Текст книги "На восьмом километре"

Автор книги: Виктор Сапарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Мы можем провести траншею мимо, – не выдержал Гордон. – Ведь они не ходят по линейке. У них наверняка тут тропы, по которым они шагают от будки к будке.

– Я думаю, в экстренном случае они должны были побежать по прямой.

Лопата Кашкина уткнулась во что-то тугое и твердое.

Он отбросил лопату и опустился на колени. Из снега торчала ребристая подошва с каблуком в форме подковы.

Человек лежал вдоль направления траншеи, и им пришлось изрядно повозиться, пока они отрыли его. Последней освободили от снега голову. Тут только человек зашевелился. Он сел. Сквозь шлем, облепленный снегом, различались квадратное лицо, твердый подбородок, голубые глаза. Человек провел рукавицей по поверхности шлема, оставив прозрачную полосу. Затем рывком сел.

– Дубровский, – представился он. – Горышева откопали?

– Где его засыпало?

– У лавиноскопа. Сейчас покажу.

Дубровский поднялся на ноги. Широкоплечий, баскетбольного роста.

– Сколько осталось кислорода? – поинтересовался Гордон.

Дубровский взглянул на счетчик на рукаве.

– На двадцать девять минут.

– А у Горышева?

– Не больше. Запас ограничивают, чтобы приучить к экономии и к постоянному контролю за дыханием.

Гордон и Кашкин переглянулись.

– Мы не успеем. За час мы прошли меньше половины расстояния до лавиноскопа.

Дубровский взглянул на лопату.

– Чем вы копаете?

– Всем, что нашли на станции.

– В сарае снегомет.

Кашкин побежал к складу.

– Из-за этого дурацкого "снежного человека", – рассердился Гордон, – мы не осмотрели склада. Игра могла кончиться очень плохо...

Он вспомнил про череп с костями, и ему захотелось выругаться.

Дубровский сделал несколько движений руками и окончательно пришел в себя.

Кашкин притащил снегомет, по виду напоминающий плуг. Дубровский направил острие в сторону торцовой стенки траншеи, сжал рукоятки. Тотчас снежные вихри забили в стороны, снегомет двинулся вперед, вонзаясь в нетронутый пласт. Дубровский шел ровным шагом, положив руки на рукоятки, и, покручивая ими, управлял механизмом.

С каждым шагом ход углублялся.

– Тут ложбина, – пояснил Дубровский. – Скаты играют роль звукоулавливателя. Я поставил лавиноскоп в самом глубоком месте.

Горышев не лежал, а сидел под трехметровым пластом снега. Он зашевелился сразу же, едва получил возможность двигаться. Рядом в раскопанном снегу торчала головка лавиноскопа, шестигранная, похожая на большую гайку.

– Кислород? – спросил Гордон.

– На красной черте.

Гордон и Кашкин подхватили Горышева под руки. Невысокого роста, смуглый, с выражением нетерпения на лице, он двигал руками и ногами, словно хотел согреться. Они побежали к станции. Дубровский еле поспевал с лопатами и снегометом на плече.

Вдруг Горышев остановился.

– Зубы, – сказал он.

– Что с зубами? – спросил Гордон.

– Ноют.

Дубровский поморщился.

– Опять начинается... Еще не отдышался, а уже...

– Смотрите! – воскликнул Кашкин.

С дальнего склона покатилась белая струйка.

Дубровский бросил в снег лопаты и "плуг" и побежал к лавиноскопу.

Придя на станцию, Гордон и Кашкин помогли Горышеву снять скафандр и усадили его за стол.

Вскоре появился Дубровский.

– Зафиксировал, – объявил он с порога. У Дубровского был довольный вид.

– Еды, – попросил Горышев. – Я так проголодался, пока возился под снегом.

– А я не двигался, – сказал Дубровский, расстегивая скафандр. – Даже спал.

– Выдержка, – удивился Кашкин.

– Экономия кислорода, – объяснил Дубровский.

Разогреть обед было делом минуты.

– Я вижу, спячка благотворно сказывается на аппетите, – заметил Горышев, глядя, как Дубровский отправляет в рот кусок за куском. – Теперь я понимаю, почему медведи весной голодные.

– При чем здесь медведи? – Дубровский пожал квадратными плечами. Медведь спит всю зиму. И существует за счет накопленных запасов жира.

– Да, я забыл вам представить своего напарника, – сказал трагическим тоном Горышев. – Должен предупредить: этот юноша не понимает юмора.

– Не люблю глупых шуток, – подтвердил Дубровский.

– Например, про зубы.

– С зубами я был не прав, – серьезно сказал Дубровский. – Охотно приношу извинения. Последний случай очень убедительный.

– Ну вот! – жалобно воскликнул Горышев. – А с зубами я как раз пошутил.

– У него не отличишь, – с огорчением произнес Дубровский, – когда он говорит серьезно, а когда паясничает.

– В первый раз зубы у меня действительно болели, – пояснил Горышев. Но это оттого, что я пил ледяную воду. Про лавину я сболтнул просто так. А она вдруг возьми и свались.

Гордон решил прервать перепалку.

– Как вы очутились у лавиноскопа? – спросил он.

– Глупость, – усмехнулся Горышев. – У меня заныли зубы. Честное слово! – предупредил он реплику Дубровского. – И я подумал... Ну, понимаете, Дубровский со своим серьезным отношением ко всему на свете может хоть кого сбить с толку. В общем я... мне пришло в голову... Вдруг и правда зубы имеют отношение к лавинам? Смешная мысль, конечно. Я отлично понимаю. Ну, я пошел к лавиноскопу поглядеть, что он показывает. Тут лавина меня и накрыла.

– Ну хорошо, а "снежный человек"? – спросил Гордон, откидываясь в кресле.

Они покончили с обедом. На столе стояла ваза с фруктами.

– Попробуйте каждый день общаться с человеком, у которого нет чувства юмора, – горячо заговорил Горышев. – Я в шутку сказал, что в снегу расцвела земляника. Он поверил. Я сострил про ноющие зубы, он стал писать диссертацию. Тогда с досады я выдумал историю со "снежным человеком".

Он взял яблоко и принялся грызть его.

Дубровский встал из-за стола и, не проронив ни слова, взялся за дело, от которого оторвался три часа назад. Он поднял с пола отвертку и, придвинув кресло к панели, принялся искать повреждение в блоке наружного канала.

Гордон изучающе глядел на Горышева.

– Жаль, – сказал он после паузы, – что вам не придется работать на Луне.

Подвижное лицо того выразило удивление.

– Почему?

– А вы смогли бы вдвоем с Дубровским дежурить год?

– Нет, – вырвалось у Горышева. – И я заявляю самоотвод, – сказал он более спокойно. – Ведь пары можно подбирать в разных комбинациях, разъяснил он. – И есть станции, где дежурят по шесть человек.

– И на каждое место – три кандидата! – воскликнул Кашкин. – Кажется, я начинаю понимать, для чего нас сюда присылают!

Горышев улыбнулся.

– Если вы имеете в виду совместимость характеров, – протянул он, то... в конце концов чувство юмора...

Гордон резко остановил его.

– Я тоже не лишен чувства юмора, – заявил он. – Но с вами я не стал бы дежурить.

Кашкин после небольшого раздумья присоединился.

– Я, пожалуй, тоже. Хотя характер у меня легкий. Даже с налетом легкомыслия.

Горышев испытующе поглядел на друзей.

– Три человека – три несовместимости, – подытожил Гордон.

– Достаточно, чтобы вылететь из кандидатов, – резюмировал Кашкин.

– Вы шутите? – воскликнул Горышев.

Он вдруг повеселел.

– Люблю парней с юмором.

Гордон сказал Кашкину, как если бы Горышева не было:

– Тебе не кажется, что его следует оставить на Земле из чисто научных соображений? Ведь это же просто феномен. Я не так уж сильно разбираюсь в лавинах, ультразвуках и симпатической нервной системе, но что все эти совпадения не случайны, совершенно очевидно.

– Еще бы! – немедленно откликнулся Кашкин. – Три попадания из трех возможных! Какой прибор даст на первых порах такую стопроцентную точность! Приклеить миниатюрные датчики – и, пожалуйста, готовый лавиноскоп. Что там Дубровский с его опытами!

– Готово, – сказал Дубровский, захлопывая дверцу панели. – Так какой опыт собирается поставить на себе Горышев?

– Чудо! – воскликнул Горышев. – Свершилось! Вы свидетели. Дубровский произнес первую остроту. За месяц. А может быть, первую в жизни. Занесем в протокол.

– Почему острота? – удивился Дубровский. – Я говорю серьезно.

– О боги! Есть отчего заныть зубам, – простонал Горышев. С видом мученика он замотал головой.

– Что, следует ждать лавины? – осведомился Кашкин.

И тут же послышался свист. Затем донесся шум, как от далекого поезда, и звук удара.

– Наружный канал действует, – удовлетворенно сказал Дубровский. Лавиноскоп сработал.

– Горышев тоже, – в тон ему заметил Кашкин.

– Горышев среагировал раньше, – уточнил Гордон. – Так и занесем в протокол.

Что-то в тоне Гордона насторожило Горышева. Тот был слишком серьезен.

– Вы этого не сделаете?

Горышев с тревогой и надеждой смотрел на Кашкина и Гордона.

– Почему же? – сухо сказал Гордон. – Мы обязаны эти сделать. Наука не может проходить мимо таких фактов.

– В конце концов, это не по-товарищески, – лицо Горышева искривилось.

– А вы можете судить, что такое по-товарищески, а что нет? – сказал Гордон. – Вы даже не заметили, что сейчас происходит товарищеский суд. Ваши товарищи, ваши коллеги выносят свое суждение о вас. Двое уже проголосовали "против".

У Горышева сделалось удивленное лицо.

– По отношению к кому я поступил не по-товарищески?

– К Дубровскому.

– Я?! – Горышев широко раскрыл глаза. – Я полез смотреть лавиноскоп только для того, чтобы обрадовать его. И меня засыпало лавиной. Не откопай вы меня в последний момент, не было бы кого судить сейчас.

– Это разные вещи, – сказал Гордон. – Я имею в виду историю со "снежным человеком".

Горышев все еще ничего не понимал:

– Обыкновенный розыгрыш. Занятие скульптурой – мое увлечение. Я потратил неделю: мне хотелось произвести полный эффект. Он все сорвал, сказав, чтобы я сам сообщил на Землю о своей находке.

– А вы представляете, – холодно произнес Гордон, – хотя бы сейчас представляете, что произошло бы, если бы Дубровский радировал о вашем "снежном человеке"? Над кем смеялся бы весь мир?

– Есть границы розыгрыша, – подтвердил Кашкин. – Одно дело в студенческой компании, другое – на всю планету. Тут юмор уже кончается. Название другое.

Горышев в растерянности смял салфетку.

– Мы, совершенно очевидно, по-разному понимаем, что такое юмор, заметил Гордон.

– Ну что ж, все прояснилось, – сказал Кашкин. Ему не терпелось закончить неприятный разговор. – Остается расписаться в книге дежурств.

– А я? – завопил Горышев. – А как же я? Это ваша... шутка?! Вы...

– Обыкновенный розыгрыш, – жестко произнес Гордон. – Так, кажется, вы называете подобные шутки. Теперь вы ощутили, что это такое? – Но тут же сжалился: – Ладно, насчет зубов мы действительно пошутили... Но если говорить серьезно, то у вас, по-моему, только один шанс.

Горышев с надеждой посмотрел на Гордона.

– Дубровский, – сказал тот.

– Да, уж такого кроткого парня поискать во всей вселенной, – кивнул Кашкин.

– Провожать не нужно, – сказал Дубровский. – И так потеряно много времени.

Он щелкнул тумблером. На стене засветился экран.

– Вот, можете глядеть.

Две фигуры на экране медленно двигались к вихрелету. Одна, высокая, шагала спокойно, другая, маленькая, подскакивала и размахивала руками.

– Шутки шутками, – засмеялся вдруг Гордон, – но самое смешное будет, если между зубами и лавинами и на самом деле обнаружится связь. В принципе исключить этого нельзя. Но первое, самое серьезное испытание выдержал ты, – сказал он другим тоном. – Если бы не ты, не твоя догадка и энергия, Дубровский и Горышев лежали бы под снегом. С тобой не пропадешь!

Вихрелет поднялся над площадкой и исчез из виду.

– Интересно, – подумал Кашкин вслух, – что будет с нами через месяц? И ответил: – Я, наверное, стану более сдержанным. Обзаведусь методичностью. Ты, наоборот, прихватишь от меня избыток легкомыслия.

На лице Гордона появилось знакомое Кашкину выражение каменного упрямства: "Я свой характер так просто менять не собираюсь".

Кашкин вздохнул.

– Один протоколист останется, каким он был, – продолжал он рассуждать. – А ведь мог бы набраться качеств от каждого практиканта. Вот бы стал занятным собеседником. Было бы с кем коротать часы.

– Протоколист должен оставаться протоколистом, – возразил Гордон. – Он протоколирует, и на этом его функции кончаются. Его записи психологи проанализируют потом с помощью других машин. Здесь испытываются, а точнее сказать, притираются характеры людей. Машина не должна участвовать в игре.

– А ты разговорился, – обрадовался Кашкин. – В первый час ты не вымолвил и десяти слов.

– Просто я собираюсь обходиться без слов там, где это можно. Если слово не содержит информации, зачем оно? Слова служат для передачи мыслей.

– А разве любые слова, произносимые человеком, не содержат информацию?

– Вопрос – о чем?

– Мало ли о чем. О чем угодно. О чувствах человека, о его настроении.

– И даже о его характере, – усмехнулся Гордон. – Например, о болтливости. Такую информацию достаточно получить один раз. В дальнейшем она уже не нужна.

– Кроме необходимости обмениваться мыслями, у человека бывает и потребность делиться чувствами! – простонал Кашкин.

– Для этого слов нужно совсем немного. Одно-два. Остальные обычно не несут уже ничего нового.

– Но ведь человек не информационная машина! – воскликнул Кашкин. – Я говорю о чисто человеческих потребностях.

– Люди разные, – пожал плечами Гордон. – Одному нужно одно, другому другое.

– Начался первый спор.

"Ну, кажется, мне работы хватит", – мог бы подумать протоколист, если бы машина могла думать.