Текст книги "Аватара. Фантастический роман"

Автор книги: Виктор Суханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

– Теперь ты понимаешь, почему у меня такая охрана и такие строгости при сохранении секретов фирмы, – усмехнулся профессор. – А что касается генного вырождения, – продолжал он, – то на этот счет у меня есть своя собственная теория, или, если хочешь, гипотеза. Каждый организм – это система. Любая система не вечна. Твой «пежо» может ездить три-четыре года, а потом начнет ломаться. «Роллс-ройс», который англичане делают с 1904 года, система более надежная и более тщательно сделанная. На этом автомобиле можно ездить лет двенадцать, а то и двадцать. Но продолжение человеческого рода, то есть воспроизводство человека человеком, – это тоже система. Гены не могут передаваться неизменными вечно – начинаются поломки. Ты слышал что-нибудь о том, почему вымерли динозавры?

– Я читал, что есть несколько объяснений. Одно – похолодание климата, другое – возрастание концентрации двуокиси углерода в атмосфере от частых извержений вулканов… и так далее.

Куртьё грустно улыбнулся:

– Может быть, но я лично думаю, что передача динозаврами наследственных черт будущим поколениям была запрограммирована на какое-то количество миллионов лет. Динозавры прожили примерно сто сорок миллионов лет. А потом всё: система разладилась. Так же и человек. Пока он существует на Земле около четырех миллионов лет. Он запрограммирован к воспроизводству, допустим, на несколько миллионов или десятков миллионов лет. Потом начнутся сбои, мутации, рак, психические болезни… Понимаешь, автомобиль можно починить, заменив старые детали новыми, и постепенно его можно обновить весь. То же самое я хочу сделать с человеческими генами с помощью генной инженерии.

Куртьё задумался. Я слушал его, не прерывая.

– Чтобы ты лучше понял природу моей филантропии, я расскажу тебе немного о своих взглядах на жизнь. Я достаточно поездил по земному шару и повидал всякое. Испытал множество доступных человеку удовольствий, разумеется, кроме наркотиков да еще курения, которое считаю тоже своеобразным наркотиком. Деньги и любознательность позволили мне наслаждаться жизнью на Западе и на Востоке, в цивилизованных столицах и на заброшенных островах Тихого океана. И надо сказать, я не разочаровался в человеческом существовании, но пришел к выводу, что истинных и достойных человека жизненных ценностей не так уж много. Тщеславие, жажда власти, богатства – все это, в итоге, пустое, если является самоцелью. Остается любовь к ближним, которые чаще всего ее не заслуживают, стремление сделать счастливым свой народ – цель безусловно благородная, видимо возможная, но очень трудная: при попытках достигнуть ее лучшие умы человечества терпели неудачу. Есть еще бесконечное познание мира, тайн природы… Последнее вполне достойно человека, его разума. Это, кстати, помогает и самому мозгу сохранять свои главные качества, свою спортивную форму, если хочешь… Мозг ведь стареет, и тогда, без большого разумного дела, человек становится с годами либо глуповато-эйфорическим, либо – и это происходит чаще, – разочаровавшись во многом, оказывается человеконенавистником, что выражается в агрессивности, скупости, черствости.

Куртьё взглянул на меня с грустной иронией.

– Не подумай, Виктор, что я ненормальный. Во многом я разумный эгоист. И не считаю себя оторванным от жизни. Но пойми: получив от судьбы с момента рождения так много – богатство, возможность поездить по земному шару, – я искренне хочу отдать взамен на пользу человечества свои знания, силы, наконец, свои деньги и умение использовать способности других людей на общее благо!

– Простите, профессор, ваши слова невольно вызвали у меня два сравнения. Первое – из восточной мифологии. У индусов, как вы, конечно, знаете, есть понятие «аватара»…

– Когда божество спускается на землю, воплощается в смертное существо, чтобы «спасти мир», восстановить закон и добродетель, – перебил меня Куртьё. – Что ж, сравнение весьма лестное. Ненавижу зло! Зло, которое порождает как отдельный человек, так и большая группа людей, из-за чего миллионы других обречены на голод, безработицу, нищету. Я считаю, что голод и нищета не обязательны для человечества… Я создал машины, с помощью которых можно было бы ликвидировать наступающий энергетический кризис, но дать людям эти машины я не могу – их уничтожат, а заодно и меня с моими сотрудниками… Ну, а второе сравнение?

– Моя бабушка Александра, которую вы, оказывается, знали, рассказывала мне об одном русском богатыре. Он был необыкновенной силы и всегда побеждал своих врагов. Но однажды ему предложили поднять с земли небольшую сумочку. Богатырь попытался это сделать, но надорвался и умер. В той сумочке была заключена вся земная тяжесть.

– Понял, Виктор. Ты хочешь сказать, что я взялся за дело, которое одному человеку поднять невозможно. Может быть, ты и прав. Но ничего не делать тоже нельзя! – Куртьё остро взглянул на меня. – Моя большая любовь к человечеству, Виктор, не исключает безжалостной борьбы с теми, кто становится на моем пути и, как хищник, затаившийся в зарослях, приготовился к прыжку, чтобы запустить когти в мой затылок. Таких я вынужден уничтожать. В конце концов, жизнь есть борьба, и нужно уметь постоять за себя и свои идеалы.

Профессор помолчал. Потом, глядя мне в глаза, продолжал:

– Все это я говорю потому, что сегодня тебе предстоит участвовать в операции, которая закончится уничтожением людей – тех самых, которые заслали к нам Леграна. Если мы не убьем их, они уничтожат нас. Они признают только силу. Банда Гверини не страшна. У нее мы отобьем охоту совать нос в наши дела. Но Гверини, конечно, выполняет чей-то заказ. В конце концов, для самих марсельских бандитов наша фирма интереса не представляет, однако известно, что Гверини тесно связан с «Триадой» – крупным международным гангстерским синдикатом. Видимо, разгадку засылки к нам разведчика следует искать в «Триаде». Придется, в свою очередь, заслать туда наших людей. Только «Триаде» мы тоже не нужны. Остается предположить, что кто-то дал заказ синдикату «пощупать» нас… Я предельно откровенен с тобой, Виктор, и не спрашиваю твоего согласия на участие в операции. Полагаю, что ты с нами.

– Хорошо, – выдавил я, а про себя подумал: «А что бы произошло, скажи я «нет»?»

Впрочем, я неожиданно понял, что люди, заславшие к нам лазутчика, – скорее всего гангстеры, а поэтому и мои личные враги. Куртьё – великий ученый, и то, что он сделал в науке, достойно всяческого поощрения, а не уничтожения. К тому же я с детства ненавидел бандитов, гангстеров – всех тех, кто, пользуясь силой, навязывает свою волю слабым и глумится над ними. И я немало получил в жизни синяков, заступаясь за беззащитных.

Однажды мне пришлось участвовать, не желая этого, конечно, в довольно серьезной истории. Я учился в университете и как-то вечером провожал домой свою сокурсницу. Дело было в 16-м округе Парижа. Мы вышли из метро и углубились в тихий, безлюдный переулок. Это был квартал для обеспеченных людей. Обычно здесь не хулиганят. Сначала я подумал, что эти трое пришли из Булонского леса, находившегося рядом, где, видимо, рыскали в поисках неожиданной добычи. Они были пьяны, и у них были ножи. Возникли они перед нами внезапно из какой-то ниши в стене. Чувствовалось, что это не профессионалы, просто им хотелось позабавиться. Упиваясь своей силой, наглостью и безнаказанностью, они прижали нас к стене, и только тут я заметил на противоположной стороне улицы тихо урчавший «ситроен» последней модели. «Это не шпана из Булонского леса, – пронеслось в голове. – Это бандитствующие сынки, ищущие острых ощущений». Я знал эту публику – наглые, трусливые и безмерно жестокие. Они могли пойти на бессмысленное убийство. В нашем неблагоустроенном обществе насилие стало одной из наиболее доступных форм самоутверждения.

– Вот что, юноша, – заявил тот, кто был в центре, – мы заберем у тебя всего-навсего кошелек и твою курочку. Кошелек ты вынешь из кармана добровольно. Курочка пойдет с нами также добровольно. Ничего плохого, с точки зрения развития человечества, мы ей не сделаем… – И он довольно загоготал.

Меня стало трясти. Это еще больше развеселило нападавших. Тогда я полез руками в правый и левый боковые карманы куртки якобы в поисках кошелька, неожиданно вынул маленькие черные пистолеты и выстрелил в лица тех, кто стоял слева и в центре. Пистолеты были всего лишь безобидной имитацией «вальтера» и заряжались шестью пистонами каждый. Из них нельзя было ни убить, ни даже ранить. Однако в стволе каждого пистолета находился картонный патрон со слезоточивым порошком, который при выстреле распылялся метра на два вперед. Оба бандита взвыли от острой боли в глазах, а я сделал шаг вправо и, направив теперь уже абсолютно безвредные пистолеты на обалдевшего третьего, резко ударил его ногой в низ живота. Он охнул и опустился на тротуар. Все это произошло молниеносно. Схватив свою спутницу за руку, я бросился к урчавшему «ситроену», почти втолкнул перепуганную девушку в машину, сел за руль и резко рванул с места. Через несколько кварталов я остановил машину недалеко от площади Этуаль, помог выйти спутнице, стер платком отпечатки пальцев на руле и ручках двери, а ключи от автомобиля выбросил в водосточную канаву. Когда мы спустились в метро, я объяснил девушке, что сегодня ей лучше переночевать у какой-нибудь родственницы, а маме, чтобы не тревожилась, позвонить по телефону…

– Сейчас я вызову Жоржа, – прервал мои воспоминания Куртьё, – и он объяснит тебе, что следует делать.

Худощавому, подтянутому парижанину Жоржу Ривэ я симпатизировал. Мы с ним иногда совершали совместные прогулки (думаю, у него было задание профессора подружиться со мной) и болтали о всякой всячине. Парень он был веселый, знал массу занимательных историй из парижской жизни начиная от Бурбонов и кончая нашими днями.

Особое место в его рассказах занимали истории о Сопротивлении. Дело в том, что отец Жоржа был активным участником Сопротивления. Когда немцы оккупировали Париж, старший Ривэ учился в Сорбонне. В то время студенты активно распространяли в Латинском квартале[11]11
  Л а т и н с к и й к в а р т а л – район, где находится Парижский университет.


[Закрыть] подпольные листовки, в которых издевались над оккупантами и их приспешниками. Одну из таких листовок, сохраненную отцом, Жорж показал мне. В ней было написано: «Настоящий ариец должен быть таким же белокурым, как Гитлер, таким же стройным, как Геринг, таким же молодым, как Петэн, и таким же порядочным, как Лаваль…» Гитлер, как известно, к арийцам-блондинам не относился, Геринг поражал своей толщиной, Петэну было 84 года, а подлость предателя Лаваля вошла в поговорку.

Позднее отец Жоржа сблизился с коммунистами и полностью ушел в подполье, затем перебрался в маки. Отец был для Жоржа непререкаемым авторитетом и сумел передать сыну свою принципиальность, ненависть к фашистам и стремление быть порядочным во всех своих поступках. Правда, порою Жорж казался мне немножко Робеспьером. Но самое удивительное, что его робеспьеризм уживался с веселостью натуры, умением интересно рассказывать всякие истории и анекдоты. Среди них действительные и вымышленные случаи из жизни генерала де Голля, о которых Жорж знал со слов отца, пользовались большой популярностью у слушателей. В рассказах Жоржа особенно доставалось одному из участников Сопротивления – Бидо, занявшему после освобождения Парижа пост министра иностранных дел. Дело в том, что лидер католического Народно-республиканского движения, ставший впоследствии одним из руководителей ОАС,[12]12
  О А С – секретная вооруженная организация: нелегальная военно-фашистская террористическая организация, созданная французскими ультраколонистами в начале 60-х годов с целью не допустить предоставления независимости Алжиру.


[Закрыть] имел непозволительное пристрастие к спиртному, из-за чего нередко почти полностью терял работоспособность после обеда…

– Однажды, – рассказывал Жорж, – вернувшись с де Голлем из заграничной поездки, Бидо должен был докладывать парламенту о ее результатах. Министр иностранных дел поднялся из-за стола президиума и нетвердым шагом направился к трибуне. Упершись в нее руками, Бидо внимательно оглядел зал и неожиданно изрек: «Я не знаю, куда мы идем… Но мы там будем!» И рухнул на пол…

Другую запомнившуюся мне историю с Бидо я услышал во время послеобеденной прогулки с Жоржем по парку, когда предложил своему спутнику приступить после моциона к изучению сложной темы, заданной нам Куртьё. Речь шла о механизмах старения организма, о взаимосвязи старения и роста, о соотношении старения и деятельности эндокринной системы. Куртьё просил, чтобы мы попробовали разобраться в механизмах старения насекомых, у которых стареют только имаго – особи, находящиеся на конечной стадии развития. Другими словами, насекомые начинают стареть тогда, когда у них появляются крылья и способность к размножению. Личиночные стадии, или стадии нимф, – самоподдерживающиеся системы, стремящиеся к завершению метаморфоза. Куртьё спрашивал нас: как долго личинки могут оставаться самоподдерживающимися равновесными системами при задержке метаморфоза на неопределенно длительный срок? И какими при этом будут механизмы старения? Я понимал профессора: он стремился четко разобраться в общих закономерностях развития живой природы, чтобы резко затормозить процесс старения любого живого организма, включая человека. Итак, я предложил Жоржу вернуться в лабораторию и начать новую тему.

– После обеда? – насмешливо переспросил Жорж. – Нет, завтра утром, пожалуйста!

И, улыбнувшись, рассказал, что у генерала де Голля была привычка: начав заседание кабинета министров, выкладывать перед собой на стол пачку сигарет. Когда генерал выкуривал последнюю сигарету в пачке, он немедленно закрывал заседание правительства. Как-то, выкурив все сигареты, де Голль сказал: «На сегодня все!» Министр иностранных дел Бидо, у которого оставался какой-то нерешенный вопрос, стал просить, чтобы продолжить заседание после обеда. Де Голль взглянул высокомерно на своего министра иностранных дел и произнес: «После обеда – с вами? Никогда! Завтра утром – пожалуйста!..»

– Кстати, – рассмеялся Жорж, – отец, наверно, не случайно рассказывал мне эти истории: возможно поэтому я вырос трезвенником…

Жорж действительно не признавал никаких крепких напитков.

Когда мы с Жоржем вышли от Куртьё, на лужайке перед домом нас уже ждала двухместная «стрекоза». Мой спутник уверенно взялся за штурвал, и мы плавно поднялись в воздух. Через несколько минут Жорж мастерски приземлил аппарат на небольшой ровной площадке. Это была верхняя часть скалы, нависавшей над шоссе, по которому мы ездили в Блуа. Внизу, метрах в тридцати, шоссе одним боком вплотную прижималось к скале, другим обрывалось вниз метров на сто. Жорж достал портативную рацию и открыл чемоданчик, в котором оказались карта местности и прибор, похожий на большой духовой пистолет.

– Наверное, уже скоро, – озабоченно произнес он и вынул круглую, как поднос, подставку и штатив.

Через несколько минут к штативу был привинчен «духовой пистолет», а сам штатив прочно укреплен на подставке. Дуло оружия Жорж направил вниз, на участок шоссе.

Вскоре в наших транзисторах прозвучала тоненькая трель колокольчика.

– Это сигнал, что едут в нашу сторону, – тихо сказал Жорж. – Подымись вон на тот уступ и, как увидишь на дальнем повороте автокран, дай мне знать.

Я взобрался на уступ. Вдали на шоссе показался автокран с длинной стрелой. Он приближался довольно быстро. Дорога шла под уклон и делала резкий поворот влево. Справа был обрыв. Автокран начал притормаживать. Я оглянулся на Жоржа и сделал знак: «Едет!» Жорж прильнул к оптическому устройству «пистолета». Раздался тихий рокот. Я снова посмотрел вниз. Автокран двигался как ни в чем не бывало. Вот он достиг поворота, но, вместо того чтобы повернуть налево, продолжал идти прямо и через секунду полетел вниз, в пропасть.

– Все, – мрачно сказал Жорж. – Поехали домой!

Уложив части «пистолета» в чемодан, он прыгнул в кабину «стрекозы».

– Что это за оружие? – спросил я слегка охрипшим голосом, кивнув на чемодан.

– Излучатель типа лазера, – пояснил Жорж. – Лучи мгновенно дестабилизируют биоэлектрическое поле мозга, и человек или животное теряет сознание… Надеюсь, ты не жалеешь их? – кивнул он в сторону пропасти. – Это были бандиты и убийцы. Нас бы они не пощадили.

– Не жалею, – сипло сказал я. – Но мне не по себе. Я не привык убивать людей.

– Я тоже, – зло ответил Жорж. – Сегодня я убил первый раз в жизни. Но мой отец сражался с фашистами во времена Сопротивления. Этих, которых мы уничтожили, тоже послали фашисты. Я не хочу, чтобы они убили профессора Куртьё и разгромили его лаборатории.

После этого дня (полиция, кстати, была убеждена, что произошел несчастный случай, так как никаких следов насилия она не обнаружила) жизнь моя заметно изменилась. Ожидание раскрытия какой-то романтической тайны в лабораториях профессора Куртьё сменилось чувством беспокойства, ощущения, что я попал в водоворот событий, которые ассоциировались у меня с волнами цунами. Временами я казался себе крохотной щепкой, в стремительном потоке несущейся к гигантскому водопаду… Моя спокойная научная жизнь кончилась, начались дела если и имевшие отношение к науке, то весьма специфическое.

Событием, заслуживающим особого внимания, было введение меня в «кают-компанию». Так называлось подобие клуба, расположенного в одном из особняков, добраться до которого можно было только по белой дорожке. Произошло это так. Однажды после ужина Куртьё зашел в мою комнату и шутливо объявил:

– Виктор, прошу следовать за мной.

Мы вышли в парк. Болтая о разных пустяках, добрались до особняка, где я еще ни разу не был. Куртьё ввел меня в большую гостиную, хлопнул в ладоши и громко произнес:

– Дамы и господа, представляю вам нашего нового сотрудника мсье Виктора, успешно прошедшего испытательный срок. Персонально каждого из вас я представлять ему не буду, пусть выкручивается, как сумеет, но все же прошу быть к нему милосердным.

Я не сразу оценил последнюю фразу профессора, а оглядев гостиную, немножко оробел. В разных углах комнаты группами стояло десятка полтора мужчин и несколько молодых женщин, удивительно красивых. Особенно поразила меня одна рыженькая девушка с чудесным нежным цветом лица и веселой, почти озорной улыбкой. На ней было белое платье и изящные изумрудные серьги. Она сидела в кресле и слушала рассказ расположившегося напротив нее жизнерадостного полного мужчины лет сорока. Рядом на диване и в креслах сидело еще несколько мужчин и женщин. Они составляли вокруг рассказчика живописную группу. Одна из слушательниц, брюнетка с синими глазами, также привлекла мое внимание. «Наверное, испанская кровь, – машинально подумал я. – Там у них в Каталонии есть синеглазые брюнетки». Я отметил на «испанке» гарнитур из великолепных сапфиров, оттенявших ее глаза: серьги, кольца и кулон – огромный синий корунд. Скорее всего это был цейлонский сапфир – камни такого глубокого васильково-синего цвета чаще всего встречаются в галечниках Шри Ланки. В расслабленной позе синеглазой красавицы таилось что-то хищное – казалось, в любой момент она может собраться, сжаться и прыгнуть на жертву, как кошка или, скорее, пантера, которая внезапно выскакивает из зарослей на добычу.

Соседка владелицы сапфиров также была очень красива и также вызывающе унизана драгоценностями. Тоже брюнетка, но уже креольского типа, она предпочла для своего туалета рубины и шпинель.

Я подошел к этой группе. Мне приветливо предложили свободное кресло, и разговор, прерванный моим появлением, возобновился. Полный мужчина с живыми глазами, видимо специально для слушательниц, украшенных драгоценными камнями, рассказывал, насколько я понял, истории известных бриллиантов.

– Итак, Никола Харлей де Санси, – повествовал рассказчик, – намеревался подарить свой алмаз – а весил камень больше ста каратов – королю Франции. Но по дороге человек, которому он доверил алмаз, подвергся нападению и был смертельно ранен. Умирая, он успел проглотить драгоценный камень. Никола де Санси был настолько убежден в верности и стойкости своего посланца, что приказал вскрыть труп убитого, и действительно в его желудке нашли алмаз. Этот камень все-таки попал к королю Франции, но уже через много лет – к Людовику XIV. Перед этим драгоценность побывала у английской королевы Елизаветы I, потом у скопидома кардинала Мазарини. Последнее известное местонахождение камня, кажется, в коллекции леди Астор, хотя после Великой Французской революции его видели среди драгоценностей испанской короны, потом, в 1821 году, у русского богача Демидова – и снова в Индии, в сокровищнице магараджи Путиала. В 1867 году бриллиант демонстрировался на Всемирной выставке в Париже. Несмотря на множество владельцев, за камнем закрепилось название «Санси».

Рассказчик обвел глазами всех слушателей, особо улыбаясь каждой женщине.

– Рассказываю я все это лишь для того, чтобы вы, мои дорогие слушательницы, философски относились к драгоценным камням: чаще всего они приносят несчастье их обладателям. «Санси» считался как раз талисманом, приносящим удачу. Но его владельцам, тем не менее, также сопутствовали беды. По крайней мере, Карл Смелый, один из первых владельцев алмаза, взял камень с собой в сражение, но, увы, был убит в тот же день. Случилось это в 1477 году в битве при Нанси, а бриллиант тут же похитил солдат-мародер.

Рассказчик хитро посмотрел на «испанку» и, сделав небольшую паузу, глубокомысленно изрек:

– Вы ведь знаете мой нетривиальный взгляд на современную медицину. Я многие заболевания объясняю тем, что мы научились чистить зубы, чтобы подольше их сохранить, но не научились заниматься элементарной гигиеной мозга, чтобы предупреждать психические отклонения и связанные с ними нарушения работы внутренних органов. Так вот: страсть к кристаллической модификации чистого углерода, безводному глинозему, разновидностям берилла, окрашенным в зеленый цвет, и прочим минералогическим причудам, которые в просторечье называются бриллиантами, сапфирами, рубинами и изумрудами, имеет, на мой взгляд, в своей основе некое психическое отклонение.

– Боже мой, Пьер, до чего же вы жестоки! И все камни, даже драгоценные, в наш огород! – шутливо возмутилась «испанка».

– Никакой пощады! – невозмутимо парировал рассказчик. – У нормальной, счастливой в семейной жизни женщины сумасшедшей тяги к драгоценностям быть не может. У нее другие жизненные ценности и другое понимание того, что в жизни стоит дорого, а что ничего не стоит. Должен вам сказать, что участь «пожирательниц бриллиантов» незавидна. И чтобы окончательно вас в этом убедить, я закончу свою импровизацию рассказом о синем алмазе «Хоуп». Не возражаете?

Слушательницы, казалось, проявляли крайнюю заинтересованность. Они не отрывали глаз от рассказчика. Он продолжал:

– Синие алмазы крайне редки, ценятся очень дорого, поэтому всегда на виду у общества и проследить их путь в веках не так уж трудно. Нет ничего более странного, чем само название алмаза: «хоуп» по-английски – «надежда». Правда, справедливости ради надо сказать, что назвали алмаз так по имени лондонского банкира Генри Томаса Хоупа, одного из бесчисленных его владельцев.

Алмаз «Хоуп» всегда был окружен молвой, что приносит несчастье любому, кто с ним соприкоснулся. В Европу камень попал из Индии – и вместе с ним была завезена чума. Королева Франции Мария Антуанетта разрешила поносить этот синий бриллиант принцессе Ламбалле – та была жестоко убита, а сама королева кончила жизнь на эшафоте. После того как банкир Хоуп приобрел бриллиант, сына его отравили, а внук разорился. Русский князь Корытовский в 1901 году подарил «Хоуп» парижской танцовщице Ледю, но это не помогло ему удержать ее любовь, и тогда он застрелил Ледю, а вскоре и сам был убит. Затем синий бриллиант купил султан Абдул-Хамид II и преподнес его своей возлюбленной, которую тут же убили, а сам султан оказался в изгнании. Далее синий камень достался испанцу – и он не замедлил утонуть в море. Потом американцу, имевшему неосторожность подарить драгоценность своей жене. В результате оба потеряли единственного ребенка, и отец сошел с ума… Скончавшаяся в 1947 году миллионерша Эвелин Уолш завещала алмаз «Хоуп» своей внучке, мисс Рейнольдс, и та умерла при загадочных обстоятельствах…

– Достаточно, мсье Пьер! – снова прервала рассказчика «испанка» с сапфирами. – Считайте, что вы нас убедили. И если я сейчас сниму с себя этот глинозем, то виноваты будете только вы. Впрочем, синие бриллианты, которые, по вашим словам, столь опасны, мне не по карману.

– Они не по карману многим сотням миллионов женщин, которые не отказались бы их иметь. И тем не менее эти женщины живут или прожили счастливую жизнь, – ответствовал Пьер. – Я не против женских украшений, но против того, чтобы делать из них фетиш.

Кто-то легонько меня толкнул. Обернувшись, я увидел Жоржа. Он поманил меня. Мы вышли в парк.

– Я опоздал, – сказал Жорж. – А у профессора есть милая привычка – учить не умеющих плавать, выбрасывая их из лодки в воду. У нас народ хотя и хороший, но своеобразный. Давай-ка для начала я тебе расскажу, кто у нас есть кто.

– Начни с женщин, – попросил я. – Уж очень они ярки.

– Хорошо, – согласился Жорж. – Видишь ли, Поль убежден, что в любом коллективе должны быть три-четыре очень красивых, тщательно следящих за своими туалетами женщины. Он считает, что это создает общую атмосферу подтянутости, приподнятости и аккуратности. Тебе показалось, что в салоне все женщины красавицы. На самом деле у нас всего четыре выдающихся молодых особы, которых ты называешь яркими. За глаза и в глаза мы их зовем мадемуазели А, С, Р и И, что означает – мадемуазель Алмаз, мадемуазель Сапфир, мадемуазель Рубин и мадемуазель Изумруд. Это за их пристрастие к тем видам драгоценных камней, которые, по мнению каждой из них, больше всего подходят к ее внешности. В жизни девушек зовут соответственно Жаклин, Мари, Колетт и Катрин.

– Я видел трех. А где же мадемуазель Алмаз?

– Не все сразу, – усмехнулся Жорж. – А то удар будет слишком сильным. Жаклин, пожалуй, самая серьезная девушка и, наверное, самая лучшая. Но лично мне ужасно нравится Катрин. Она у нас самая жизнерадостная. И самая рыжая. Может, у нее ирландская кровь, – голос Жоржа заметно потеплел. – Самая кокетливая, самая энергичная и самая ветреная – Мари. Она умудряется многим вскружить голову. Упаси тебя бог влюбиться в нее! Сама она очень влюбчива, но постоянства не признает… Впрочем, как товарищ она человек надежный, – поспешил заверить он меня. – Колетт – вещь в себе. Что она думает в действительности, никто не знает. Это типичный интроверт.[13]13
  И н т р о в е р т – личность, направленная на внутренний мир своих мыслей и переживаний.


[Закрыть] Она замкнута в себе, и неизвестно, какие страсти бушуют в ее сердце. Мужским полом она, кажется, не интересуется. По крайней мере, внешне. Но, несмотря на всю ее тропическую красоту, я искренне сочувствую человеку, который решится связать с нею свою жизнь, так как это будет не жена, а скорее индийская богиня – таинственная, непонятная и… страшноватая. Понимаешь, она еще и одаренный гипнотизер. Поэтому лично я ее просто боюсь!

Я слушал с нескрываемым интересом. Жорж продолжал:

– Если не считать увлечения драгоценными камнями – а это у наших девушек что-то вроде коллекционирования марок, своеобразная плата за относительно затворническую жизнь – в остальном они вполне серьезны и хорошие специалисты: все медики и биохимики. Работа у некоторых секретная. Хотя и существует мнение, что из женщины настоящего ученого-исследователя не получится, наши девушки – одаренные естествоиспытатели и сделали немало открытий в биологии и бионике. И надо сказать, они исключительно работоспособны.

Затем Жорж перешел на характеристики мужчин. С его слов, толстый Пьер – непризнанный и капризный гений, точнее, признанный только у нас. Он – крупнейший в мире специалист по проблемам мозга, и некоторые его идеи приводят в ужас нормальных медиков.

– Впрочем, – усмехнулся Жорж, – современную медицину он не очень-то жалует, обвиняя ее в застое, догматизме и рутине. Тут они нашли общий язык с Куртьё. У Пьера есть хобби: он лечит всех нас от головных болей, насморка, сердечных приступов, повышенного кровяного давления, обострения язвы, аллергии и т. п. безо всяких лекарств. Секрет прост. Пьер дает пациенту несколько тестов на виды памяти и, в зависимости от ошибок, определяет перенапряженность тех или иных полей мозга, а потом замораживает хлорэтилом определенные точки на коже больного, связанные с перенапряженными участками мозга. Это рефлексотерапия, очень точно направленная. Перенапряженность в мозгу снимается, и недомогание моментально проходит. Фактически то же, что и иглорефлексотерапия, но Пьер считает, что хлорэтил удобнее: он помогает избегать осложнений, сопровождающих иногда акупунктуру. К тому же точки у Пьера не всегда совпадают с чжень-цзю – ты знаешь, что так китайцы называют иглоукалывание? Пьер большой оригинал! Он, например, не признает лечение таблетками.

– То есть как? Он что, полагает, что лекарства принимать не надо?

– Представь себе, он действительно считает, что на уровне знаний современной медицины химическое вмешательство в организм в виде лекарств – пока еще неуправляемый или плохо управляемый процесс и, помогая одному органу, может вредить другому. Поэтому он и избрал прямой путь воздействия: кожа – мозг – больной орган. Особенно успешно Пьер снимает тягу к спиртному у хронических алкоголиков, причем делает это в первый же день путем примораживания кожи.

– Действительно оригинал…

– Ты бы слышал его споры с каким-нибудь профессором медицины! У Пьера огромный запас знаний, и он легко кладет собеседника на обе лопатки. А медицинские светила в отместку объявили его ненормальным. Собственно, поэтому он и сбежал к Куртьё, который предоставил ему полную свободу в исследованиях.

С этого дня я стал частым посетителем «кают-компании». Люди там собирались интересные, и разговоры велись о самых любопытных вещах. Круг моих знакомств значительно расширился. Кроме мадемуазель С, Р, И (мадемуазель А так ни разу и не пришла в «кают-компанию» – поговаривали, что она занята какой-то срочной работой) и Пьера, я легко сошелся с двумя физиками – Леоном Жоссом и Мартеном Треленом. Леон был хорошим горнолыжником и, кроме того, заядлым аквалангистом. Мартен увлекался боксом и водными лыжами. Рядом с клубом размещался приличный спортзал с большим бассейном, сауной и парной баней. Здесь мы после работы встречались вчетвером (четвертым был Жорж) и каждый тренировался по собственной системе. Я и Жорж предпочитали гимнастические снаряды, поскольку в университете занимались спортивной гимнастикой, а Леон и Мартен любили прыгать с трамплина в бассейн. Потом мы все отправлялись в сауну или в парилку.