Текст книги "Семьянин"

Автор книги: Виктор Притчетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

В.С. Причит
Семьянин

В. С. Причит пришел к художественной литературе через журналистику и книги о путешествиях. Он уже давно знаком британским читателям: первые книги Причита были опубликованы еще в 20-е годы. Его полное имя – сэр Виктор Содон Причит. В 1975 году ему был пожалован рыцарский титул, но его до сих пор лучше всего знают по его инициалам.

«Семьянин» взят из сборника рассказов под названием «На краю скалы», впервые опубликованного издательством «Чэтоу энд Уиндус» в 1979 году. Это прекрасно построенная история с хитроумным поворотом событий в сюжете и мастерски обрисованными героями. Особенно интересен образ Уильяма, которого читатель так и не встречает.

Дело шло к вечеру. Решив, что он уже не появится, она сменила розовое платье на рабочий балахон и джинсы и опять принялась работать за верстаком, как вдруг в дверь позвонили. Уильям все-таки пришел. По своей природе роман их был таков, что визиты Уильяма были беспорядочными: у него была жена и дети. Дабы показать, что она понимала положение вещей и даже находила странное удовлетворение в мечтах во время его отсутствий, которые последнее время длились неделями, Бернис, зевая, не торопясь направилась к двери. Снимая цепочку, она крикнула в пространство пустой квартиры: «Все в порядке, папа, я открою».

Это ей посоветовал Уильям, поскольку она была одинокая женщина, а обращение к несуществующему отцу дает понять всем чужим, что в доме есть мужчина-заступник. В голосе Бернис звучала усмешка, ибо вся эта затея казалась ей собственнической и смехотворной. Кроме того, ее воспитали квакеры, и она считала, что скверно говорить или поступать лживо. Иногда, открывая ему дверь, она говорила: «Ну и ну! Мистер Корк!» – чтобы напомнить Уильяму, что он женат. Он обладал той не сразу приметной приятной наружностью, в которой ясно проступало чувство вины. Ей казалось, что это придавало их роману некоторую пикантность.

Теперь же, открыв дверь, она увидела, что Уильяма не было и в помине, а зевок с надеждой и иронией так и застыл на ее лице: проход двери сверху донизу заполнила громадных размеров женщина. Она была одета в зеленую юбку и огромный ком розового трикотажа с низким и свободным вырезом для шеи, а лицо и тело были настолько вздуты, что просто слов не было. Казалось даже, что она спала с открытыми большими голубыми глазами.

«Вам кого?» – спросила Бернис.

Женщина проснулась и, не веря своим глазам, посмотрела вниз на босые ноги Бернис – ей нравилось ходить дома босиком – и вымолвила: «Это жилище мисс Фостер?»

Слово «жилище» задело Бернис за живое. «Да, мисс Фостер живет здесь. Это я».

«Вот как, – сказала женщина, но уже не по-младенчески, а слащаво. – Мне дали ваш адрес в колледже. Ведь вы там преподаете, не так ли? Я пришла по поводу ремонта».

«Ремонта? Я делаю ювелирные изделия, а не занимаюсь ремонтом», – сказала Бернис.

«Мне сообщили в колледже, что вы ремонтируете флейту моего мужа. Я миссис Корк».

У Бернис замерло сердце, запястье ослабло, и рука повисла на дверной ручке. Струйка ледяного воздуха метнулась через все тело к лицу, и, став обжигающе горячей, опять устремилась вниз. Голову вдруг заполнили голоса, которые без умолку твердили друг другу «О Боже! Как ужасно! Уильям, неужели ты все рассказал ей? Что ты теперь будешь делать?» – слово «делать» стучало у нее в висках.

«Корк? Флейта?»

«Флоренс Корк», – ответила посетительница твердо; от ее сонливой мягкости не осталось и следа.

«Ну конечно же. Извините ради Бога. Да, разумеется. Заходите пожалуйста. Простите меня. Мы не знакомы. Очень приятно с вами познакомиться. Флейта Уильяма – я имею в виду мистера Корка. Его флейта! Да, конечно, я помню. Здравствуйте. Как он поживает? Его давно не было в колледже. А вы его видели последнее время? Ну разумеется, какая я глупая! Хорошо прошел отпуск? Детишкам понравилось? Я бы послала ее почтой, только вот адреса вашего не знаю. Проходите, проходите пожалуйста».

«Сюда?» – спросила миссис Корк и промаршировала в переднюю комнату, где работала Бернис. Здесь, под прямыми яркими лучами ее рабочей лампы, Флоренс Корк выглядела еще более огромной, и даже казалось, что она беременна. Стоя в комнате и заполняя собой все пространство, она запоминала свое окружение: верстак; горшки с кисточками для красок; больших размеров эскизы на стенах; рулоны бумаги; диван, усыпанный газетами, письмами и шитьем; розовое платье, которое Бернис перекинула через спинку стула. Казалось, она поглощала все это и вбирала в себя весь воздух.

Однако, беспорядок, которым Бернис очень гордилась, который восхищал ее и был зеркалом ее таланта, независимости, права женщины на свою собственную жизнь и, наконец, права ходить босиком, помог ей совладать с собой.

«Так приятно познакомиться с вами. Мистер Корк часто рассказывал нам о вас в колледже. Мы там прямо как одна семья. Присаживайтесь пожалуйста. Я уберу платье. Я его чинила».

Но миссис Корк не села. Неожиданно она подалась к верстаку и, увидев прислоненную к стене флейту мужа, схватила ее и стала размахивать ею над головой, словно это было какое-то оружие.

«Да, – сказала Бернис, а сама подумала про себя: «Ну и ну! Да она пьяная!» – Я занималась с ней только сегодня утром. Никогда в жизни не видела такой флейты. Какая красивая инкрустация из серебра. Уверена, вещь эта старинная, немецкая, подарок, преподнесенный отцу мистера Корка. Он вроде играл в знаменитом оркестре – кажется в Байройте или Берлине? В Англии не увидишь такой тонкой серебряной инкрустации. Флейту, кажется, где-то уронили или ударили. Мистер Корк говорил мне, что он сам однажды играл в оркестре, вроде бы в «Ковент-Гардене»…»

Она наблюдала, как миссис Корк размахивала флейтой в воздухе.

«Ударили, – выкрикнула она сочным голосом. – Да уж пожалуй! Я запустила ей в него!»

Тут она опустила руку, встала перед Бернис, покачиваясь на ногах из стороны в сторону, и сказала:

«Где он?»

«Кто?» – испуганно спросила Бернис.

«Мой муж! – прокричала миссис Корк. – Нечего меня умасливать всякой чушью. Играл в оркестре, надо же! Так вот он чем забивал тебе голову! Знаю, чем вы тут занимаетесь. Он приходит каждый четверг. Он здесь с половины третьего. За домом наблюдали».

Она резко повернулась к закрытой двери спальни. «А там что?» – прогромыхала она и направилась туда.

Как можно спокойнее, Бернис сказала: «Миссис Корк, пожалуйста прекратите кричать. Я ничего не знаю о вашем муже и представления не имею, о чем вы тут говорите». Она встала, загородив собой дверь. «И пожалуйста перестаньте кричать. Это комната моего отца». Возбужденная обвинениями миссис Корк, она добавила: «Он очень старый человек, и ему нездоровится; он спит».

«Спит?» – переспросила миссис Корк.

«Да, он спит в этой комнате».

«Ну а в других комнатах? Кто живет наверху?»

«Других комнат нет, – сказала Бернис. – Я живу здесь с отцом, а наверху поселились новые жильцы».

Сказав это, Бернис изумилась сама себе, ибо она никогда прежде не лгала. Эта безудержная ложь поразила и даже взволновала ее. Казалось, что вся изреченная ею неправда светилась в воздухе. Однако, это возымело эффект на миссис Корк. Она плюхнулась на стул, на котором висело платье Бернис.

«Простите, вы сели на мое платье», – сказала Бернис и вытянула платье из-под пришелицы.

«Если вы занимаетесь этим не здесь, так значит где-нибудь в другом месте», – изрекла миссис Корк уже более смиренно и со слезами на глазах.

«Я ничего не знаю о вашем муже. Я вижу его, как и другие преподаватели, только в колледже. Пожалуйста дайте мне флейту, я заверну ее для вас, и я должна попросить вас уйти».

«Вы меня не обманете. Я все знаю. Думаете, раз вы молодая, так вам все дозволено». Бормоча все это себе под нос, миссис Корк стала рыться в своей сумке.

Среди прочего Бернис привлекала в Уильяме беспорядочность их встреч. Их роман был похож на игру: больше всего ей нравился элемент неожиданности. Когда его не было рядом, игра для нее все равно продолжалась. Ей доставляло удовольствие представлять себе, чем занимались Уильям и его семья. Она воображала их как бы склеенными вместе на какой-то нестареющей и абсурдной фотографии: то они сидели в саду своего дома в пригороде, то стояли рядом с машиной – и всегда в лучах солнца; однако, сам Уильям, темнолицый и занятый собственной важностью, стоял в двух шагах позади их всех.

«У тебя красивая жена?» – она спросила его однажды в постели. Уильям, по своему обыкновению медлительный и серьезный, ответил не сразу. Наконец он сказал: «Очень красивая».

Услышав это, Бернис почувствовала себя чрезвычайно красивой. Его супруга представлялась ей черноволосой темноглазой красавицей, и она горела желанием познакомиться с ней. Чем полнее воображение Бернис рисовало ее, тем сильнее становилась ее симпатия к ней; тем больше у них было точек соприкосновения в той приятной, кипящей активностью сфере женских чувств и настроений. Как незамужняя женщина, Бернис была твердо предана своему полу. И этим последним летом, когда семья была в отпуске, она воображала их склеенными вместе, а рядом с ними множество других семейств, на самолете, который мчал их за границу. Ей казалось, что лондонское небо день за днем, ночь за ночью гудело семейной жизнью на высоте 30 000 футов над городом, деревней, морем с его пляжами. Там ей виделись ноги носившихся по песку детишек, раскрасневшееся от забот лицо Уильяма и его жена, которая поворачивала спину для загара. Бернис часто проводила время со своими многочисленными друзьями, и большинство из них были женаты или замужем. Она любила их утомленное довольство; ей даже нравились усталые лица мужей и настороженные взгляды их энергичных жен. Среди семейных она ощущала свою странность. Она прислушивалась к их ласкам и пререканиям, играла с их детишками, которые сразу же бежали к ней. Бернис не выносила молодых мужчин, которые пытались познакомиться с ней, ибо они беспрестанно говорили о себе, сияя в своем самолюбовании и посягая на ее необычность. Среди семейных ощущала себя странной и нужной: что-то вроде обязательного секрета. Когда Уильям сказал ей, что его жена красивая, она сама почувствовала себя такой красивой, что, казалось, тело ее стало воздушным.

Но сейчас перед ней сидела настоящая Флоренс и перерывала содержимое своей сумки. Перед ней сидел напоминающий воздушный шар великан: поначалу инфантильный, а потом извергавший из себя обвинения в ее адрес. Флоренс, как создание ее воображения, исчезла. А эта, настоящая, казалась нереальной и немыслимой. Да и сам Уильям изменился. Его прежде приятная внешность теперь казалась заурядной и подозрительной; его серьезность превратилась в хитрую настороженность, а похвалы в ее адрес были просто холодным расчетом. Ростом он был ниже своей жены, а лицо его теперь казалось затравленным. Она ясно представляла себе, как он, волоча ноги, покорно плелся за ней. Бернис было обидно, что эта женщина вынудила ее солгать, хотя ложь и произвела на нее странно-пьянящий эффект, и почувствовать себя такой же уродливой, как и она сама. Сомневаться было бессмысленно, ибо он называл Флоренс красивой. Теперь она чувствовала себя не только уродливой, но и жалкой, без тени собственного достоинства.

Бернис украдкой наблюдала за ней и увидела, как она достала из сумки письмо.

«Тогда причем тут это ожерелье?» – опять взорвалась миссис Корк.

«Какое еще ожерелье?»

«Читайте. Ведь вы же сами его написали».

Бернис в изумлении улыбнулась. Она знала, что ей больше не надо было обороняться. Она была горда своей щепетильностью: никогда в жизни она не писала своим любовникам. Это было бы все равно, что оторвать частицу самое себя; в этом было бы даже что-то неприличное. Конечно же она считала, что крайне непристойно читать чужие письма, в тот момент, когда миссис Корк совала ей письмо. Бернис взяла его двумя пальцами, взглянула и повернула другой стороной, чтобы увидеть имя автора.

«Это не моя рука, – сказала она. Почерк был размашистый. Она писала мелко, словно царапала. – Кто этот Бани? А кто Роузи?»

Миссис Корк выхватила письмо у нее из рук и прочитала его громыхающим голосом, который превратил все написанное в нелепость: «Я с нетерпеньем жду ожерелья. Скажи этой девице, чтобы она поторопилась. Обязательно принеси его в следующий раз. И, дорогой мой, не забудь флейту!!! Роузи». Вы что, не знаете, кто такой Бани? Да все вы прекрасно знаете. Бани – это мой муж», – сказала миссис Корк.

Бернис повернулась и указала на небольшой плакат, который висел на стене. На фотографии было ожерелье и три броши, которые она демонстрировала на выставке в очень модном магазине, специализирующемся на современных ювелирных изделиях. Внизу плаката стояли элегантно выведенные слова: «Изготовлено Бернис». Бернис прочитала это вслух, словно это была строка из поэмы. «Меня зовут Бернис», – сказала она.

Говорить правду казалось странным делом. Она вдруг почувствовала, пока произносила эти слова, что в действительности Уильям никогда не был в ее квартире, что он никогда не был ее любовником и никогда не играл здесь на своей идиотской флейте. Он был самая большая зануда в колледже, а между ней и этой женщиной, которую ревность так изуродовала, пролегла пропасть.

Миссис Корк все еще раздувалась от неверия. Однако, по мере того, как она изучала плакат, отчаяние запечатлелось на ее лице. «Я нашла это у него в кармане», – сказала она беспомощно.

«Мы все делаем ошибки, миссис Корк, – прозвучал холодный голос Бернис с другой стороны пропасти. А затем, чтобы быть щедрой в победе, добавила: – Разрешите мне еще раз взглянуть на письмо».

Миссис Корк протянула ей его, и Бернис вновь его прочла. На слове «флейта» в нее закралось сомнение. Рука ее задрожала, и быстрым движением она вернула письмо. «Кто вам дал мой адрес? Я имею в виду в колледже, – теперь в голосе Бернис звучало обвинение. – Существует правило, что ни адреса, ни номера телефонов не сообщаются».

«Да какая-то девица», – сказала миссис Корк, оправдываясь.

«Какая девица? Из справочного отдела?»

«Она кого-то привела».

«Кто же это был?»

«Я не знаю. Кажется, имя начинается на «У», – сказала миссис Корк.

«Может быть Уилер? Там есть мистер Уилер».

«Нет, это была молодая женщина, на «У» – Гловиц».

«Гловиц начинается на «Г», – сказала Бернис.

«Нет, – сказала миссис Корк, которая теперь твердо знала, что ничего не путала, и, уже побаиваясь Бернис, добавила: – Ее точно зовут Гловиц».

«Гловиц, – повторила Бернис, не веря своим ушам. – Роузи Гловиц. Она не молодая».

«Я не разглядела, – сказала миссис Корк. – Так ее значит зовут Роузи?»

У Бернис голова пошла кругом, и она почувствовала озноб. Пропасть, разделявшая ее и миссис Корк, сомкнулась.

«Да, – ответила Бернис и опустилась на диван, отодвинув от себя письма и газеты. Она почувствовала приступ тошноты. – Вы ей показывали письмо?»

«Нет, – ответила миссис Корк, и на какое-то мгновение показалось, что она опять стала хозяйкой положения.

– Она мне сказала, что вы чините флейту».

«Пожалуйста уйдите», – хотелось сказать Бернис, но у нее для этого не хватило дыхания. «Вас обманули. Вы обвиняете невинного человека. Я думала, что вашего мужа зовут Уильям. Он никогда не называл себя Бани. Мы все зовем его Уильям в колледже, а письмо это написала Роузи Гловиц». Но то злосчастное предложение про флейту было невыносимым для нее. Вдруг она стала солидарной с этой разгневанной женщиной, и ей самой хотелось яростно закричать, схватить флейту с колен миссис Корк и, швырнув о стену, разбить ее вдребезги.

«Я приношу свои извинения, мисс Фостер, – сказала миссис Корк неприветливо. В глазах и на лице у нее не осталось и следа слез. – Я вам верю. От переживаний у меня голова шла кругом. Вы меня поймете».

Красота покинула Бернис. Ей всегда казалось, что поведение ее некоторых любовников было самодовольным; Уильям же, хоть это представлялось мало вероятным, был самый странный. Он не оставался в постели, чтобы поболтать. Он вставал и устремлял свой взор в сад, словно путешествовал в прошлое своей жизни; он выглядел старше своих лет. Затем, почти молча, он одевался, а взгляд его был опять обращен в сторону сада. Голова его при этом выглядывала из ворота рубашки, или одна нога была в штанине, а весь вид его наводил ее на мысль, что он совершенно обо всем забыл. Затем он шел в переднюю комнату, возвращался с флейтой, усаживался в саду и играл. Однажды она сделала очень жестокую карикатуру на него, ибо он выглядел так комично: его длинная губа охватывала мундштук; глаза его были опущены, и казалось, что хилые высокие ноты – такие грустные и похотливые – клубились словно струйки дыма и исчезали в деревьях. Иногда она смеялась, иногда улыбалась, иногда это трогало ее, а иногда изумляло и злило. Она, однако, гордилась тем, что соседи сверху жаловались на шум.

И теперь, когда она была в таком же положении, как эта неуклюжая женщина, ее мучал соблазн сказать ей: «Как поразительны мужчины! Он что, и дома поступает точно так же: бессовестно выбегает в сад и играет на этой глупой дудке?» Затем презрение охватило ее. «Подумать только, что он ходит к Роузи Гловиц и еще в добрую половину садов в Лондоне и делает то же самое!»

Но, разумеется, она не могла сказать этого, а только лишь посмотрела на бедную миссис Корк с симпатией победительницы. Она страстно желала сломать Роузи Гловиц шею и придумать какую-нибудь непостижимую умиротворяющую ложь, чтобы сделать миссис Корк опять счастливой. Однако, ее нерасторопная посетительница продолжала все портить своими извинениями. «Простите меня, пожалуйста. Когда я увидела вашу работу в магазине, мне захотелось встретиться с вами. Мой муж мне часто говорил о ней. За тем я и пришла».

«По крайней мере, – подумала Бернис, – она тоже умеет врать. А что если дать ей все, что у меня есть? Все, что угодно, лишь бы она ушла». Бернис взглянула на выдвижной ящик верстака, который был заполнен бусинами и кусочками шлифованного камня и хрусталя. Ей хотелось взять пригоршню и высыпать ее миссис Корк на колени.

«Вы только по серебру работаете?» – спросила миссис Корк, вытирая глаза.

«Я сейчас работаю над одной вещью».

Из-за давлеющего присутствия миссис Корк, эта громадная умиротворяющая ложь вырвалась у нее до того, как она смогла остановить себя. «Это подарок, – сказала Бернис. – Собственно, мы все скинулись в колледже на подарок Роузи Гловиц.

Она опять выходит замуж. Письмо, наверное, как раз об этом. Мистер Корк все устроил. Он очень добрый и заботливый».

Она говорила и дивилась сама себе. Все, что она налгала до этого, сверкало, но эта, последняя ложь, обладала красотой вновь открытой истины.

«Вы хотите сказать, что Бани собирает деньги?» – спросила миссис Корк.

«Да».

Тут Флоренс Корк громко рассмеялась. «Большой специалист тратить! Собирает чужие деньги! За 30 лет он и пенни на нас не потратил. А вы все это собираетесь подарить женщине, которая была дважды замужем, и с которой я говорила? Два свадебных подарка!»

Тут миссис Корк вздохнула.

«Вы глупцы. Не знаю почему, но некоторым женщинам все сходит с рук, – сказала миссис Корк, все еще смеясь. – Но с моим Бани такой номер не пройдет, – добавила она с гордостью и словно пугая. – Он много не говорит. Да уж, моего Бани не проведешь».

«Хотите чаю?» – спросила Бернис вежливо в надежде, что она откажется и уйдет.

«Пожалуй, – сказала миссис Корк облегченно. – Я так рада, что пришла повидаться с вами». Она взглянула на закрытую дверь и добавила: «Может, и отцу вашему предложить? Думаю, он не отказался бы от чашки чая».

Теперь казалось, что в миссис Корк не было и капли сонливости, а Бернис, наоборот, почувствовала себя ошеломленной, словно она была выпивши.

«Я пойду спрошу».

В кухне она пришла в себя и вернулась, пытаясь смеяться. «Должно быть он потихоньку ушел на свою дневную прогулку».

«В таком возрасте за ними нужен глаз да глаз», – сказала миссис Корк.

Так они сидели и разговаривали.

«Подумать только, миссис Гловиц опять выходит замуж, – сказала миссис Корк. – Не могу понять, зачем ей понадобилась эта флейта», – добавила она отвлеченно.

«Он играл на ней на вечеринке в колледже», – сказала Бернис дружелюбно.

«Это понятно, но на свадьбе? По-моему это немного бесцеремонно. Про моего Бани так не подумаешь, однако, он бесцеремонный».

Чай был выпит, и миссис Корк ушла. Бернис почувствовала на своем лице огромный поцелуй, а миссис Корк, уходя, сказала: «Не завидуйте миссис Гловиц, дорогая. Придет и ваш черед».

Бернис заперла дверь на цепочку, пошла к себе в спальню и легла на постель.

«Как ужасны семейные люди, – подумала она. – Вечно у всех на виду, вечно все монополизируют, всегда лгут себе и заставляют других лгать им». Она встала и с горечью посмотрела на пустой стул под деревом, но потом рассмеялась на него и пошла в ванную, чтобы смыть всю ложь со своего правдивого тела. Потом она позвонила своим друзьям по имени Брустеры, и они пригласили ее в гости. Несмотря на их безмерное тщеславие, она очень любила Брустеров, со всеми их проблемами. Говорила она там безумолку, а детишки с удивлением смотрели на нее.

«Она стареет. Ей пора замуж, – сказала миссис Брустер. – И зачем она так трясет волосами! Ей бы пошло гораздо больше зачесывать их кверху».