая не позволяет человеку летать, не даёт ему возможности ощущать себя свободным и счастливым.

Её лицо горело, тело била нервная дрожь, мысли путались и самообладание, которое так отличало её от остальных, – начисто покинуло её. Она осознавала, что куда-то бредёт, что мимо неё медленно плывут деревья, ограды, дома. И что поблизости давно уже никого нет, что она потеряла того, кем было заполнено всё её время (время между явленным и несбывшимся) и заполнено всё её внутреннее пространство, в просторечии именуемое душой…

Вопреки её собственным ожиданиям, она смирилась с такой данностью необычайно легко. Только вовсе не потому, что ей удалось разлюбить своего темноглазого юношу, напротив, он заменил для неё весь окружающий разноликий и многоголосый мир, соединив в себе все концы и начала, все следствия и все причины. Её мысли, её мечты и надежды были обращены только к нему, отчего ей казалось, что все горизонты начали сходиться в одну точку, а время перестало тревожить волнующим ощущением новизны, более не влияя на события, поскольку всё самое важное в её жизни уже случилось.

Никто толком не мог понять, что с ней произошло, а она не желала никому ничего объяснять. Доселе такой прочный и уютный мир, с любящим мужем и надёжными подругами, стал ей тесен и невыносим. Его заместил иной мир, иллюзорный, но оттого не менее осязаемый и тоже, как и прежний, наполненный жизнью. Разумеется, в центре этого мира находился её темноглазый юноша. Она подбирала ему различные имена, только никакое из них ему не подходило. Но он откликался на любое из них, отвечая ей своим ровным, негромким голосом, заставлявшим её замирать и трепетать всем телом.

Наблюдая за нею со стороны, можно было подумать, что её прежняя открытость сменилась недоверчивостью и равнодушием. Однако это было, конечно же, не так. Любовь и радость переполняли её, но делиться этим своим богатством она не могла, прекрасно осознавая, что ни в ком не сможет найти ни сочувствия, ни поддержки.

Наверное, где-нибудь в глубине души и пробовало появиться сомнение в невольной вине всех отвергнутых, всех увлечённых и любящих, оставленных ею без тени надежды, без частички душевного тепла и участия. Однако сознание противилось такой мысли, поскольку кто мог соперничать с совершенным воплощением её самой чаемой мечты. Разумеется – никто!

* * *

Как же всё-таки бесшумно и неуловимо время! Оно пленяет нас ощущением движения и обновления, завораживает своей вязкостью и текучестью, способностью замирать, ускоряться, разбиваться на разные периоды и отрезки. Только ему позволительно так легко обманывать нас, убеждая, что всё ещё впереди, всё успеется, всё будет хорошо, и мы заживём по-новому, беззаботно и счастливо.

Время словно ветер врывается в наши души, наполняя их свежестью и чарующим ароматом будущего, потому как у времени не существует ни вещественных воплощений, ни закрепощающей силы тяготения.

Наша героиня и сама не понимала, зачем она вновь после стольких лет приехала сюда. В город, в котором где-то на окраине стоял старый двухэтажный дом с тяжеловесным балконом и кипарисовыми аллеями вокруг. Аллеи отгораживали его от остального мира, позволяя там накапливаться восхитительным цветным теням и беспечно резвиться солнечному свету. Она ни на минуту не забывала об этой частице благодатной земли, наградившей её долгим эхом безоблачной любви и желанного счастья. И что ей после этого весь наполненный суетой и погружённый в низменные заботы простоватый мир! Разве что вновь случайно набредёт на ту заповедную территорию утраченной Вероны, где, не переставая, поёт влюблённая мандолина и откуда-то сверху, с балкона второго этажа, слышатся знакомые и трогательные слова о любви.

Но прежний город жил уже совсем иной жизнью. Окраины встречали её головокружительными высотками, отражая в зеркальных витринах первых этажей её стройную фигуру и красивое лицо, которое совсем не исказили годы, а лишь добавили ему выразительности и строгости.

Искала ли она своего темноглазого в пыльных джунглях из стекла и бетона? Пожалуй, да, а иначе зачем бы ей было осторожно заглядывать в лица встречных мужчин, искать глазами тёмную зелень кипарисов и вздрагивать, замечая балконы на уцелевших старых зданиях.

Мужчины нередко застывали, провожая её взглядом, делали ей комплименты, пробовали заговорить. Только она не останавливалась, безразлично улыбаясь уголками губ и смотря куда-то вдаль, наверное, туда, где лежит её благодатная земля и плотно в два ряда растут кипарисы.

Как-то она забрела на длинный мол у торгового порта, по которому взад-вперёд сновали такелажники, портовые рабочие и медленно разъезжали гружёные электрокары. Вряд ли она могла внятно кому-нибудь объяснить, каким образом она забралась туда, где все заняты делом и где любой праздный человек смотрится дико и неуместно. Как ни старалась она держаться обочины, ей всё равно не удавалось не мешать общему движению и работе людей, занятых на погрузке.

– Женщина, вы здесь зачем? – услышала она глухой, грубоватый окрик.

«Неужели нельзя было схамить как-либо иначе – этот человек не имел никакого права говорить так», – подумалось ей. От обиды она закусила губу и с ненавистью в упор посмотрела на того, кто посмел потревожить её память, касаться которой не имел никакого права.

Только это ничуть не смутило говорившего. Он, нагло ухмыляясь, безобразно пялился, и взгляд его был грязным и раздевающим. Она почти физически ощущала, как он, опуская глаза, переходил с её груди на бёдра и дальше к незащищённым платьем коленкам… При этом что-то влажное и липкое оставалось на её теле, словно не было никакого расстояния между ней и этим грузным, лысоватым волокитой, по-видимому, считающим себя импозантным и неотразимым. Он вновь криво, понимающе усмехнулся и что-то черкнул на засаленном бланке старой товарной накладной. Это был номер его телефона.

Через несколько дней она, сама не зная почему, позвонила…

* * *

Перед сменой он приходил под окна её пансионата и ждал, пока она появится в окне. Завидев её, он принимал нелепую позу и начинал быстро-быстро перебирать руками, имитируя игру на гитаре. Эта глупая повторяющаяся шутка, очевидно, казалась ему очень забавной и оригинальной. Круглое лицо его лучилось гордостью и довольством от содеянного, потом он изображал короткие корявые па и, приплясывая, удалялся прочь. А вечером он ждал её в своей маленькой комнатушке, используя в качестве романтического инвентаря огарок стеариновой свечи, помещённый в стеклянную банку из-под кабачковой икры.

Она возвращалась от него окольными путями, стараясь держаться подальше от оживлённой набережной, где гуляли счастливые пары, и звучала весёлая музыка. Она шла и громко плакала, не замечая вокруг себя никого. Редкие прохожие провожали её сочувственным взглядом, каждый по-своему объясняя причину её слёз. А она горячо убеждала себя никогда больше не появляться в этой убогой комнатёнке с похотливым самцом, но всякий раз приходила, нарушая все свои прежние клятвы и обещания.

Она ненавидела себя.

«Всё, это в последний раз, – говорила она себе, – из-за этого плешивого пошляка я совсем перестала слышать моего темноглазого».

Она шла берегом моря и видела, как молодые люди с гитарами провожают песнями уходящий день, и ей захотелось снова услышать свою песню. Она прислушалась к себе, но внутри было тихо, лишь слабо потрескивал огарок свечи на дне банки из-под кабачковой икры.

Она вспомнила, что в углу знакомой, неприютной комнаты со свечой видела старую гитару, украшенную широким голубым бантом.

«Вот и прекрасно! – решила она, ускорив шаг. – Пусть он сочинит для меня песню».

И это было убедительным оправданием перед своей совестью для её последнего визита туда.

* * *

Он, глупо улыбаясь, предложил ей тапки, но она, не снимая обуви, прошла в комнату и села на край кровати.

– Что-то случилось? – спросил он её.

Его лицо стало серьёзным, и она к удивлению своему заметила, что прежде, в молодости, он, возможно, был очень красив.

Она встала, вытащила из захламлённого угла гитару, украшенную голубым бантом, и сунула ему в руки.

Он, недоумевая, посмотрел на неё, неуверенно провёл рукой по струнам и накрыл их ладонью.

– Сочини для меня песню!

В её голосе звучали такие резкие и повелительные интонации, что он только виновато и обескуражено мялся на месте и не знал, что ей на это ответить.

Она снова села на кровать и требовательно похлопала в ладоши.

– Маэстро! Попросим.

– Помилуй! Но о чём же мне петь?

– А спой мне о рыбаке-неудачнике, в чьи сети попадается не рыба, а несчастные, наивные девушки!

Он сделал странное движение головой, словно хотел откинуть назад мешающие ему волосы и начал чуть слышно перебирать струны. На его мизинце тускло отсвечивало пламенем свечи золотое колечко в форме двух слипшихся сердец.

– Ну да, об этом мы можем, такое, помнится, уже сочиняли однажды.

И он без паузы и подготовки запел:

 
Не сетуй, рыбак, что пусты твои сети,
Не в толще морской, а средь весей земных,
Немало красоток по жизни ты встретишь,
Которые будут в тебя влюблены…
………………………………………………………..
………………………………………………………..
 

Она не дослушала и вышла прочь.

Солнце уже коснулось края воды, одаривая оставляемый им мир своими последними лучами. Лучи скользили по краям её невесомой фигурки, выжигая за ней бесконечную чёрную тень.

Вслед за Свами Сарасвати

От чего просто необходимо отдыхать, так это от избыточного общения, особенно, если оно мало связано с тем, что вас по-настоящему интересует. Не могу посетовать, что мне в этом отношении как-то необыкновенно не повезло, нет, но, если случаются дни и возможности для отдыха, я, с оглядкой на вышеизложенное обстоятельство, неизменно выбираю одиночество и тишину.

Вот и на этот раз я остановился в небольшом отеле, расположенном вдалеке от всяческой курортной суеты, в стороне от оживлённых трасс и шумливых приморских городов.

Пожалуй, для любителей безмятежного отдыха и невозможно найти более подходящего места.

Мой отель оказался прижатым к скалистому краю ущелья, на дне которого белела известковым руслом высохшая река.

Море плескалось совсем рядом, но ведущая к нему горная тропа шла под таким острым углом, что у меня замирало сердце при каждом прикосновении к гладким камням тропы, вмурованным в утоптанную кембрийскую глину.

Галечный пляж, зажатый с обеих сторон остроконечными выступами, был вполне под стать окружившей его дикой природе: толстые плиты песчаника, густо поросшие водорослями, начинаясь на берегу, далеко уходили в море, а позади пляжа, по отвесному береговому обрезу, струились вниз многочисленные горные ручейки.

Дичь и безмолвие, помноженные на чистое море и хорошую погоду, давали эффект близкий к нирване. Разве что созерцание не было наполнено желанной для просветлённого легковесностью горнего мира, а привязано было к дурманящей плоти земли, смешано с воспоминаниями и фантомами воображения, обостряющими чувства и заставляющими ещё сильнее биться сердце.

Природа, захватившая меня целиком, заставила позабыть обо всём, что ещё недавно мучило и настораживало, волновало и страшило. Досадные нелепости, заполонившие мою жизнь, для этой всепобеждающей природы просто не имели никакого смысла. Соединяя в себе множественность неукротимых стихий, она всё-таки представала передо мною в своём морском обличье: море доминировало и над платом небес, и над вершинами гор, и над цветущей флорой, перетекающей от тенистых дерев суши к каменистому дну – царству подводных мхов и ветвистых кораллов. В её влажном морском дыхании отчего-то чувствовалась пряная горечь терпкого миндаля; и ранним утром, когда пресыщенный солнцем рассветный бриз, превращаясь в лёгкую душистую взвесь, питал всё живое – передо мною осязаемо вырастали ирреальные картины из придуманной жизни, во многом похожей на светлый и забывчивый сон.

Я отчётливо видел белые города, причудливые как кораллы; буйство живой палитры под ногами, по которой я куда-то бреду, точно по огромному вышитому ковру, наблюдая над головой рассыпанные розовые облака, плывущие от гор к туманному горизонту моря.

А, может быть, это мне и не грезилось вовсе, а просто потревоженная случайным гостем стихия открыла для меня свои потаённые миражи. Стоило только чуть внимательнее присмотреться, и вместо прекрасных белых городов обнаруживались известняковые вычурные изломы, исторгнутые наружу из глубинных пластов литосферы, а ковёр под ногами распадался на ажурные узоры трав и цветов, воссоздать которые способна только память, наделившая их собственным смыслом и своим подходящим значением, и не способна ни одна вдохновенная кисть.

Моя жизнь, словно оказавшись в пространстве Козырева, лишилась времени и расстояний: дворы детства, мною давно покинутые, оживали вновь, румянясь солнечной пылящей глиной; и тут же темнели волнующие коридоры юности, влекущие в неизвестность, в незнаемое.

Но я отчего-то совсем не мог различить вокруг себя людей. Ни прежних друзей, ни родных, ни знакомых. Я чувствовал их присутствие, и они, безусловно, были где-нибудь неподалёку, даже, может быть, совсем близко.

Дикая природа, вступившая со мной в откровенный и доверительный диалог, неожиданно для меня самого раскрыла непостижимую механику человеческой памяти, заключающуюся не в бесстрастной фиксации фактов, а в осознанном приятии иного, ожидаемого и не-случившегося, но неизменно сосуществующего вместе с произошедшим.

А мешают нам это понять и прочувствовать безудержная торопливость дорог, хлопотливая житейская суета и шумные города, в которых нет места безмятежному созерцанию, когда тебя невзначай может окликнуть сама природа.