Текст книги "Последнее испытание"

Автор книги: Виктор Сапарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Сапарин Виктор
Последнее испытание

В. САПАРИН

Последнее испытание

1.

Краны, похожие на ожившие геометрические фигуры, двигались по растянувшемуся на несколько километров ровному полю, поднося готовые узлы и раскладывая их в удобном для сборки порядке. "Автошпаргалка" так в просторечии именовался этот умный механизм – ячеистый шар, напоминающий увеличенный глаз пчелы, с рожками антенн, на высокой подставке, – следила за тем, чтобы все делалось как надо. Она отдавала распоряжения кранам и выслушивала их короткие рапорты.

Люди – их было всего трое – Шервуд, Мак-Кинли и Костя – ждали, когда будет закончена черновая подготовительная работа; Шервуд и Мак-Кинли спокойно. Костя с нетерпением.

Наконец автомат доложил: "Все готово".

Мак-Кинли поднес к губам микрофон.

– Приготовиться, – скомандовал он.

И хотя Мак-Кинли отлично знал, с чего нужно начинать, "автошпаргалка" и тут отдала необходимые распоряжения:

– Центральный блок "А" остается на месте. Блок "Б" подводится до совпадения красных линий.

Блок "Б", короткий цилиндр со срезанной боковинкой, схватили по команде Мак-Кинли два крана и стали осторожно подтаскивать к блоку "А", похожему на огромный футбольный мяч, из которого выпустили часть воздуха. Все наружные поверхности станции имели гладкую, обтекаемую форму.

Мак-Кинли подошел ближе к месту стыка. Едва красные линии сошлись, он скомандовал "стоп". Тут же подбежал автоскрепщик, многорукий, словно паук, – членистые руки у него были разной длины – и ловко соединил оба блока.

Мак-Кинли отошел к новому стыку. Краны тащили уже сюда очередной блок. Глядя в очки-бинокль, Мак-Кинли отдавал команду.

Шервуд взял второй микрофон и переключил на себя два других крана бездействие было не в его натуре. По серому бетону плавно ходили на толстых литых шинах некрасивые, но ловкие автоматы, послушно, осторожно и точно обращавшиеся с огромными деталями и блоками. Станция росла прямо на глазах, вытягиваясь в обе стороны.

Некоторые узлы, которые Шервуд не проверял предварительно на моделях, он видел сейчас впервые. Но все шло гладко. Бумажная лента с дырочками, продукция конструкторского бюро, зримо и быстро превращалась то в прозрачный коридор с выпуклым сводом, то в огромное кольцо – основание круглого здания, то в закрывающиеся, как затвор фотоаппарата, двери.

К концу дня выложили все первые этажи. В плане станция напоминала теперь два контрабаса, с полкилометра каждый, обращенные грифами в разные стороны.

По команде "отбой" краны согнули свои шеи, вобрали могучие клешни, сложились, как исполинские перочинные ножи и, только что не поклонившись, удалились.

– А ведь в сущности, – не удержался Костя, – они могли бы делать все сами. На заводах сборка автоматизирована полностью давным-давно, а тут такая отсталость!

Шервуд усмехнулся.

– Есть ведь еще экономические соображения, – сказал он. – Оправдывается ли сооружение машины, дорогой и сложной для замены работы двух людей в течение трех дней? Кроме того, мне, как конструктору, просто необходимо ощутить свое творение, лишний раз проверить, посмотреть, все ли в порядке. Нет, участие в процессе сборки это не блажь. И Мак-Кинли тоже не уступит этого ни машине, ни другому человеку. Я ведь уже говорил вам, что в конструкторском деле очень важно знать, что можно поручить машине, а что нужно делать самому.

– А что поручают практиканту?

Шервуд рассмеялся.

– Ну, что ж, – сказал он просто. – Завтра и вы будете собирать...

И вот Костя висит в воздухе. Глаза его находятся на уровне пятнадцатого этажа обыкновенного дома, а руки достают на полкилометра и могут схватить и поднять в воздух вещь любого веса и размера. Вообще-то прямо перед глазами юноши его собственные руки, на них надеты перчатки, вроде тех, которыми пользовались средневековые рыцари, перчатки со множеством члеников. Он шевелит пальцами, и могучие захваты массивного крана вдали повторяют их движения. Костя сдвигает руки, и кран мягко берет узел размером с товарный вагон. Юноша ощущает сопротивление стенок узла, оно передается в его перчатки. Один из пальцев неплотно прижался, он берет далекий предмет покрепче. Теперь он поднимает его и несет по воздуху. Это – огромное кольцо: низ обзорной башни. Сверху со своей высокой точки, Костя ясно видит, куда его нужно положить. Он подносит кольцо к круглому основанию и осторожно опускает.

Теперь ему самому надо немного опуститься, чтобы поглядеть, как сойдутся стыки. Он не успевает об этом подумать, как кресло, подвешенное на тонком тросе, в котором он сидит, немедленно переносит его к тому месту, куда устремился его взгляд. Кран управляется при помощи биотоков, возникающих в организме человека при одной мысли о движении. Это – не новая идея, но она нашла здесь хорошее применение. Установив нижнее кольцо, Костя протягивает руки и берет следующее.

Мак-Кинли работает в дальнем конце. Шервуд – поближе к практиканту. Он поглядывает искоса на юношу. По выражению лица Кости чувствуется, что ему хочется петь. Ну, конечно: он титан, совершающий титанические дела. Шервуд усмехается... Проходит час, и титан, собирающий станцию для переброски на Венеру, чувствует, что у него начинает ломить пальцы. Потом он ощущает боль в плечах. Это оттого, что "беря" в руки очередной узел, он невольно напрягает мускулы всего тела. Обычное для новичков излишнее напряжение. Узел огромен, и кажется, что нужно держать его изо всех сил. Чисто психологический эффект. По тому, как Костя принял более спокойную позу, Шервуд видит, что тот понял, наконец, свою ошибку. Но Шервуд знаеn, что от напряжения в пальцах избавиться не удастся. Конечно, они не держат никакой тяжести, но надо все время рассчитывать их движения. К концу рабочего дня у всех сборщиков пальцы просто гудят, как у пианиста после нескольких часов напряженной работы.

Зато станция растет как на дрожжах. С десяток зданий плавных обводов с гладкими стенами, увенчанных куполами – то плоскими, то высокими. Они соединяются закрытыми галереями из той же сверхпрочной пластмассы, образуя нечто единое с общей системой обогрева и охлаждения, общей внутренней атмосферой. Все стыки в свое время будут проклеены наглухо и получится единая конструкция, упругая и жесткая. Полы и потолки, крыши и стены, внутренние перегородки образуют костяк, который одновременно послужит и кожей, наподобие панциря у черепахи. Ни дожди сверху, ни сырость снизу не будут угрожать такому сооружению, и оно не потребует специального фундамента. Его просто положат на грунт и прикрепят к якорям, которые будут загнаны в толщу болотистой планеты. Гараж для амфибий-вездеходов, ангар для вертолетов и винтовых самолетов, стартовая площадка ракет, антенна, впаянная в стены обзорной башни, многое здесь представляет странное смешение современного с предметами прошлого века. На Венере, не оборудованной в планетарном масштабе линиями связи, телевидения, радиоинформации, автоматического транспорта, придется пользоваться вещами, для нас архаичными. Там потребуются профессии, которые уже давно отмерли, – водители машин, даже грузчики, конечно по совместительству с другими профессиями.

– Что дальше? – спросил практикант, когда сборщики спустились на землю. – Мы ведь завтра кончим?

– Станцию разберут. И по частям будут забрасывать на Венеру. Если, конечно, именно она полетит на Венеру.

– А собирать как?

– Предполагали использовать баллоны с гелием. Но на Венере часты ураганы. Надежнее забросить парочку кранов, конечно, не таких, а поменьше.

– А сборщики не потребуются?

– Сборщики? – удивился Шервуд. – А... – догадался он. – Не знаю, право. А вам так хочется на Венеру?

Костя ничего не ответил.

2.

Шагая по аллее из лиственниц, Шервуд продолжал думать о работе, которая подходила к концу. И невольно его мысли перекинулись к тем двум другим проектам. Нелегко жить на чужой планете, и Плановое бюро не поскупилось – заказало три разных конструкции станции, выбрав лучшие из десятков представленных проектов. После испытаний в натуре одна конструкция полетит на Венеру, а две остальных займут место в Музее Неосуществленных Проектов и будут изучаться там молодыми инженерами и архитекторами, экскурсантами и туристами...

Какая же судьба уготовлена детищу Шервуда? Он разбирал плюсы и минусы каждого из столь не похожих друг на друга вариантов. Вариант N 2 гениально прост. Взят куб, геометрически абсолютно строгий, – вот и вся станция. Преимущества: все компактно, собрано, недалеко одно от другого. Связь между этажами – лифтами, в коридорах – бегущие дорожки: найти любого человека можно через минуту. И еще одно удобство: куб просто делится на стандартные по размерам секции. Значит, можно использовать для заброски на Венеру одинаковые же серийные грузовые ракеты,

Вариант N 3, прозванный "свайной постройкой", – огромное кольцо, как бы висящее в воздухе. Оно опирается на бесчисленное множество свай, которые предстоит вогнать в грунт Венеры. Достоинства "свайной постройки": станция, ее рабочие и жилые помещения надежно изолированы от заболоченной почвы планеты. Кольцевая форма и широкие коридоры позволяют осуществить бесконечное движение дорожек разной скорости. Можно мчаться быстро в дальний конец кольца по средней экспрессной дорожке, а можно передвигаться медленно по боковым. Пешая ходьба в коридорах совершенно исключалась. Значит, они словно бы отсутствовали как расстояние, отделяющее одно помещение от другого.

Отличие станции, сконструированной Шервудом, заключалось в том, что все ее помещения имели форму и размеры, наиболее благоприятные для целей, для которых они предназначались. Форма сооружений здесь не диктовала условий для внутренней планировки, как это было в других проектах. Недостатком следовало признать разбросанность станции. Шервуд полагал, что небоскребы на Венере не нужны, и спроектировал здания невысокими, кроме обзорной башни, поэтому она заняла много места.

Шервуд любил ходить пешком после напряженной работы. Прогулка на свежем воздухе!.. Что может быть лучше на свете? Как раз то, чего будут лишены эти тридцать семь человек, что войдут в состав первой смены. Люди, которым предстоит жить и работать на планете, столь отличной от нашей! Они и будут завтра решать, какая станция лучше. Если бы Шервуд был не конструктором, а судьей, он затруднился бы в выборе варианта.

Выйдя на берег моря, он решил посидеть немного на скамейке и, как-то незаметно, он в мыслях своих вернулся к практиканту и помощнику в сооружении станции.

Вначале он показался ему похожим на других практикантов, каких немало побывало в конструкторском бюро Шервуда. Он был так же розовощек и голубые его глаза взирали на мир с тем же оттенком легкого снисхождения. Он очень уверенно судил обо всем на свете – об искусственном перемещении планет путем сооружения на них особых мощных двигателей, о пробуривании скважины до центра Земли и тому подобных вещах, с которыми явно никогда не имел дела.

Он весьма критически оглядел оборудование бюро – с полсотни чертежных роботов, со своими шарнирными руками и блестящими рейсфедерами, походивших на фантастических длинношеих птиц с тонкими клювами, и безаппеляционно объявил:

– В сущности – ужаснейший анахронизм.

Шервуд и сам знал, что чертежные роботы – не последнее слово техники. Конечно, они вычерчивают любые нужные вам вещи, производя все необходимые расчеты на основе данных им исходных цифр, и этим помогают конструктору. Но потом изготовленные ими чертежи приходится отдавать машине, которая переводит линии на бумаге на язык, понятный станкам. Ведь современные станки в отличие от станков начала нашего века не читают чертежей. Но чертежи бывают нужны не только чертежным роботам, а – в некоторых случаях – и самому Шервуду. В конце концов он человек, а не машина. Он не может представить себе будущую конструкцию, глядя на бумажную ленту с дырочками. Иногда он должен заглянуть в чертеж, а другой раз и собрать сложный узел на модели.

Но как объяснить это человеку, который знает, кажется, решительно обо всем – и все понаслышке?

– Попробуйте спроектировать закрепки для сборки узлов станции, – сказал Шервуд просто.

Задание он выбрал самое легкое. Эти "опрокидыватели устоев" не могут иногда выполнить самого простого дела. У Шервуда уже был один или два таких случая с другими практикантами.

На другой день Шервуд не успел еще позавтракать, когда его вызвал по блок-универсалу инженер Мак-Кинли с Экспериментального завода.

– Слушайте, – сказал Мак-Кинли, его похожие на кустики крыжовника брови ушли далеко на лоб. – Скажите, сделайте одолжение, чего ради вы заказали сто сорок две тысячи женских головок из пластилита? Вы знаете, я привык ко всяким вашим затеям, но на украшения могли бы пустить и другой материал, в конце концов.

Шервуд ничего не понимал.

– Ваш помощник прислал заказ, – Мак-Кинли показал бумажную ленту в дырочках. – Я передал его станку. И он начал выдавать такие вот штуки.

Шервуд увидел на экране блок-универсала абрис девичьего лица с прямым тонким носом и круглым, чуть выдающимся подбородком, – почти в натуральную величину. Он был отштампован из пластилита толщиной в палец.

–Сколько вы их нашлепали? – спросил Шервуд.

– Штук пятьсот...

– Остановите станок. А мне пришлите одну.

Когда Шервуд пришел в бюро, женская головка из прочнейшего и легкого пластилита лежала у него на столе.

– Откуда эта прелестная вещица? – удивился практикант. – И потом... он удивился еще больше, – она мне знакома!

Шервуд минуты две молча разглядывал юношу.

– Если вам еще раз взбредет в голову рисовать ваших знакомых на чертежах, – заметил он наконец, – постарайтесь делать это на полях! Эта машина, – Шервуд кивнул на робота, стоявшего в углу и изготовлявшего на основе чертежей программы для станков, – не разбирает, что относится к делу, а что нарисовано просто так, для удовольствия. Она закодировала все линии в виде дырочек на ленте, а станок, которому передали ленту, стал делать то, что ему приказали. Я думал, вы знаете принцип устройства автоматов!

Практикант ужасно смутился.

– Ну, ладно, вы по крайней мере доказали, что чертежи, действительно, не всегда удобны, – смягчился Шервуд. В конце концов все были молоды. И он дал практиканту новое задание.

Так выяснилось, что новый практикант любит рисовать. Имя его состояло из двух слов, очень длинных. Но он сказал, что его можно звать просто Костя. Другой его чертой, обнаружившейся также с первого же дня, была нелюбовь или, вернее сказать, антипатия к чертежным роботам. Проявлялась она в самых разных формах. На следующий же день, придя первым в бюро, Шервуд обнаружил, к своему удивлению, что один из роботов работает, как одержимый. Он хорошо помнил, что все машины выключил накануне перед уходом. У робота был такой вид, словно он и огорчен и изумлен одновременно. Перед ним стоял на подставке небольшой ящик, соединенный с машиной гибким рукавом. Походило на то, как если бы чертежная машина всунула хобот в кормушку.

Впрочем это и на самом деле была кормушка, как моментально сообразил Шервуд. Конечно же, сюда практикант сложил подготовленные для робота задания, и тот работал всю ночь напролет, изготовляя чертеж за чертежом. Целая кипа их лежала в корзинке сбоку. Листы бумаги уже не умещались в ней и падали на пол. Шервуд подобрал с пола чертежи и стал ожидать, что произойдет дальше.

Практикант появился с самым веселым видом.

– Работает? – кинул он взгляд на робота. – Ну и пусть работает.

И он приступил к своим делам.

– Это что, эксперимент? – поинтересовался Шервуд.

–Просто он лучше всех изготовляет фасонные профили. Я и решил: пусть уж над ними работает более квалифицированный чертежник. Что касается остальных... Я бы половину выкинул на свалку! Тут есть настоящие тупицы: никакого воображения! Перечерчивают, высунув языки то, что им задано. Какие-то заскорузлые чиновники.

– Гм, – неопределенно произнес Шервуд. Некоторых из этих "чиновников" сконструировал когда-то он сам. Тогда, пять или семь лет назад, они не представлялись ему тупицами.

А Костя стал передвигать роботов, устанавливая наиболее способных так, чтобы они были под рукой, а "тупиц" загоняя в дальние углы. Шервуд окинул взглядом бюро. Роботы, добродушные чертежные роботы, с которыми была связана часть его жизни, честные работяги, изведшие не одно ведро туши по его заданиям, выглядели сейчас какими-то беззащитными. Те, до которых еще не добрался практикант, стояли с виноватым видом и словно втянули головы в плечи. А жертвы его неуемного стремления все перестроить по-своему, уныло торчали, как неприкаянные, в новых местах. Привычный уют бюро был нарушен. А Костя поднял руку даже на тех роботов, которым "даровал" право на существование. Он предложил полдюжины из них подключить к программной машине, которая переводила язык чертежей на язык, понятный станкам.

– Мы выключим их чертежное устройство, – убеждал он. – Результаты своих вычислений они будут передавать не рейсфедеру, а по проводам прямо сюда, – он похлопал по станине программной машины. Кажется, это была единственная машина, которая ему нравилась.

Шервуд не стал спорить. В бюро было две программных машины. Одну из них он согласился пожертвовать для эксперимента. Когда агрегат был смонтирован, Костя уговорил Шервуда разрешить ему самостоятельно спроектировать целый узел – обзорную башню. И он с азартом взялся за дело: лента с дырками, предписание для станков, изготовляющих детали, лезла из агрегата, словно фарш из колбасной машины.

Но Шервуд не мог проверить работу практиканта, глядя на эти дырки, поэтому он попросил Мак-Кинли изготовить детали в уменьшенном виде для контрольной сборки. И тут Шервуд, вернее – принцип изготовления чертежей, одержали победу над Костей. Известно, что матери пристрастны к своим детям. Но Костя не скрывал отвращения, глядя на безобразное сооружение, которое выросло на столе перед ним. Башня походила на кривой гриб, у которого сползала шляпка. В разных местах от гриба отходили какие-то нелепые выросты.

– Что это? – в ужасе воскликнул он. – Разве я этого хотел? Эти безобразные линии! И она еще нагнулась, словно собирается боднуть кого-то...

– Вы забыли дать роботам одно важное условие – форму будущего сооружения. Конструктор должен знать, что может делать только он сам, а что можно поручить машине.

Шервуд разъяснил юноше, что роботы лишены чувства красоты, Им дали условия – машины нашли наиболее рациональное решение. Им сказали, что на Венере господствующие ветры в широтном направлении. Они нагнули башню навстречу ветру. Им "объяснили", что желательно иметь улучшенный обзор к югу. Они не нашли ничего лучшего, как приделать к башне этот безобразный вырост. Законы сопротивления материалов соблюдены. Упрекать роботов не за что.

– Значит вся затея впустую? – Костя кивнул на агрегат.

– Почему же? Ведь во многих случаях форма не играет роли. Вот такую работу мы и будем отдавать ему. И чертежи, действительно, не всегда нужны. Надо только заказать настоящую машину.

Агрегат, слепленный Костей, и на самом деле выглядел технически нелепо: чертежные роботы, собравшись в тесную кучку толпились вокруг машины-переводчика, протягивая к ней металлические руки. Все вместе напоминало заговорщиков из старинного романа.

– А что делать мне?! – спросил Костя.

– Взять рейсфедер, – усмехнулся Шервуд, – и тушь.

И Костя покорно склонился над бумагой, рисуя "старомодные загогулины" и "никому не нужные линии", над которыми всегда издевался. Но, видимо, машины решили в отместку поиздеваться над Костей. Когда Шервуд через час подошел к своему помощнику, тот сидел с выражением крайнего отчаяния на лице, а стол перед ним был завален набросками башни – один красивее другого.

– Что ж, – заметил Шервуд, взяв в руки один из рисунков, – очень мило!

– Но посмотрите, что делают с этим машины! – Костя ткнул рукой на чертежи, сфабрикованные роботами. Шервуд взглянул и невольно улыбнулся: рядом с рисунками Кости лежали аккуратно вычерченные карикатуры на них. Линии теряли плавную форму, башни превращались в уродцев, по сравнению с которыми первый "гриб" выглядел просто красавцем. – А когда я настаиваю на своих линиях, – продолжал жаловаться Костя, – они вычерчивают такие сложные конструкции, что вся работа теряет смысл. Посмотрите, сколько дополнительных креплений добавили они к этой модели. А ведь хороша? – Костя вытащил рисунок, похожий на увеличенное яйцо, поставленное вертикально.

– У вас, – сказал Шервуд, – рука художника работает отдельно от мысли конструктора. Дайте-ка я... – Он сел за Костин стол и в пять минут набросал силуэт башни. – Ну как?

– Ничего... – Костя критически оглядел набросок. – Вы знаете, мне даже нравится. Но как отнесутся к этому чертежные роботы?

– А вы отдайте им!

Машина, к явному удивлению Кости, вычертила нечто очень близкое к рисунку Шервуда. Тот подумал, кое-что изменил и опять отдал машине. Теперь работа Шервуда и машины совпала.

– Я никогда не буду конструктором, – огорчился Костя. – Удивительно, как быстро вы справились с делом!

Шервуд рассмеялся.

– Я пользовался вашими готовыми идеями по части формы. Иначе я провозился бы дня два. Знаете, мне иногда кажется, что мы с вами вдвоем составляем одного идеального конструктора. Так что не отчаивайтесь, вы, половинка!

Вскоре Шервуд сделал еще одно открытие: его новый практикант мечтал стать художником. У него был даже готовый замысел картины – он хотел изобразить молодежь Великой Эпохи, удивительного и неповторимого периода в истории человечества, когда создавался весь тот мир, в котором мы с вами живем. Он сказал, что очень ясно представляет себе, как должна выглядеть эта картина.

– Понимаете: все должно быть просто. Героические люди – это люди, которые просто делают великое дело.

Он добавил, что ему недостает одного важного условия. Однако не художественного мастерства, как думал Шервуд, – по-видимому Костя в своих способностях не сомневался, – а, как выяснилось, совсем другого.

– Участия в каком-нибудь большом деле, – сказал Костя. Шервуда в глубине души всегда немного возмущало это постоянное стремление молодежи непременно к великим делам. Кто же, спрашивается, будет заниматься делами повседневными, которых еще немало на нашей планете.

– Ну, великого дела я вам обещать не могу, – сказал он. – Но станция на Венере, вся, с потрохами, должна стоять на полигоне ровно через два с половиной месяца. Какой-никакой, пусть прозаический, но все-таки труд!

Костя разочарованно махнул рукой. Но он продолжал честно трудиться под руководством Шервуда.

Постепенно бюро изменяло свой облик. Пяток новых, изящных и быстродействующих машин, работающих без чертежей, заменил штук сорок роботов, корпевших над листами ватмана. В помещении стало свободнее.

На долю Шервуда и Кости осталась теперь почти чистая творческая деятельность, их работа стала в известной степени более напряженной: отпали паузы, передышки, невольные секунды отдыха, когда мозг занят машинальным ходом мысли или привычными умозаключениями. Зато проектирование быстро продвинулось вперед. Они работали только по два-три часа, по утрам, на свежую голову – и все же станция была готова за две недели до срока. Шервуд и Костя догнали своих "соперников", авторов второго и третьего вариантов, которые начали работу раньше. Шервуд не мог не признать, что большая заслуга в этом была нового практиканта и той революции, что он учинил в бюро.

Последние дни, как заметил Шервуд, практикант был поглощен еще чем-то, кроме работы в бюро. Иногда он в полном самозабвении чертил, именно чертил совершенно фантастические конструкции, которые при трезвой проверке их машинами оказывались никуда негодными. Тогда Костя отбрасывал чертежи в сторону, морщился и накидывался на текущую работу, как бы стараясь наверстать упущенное время.

Иногда он, отложив в сторону чертежи, рисовал что-то, а потом вздыхал и снова принимался за работу. Чаще всего на рисунках была девушка, уже знакомая Шервуду, та самая, что вызвала в свое время такое возмущение у Мак-Кинли. Шервуду показалось, что в лице ее по сравнению с первым профилем из пластилита происходят какие-то изменения. Взгляд стал как будто серьезнее. На некоторых рисунках девушка словно впервые задумалась над чем-то. Шервуд, естественно, ни о чем не спрашивал Костю: мало ли какие вопросы волнуют современных юношей и девушек.

Однажды Костя пришел веселый, брызжущий бодростью, как ионный душ. Он шутил и смеялся целый день и наработал такую уйму дел, что удивил даже Шервуда, видавшего виды, и не совершил ни одного самомалейшего промаха. Все, что выходило из его рук, машины принимали с полным одобрением, словно и им нравилось иметь дело с таким веселым конструктором.

С таким подъемом практикант проработал три дня. Потом он ходил увядший и растерянный, упавший духом, и работал механически. Прошло несколько дней, и он пришел тихий, серьезный, словно повзрослевший. Работал не менее производительно, чем в дни подъема, но молча, с каким-то внутренним упорством, точно стиснув зубы. И опять все, что он делал, был безукоризненным с чисто профессиональной стороны.

"Кажется из малого будет толк", подумал тогда Шервуд.

И вот их детище – пожалуй можно сказать – стоит почти завершенное на полигоне. Завтра несколько последних взмахов кисти и все.

Костя, по-видимому, не сомневается, что собирать ему придется, если он, конечно, полетит на Венеру, именно их станцию.

Но Шервуд в этом вовсе не уверен. Сейчас он вдруг начал обнаруживать в своем проекте все новые и новые недостатки.

Он стоял в рассеянности на берегу моря и смотрел на бегущие навстречу волны. Завтра! Завтра начнется испытание...

3.

Как все произошло? Шервуд, конечно, знал, так же как и Мак-Кинли, что в сорока километрах от полигона проходит ураган. В этом не было ничего неожиданного и страшного. Ураган шел в точности по маршруту, который заранее выводила на карте синоптическая машина. Временами казалось, будто не машина следила за ураганом и вычерчивала его путь, а он шел покорно по линии, начертанной машиной, – так, словно в парном танце, совпадали до мелочей их шаги. А потом что-то произошло! Мало вероятно, чтобы ошиблась машина. Скорее всего в игру вступили факторы, которых машина не знала и не могла учесть, – произошел тот случай, один из миллиона, что время от времени выпадает на долю исследователя природы словно в насмешку над его усилиями покорить ее.

Поскольку ось движения урагана проходила вдалеке от полигона, Шервуд без всяких раздумий вошел внутрь только что собранной станции. Он знал, что точна современная синоптика, построенная на твердых математических расчетах, и вовсе выкинул из головы этот ураган. Не думаем же мы, как бы не попасть под поезд, находясь в нескольких километрах от железной дороги.

Мак-Кинли и Костя остались снаружи. Сквозь прозрачные стены переходных коридоров Шервуд видел, как они спокойно о чем-то разговаривали. Потом, когда Шервуд удалился на добрых полкилометра, он увидел, что они засуетились и стали размахивать руками. Пластилитовые стены станции не пропускали радиоволн, поэтому блок-универсал Шервуда не принимал сигналов от блок-универсалов Мак-Кинли и Кости. А расстояние было слишком большим, чтобы можно было разобрать жесты.

Шервуду оставалось одно из двух: проникнуть в обзорную башню и подключиться к антенне, напаянной на ее корпус, или же поскорее выбраться наружу. Он не успел сделать ни того, ни другого.

Крайнее здание вдруг как-то странно запрыгало на месте. (Станцию не закрепили наглухо, так как считали, что в этом нет необходимости. Ее просто привязали к кольцам, ввернутым в бетон сборочной площадки.) Итак, сначала от земли отделилось крайнее здание. Оно теперь напоминало, какое-то фантастическое пресмыкающееся, гигантского обитателя неведомых миров, которое нервно било хвостом.

Потом начали лопаться швартовы в разных местах. Взглянув туда, где были Костя и Мак-Кинли, Шервуд не увидел их. По земле катились клубы пыли, стволы деревьев, какие-то извивающиеся в воздухе листы. На миг Шервуду показалось, что он различает знакомую ему фигурку практиканта. Костя, если это был он, упал, сбитый ветром, тут же встал, снова упал и покатился как лист, сорванный с дерева. Затем все вокруг охватила такая мгла, что Шервуд стал протирать глаза, точно в них попала пыль. Сильный толчок подбросил его, он упал на спину. В следующий момент конструктор почувствовал, что он поднимается в воздух.

В ранней юности Шервуд видел, как сильным порывом ветра сорвало с веревки рубашку: она летела, болтая рукавами, и исчезала за крышей дома. Сейчас он представлялся себе муравьем, который забрался в такую вот рубашку. Коридор, в котором он очутился в этот трагический момент, напоминал гигантский рукав; он сгибался во время полета. Ощущение было так неприятно, что Шервуд поспешил перейти в более надежный, менее колышащийся отсек. Хватаясь за какие-то кольца, впаянные в стены (сейчас Шервуд не мог даже припомнить, для чего они должны были служить), он стал пробираться к двери. Опустив глаза вниз, он различил сквозь прозрачный пол мутные клубы, вспухающие пузырями, словно заглянул в кипящий котел.

За дверью прямо вверх поднималась лестница. Шервуд стал на нижнюю ступеньку, но она не сдвинулась с места. Эскалаторы, конечно, не работали. Он стал подниматься, хватаясь за поручни.

С верхней площадки лестницы открывался вход в круглый зал. Его прозрачные стены в вихре урагана гнулись, то вминаясь, то выпрямляясь; временами по ним пробегала дрожь. В тот момент, когда Шервуд вступил в пустой зал, сооружение сильно накренилось, пол встал под углом почти в сорок пять градусов. Шервуд успел схватиться за стойку для оборудования у стены, иначе он полетел бы к противоположному концу зала. Так он висел, упираясь ногами в рифленый пол, минуты две, а пол все поднимался.

По ту сторону стен в пыльной мгле, проносились полупрозрачные здания округлых форм с крышами-куполами, напоминая гигантскую связку воздушных шаров, пущенных по ветру. Какой-то рукав мотался, как исступленный, и Шервуд до боли ощутил напряжение, которое испытывали закрепки: когда-нибудь начнут же они вываливаться!

Резкий толчок оборвал мысли Шервуда. Стойка, за которую он держался, словно забрыкалась, пытаясь его отбросить. Вибрация передалась его руке, пальцы разжались и он покатился сначала по полу, а потом по стене, которая медленно, как барабан, вращалась под ним. Он докатился до другой стойки и ухватился за ребристый выступ. Но его тут же вытряхнуло и из этого угла.

Катаясь по желобу, который образовал стык пола и стены, Шервуд смятенно думал: "Только бы вращение прекратилось!" От вращения разовьются центробежные силы и тогда уж вся эта музыка наверняка разлетится по швам. Он, создатель сооружения, знал, что оно для таких испытаний не предназначалось!