Текст книги "Кодекс бесчестия"

Автор книги: Виктор Левашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Отсюда сложился и план действий.

Скрытно снять на фото и видео ближайших сотрудников Мамаева и Бурова. Это дело требовало осторожности и терпения. Как раз для Боцмана.

Узнать в риэлторской фирме "Прожект", из каких отделений связи были посланы деньги за коммуналку на Малых Каменщиках и за трехкомнатную квартиру в Сокольниках. Понятно, что такие сведения просто так не дадут. Получение этой информации требовало нахальства, изворотливости и тонкого понимания женской души. Самая подходящая роль для Артиста.

Найти Калмыкова, исчезнувшего после возвращения в Москву. Это я поручил Мухе. Доку Калмыков не звонил, в реабилитационном центре не появлялся, в своей коммуналке тоже не появлялся. Но было одно место, где он не мог не появиться: возле дома в Сокольниках. Туда я и отправил Муху, умевшего бесследно растворяться в любой толпе.

Как всякий нормальный руководитель, на себя я возложил самую ответственную часть дела, хотя, если честно сказать, не самую трудную: работу в архиве.

II

В Центральный архив Минобороны в Подольске я поехал с Доком. Чтобы получить доступ к личному делу Калмыкова, мы придумали простенькую легенду. В реабилитационном центре, которым руководит доктор Перегудов, находится бывший майор Советской Армии, страдающий амнезией после тяжелого черепно-мозгового ранения. О нем известно, что он воевал в Афганистане. Сейчас его состояние начало улучшаться. Чтобы помочь ему восстановить память, нужно разобраться в его биографии, узнать о нем как можно больше. Любой, даже самый незначительный эпизод из его прошлого может активизировать пораженные участки мозга, ускорит выздоровление.

Но много врать не пришлось. Удостоверение руководителя реабилитационного центра сразу настроило полковника, старшего научного сотрудника архива, на дружелюбный лад. Он сочувственно порасспрашивал о делах центра и распорядился выдать нам папку с личным делом военнослужащего Калмыкова Константина Игнатьевича.

Содержание папки поражало немногословностью.

Родился в 1956 году в Ташкенте. Родители погибли в 1966 году во время землетрясения. Воспитывался в детском доме в Рязани.

1973 – 1977. Рязанское училище ВДВ. Диплом с отличием. Присвоено звание "лейтенант".

1977 – 1979. Московский военный округ, в/ч номер такой-то. Досрочно присвоены звания "старший лейтенант", "капитан".

1979 – 1981. Учеба в Военной академии Советской Армии, второй факультет. Присвоено звание "майор".

1981 – 1984. Демократическая Республика Афганистан. Разведуправление 40-й армии.

Аттестации. Характеристики. Награды: медаль "За отвагу" и орден Красной Звезды – 1982 год, орден Боевого Красного Знамени – 1983 год.

И наконец:

"15 декабря 1984 года – пропал без вести".

– Негусто, – оценил я. – Почему?

– Наши личные дела в этом архиве тоже, я думаю, не слишком пространные, – предположил Док.

Мы сидели в читальном зале архива. Кроме нас, был только один старикан с тремя рядами наградных планок на цивильном пиджаке. Он устроился за угловым столом, загроможденным папками с архивными документами, увлеченно просматривал папки, делал выписки в общую тетрадь, довольно потирал руки и снова углублялся в прошлое.

В зале появился полковник-архивист, подсел к старикану, благожелательно поговорил с ним, потом подошел к нам.

– Последний, – объяснил он, кивнув на старика. – Ветеран, описывает боевой путь своего полка. Раньше все столы были заняты ветеранами. Остался один. Дошел до сорок третьего года, сейчас форсирует Днепр. Дай-то Бог ему дойти до Берлина. Ну что, разобрались?

– Еще больше запутались, – признался Док.

Полковник просмотрел личное дело Калмыкова и озадаченно покачал головой.

– Амнезия, говорите? Не знаю, не знаю. У этой амнезии может быть и другое название. Непростой у вас пациент. Очень непростой. В двадцать три года капитан, в двадцать пять майор.

– После академии всегда присваивают очередное звание, – напомнил Док.

– В академии учатся пять лет, а не два года, – возразил полковник. Второй факультет. Очень интересно.

– Что вам кажется интересным? – проявил я уважительное любопытство.

– Академия Советской Армии – это академия Главного разведывательного управления Генштаба, молодые люди. А второй факультет – восточный. На нем готовят кадры для работы в Азии и на Ближнем и Среднем Востоке. Сороковая армия, разведуправление. Восемьдесят первый год. Очень, очень интересно. Кажется, я начинаю понимать, в чем дело.

– Поделитесь, – попросил Док.

– Бутылку поставите?

– Две, – сказал Док.

– Три, – быстро поправил я.

– Я пошутил, – усмехнулся полковник. – Хотел проверить, насколько для вас это важно. Вижу, важно. Посидите, мне нужно кое-что уточнить.

Он ушел к себе в кабинет, через полчаса вернулся и удовлетворенно сообщил:

– Все правильно. Так я и думал. Ключ – вот, – указал он на номер воинской части, где после училища служил Калмыков. – Это Чучково. Поселок в Рязанской области. Место дислокации Шестнадцатой бригады особого назначения. На ее базе был сформирован Триста семидесятый отдельный отряд спецназа. Часть офицеров вошла в спецподразделения "Зенит" и "Гром", а позже в "Каскад". Слышали о таких?

– Да, – кивнул Док. – "Зенит" и "Гром" штурмовали дворец Амина.

– Совершенно верно. А "Каскад" работал в Афгане от звонка до звонка. Второй ключ: разведуправление Сороковой армии. Восемьдесят первый год. Что у нас было в восемьдесят первом году? Ну-ну, молодые люди! Что у нас было в восемьдесят первом году?

– В восемьдесят первом году я ходил в школу, – оправдал я свое историческое невежество. – В четвертый или пятый класс.

– А я учился на первом курсе Военно-медицинской академии, – сообщил в свое оправдание Док.

– В восемьдесят первом году ничего хорошего у нас не было, проинформировал архивист. – В восемьдесят первом году мы обсирались в Афгане на каждом шагу. А почему? Потому что воевали вслепую. Разведка – глаза армии. Глаза разведки – агентура. Агентуры-то у нас и не было. А у моджахедов была. И у пакистанцев была. И у ЦРУ была. Теперь понятно, почему вашему Калмыкову не дали доучиться, а срочно перебросили в Афган?

Это было понятно. Непонятно, что с ним было дальше. В этом контексте "пропал без вести" могло означать что угодно.

– Когда-нибудь будет написана настоящая история афганской войны, проговорил полковник. – И мы ужаснемся тому, что узнаем. Правда всегда ужасна. Правда о войнах чудовищна. А может, не будет написана никогда. Слишком быстро идет время. Слишком много событий. Некогда оглянуться. Поэтому с тупым упорством лезем на те же минные поля, на которых уже взрывались.

– Вы занимались афганской войной? – спросил я.

– Нет. Интересовался. Это не моя тема. Моя тема – война с Финляндией. Я еще там, в тридцать девятом году, на линии Маннергейма.

– Как видится оттуда наша нынешняя жизнь?

– Если смотреть на внешнюю сторону – счастье. То, о чем тогда невозможно было даже мечтать. Рай. Настоящий рай. Если копнуть глубже, обнаруживается близкое присутствие ада. Вы служили?

– Да, – подтвердил Док.

– Офицеры?

– Да.

– Воевали?

– Да.

– Чечня?

– А что же еще?

– Тогда вы сами все понимаете. Ад не исчез. Мы тащим его за собой из прошлого в будущее. Мы тащим, сами. Нет, я не занимался Афганом. Но есть человек, который знает об афганской войне все. Не уверен, правда, что он захочет поделиться своими знаниями. Тут все зависит от вас. Сумеете убедить его, что вами движет не праздное любопытство – расскажет. Нет – нет.

– Мы попробуем, – сказал Док.

– Тогда запишите: генерал-лейтенант Лазарев. Сейчас на пенсии. Живет где-то под Москвой. Одно время часто бывал у нас в архиве. Хотел проанализировать уроки Афгана. Потом бросил. Сказал: никому это не нужно. Неправильно. Не нужно сейчас, будет нужно в будущем. Но мне не удалось его переубедить. Попытайтесь его найти. В Афгане он командовал отрядом "Каскад". Он может знать о вашем пациенте. У вас есть еще вопросы?

– Есть, – сказал Док. – Что было в Афганистане в декабре восемьдесят четвертого года?

– Пятнадцатого декабря восемьдесят четвертого года, – уточнил я.

– Хорошо, молодые люди, очень хорошо, – одобрил полковник. – А я уж думал, не спросите. Что было пятнадцатого декабря, я не знаю. Но знаю, что было четырнадцатого декабря. Четырнадцатого декабря восемьдесят четвертого года в двадцать три пятнадцать по московскому времени на советском военном аэродроме под Кандагаром была совершена одна из самых крупных диверсий за всю афганскую войну. Взорвали наш бомбардировщик, два истребителя и два военно-транспортных самолета. Была сорвана высадка нашего десанта в тыл моджахедов. Вот что было в тот день. Поэтому я и сказал, что амнезия вашего пациента может быть следствием не ранения, а чего-то совсем другого.

Он дал нам немного времени переварить информацию и предупредил:

– Только не делайте поспешных выводов, молодые люди. Вы сейчас в некотором роде историки. Это высокая должность. Она обязывает. Историк не должен быть суетлив. Суетливый историк – это политик. А кто такие политики? Паразиты. Они паразитируют на всем. На беспамятстве народа, на его бедах, на его надеждах на лучшее будущее. Желаю удачи. А мне пора прорывать линию Маннергейма.

– Возвращайтесь с победой, – в свою очередь пожелал ему Док.

– Хотел бы ты быть историком? – спросил я Дока, когда мы вышли из здания архива – словно выплыли из мрачноватых глубин прошлого в беспечную современность с безоблачным небом и пламенеющими под солнцем березами.

– Нет, – хмуро ответил он. – У меня запросы куда скромней. Я хочу быть всего лишь руководителем реабилитационного центра, у которого на счету хотя бы тысяча долларов.

Я удивился:

– Разве Мамаев не перевел бабки?

– Утром не было.

– Сейчас мы это исправим, – самонадеянно пообещал я и набрал номер секретариата компании "Интертраст". – Это Пастухов. Соедините меня с господином Мамаевым. Срочно.

– По какому вопросу? – поинтересовался женский голос с сучьими интонациями хорошо вышколенных секретарш. Думаю, им специально ставят такие интонации. Как походку манекенщицам.

– По интимному, – сообщил я. – По глубоко интимному.

– Я не уверена, что господин Мамаев сможет с вами поговорить. У него посетитель.

– А вы спросите. Вдруг сможет?

– Как о вас доложить?

– Очень просто. Скажите: звонит Пастухов, наемник.

– Какой наемник? – растерялась она.

– Обыкновенный. Обыкновенный наемник.

– Минутку, узнаю. Господин Пастухов, соединяю.

– Слушаю, – раздался в трубке голос Мамаева. – Что у вас?

– Вопрос. Доктор Перегудов почему-то не обнаружил на счету своего центра аванса в пять тысяч баксов.

– Вы наработали на пять тысяч?

– Нет, – честно ответил я. – На пять тысяч нет. Но речь шла об авансе.

– На сколько наработали?

– Трудно сказать. Долларов на сто, – решил я поскромничать.

– Сто и получите. За совет, который вы мне дали.

– Я вам дал несколько советов. Один из них: писать завещание. Вы решили ему последовать?

– Вы посоветовали мне обратиться в милицию, – раздраженно перебил Мамаев. – Это я и намерен сделать. Завтра Калмыков будет во всероссийском розыске. Остаток жизни он проведет за решеткой. Наш договор расторгнут, господин Пастухов. А сто долларов я немедленно переведу.

– Не нужно, – поспешно сказал я. – Не нужно переводить стольник. Только ответьте: почему Калмыков будет объявлен в розыск?

– Потому что он государственный преступник! Шестнадцатого декабря восемьдесят четвертого года по приговору военного трибунала он был разжалован, лишен всех наград и заочно приговорен к смертной казни!..

III

Генеральный директор компании "Интертраст" Владимир Петрович Мамаев прервал связь и вызвал секретаршу.

– Запиши: Пастухов. Больше не соединять.

– Правильно, шеф, – одобрила она. – Он наглый.

– Он тебе что – нахамил?

– Нет, но... Не наш человек.

Мамаев усмехнулся. Эта дурында бабским чутьем уловила суть. Не наш человек. Чужой. Из жизни, где действуют какие-то свои законы. Он не вписывался в привычную для Мамаева схему жизнеустройства. Не пахан. Не козырный фраер. Не мужик. Не шестерка. Наемник? Но ни один наемник не откажется от таких бабок, какие он предложил за свою охрану. По пятьдесят штук "зеленых" каждому наличными и вперед. И был готов предложить больше. А если не наемник – кто?

А это таинственное Управление по планированию специальных мероприятий? А программа "Помоги другу"? До Мамаева доходили смутные слухи о торговле человеческими органами. Что-то темное, грязное. К черту, к черту. От этого лучше держаться подальше.

Мамаев инстинктивно не доверял людям, которых не понимает. Поэтому был доволен, что обстоятельства сложились так, что он может послать Пастухова и его команду. Что и сделал не без мстительного удовольствия, как бы беря реванш за унизивший его разговор в поселке на Осетре, когда ему пришлось врать, юлить и подстраиваться под собеседника.

Секретарша стояла струночкой, сверкала коленками, ждала разрешения уйти.

– Тюрин приехал? – спросил Мамаев.

– Только что.

– Пусть заходит. И еще. Чай? Кофе? – обратился он к посетителю, робко сидевшему на краешке кресла перед письменным столом и словно бы придавленному солидностью кабинета с обшитыми мореным дубом стенами и мебелью вишневого дерева от Грассини.

– Лучше чаю, – скромно ответил тот. – И бутербродик. Если можно. А то я не ел с утра. Боялся вас упустить.

– Организуй, – распорядился Мамаев. – Накрой там, – кивнул он в сторону комнаты отдыха. – Зови Тюрина.

Секретарша вышла. Появился Тюрин, благоухая лосьоном "Фа мэн", новая мужская линия, и уставился на посетителя своими сонными глазами с таким видом, с каким высокородный английский джентльмен смотрел бы на неизвестно откуда появившуюся на ковре его гостиной большую кучу говна. При этом изумляло его не то, что говно откуда-то появилось, а какого же размера должна быть жопа.

Посетителю было лет семьдесят. Маленькое сморщенное лицо сразу от кустистых седых бровей переходило в желтую яйцеобразную лысинку, окаймленную длинными сальными волосами. Черный пиджак с загибающимися лацканами был осыпан перхотью. Из-под коротких брюк высовывались цыплячьи ноги со спавшими на стоптанные туфли неопреденного цвета носками. Если бы не повязанный большим узлом галстук и не черная кожаная папка на коленях, его можно было принять за бомжа, промышляющего сбором пустых бутылок.

– Познакомься, Тюрин, – предложил Мамаев. – Это Иван Иванович Иванов.

– Иван Иванович Иванов? – озадаченно переспросил Тюрин.

– Это мой псевдоним, – с застенчивой улыбкой объяснил посетитель. – Мне пока не хотелось бы его раскрывать. Я сделаю это, когда мы придем к соглашению.

– Иван Иванович – ветеран вооруженных сил, военный юрист, – объяснил Мамаев, с усмешкой наблюдая за обескураженным Тюриным. – Во время афганской войны он был председателем военного трибунала.

– Временно исполняющим обязанности председателя трибунала одной из частей, – поправил Иванов.

– Какой? – спросил Тюрин.

– Я скажу об этом в свое время.

– Иван Иванович рассказал мне очень интересную историю. Я хочу, чтобы ты тоже ее послушал.

– Петрович, давай в другой раз, – предложил Тюрин. – Сейчас есть дела поважней.

– Нет, – оборвал Мамаев. – Более важных дел у нас сейчас нет. Прошу вас, Иван Иванович, – предложил он, провожая гостя в комнату отдыха, где на столе уже был сервирован фуршет. – Присаживайтесь, угощайтесь. Чем богаты.

– Мне так неловко, – смущенно проговорил Иванов, жадно оглядывая большое блюдо с миниатюрными бутербродами с осетриной и тарталетками с черной и красной икрой.

– Не стесняйтесь, – подбодрил его Мамаев. – Рюмочку?

– А можно?

– Почему же нет? Водка? Коньяк? – Лучше виски. Когда-то я любил виски. Посетитель опрокинул в рот рюмку старого скотча и начал уплетать тарталетки, выбирая те, что с черной икрой. Хватал он их с блюда руками, не перекладывая в тарелку, поспешно жевал, только что не давился. На лице Тюрина появилась такое выражение, будто его сейчас вырвет. Мамаев молча курил, внимательно наблюдал за гостем. Тот отправил в рот последнюю тарталетку с черной икрой, поискал взглядом, не затерялась ли среди бутербродиков еще одна. Не найдя, с сожалением вздохнул и несвежим платком вытер губы.

– Можно еще рюмочку? Хоть половинку?

– Наливайте, наливайте, – радушно разрешил Мамаев.

– Значит, вы хотите, чтобы я рассказал вам свою историю еще раз? поинтересовался Иванов, наполнив рюмку так, что виски пролилось на скатерть.

– Со всеми подробностями. Тюрин оценит ее с точки зрения профессионала. Он служил в Главном управлении внутренних дел Москвы. Так что вы, можно сказать, коллеги.

– Очень приятно, коллега, – застенчиво улыбнулся Иванов. – Очень, очень приятно. Не выпьете со мной?

– На работе не пью, – отказался Тюрин. – Из принципа.

– Уважаю чужие принципы. Я тоже никогда не пил на работе. Ваше здоровье!.. Начну с начала. В юности я хотел стать писателем. Но так получилось, что всю жизнь прослужил в органах военной юстиции. Это тяжелая и ответственная работа. Она не оставляла ни времени, ни сил для литературной деятельности. Но я мечтал когда-нибудь написать книгу "Записки военного прокурора". И понемногу собирал материал для нее. Делал выписки из дел, снимал копии с наиболее интересных документов. Когда меня направили в ограниченный контингент советских войск, выполнявших интернациональный долг в Демократической Республике Афганистан, я понял, что это будет самая значительная часть моей книги. И потому вел свои записи с особой тщательностью. Это, так сказать, преамбула. Как мы, юристы, говорим: вводная часть, – сообщил Иванов и поковырял ногтем мизинца в зубах. – Извините, икра залипла. Совсем плохие стали зубы, а на новые денег нет. Вы знаете, сколько стоит одна пломба в "Мастер Дент, сеть стоматологии, номер набери"? Десять условных единиц! Что хотят, то и делают! Перехожу к описательной части, продолжал он. – Было так. Однажды ночью меня вызвал командующий армией, приказал вылететь в расположение одной из воинских частей и провести там заседание трибунала...

– Вылететь откуда? – перебил Тюрин.

– Из Кабула.

– Куда?

– Пока не скажу. Иначе моя информация утратит всякую ценность. А мне бы этого не хотелось. Трибуналу под моим председательством было приказано рассмотреть дело офицера Советской Армии, которого обвиняли в государственном преступлении. Он устроил диверсию на военном аэродроме, взорвал несколько самолетов и скрылся.

– Фамилия офицера? Или тоже пока не скажете?

– Скажу. Фамилию скажу. Майор Калмыков.

– Понял? – спросил Мамаев. – Поэтому сиди и слушай.

– Показания трибуналу дали командир авиационного полка, начальник аэродромной охраны и два часовых. Они показали, что обвиняемый Калмыков проник на территорию аэродрома и совершил диверсию. Он был признан виновным по статье шестьдесят четвертой, пункт "а" Уголовного кодекса, "Измена Родине", а также по статье шестьдесят восьмой, часть вторая, "Диверсия". По совокупности преступлений заочно приговорен к смертной казни.

– Разжалован и лишен всех правительственных наград, – подсказал Мамаев.

– Это естественно, это само собой, – подтвердил Иванов.

– Он служил на этом аэродроме? – спросил Тюрин.

– Нет. Он проник на территорию аэродрома, имея поддельное удостоверение разведуправления армии.

– И в одиночку взорвал целую эскадрилью?

– У него были сообщники в аэродромной охране, три таджика. Один погиб при взрыве. Два других и сам Калмыков ушли. Были предприняты все меры по розыску, подняли по тревоге все части, разослали ориентировки. Но безуспешно. Их, вероятно, укрыли агенты моджахедов, а позже переправили в Пакистан. Чем все кончилось, я не знаю, потому что вскоре после этого меня перевели на Сахалин. Там я и служил до выхода на заслуженный отдых. Вас заинтересовала эта история, коллега?

– Почему вы пришли с ней к господину Мамаеву?

– Он знает, – ответил Иванов и хитровато подмигнул Мамаеву. – И вы знаете.

– Что мы знаем, это наше дело. Я задал вопрос. И хочу услышать ответ.

– Извольте, господин Тюрин. Человек я, как вы могли заметить, небогатый, развлечений у меня немного. Одно из них – люблю посидеть в зале суда. Как мы, юристы, говорим: в процессе. Кто любит телевизор, кто театр, а для меня интересный процесс лучше всякого сериала. В театре и телевизоре глупость и выдумки, а в суде – жизнь. Живу я рядом с Таганским судом. Десять минут пешочком – и я в театре. И что характерно, в первом ряду и совершенно бесплатно. И однажды, это было два года назад, попал я на замечательно интересный процесс. Судили наемного убийцу, он готовил покушение на господина Мамаева. Вы поняли, о каком убийце я говорю? Да, коллега, о Калмыкове. О том самом Калмыкове, которого в свое время я приговорил к смертной казни. В лицо я его, конечно, не знал, но фамилию помнил. Майор, "афганец". Имя, отчество. Все совпало. Сначала я хотел сообщить о нем куда следует, но, честно вам скажу, побоялся. Эта мафия, она сейчас везде. Кто меня защитит? Я промолчал. Тем более, что он получил шесть лет. Пусть себе сидит, подумал я, не мое это дело. Но недавно прочитал в газете дискуссию об амнистии. И узнал, что по ней выпускают всех, кто имеет хоть какую-нибудь награду. В одной статье упоминался наемный убийца К. Фамилия полностью не была приведена, но я сразу догадался, о ком идет речь. И подумал, что господину Мамаеву будет неприятно знать, что человек, который хотел его убить, свободно разгуливает на свободе. Мне очень непросто было попасть к господину Мамаеву на прием. Я почти неделю дежурил возле офиса. Но все же сумел пробиться, потому что проявил терпение и настойчивость. Господин Мамаев, надеюсь, не жалеет, что уделил мне немного своего драгоценного времени.

– Что скажешь, Тюрин? – спросил Мамаев.

– Когда было заседание трибунала? Число, месяц, год?

– Как я уже доложил господину Мамаеву, это было шестнадцатого декабря восемьдесят четвертого года.

– Документы есть?

– Да, копии всех документов у меня имеются.

– Покажите.

– Обязательно. В свое время. А пока посмотрите вот это. – Иванов извлек из папки исписанный от руки листок и передал Мамаеву. – Это – из приговора. Как мы, юристы, говорим: резолютивная часть.

Мамаев пробежал взглядом текст и передал листок Тюрину.

– Филькина грамота, – прочитав, оценил Тюрин. – Нет ни фамилий, ни регистрационного номера.

– Все есть, – уверил его Иванов. – Все документы будут представлены вам в полном виде.

– Копии?

– Да.

– Нотариально заверенные?

– Нет, конечно.

– И что с ними делать?

– По ним вы затребуете в архиве подлинники. Вы будете знать, что и где искать. И вам будет с чем идти в милицию, чтобы объявить Калмыкова во всероссийский розыск, – вежливо объяснил Иванов и обратился к Мамаеву: – Как я понял из вашего телефонного разговора с неизвестным мне господином, вы намерены немедленно это сделать. Правильно, господин Мамаев. Как мы, юристы, говорим: преступник должен сидеть в тюрьме. Извините, у вас тут есть туалет?

Тюрин указал на дверь в санузел, подождал, пока Иванов скроется за ней, и вопросительно взглянул на Мамаева:

– Про какой разговор он сказал?

– Звонил Пастухов, – неохотно ответил Мамаев. – Я сказал, что заказ отменяю, потому что завтра Калмыкова объявят во всероссийский розыск.

– Сказал при нем?

– Да, при нем.

– Петрович, тебя кто за язык тянул? – разозлился Тюрин. – Этот засранец теперь матку из нас вывернет!

– Ерунда, – отмахнулся Мамаев. – Какие у него запросы!

– Ну-ну! – неопределенно отреагировал Тюрин.

– Давайте к делу, Иван Иванович, – предложил Мамаев, когда гость вернулся в комнату отдыха. – Как я понимаю, вы хотите продать мне ваши документы?

– Ни Боже мой! – испуганно замахал тот руками. – Что вы, господин Мамаев! Подарить, господин Мамаев. Я хочу их вам подарить. А вы подарите мне немного денег.

– Сколько?

– Да как вам сказать, – засмущался Иванов. – У нас с вами разное понимание денег. Что для меня много, для вас – тьфу, сущая мелочь.

– Не ломайтесь, – поторопил Мамаев. – Сколько?

– Ну, миллион.

– Миллион? Это же тридцать пять тысяч долларов.

– Вы не поняли, – застенчиво поправил Иванов. – Миллион долларов.

Тюрин захохотал и поднялся из-за стола.

– Разговаривайте, – бросил он. – Не буду мешать. Когда закончите, позовешь.

– Сядь! – рявкнул Мамаев. – Сиди и молчи! Значит, миллион долларов, повторил он. – А почему не десять?

– Мне хватит. Жить мне осталось не так уж много. Десять миллионов я не успею потратить.

– Детям оставите.

– Детям? – неожиданно взъярился гость и скрутил две фиги. – А вот им! Вот! Вот!

– Ах, как я вас понимаю! – покивал Мамаев. – Дети. Работаешь на них всю жизнь, а что в ответ? Ни уважения, ни любви.

– У вас – тоже? – сочувственно спросил Иванов.

– Пока нет. У меня это еще впереди. Всем нам суждено испить чашу сию. А почему вы решили, что у меня есть миллион долларов?

– А как же? – искренне удивился гость. – Столько наворовали, и миллиона нет?

– По-вашему, я вор?

– Конечно, вор. Все вы воры. Всю Россию разворовали. Воры и есть. Все у вас куплено, все схвачено, мафию развели, черную икру кушаете. Миллион, уважаемый. За спокойную вашу жизнь. Торг неуместен.

– Как тебе это нравится? – поинтересовался Мамаев у Тюрина.

– Продолжай, Петрович. Продолжай. Я молчу.

– Проверь у него документы.

– Нет у меня документов! – тоненьким голос закричал гость. – Нет у меня никаких документов! Я знал, куда шел! Если вы узнаете мой адрес, пошлете бандитов и они выкрадут мой архив! Я это предусмотрел, я все предусмотрел! Нет у меня документов!

– Есть у него документы, – бросил Мамаев. – Такой тип без паспорта в булочную не выйдет. Спрятал в подштанники. Обыщи.

– Не имеете права! – завизжал Иванов. – Я буду жаловаться!

– Кому? – поинтересовался Мамаев. – Все воры, все куплено, везде мафия. Кому ты будешь жаловаться, сморчок поганый? Выкладывай паспорт!

– Не нужно, Петрович. Ни к чему нам его паспорт, – брезгливо поморщился Тюрин и открыл дверь в коридор. – Пошел вон. К офису близко не подходи. Увижу – морду набью. Как мы, юристы, говорим: нанесу легкие телесные повреждения.

– Господа, господа! – растерянно забормотал Иванов. – Господин Тюрин! Господин Мамаев!

– Вон! – гаркнул Тюрин.

– Ну, хорошо, хорошо. Не миллион. Пятьсот тысяч. Господин Мамаев, неужели ваша жизнь не стоит пятисот тысяч? Ваше спокойствие? Ваша уверенность в завтрашнем дне? Я отдам вам бумаги всего за пятьсот тысяч!

– Жопу вытри своими бумагами! – посоветовал Тюрин. – Убирайся!

– Ладно, сто. Сто тысяч. Только сто тысяч! А вы себе еще наворуете!

– Я не могу! – сказал Тюрин и зашелся от хохота.

– Чего тут смешного? – хмуро поинтересовался Мамаев.

– Извини. Нервы. Это у меня от нервов. Сейчас, погоди, выпью минералочки. Все. Молчу.

– Так вы согласны, господин Мамаев? – робко спросил Иванов. – Всего сто тысяч.

Мамаев немного подумал и предложил:

– Десять тысяч.

– Согласен, – поспешно кивнул посетитель.

– Рублей.

– Господин Мамаев!

– Нет?

– Мне даже на зубы не хватит!

– Вызови охрану, Тюрин. Пусть его выкинут.

– Согласен! Господин Мамаев, я согласен!

– Езжай за бумагами. Привезешь документы, получишь бабки.

– Еду, уже еду. Вы не могли бы дать мне машину? Или немного денег на такси? Тогда обернусь быстрей.

– Я сам с ним съезжу, – решил Тюрин. – Давай-ка на выход, коллега. Как мы, юристы, говорим: с вещами.

На пороге Мамаев придержал Тюрина. Дождавшись, когда гость выйдет, приказал:

– Если бумаги стоящие, дашь ему две штуки баксов. Чтобы не возникал.

– Одной за глаза хватит.

– Две, – повторил Мамаев. – Ничего, я себе еще наворую.

IV

Бумаги оказались стоящими. Протокол заседания трибунала и приговор полностью занимали школьную тетрадь в клеточку. Листы слежались, текст чуть выцвел, края пожелтели. Не было никаких сомнений, что записи сделаны почти двадцать лет назад.

Заседание трибунала состоялось 16 декабря 1984 года в Кандагаре.

– Проблема снята, – с облегчением заключил Мамаев. – Россия правопреемница СССР. Смертный приговор остается в силе. Всех наград он лишен. Значит, никаких прав на амнистию не имел.

Тюрин его оптимизма не разделял.

– Пока не получим подлинное дело, проблема не снята.

– Получим. А пока хватит и этого. Чтобы объявить его в розыск, хватит.

– Не хватит, Петрович. К кому ты с этим пойдешь?

– Я знаю к кому.

– И что он тебе скажет? "Дай основания. Дай настоящие документы, тогда объявлю хоть план "Перехват". Вот что он тебе скажет. А если не найдется архивное дело? С него же погоны снимут!

– Как оно может не найтись? – возмутился Мамаев. – Смертный приговор! Такие дела хранят вечно!

Но Тюрин оказался прав. Милицейский генерал, который многим был обязан Мамаеву, кряхтел, мялся, бил себя в грудь, клялся в дружбе, но объявить Калмыкова в розыск наотрез отказался.

– Дай приговор трибунала, настоящий, – почти буквально повторил он слова Тюрина. – Будет бумага – всех на уши поставлю. Без нее – не могу.

Мамаев приказал Тюрину взять самых толковых сотрудников и заняться архивами Военной коллегии:

– Все дела в сторону. Все! Носом рой, но без документов не приходи!

– Найдем, Петрович, – заверил Тюрин. – Если есть, найдем.

"Если есть". Оговорка не понравилась Мамаеву. Но он понимал, что и здесь Тюрин может оказаться прав. Спору нет, такие дела должны храниться вечно. Но "должен" еще с советских времен понималось как "хотелось бы". "Продавец должен быть вежливым с покупателем". "Экономика должна быть экономной". "Хотелось бы, чтобы продавец был вежливым с покупателем". "Хотелось бы, чтобы экономика была экономной".

Черт его знает, что с этими архивами могло произойти за полтора десятка лет!

Мамаев принимал посетителей, разбирался с делами, а из головы не выходило: а вдруг архивы пропали? Когда угодно могли пропасть. И в самом Афгане. И в суматохе вывода наших войск. Да и потом – в пору нескончаемых постсоветских пертурбаций.

Вернувшись домой, он сел было к телевизору, но понял, что не в состоянии смотреть на мельтешню политиков на экране. А когда появился президент Путин, раздраженно выключил телевизор и ушел в кабинет. Доставая из бара бутылку "Хеннесси", подумал, что не стоило бы пить, пока дело не разъяснится. Но все же выпил, не почувствовав ни вкуса, ни крепости коньяка. Налил еще. Походил по кабинету и, решившись, набрал номер мобильного телефона Пастухова. Звонить очень не хотелось, но этот звонок был нужен. Не тот случай, чтобы пренебрегать даже малой возможностью прояснить ситуацию.

– Слушаю, – раздался в трубке почему-то невнятный голос Пастухова.

– Добрый вечер, Сергей Сергеевич. Это Мамаев.

– Минутку, господин Мамаев, сейчас дожую. Трубка

звякнула о что-то металлическое или стеклянное. Стал слышен гул разговоров, смех, их заглушила музыка.

– Извините, – вновь возник голос Пастухова. – Слушаю вас.