Текст книги "Солдат Яшка, красная рубашка, синие ластовицы (Рассказ)"

Автор книги: Виктор Лунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

СОЛДАТ ЯШКА,
КРАСНАЯ РУБАШКА,
СИНИЕ ЛАСТОВИЦЫ

Настоящий рассказ относится ко времени прошлого столетия и носит на себе характер легендарный, тем не менее представляет некоторый интерес для читателей вообще, и солдат – в особенности, охарактеризовывая удаль и отвагу чудо-богатырей старого, доброго времени.

Прозвище – красная рубашка, синие ластовицы – Яшка получил от своих товарищей с того времени, как поступил в полк новобранцем, исключительно потому, что имел такую рубаху, и назван так в отличие от другого какого-либо Яшки. Такого рода прозвища были в старину в моде, даже и самые фамилии давали произвольно.

Прежде, чем говорить о Яшке, красной рубашке, синие ластовицы, о его солдатской жизни, мы должны начать наше повествование с самых юных дней Яшки.

Родился он в деревне от бедных родителей и на шестом году осиротел. Отец и мать его умерли в течение одной недели. Добрые соседи похоронили усопших и взяли Яшку к себе, а между тем дали знать о случившемся богатому дяде Яшки, который жил в ближайшем уездном городе и торговал очень удачно. Фома Семенович, так звали дядю Яшки, имел кругленький капиталец, был в почете у своих сограждан. Семейство его состояло из жены и пятерых детей, из коих старшему было всего десять лет. Эти дети родились от второй жены, а от первой их не было. Строг, скупенек и довольно горд был Фома Семенович, и держал свою семью, как говорится, в решпекте.

Яшка из бедной хижины, где подчас не было вдосталь и хлебушка, попал в богатый дом дяди и на первых порах посматривал на все и на всех исподлобья. Забьется, бывало, в какой-нибудь угол, откуда его можно было с трудом вытащит, а с детьми дяди он совсем не имел никакого общения. Тетка его, Марфа Степановна, была женщина ласковая и чувствительная. Принимая во внимание сиротство своего племянника Яшки, она распространяла на него ласки, как добрая мать, но приручить этого маленького зверька никак не могла. Одели Яшку чистенько, наравне с родными детьми.

Прошло не более двух недель, как Яшка огляделся и вошел, как говорится, в свою колею, то-есть, стал изрядно пошаливать и обижать не только своих двоюродных братьев и сестер, но и соседних ребят. От его проделок постоянно слышались визг, крик и плач. Конечно доставалось порядком и самому проказнику, но ему и горюшка мало. Увертлив был, бестия, никогда ни в чем не сознавался и всю свою вину сваливал на других. Его шалости обнаруживались лишь тогда, когда он бывал пойман на месте преступления. Такой беспокойный характер Яшки охладил любовь к нему Марфы Степановны и озлобил против него дядю, который, скрепя сердце, держал его у себя лишь потому, чтобы не сказали в городе, что он не призрел родного племянника. Постоянные жалобы родных детей и соседей на проказы Яшки, поставили Фому Семеновича в необходимость от времени до времени подвергать племянничка довольно суровым наказаниям, которые мальчик переносил без слез и крика.

– Что это за дерево? – дивился Фома Семенович, разговаривая со своею супругою. – У него, кажись, и молотком не вышибишь ни одной слезинки. Ему все, как с гуся вода. Не придумаю, что с ним и делать.

– Погоди, батюшка, Фома Семенович. Мал еще, а потому и глуп, – знамо ребенок. Погоди его наказывать, а то и совсем отобьется от рук. Может статься, на него воздействует доброе, ласковое слово… Подрастет и поумнеет.

– Жди ты этого, а он тем временем и наших ребят перепортит. Примеры, матушка, вещь заразительная.

– Ну, авось, Бог милостив! А ты не беспокойся, соколик мой, уж я сама присмотрю за ребятами и Яшке не буду давать повадки.

– Нет, нужно от него как-нибудь ослобониться!

– Погоди, Фома Семеныч, грешно будет забросить сироту. Уж если мы, родные, бросим его без всякого внимания, то что же чужие сделают для его.

Почешет, бывало, Фома Семенович затылок, махнет рукой и выйдет раздосадованный из горницы.

Время шло, а шалости Яшки все росли и становились крупнее. Невмоготу стало дяде и тетке, и Фома Семенович порешил посоветоваться со священником своего прихода. Сказано – сделано. Пошел он вечерком к батюшке, который приветливо принял его. После обычных вступительных разговоров, Фома Семенович, поглаживая свою бородку, сказал:

– Я, батюшка, пришел посоветоваться с вами. Дело такого рода, что взять на свой страх боязно, и с кем же мне посоветоваться, как не с вами, моим духовным отцом.

– Говорите, Фома Семенович, и я считаю себя обязанным ответить вам по моему крайнему разумению.

– Изволите ли видеть, я взял к себе сироту-племянника из деревни…

– Слыхал, Фома Семенович, слыхал.

– Полтора года живет он у меня. Мальчуган он ничего себе и, пожалуй, не глупый, но невозможный шалун, всем в доме так насолил, что не знаю, куда с ним деваться. Бросить его на произвол судьбы, как будто бы и грешно против Бога и совестно против людей, потому что у него родни, кроме меня, никого нет.

– Конечно, бросить неудобно, Фома Семенович, – отвечал батюшка, призадумавшись.

– Но что с ним делать?

– Попробуйте отдать его в школу, поневольтесь деньжонками, чтобы за ним был строгий надзор, там его, глядишь, вышколят.

– Денег я не пожалею, лишь бы толк был. Разве так отдать, чтобы он там и жил?

– Самое лучшее. А то небось и для ваших ребят пример он дурной…

– В том-то и сила, хотя, благодарение Богу, я не замечаю, чтобы они перенимали от него всякие шалости.

– Так и поступите, Фома Семенович. Учителям не привыкать-стать возиться с ребятами. Я там законоучителем, и с своей стороны буду содействовать его исправлению.

– Всепокорнейше благодарю вас, батюшка. Завтра же отправлю мальчугана сам и прикажу не жалеть розог.

– Шибко наказывать – тоже мера крутая и не ко всякому применима, может совсем отбиться от рук; а нужно воздействовать на ум и сердце, это будет прочнее.

– Вам лучше знать, батюшка. Стало-быть, я отдам, и пусть делают как лучше.

Фома Семенович приподнялся с места, чтобы откланяться батюшке, а том ему говорит:

– Куда же вы, Фома Семенович? А я полагал предложить вам стаканчик чайку, небось самовар вскипел.

– Недосуг, батюшка. Знаете, у нас дело живое, везде нужен свой глаз, а на чужих людей полагаться невозможно. Другим разом я ваш покорнейший слуга.

– Дело прежде всего, не смею задерживать. А уж насчет племянника так и поступите, я тоже помогу, как смогу.

Пришел Фома Семенович домой и позвал Яшку, которого с трудом могли найти где-то на улице. Мальчуган, предполагая, что его позвали ради наказания, так как в этот день он изрядно набедокурил, вошел несмелыми шагами в горницу, употребляя над собою усилия, чтобы казаться спокойным.

– Где ты был? – спрашивает его Фома Семенович.

– На огороде, – смело отвечает Яшка.

– Что ты там делал?

– Смотрел, как роют картошку.

Едва он успел выговорить, как вошла Марфа Степановна и говорит:

– Сейчас приходили от Бабиных жаловаться на этого пострела: вишь ты, запустил камнем в их окно; камень-то упал на чайную посуду и перебил ее на два рубля.

– Это не я, тетенька, это швырнул Ванька Колесников и убежал, а я только стоял неподалеку, – не смущаясь утверждал Яшка.

– Не лги! Это дело твоих рук! A за час приходила Романиха и жаловалась, что он отвязал теленка, что пасся на лужку и он убежал в стадо.

Фома Семенович сидел и мотал головою, выслушивая обвинения, возводимые на Яшку, и кем же? Его защитницею, кроткою, доброю женщиною. Мог ли он сомневаться в действительности проказ племянника? Однако ж, на этот раз Фома Семенович воздержался от наказания, и сделав над собою усилие, сказал:

– Вот что, Яков: завтра я сведу тебя в школу. Если захочешь учиться, то выйдешь в люди, а не захочешь, то я отправлю тебя в деревню, и знать тебя не хочу и ты не знай, что я твой есть дядя.

Яшка стоял молча, но по лицу его не было заметно, чтобы он был огорчен или струсил.

– Что ж ты молчишь? Говори, будешь учиться? – спросил Фома Семенович.

– Буду, дяденька, – отвечал Яшка, глядя на дядю исподлобья.

– Ну, ступай, я тебе прощаю сегодняшние твои проказы, а уж если еще что-нибудь набедокуришь, то не прогневайся.

Яшка убежал, а Фома Семенович, оставшись с женою, сказал:

– Батюшка присоветовал отдать Яшку в школу и говорит, что с ним нужно обращаться кротко и смирно, а то, вишь, от рук отобьется.

– Уж если батюшка так советует, так и поступить следует.

На другой день Фома Семенович сдал Яшку в школу. Но тут он нисколько не переменился к лучшему, и по-прежнему продолжал свои шалости, а учиться грамоте и не думал. Не мало терпел он от учителей своих, но все это было как с гуся вода. Добился он до того, что его оставили в школе для одного только счета, да потому еще, что Фома Семенович аккуратно платил за него деньги.

Все, бывало, сидят в школе, учат уроки, одному только Яшке нечего делать, вот он и станет, ради скуки, мешать своим товарищам: в кого издали жеваной бумагой бросает, кого колотит линейкой по голове и до тех пор пристанет, пока товарищ пожалуется на него учителю. Но в большинстве случаев он не допускал до этого, упросив обиженного им товарища и наобещав ему, чуть не золотые горы. Когда мировая состоится, он накидывается на другого ученика, видоизменяя свои проказы – то переставляет чернильницу и песочницу незаметным образом и рад, когда товарищ обмакнет перо в песок или прольет чернила на тетрадь.

Во время перемены, когда учеников выпустят погулять, Яшка потешится вволю, никого не пропустит без того, чтобы не ущипнуть или не дать толчка; все это смастерит так ловко, исподтишка, что не всякий ученик подумает на него и в отомщение бьет другого, ни в чем не повинного. Иль пристанет Яшка к мальчику, который помоложе и начнет приставать:

– Давай играть в кубарики.

– Да где же нам взять кубарь? – спрашивает мальчик.

– Экой ты чудак! – говорит Яшка. – Мы и без кубаря поиграем, хочешь?

– Пожалуй, но как же это без кубаря?

– Очень просто. Я стану хлестать тебя кнутиком, а ты вертись да вой.

Мальчик не совсем еще поймет, а у Яшки и кнутик уже готов.

– Ну, как же? – спрашивает мальчуган нерешительно.

– Экой ты глупый! Обернись-ка раз.

Мальчик обертывается, а Яшка и начнет гукать и хлестать по плечам. Тот, действительно, завоет, но не изображая кубаря, а от боли. Сбегутся ученики и станут спрашивать:

– Что тут у вас?

Мальчик, изображавший кубарь, ревет, а Яшка объясняет:

– Согласились мы играть в кубари: на его долю выпало быть кубарем, а на мою погонщиком. Стал я гонять его, сначала он исправно гукал по кубариному, а потом вдруг стал плакать. Спросите его сами, отчего он ревет!

Ребятишки смеются, рукоплещут и дразнят мальчика, что попал в такую ловушку. Обиженному становится стыдно за самого себя, и он не решается жаловаться на Яшку.

Кончился срок ученья. Фоме Семеновичу послано было письмо от училищного начальства, в котором он уведомлялся, что Яшка кончил курс и что ему в школе оставаться незачем.

Отправился Фома Семенович за своим племянником и видит, что Яшка выглядит здоровым малым. Поблагодарил он кого следует, хотя и Бог весть за что, и отправился домой. Идет Яшка святошей, а Фома Семенович, нет, нет взглянет на него и думает себе: «Угомонили малого, можно будет его пристроить к лавке».

Пришли домой. Яшка развязно здоровается с двоюродными братьями, а те сторонятся от него, потому что, во-первых, по своему смирению не подходили к Яшке, а, во-вторых, потому, что еще не забыли его проказ. Не по душе были Яшке эти скромники, и стал он, при всяком удобном случае, забавляться над ними, сваливая все свои проказы на их же головы.

Отправился он как-то раз с двоюродным братом на сенник спать. Легли и стали разговаривать о том, о сем. Яшка вдруг и спрашивает:

– Что Матвей, плотно поужинал?

– Благодарение Богу, я сыт, – отвечал двоюродный Яшкин брат Матвей.

– А что тебе больше всего за ужином понравилось?

– Все было вкусно.

– Небось сметана больше всего понравилась?

– Сметана бесспорно хороша, я ел ее с удовольствием.

– Так, что ты совсем сыт?

– Совсем сыт.

– И ничего больше не стал бы есть если тебе предложили?

– Нет.

– Ну, а если тебе приснится во сне сметана, станешь есть?

– Как же это я стану есть во сне? Мне только будет казаться, что я ем, а на самом деле тут никакой сметаны не будет.

– Ну этого не говори. Раз, когда я был в школе, мне приснилось, что я стащил у товарища кусок пирога с говядиной и так-то сладко я сел его. Что же ты думаешь? Просыпаюсь я, глядь, а около меня валяются крошки от пирога.

– Мудрено что-то, Яша!

– Мудреного тут ничего нет. Я тебе рассказываю так, как оно было на самом деле.

– Не понимаю.

– Говорю тебе, что так и советую, если приснится тебе во сне сметана, смотри не ешь, а то впросонках попадешь мимо рта и замажешься.

Выслушав сказ Яшки без дальнейших возражений, Матвей повернулся на другой бок и крепко уснул, и Яшка последовал его примеру.

Но лишь стало рассветать, Яшка сошел тихо с сенника, пробрался на погребницу, где стояла сметана, в горшках разных величин, взяв из них наименьший, понес под полою на сенник, присел в темный угол и стал уплетать из горшка сметану, с заранее принесенной краюхой хлеба, которую захватил с вечера. Не больше, как через 5 минут в горшке осталось сметаны с ложечку и то на стенках горшка. Чтобы свалить свою вину на Матвея, Яшка пополз без шума к месту, где спал Матвей, прилег у него в головах и стал мазать лицо и рубаху Матвея остатками сметаны. Все это было сделано так ловко, что Матвей не пошевельнулся.

На дворе послышались голоса работников, принимавшихся уже за дело. Яшка сошел с сенника, как ни в чем не бывало и присоединился к работникам, усердно помогая им, причем занимал их своими шуточками и прибауточками.

Проснулась и семья Фомы Семеновича. Марфа Степановна стала распоряжаться приготовлением завтрака и пошла на погребницу, чтобы захватить там, между прочим, и сметану. Заметив, что одного горшка нет, который именно и был намечен для завтрака, она на первых порах не знала, что и подумать.

– Если б это было делом крысе, то остался бы целым по крайней мере горшок, – рассуждала Марфа Степановна.

Подумав немного, она решила, что это дело рук Яшки. Вышла она и хотела позвать проказника, но он уже успел улизнуть. В это время попался ей на глаза сошедший с сенника Матвей, с испачканным лицом и одеждой.

– Так и есть, – воскликнула мать. – Это ты, негодный, спозаранку позавтракал сметаною. Вот погоди, я отцу скажу. Это ты у Яшки выучился, должно быть? Смотри, пожалуй, и рыло и одежда вся в сметане. Улика на лицо.

– Про кого вы говорите, маменька? – с недоумением, вытаращив во всю ширь глаза, спрашивает Матвей.

– Вишь ты, еще спрашивает! Да ты погляди на себя, беспутный!

Стал Матвей припоминать, что ему говорил вчера вечером Яшка и рассказал матери, прибавив:

– Сметаны я во сне не только не ел, но и не видел.

Не поверила Марфа Степановна выдумке сына и рассказала мужу, который сразу решил, что это Яшкины шутки и сказал:

– Вот пострел! Что будешь с ним делать? И школа ничего ему не помогла… Напрасно платил я деньги. Попробую отправить его в лавку, что еще из этого выйдет.

В лавке Яшка должен был мести пол, сметать пыль, да зазывать покупателей; к самой же продаже товаров ему приказано было присматриваться и учиться у приказчиков, которым строго-настрого приказано было смотреть в оба, чтобы племянник и тут чего-нибудь не набедокурил. Но Яшке и на ум не шло торговое дело. Он мигом смекнул, кого тут должно бояться и кого нет, от кого сторониться и с кем дружбу свести и, как только осмотрелся, тотчас взялся за свои штуки.

Добудет, бывало, Яшка медную пуговицу и вобьет ее ушком в пол; прохожие нагибаются за находкой, а взять ее не могут и уходят со стыдом и досадою, а приказчики провожают их громким смехом. Или выпросит, бывало, гривенник с дырочкой, привяжет к нему нитку одним концом, а другой держит в руках, сидя в лавке. Этот гривенник положит неподалеку от порога лавки. Как только кто-нибудь из прохожих нагнется, чтобы поднять гривенник, Яшка дернет, и гривенник улетит.

– Что же не ловил на лету, простофиля? – крикнет Яшка вслед прохожему, и опять в ряду поднимается хохот.

А как только завидит, бывало, дядю, начнет выкрикивать: атлас, канифас, платки, кушаки и товары разные, какие кто не желает… Когда же Фома Семенович прикажет ему позвать квасника, либо лотошника с пирогами, то он соберет к лавке всех, кого увидит. Поднимут торговцы шум, а рядские приказчики хихикают себе в кулак, отвернувшись, чтобы не видел и не слыхал Фома Семенович, с которым шутки были плохи.

Проказы Яшки с каждым днем становились все крупнее и крупнее, а мелочные ему самому понаскучили.

Идет раз по ряду какой-то с виду господский человек и спрашивает на ходу у приказчиков, где продаются музыкальные инструменты? Яшка как из земли вырастает и предлагает проводить его куда следует, говоря:

– Здесь у одного торговца есть, если он только не распродал, разные дудки, их называют-то иначе…

– Кларнеты, флейты? – спрашивает покупатель музыкальных инструментов.

– Кажись, что так, – отвечает Яшка.

Приводит Яшка покупателя к торговцу, голове забубенной, не хуже, а то, пожалуй, еще лучше самого Яшки, и говорит:

– Ты не распродал еще кларнетов-то?.. Покажи этому господину.

– Только один остался, – с улыбкою отвечает торговец.

– Проворней показывай, мне недосуг, а послушать музыку хочется.

Торговец снимает с полки испорченный и заброшенный давным-давно кларнет и вручает его покупателю, приговаривая:

– Мы знатоки плохие в этих вещах, а потому не можем хвалить свой товар. Может статься он и хорош, а продадим дешево.

Повертел музыкант в руках инструмент, попробовал подуть, но ничего не вышло, а потому, возвращая его хозяину, он сказал:

– Вещь никуда негодная и даром таковой нам не нужно.

С этими словами он уходит. Яшка выхватывает из рук продавца кларнет сыплет в него нюхательный табак и бежит за покупателем, говоря:

– Дяденька! Вот еще один нашелся… Попробуй подуть в него, может-быть, будет лучше.

Покупатель, не подозревая, подул, и ему засыпало глаза нюхательным табаком чрез дырочки, так как нижний конец Яшка успел заткнуть бумагою. Яшка тотчас улизнул и высматривал из лавки, чем кончится эта потеха.

Покупатель с трудом очистил свои глаза и пошел искать злополучного виновника своего несчастия. Приходит он в лавку, где торговец показывал ему негодный кларнет и грозно говорит:

– Кто из вас выдумал такую шельмовскую шутку? Я буду жаловаться. Притяну вас к суду!

– Должно быть, это проделал тот проказник, который вас привел сюда, – отвечал торговец.

– А где он?

– Не знаю. Я выходил из лавки и не заметил, куда он скрылся.

Пошел музыкант по ряду. Видит, мальчишек много, а Яшки нет, как нет. Походил, походил, посмотрел, посмотрел, да с тем и домой ушел. В тот же день Яшка спроворил другую шутку. На площади возня, сооружаются лавки для ярмарки, – где бревна лежать, где доски навалены. Рабочего народу пропасть.

Подходить Яшка к группе рабочих и подряжает их, как будто от своего хозяина, заделать проход между лавками, который нарочно был пробит по случаю ярмарки. Издали он указал рабочим, где следует брать бревна; плотники усердно принялись за дело, так как рядчик без торгу сделал с ними уговор, натаскали бревен и досок и стали заделывать проход, как вдруг на них наткнулись рядские приказчики.

– Что это вы хотите, голубчики, делать? Кто вам приказал тут заделывать?

– Нас нанял мальчишка какой-то, баит, от имени своего хозяина, которому нужно заделать этот проход.

– Как заделать, когда его нарочно пробили только сегодня? Кто подрядил, где он вас нанимал? – спрашивают приказчики.

– На площади нанимал, там подрядил, указал где брать лес и велел скорее приниматься за работу. Сказал, что он через час придет и принесет деньги от хозяина.

– Бросьте, ребятушки, и уходите, кто-нибудь подрядил вас на смех, и как бы вас не заставили еще относить лес на то место, где вы его взяли.

– Как это на смех? Мы здесь работаем почти час шесть человек. Кто нам за это заплатит? – возражают плотники, почесывая свои затылки.

Собрался целый кружок из рядских, и стали они смеяться над плотниками. Те видят, что дело и впрямь сделано на смех, оставили работу и пошли отыскивать рядчика между народом. Но их поиски оказались безуспешными. Яшка знал, что это дело кончится не скоро, прошлялся где-то до самого вечера и в ряды не приходил. Уже смеркалось, когда Яшка, как вор, юркнул в свою лавку. Стали его спрашивать приказчики, не знает ли он, кто нанимал плотников заделывать проход?

– Почему мне знать? Я был дома, а что тут делалось, я не могу знать, – отвечает Яшка, не мигнув глазом.

– Смотри, Яшка, узнает Фома Семенович, худо тебе будет. Ведь это никто другой, кроме тебя, не мог сделать, – пригрозил ему старший приказчик.

Проходили месяцы и годы; трудно пересказать все проказы, которые были делом рук его. Измаялся с ним Фома Семенович. Вырос парняга здоровенный, и драть его уже стало зазорно, и решил он отправить его в деревню. Но на защиту его снова явилась Марфа Степановна и уговорила мужа отложить решение.

– Ну, так и быть, потерплю еще один годок, а потом уж ты меня лучше не проси, потому что заранее говорю тебе, что просьбы твоей не уважу.

– Взмилуйся, Фома Семенович! Молод он и глуп, – плаксивым голосом говорила Марфа Степановна.

– Одну и ту же историю я слышу от тебя уже сколько лет! Пора же нам с тобою и образумиться.

– Ведь он и работящий и услужливый и силушки у него не занимать стать, а вот поди ты, словно его испортили.

– Какая там порча, – неуверенно проговорил Фома Семенович, так как и сам изрядно верил в бабьи бредни.

Прошло немного времени, как Яшка выдумал новую шалость. Торговал в том ряду, где была лавка Фомы Семеновича, старик-купец, человек строгий. Он посматривал на шалуна и не раз жаловался на него Фоме Семеновичу. Не раз терпел Яшка от дяди и выговоры и наказания и выжидал случай чем-нибудь досадить своему врагу.

Случай не замедлил представиться.

Раз вышел старик не надолго из своей лавки. Яшка вышел и, став против лавки старика, поднял нос кверху и стал рассматривать облака, продолжая бормотать что-то вполголоса. Идут прохожие, останавливаются и невольно поднимают головы кверху, стараясь разглядеть, на что смотрит молодец. А Яшка начинает говорить громче:

– А вот, пошло, пошло!..

– Что там пошло? – спрашивают собравшиеся около него зеваки.

– Видите, вон идет… Теперь зашло за темное облачко… А вон снова выходит.

– Что идет, что выходит? – спрашивают друг у друга зеваки.

– Я ничего не вижу, – говорит другой.

– На самом деле, что-то выходит из-за облачка, – подтверждает третий.

Шутка сыграна. Набралась толпа зевак, которая загородила дорогу в лавку. Яшка завидел издали возвращающегося старика-купца и шмыгнул в свою лавку, так что не пройти не только покупателю, но и самому хозяину. Крепко осерчал старик.

– Чего вы тут толчетесь! Пошли прочь. Вишь ты, в лавку нельзя пройти! Чего там глазеете, – сердито ворчал старик, вскинув, в свою очередь, глаза кверху.

– Да вот тут малый какой-то, видно на смех, собрал публику и указывал что-то на небе.

Догадался старик, что это новая проделка Яшки, а что он мог сделать и на этот раз, как не пожаловаться дяде проказника.

На другой же день Яшка устроил новую шутку. По ряду проходил один мужичок с запискою, неразборчиво и безграмотно написанной. Подходит он к одному, другому приказчику и спрашивает:

– Где тут лавка купца, позабыл я его прозвище.

Приказчики взглянут на записку, ничего не могут разобрать в записке и отказываются дать ответ. Доходит мужичок до лавки, а Яшка уже идет к нему навстречу и спрашивает:

– Что тебе нужно, мужичок?

– Да вот, паренек, никто не может мне указать лавку, что записано в этой грамотке.

У Яшки сейчас готова идея. Он указывает мужику на пустую лавку, запертую изнутри и говорит:

– Вон видишь припертую зеленую дверь лавки, третьей от конца?

– Вижу, кормилец.

– Ну, так иди к ней и громче стучи. Хозяин этой лавки иногда уходит наверх для разборки товара, а на это время лавку притворяет, а стало-быть, если легонько будешь стучать, то он, пожалуй, не услышит.

– Та-а-к!

– Ступай, мужичок, я тебе говорю верно.

– Спасибо тебе, – сказал мужичок, снимая шапку и уходя.

Подошел он и начал барабанить в железную дверь до того, что из соседних лавок вышли приказчики и хозяева и спрашивают его:

– Что ты стучишь? Или не видишь, что лавка заперта на замок.

– Мне сказал парнишка, вон там в рядах, чтобы я погромче стучал, а то хозяин не услышит.

– А мы тебе говорим, что в этой лавке никакого хозяина нет. А будешь зря стучать, так в полицию стащут тебя.

Почесал мужик затылок, посмотрел на ту сторону, где Яшка с товарищами своими хохотал, и пошел с досадою.

Такие шутки оставались всегда безнаказанными, так как с жалобами к Фоме Семеновичу никто и не доходил.

В другой раз видит Яшка, что ранним утром, когда только начали отпирать лавки, мимо рядов идет довольно длинный цыганский обоз, и у самой последней телеги привязана на цепочке огромная собака. Яшка начинает кричать:

– Стой, ребята! Останови обоз, дай разглядеть хорошенько собаку.

– А что вам нужно? Зачем вам глядеть на собаку? Не думаете ли, что она ваша? – говорит один из цыган.

– Нет, моему хозяину нужна собака, он ее купит и не пожалеет хороших денег.

Цыгане останавливаются. Яшка подходит к собаке и начинает ее рассматривать со всех сторон. К нему подходят цыгане от передних телег и начинают выхвалять собаку.

– А что бы взяли за эту собаку? – спрашивает Яшка, а сам и глазом не мигнет.

– Не приходилось нам собак продавать, – говорит пожилой цыган. – Ваша милость лучше знаете в них толк, а потому скажите свою цену.

– Погодите, – говорит Яшка, – сейчас позову хозяина. Ему нужна такая собака и он даст вам за нее рублей пятьдесят.

– Если прибавит малость, то продадим, – говорит пожилой цыган.

Яшка уходит, а обоз, в ожидании возвращения его, стоит да стоит, и цыгане ведут громкий спор о том, кому принадлежит эта собака. Доходит дело до перебранки. Один говорит, что собака, пристала к нему еще в Киеве, другой утверждает, что он заманил собаку в селе и так далее.

– Что вы тут поставили одров своих, фараоново племя, и орете! Все проходы к лавкам загородили… Отъезжайте прочь, – закричал подошедший к ним купец.

– Не вы ли будете, господин купец, хозяин того самого парня, что у нас собаку торговал? – говорят цыгане, низко кланяясь купцу.

– Какого парня? – спрашивает купец.

– А вот того, что остановил наш обоз от вашей милости. Он сторговал ее за пятьдесят рублей и побежал к вашей милости.

Купец смекнул, что это Яшкины проделки и говорит:

– Ладно, трогайте обоз, подъедем к лавке, там сторгуемся.

Цыгане тронули обоз, который, поравнявшись с лавкою Фомы Семеновича, снова был остановлен тем же маститым купцом, который приказал одному цыгану следовать за собою в лавку. Яшка хотел было бежать, но не успел этого сделать, купец задержал его и спрашивает:

– Этот молодец собаку торговал?

– Кажется, что он, а наверное сказать не могу, – ответил цыган.

Цыган не узнал Яшку потому, что он успел перепачкать себе лицо и подошел к цыгану согнувшись.

– Посмотри хорошенько, – настаивал купец, обращаясь к цыгану.

– Не могу доподлинно сказать, – говорит цыган, переминаясь с ноги на ногу. – Тот был как будто не горбатый как этот парняга.

– Ну я вижу, что это он. Ты ступай себе с Богом, а я расскажу его хозяину про эту проделку и он будет строго наказан.

– А собаку как же? Может-быть вы сами купите ее, милостивец, мы уступочку сделаем, – говорит цыган.

– Убирайся по добру поздорову. Собака твоя никому ненужна, – сурово глядя, говорит цыгану купец.

Пошел цыган, ругая Яшку, а купец действительно сообщил Фоме Семеновичу Яшкину проделку, а тут кстати пришли к нему в лавку и татары жаловаться, что Яшка загнал в их лавку свинью, во время их отлучки, и она перепортила много товару.

Выслушал Фома Семенович всех челобитчиков и приказал своим приказчикам не давать Яшке целые сутки никакой пищи и на ночь запереть его в лавке, а если он наделает там беспорядок с товаром, чтобы об этом ему доложили, и он с ним расправится уж как следует. Яшка преспокойно выслушал Фому Семеновича и даже, отвернувшись от дяди, засмеялся, довольный, что ему не дорого обошлись все жалобы на него. Это взорвало Фому Семеновича, он покраснел от злости и сказал старшему приказчику:

– Завтра ты приведешь его после обедни домой и отвезешь в деревню, где сдашь с рук на руки волостному старшине, а я приготовлю письмо.

С этими словами Фома Семенович видимо раздосадованный, вышел из лавки и придя домой ничего не стал говорить жене о своих намерениях, а только всю остальную част дня и вечер был, как говорится, не в своей тарелке.

На другой день с утра он вышел из дому и вернулся только после обедни, приведя с собою мужичка из той деревни, которая была родиной Яшки. Этот крестьянин пожелал взять Яшку к себе в работники, не видя даже его в глаза, но он полагался на слово Фомы Семеновича, которого знали давным-давно.

В скором времени старший приказчик Фомы Семеновича привел Яшку, сморщившего свою физиономию, что, конечно, разжалобило Марфу Степановну, а дядя оставался непреклонным. Обратясь к супруге, он сказал:

– Покорми там, Марфа, Якова и его будущего хозяина, да собери там все, какое есть имущество Яшки, пусть берет с собою.

– Что же это такое, Фома Семенович? Неужто Яшу в деревню отправляешь? Пропадет он там!

– Я своему слову господин. Изволь делать, что велю. Пора и меру знать…

Со слезами на глазах вышла Марфа Степановна, приказала кухарке дать обед, а сама принялась собирать Яшкины вещи.

Через полчаса крестьянин уже увез Яшку, который хладнокровно расстался с семьею дяди. Но по отъезде его Фоме Семеновичу взгрустнулось. Стал он перебирать в уме своем все проказы племянника, из коих большинство были извинительны и стало ему жаль Яшку, а тут как на грех, супруга его стала ныть, что нужно бы подождать, что Яшка, за последнее время начал понемногу исправляться.

– Ну вот посмотрим еще, что люди скажут. Пусть он поживет, да нужду увидит, скорее образумится. Тогда можно будет опять взять к себе, дело ему нашлось бы.

– Твоя воля, Фома Семенович, а я бы ни в жизнь не согласилась отдать его в люди… Что скажут добрые люди?..

– А пусть себе говорят, коли есть у них на то охота. Небось и не скажут потому что его, почитай, весь город знает. Я боюсь, что его хозяин, в самом скором времени спокается и станет просить, чтобы я взял его обратно.

Все это Фома Семенович, говорил больше для того, чтобы успокоить жену, да и самого себя, а на самом деле ему жаль было Яшку. С нетерпением ожидал он следующего воскресенья, когда должен был приехать на базар хозяин Яшки.