Текст книги "Посещение Мира"

Автор книги: Виктор Славянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– Мы должны были укрытия найти и командиру батальона доложить. Оставить часового и доложить. Потом вернуться и уничтожить. А старшина товарищ Гопкало приказал вход снова завалить. Потом он очень сильно с животом носился. Пошёл в туалет… Три часа его ждали. По кустам шарили. Пропал с картой.

– Нужду старшинскую нашли? – спросил Мещеряк.

– Это как – нужду?

– Если человек по нужде отлучается, значит, эта самая нужда после него должна оставаться.

– Не нашли, – печально ответил парень. – Никто и не искал.

– Драпанул ваш старшина. Сейчас в каком-то хуторе у бабы на чердаке лежит. Ночи дожидается, чтоб до неё в хату спуститься. И сапоги, какие вы нашли, все уже в клуню бабе перетаскал. И гимнастерки…

– Его фашистская разведка захватила! – сказал боец. На его лице застыла обида. – Нас про неё особо на инструктаже предупреждали.

– И этая самая разведка лично тебе про старшину сразу доложила? – Прищурив язвительно глаза, Мещеряк посмотрел на соседа. – А чего ж она тебя не поймала?

– Нас было четверо, а он – один. Фашисты его…

– А куда остальные подевались?

– Сбежали, сволочи! Они!.. Я сразу заметил!.. Всё время шушукались! – Его губы вдруг задрожали, а ноздри стали нервно дёргаться. Он пытался справиться со своей слабостью, но у него ничего не вышло. – Только ждали момента, как от старшины избавиться.

– От мы тут с тобой воюем, – стараясь успокоить парня, сказал Мещеряк, – а солдатский скарб из других погребов, которые не нашлись, думаю, уже – тю-тю. Твой старшина и те трое весь скарб давно растащили по хуторским дворам. И сохнут штаны и гимнастёрки сейчас на солнце, что мои портянки… А то и парашутами хлев утоптали, как бочку тюлькой.

Парень растерянно смотрел то на сержанта, то мимо него. И было видно, что он беспомощно ищет слова, которыми можно было бы отгородиться, защититься от беспощадности слов Мещеряка.

– И вообще… – начал он нерешительно.

– Ты бы свои портянки посушил, – сказал Мещеряк, стараясь помочь парню избавиться от неловкости и растерянности. – Ты ещё молодой, и портянки носить не наученный. Вроде, тряпки смрадные – хуже некуда, а на войне родную мать заменяют.

Он замолчал и долго возился с грязными лоскутами, стараясь разложить их под палящими лучами солнца. Но устав от томительного молчания, спросил:

– И где ж остальные ваши десантники специальные?

– Я на станцию вернулся… Там только горелые вагоны. Даже ни одной собаки… Фашисты всё разбомбили… За километр гарью несло.

– Моли Бога, что они тебя не застрелили.

– Кто?

– Старшина… И те двое.

– Меня? – удивлённо спросил боец. – Товарищ старшина? Да я у них за политрука был. И, вообще… Товарищ старшина наш… детдомовский.

Снова наступило неловкое, тягостное молчание.

– Ты самих немцев живыми хоть видал? – осторожно

поинтересовался Мещеряк. Он поджал под себя левую ногу и принялся деловито расчёсывать кожу между пальцами.

– Нет, – спокойно ответил Бесфамильнов. – Они надо мной… Первые два дня, пока я шёл… летали. А вчера никого не было. Даже в небе.

– Не до войны немцу вчерась было. Видать, им аванс, или получку выдавали. Дюже занятые. – И сержант уже серьезно по-отцовски спросил: – А если бы они тебя углядели и шлёпнули, шпана безусая!?

– А зачем я им один? По одному из пушки стрелять никто не будет. Это всем известно.

– Это тебя в твоём детдоме так научили?

– Вы, товарищ сержант, что?.. Кино «Чапаев» не смотрели?

– Счастливчик ты, Шура. – Мещеряк хмыкнул отрешённо. – В рубашке народился… А я каждое утро в землю зарываюсь, как тот крот, и оттуда волком скалюсь: или нету кого кругом. Всё больше голову в бурьяне держу. – И, вытянув ноги, осторожно сказал: – А, может, у тебя ещё чего найдётся пожевать… Ну, кроме сухарей.

– Каша, – ответил Бесфамильнов. – Целая банка.

– Богатый, – радостно сказал Мещеряк. – Прямо тебе, непман! Зачнёшь есть и мёд, когда голод проймёт. Давай! Уже и обедать пора. Солнце, вона, как припекает. – Он лёг на живот и стал смотреть на парня просящим взглядом.

– Кашу – вечером, – деловито сказал Бесфамильнов. – Нам надо ещё дня два продержаться.

– Что-то важное станется через два дня?

– К своим придём.

– А каша какая?

– Гречневая.

– С мясом?

– Как положено.

«У танкиста взято…– сержант тяжело и печально вздохнул, – и вашему десанту в мешок положено». – И попросил:

– Так, может, сухарь ещё один дашь?

Бесфамильнов достал из мешка сухари и, переломив один, половину протянул сержанту, а вторую вставил себе в рот.

– А вот у нас на финской, – сказал Мещеряк, откусывая кусочек, – так только одни шпроты были. Ни хлеба, ни соли… Только шпроты сучие. Я от них очень животом маялся… От их бы сейчас сюда, миленьких.

Сержант съел, запил из фляги и, протягивая её бойцу, спросил:

– У тебя закурить, случаем, сынок, не найдётся?

– Я не курю.

– Жалко.

Он поднялся тяжело, встал возле куста и принялся обрывать ягоды шиповника. Сорвав, ногтем большого пальца разломил красный шарик. Выковырял зёрнышки, а мякоть отправил в рот.

– А пулемёт как вы катили? – вдруг спросил Бесфамильнов, словно пытался докопаться до какой-то главной для себя истины. Встал на колени возле пулемётного колеса и попробовал открыть крышку патронника.

– Да кто его в одиночку по степу волочить станет? – ответил сержант, разжёвывая звуки вместе с ягодами. – Его нести – самое малое, три человека требуется. Один – лафет за спиной на себе… Двое… – И вскрикнул возмущённо: – И кто это так с оружием обращается! Где тебя учили!? Только не лапай гашетку! – Присел, выдернул из пулемёта ленту. – И что вы за десант такой, что не умеете с таким пулемётом обращаться? Гляди, как надо… Он проще лопаты… Только дюже часто патрон перекашивает.

– А где же остальные? – перебил парень.

– Какие остальные? – удивился Мещеряк.

– Ну, вы же один не могли его сюда принести.

– А ты всё меня проверяешь? Да я ночью на него наткнулся, как слепой конь на колоду. Бросили его тут… Гляди сюда! В жизни и на войне пригодиться. Аккуратненько закладываешь патрон как раз против дырки. А другой, чтоб рядочком лежал. Как близнятки. Закрываешь патронник… и давишь на гашетку! Я давно уже не пулемётчик. После финской – уже связист. Старший, куда пошлют. При офицере связи прикреплённый. Катушки от штаба полка в роты тягал. Вот тут, Шура, надо было немецкую разведку сильно бояться. – Он выплюнул изжёванные ягоды, встал и наполнил рот новой порцией. – Сколько она наших хлопцев переловила. Найдут провод, перекусят, а сами в кустах, рядом, залягут ожидать. Комполка или начштаб хватятся телефон крутить, а он мёртвый. Сразу бойца из отделения связи выкрикнут. «Бегом марш восстановить!» Добегает несчастный до места разрыва… И нету больше человека… А меня Бог миловал пока. – Он глянул в лицо парня, надеясь увидеть в его глазах понимание. Но тот смотрел отрешённо на пулемёт и, казалось, даже не слышал сержанта.

– Сволочи! – процедил сквозь зубы Бесфамильнов. На его круглом лице заметно взбухли желваки, а ноздри стали снова нервно вздрагивать. Его душа рвалась на части.

– Кого это ты так? – удивлённо спросил Мещеряк и повернулся всем корпусом к парню.

– Все! Оружие побросали – и по кустам!

– Да ты не кипятись, Александр, – стараясь успокоить парня, сказал сержант. – Ты лучше шиповника пожуй. Врагов можна и оружием, и без оружия сничтожать. Главное, найти нужного врага… Мы с тобой полежим под этим кустом до вечера и пойдём. А пулемёт пущай тут гниёт. Без него до своих быстрее добежим. Там…Там другой дадут.

– Как это – гниёт!? – выкрикнул парень. – Это же оружие!

– А если б мы с тобой надыбали около этого шиповника? Замаскированную…

– И ёё взяли бы обязательно… Как учили? Оружие не бросать.

Мещеряк хмыкнул и искоса поглядел на красноармейца.

– А ты знаешь, какая она – гаубыца.

– Оружие такое.

– Вот, мы пойдём вечером, найдём гаубыцу. Тут этого барахла сейчас, как блох на собаке. Ты этую железяку через фронт перетянешь. Она тебе заменит документы, какие надо показывать политрукам-особистам. За неё тебе орден прикрутят… – И спросил: – Может, у тебя, случаем, зеркало есть?

– Для чего мне ваше зеркало? – с удивлением спросил парень. – Я – девка какая?

– Жалко.

Мещеряк забросил в рот несколько ягод шиповника, снова принялся поправлять гимнастёрку, которая выбилась из-под ремня, пока рвал ягоды.

– А вот вы точно, как девка, – сказал боец. – Всё время прихорашиваетесь. Девки юбки всё время дёргивают, а вы гимнастёрку. – И ухмыльнулся насмешливо себе под нос. При этом лицо снова озарилось радостной улыбкой. – Может, у вас ещё и одеколон имеется?

– Адикалон? Это ты угадал, – смущённо ответил сержант, словно его застукали за непотребным занятием. После замечания бойца плечи у него безвольно опустились: он действительно стал напоминать невысокую, очень круглую, полную в талии женщину, одетую в военную форму. Только чёрная грубая щетина, битая сединой, выдавала мужика. – Если б был адикалон, то я б у тебя его на сухари выменял. Они из твоего мешка на всю степь пахнут.

– Зачем мне одеколон?

– Молодому адикалон завсегда нужный. Если б мине этот клятый адикалон, когда я таким безусым был, то и жизень моя совсем по другой колее покатилась бы. – Мещеряк выплюнул очередную порцию жвачки, улёгся на живот около пулемёта, подставив спину жаркому солнцу. Выдернул из земли серую травинку, принялся грызть, перекидывая из одного угла рта в другой. – На сладкий запах самые красивые мотылёчки-бабочки прилетают. До яркой бабочки руки сами тянуться. Капустниц рябых каждое лето кругом море. И никому до них дела нету. А прилетит какая цыганочка… Крылья – как тая бархатная юбка, переливаются… Глаз оторвать – сил никаких нету…

Мещеряк перевернулся на спину, подложил под голову ладони, согнул левую ногу в колене и как на подставку положил на неё правую. Безотчётный страх вдруг оставил его, точно вокруг не было никакой войны. И почудилось, что он лежит не в жаркой степи, а у себя во дворе, на далёкой Лукьяновке под старым раскидистым орехом…

– Я как про адикалон вспомню… – сержант закрыл глаза. – Так душа у меня точно горн в кузнице… Горит жаром. А этот самый адикалон, как тот дух, что из мехов… Жару додаёт… Стояли мы у восемнадцатом в одном местечке. Где-то около Житомира. И приглянулась мине девка ладная. Чернявая, кудряшки по всей голове. А глаза, як две сливы-венгерки, синим туманом помазанные. Батько её дёгтем торговал, а мы в его дворе коней батарейных держали. Я до неё из разных боков прилаживался. Даже серёжки обещал купить. А она мимо меня, да мимо меня. Точно меня совсем и нету. А командир мой над ней с первой атаки верх взял. Сапоги надраит хозяйским дёгтем, портупею вымажет канихволем, чтоб скрипела, как струна на скрипке, кресты нацепит… А они один об другой цокались, как колокольцы свадебные… Обязательно сверху себя адикалоном зальёт… Другой брандмейстер на пожаре воды меньше тратит… И до Цыльки в магазин…

Мещеряк загадочно замолчал. Выплюнул огрызок травинки, сорвав новую, отправил в рот. Смотрел в небо, словно пытался разглядеть за его белёсой пустотой давно потерянную любовь…

– Она с ним и сбежала, когда отступали… Будь у меня адикалон – пошла бы за меня…

– А разве в Красной армии кресты имеются? – озадаченно поинтересовался Бесфамильнов.

– Кресты? – переспросил задумчиво сержант. И, испугавшись, перевернулся на живот. – То я по привычке. Командир наш любил всякие цацки на грудях носить. Они звенели, что церковные звоны на пасху. Он всякие значки называл крестами. «Георгиев надену, – говорил всегда, – и к Цыльке в пазуху руки греть!»

Он посмотрел на Бесфамильнова, смеясь, но смех вышел неуклюжим.

– А кто у вас командиром был? – спросил парень.

– Я теперь и не помню.

– Не помните командиров Красной армии? – возмущённо удивился Бесфамильнов.

– Какой-то Примаков… А потом – Фрунза.

Мещеряк встал и снова взялся поправлять гимнастёрку, но вовремя остановился.

«Тьху на твои сухари! – подумал он, косясь на красноармейца. Тот сидел на коленях у пулемёта и о чём-то сосредоточенно думал, глядя в землю. Губы его дергались нервно. – Из-за пустой утробы я тебе, цуцику, обязан про свою жизнь рассказывать… А до своих придём – ты к моим словам столько своих приляпаешь, что и пара волов не оторвут. Тогда и доказывай, кто крепче шкуру спускал из спины – Деникин в Житомире или Фрунза в Крыму…»

– В Житомире, – отрешённо произнёс Бесфамильнов, точно боролся с собственной неуверенностью. Он оставил пулемёт и весело глянул на сержанта. Но эта весёлость больно уколола Мещеряка.

– А у вас в детдоме девчата были? Или одни хлопцы?

– Зачем нам девки?

«То-то ты такой кусючий, как собака, что ни одной

девки ещё не щупал», – подумал сержант и, принялся снова рвать ягоды. Набивая ими рот, осторожно спросил, глотая звуки:

– А вас всем детдомом отдали в энкэвэдэ?

Парень застыл в некотором замешательстве, уронив растерянный взгляд в песок. И после долгого молчания спросил:

– Почему, именно, в энкавэдэ?

– Так простому пехотинцу или артиллеристу не доверят особое задание… До немца в тыл только сильно провереных засылают… чтоб не остались…

– Кого в пехоту… В артиллерию. И только меня директор специально в райком водил. Там сразу и определили в Осназ политбойцом.

– И чего это за чин теперь будет? Краснофлотцев я знаю. И всяких других с разными рангами… Военврачей, скажем.

– Это для повышения стойкости и боеспособности бойцов Красной армии.

– А для какого дела вас направили?

– Мешать фашистам и помогать Красной армии. Скот и хлеб уничтожать.

– А разве какая немецкая тёлка танку препона?

– Наш скот, – пояснил Бесфамильнов. – Всех колхозных коров и лошадей, которые с Красной армией не отступили. А хлеба сколько осталось?.. И чтобы это всё фашистам?

– Эй, немчура, держи карман ширей! – Мещеряк засмеялся и, свернув кукиш, ткнул им в степь. – Люди давно коней и коров по дворам разобрали. Эта тварь божья не виновата, что её колхоз бросил, когда утекал. Ни конь, ни корова без человека не выживут, хоть и скотиной называются. В хозяйском хлеву войну перестоят и опять в колхоз вернуться.

– Именно этот скот и нужно уничтожить в первую голову! Директива специальная в колхозы была отправлена. Но не дошла. Вот мы её и обязаны выполнить. А те, кто этот скот и хлеб присвоили – автоматически становятся пособниками врага. Они будут кормить и поить этот скот, а, значит, помогать фашистам. Ждали, ждали фашиста! Дождались!? Не получится!

– Ты, как по писаному, точно мы не в степу прячемся, а на собрании сидим. Ну, взяла баба тую коровку или коника себе во двор… А вы за это спалите хлев? Мамке прокормить малых деток надо? Их там, – сержант указал рукой на запад, – ой-ой-ой сколько осталось. Они только-только из голодовки выкарабкались.

– Какая это ещё голодовка? – с недоумением спросил парень. Его глаза вспыхнули холодным огнём. – В газетах ни о какой голодовке не писали. Лично я про это не читал.

– От детки молока попьют, – стал объяснять Мещеряк, не обращая внимания на вопрос. Он продолжал рвать ягоды шиповника и набивать ими рот. – Быстрей вырастут. И будут добрые красноармейцы.

– По-вашему, выходит, что война на несколько лет?

– Если хорошо поглядеть – на года два, а то и три.

Бесфамильнов громко рассмеялся. И сквозь колючий смех сообщил:

– Да Красная армия уже наступает! Когда я в райкоме был – товарищ секретарь об этом объявил. Я сам слышал – фашистам завтра конец!

«Ой, как немец напугал всех в райкоме, если каждая тёлка – враг народа… Если какой человек губит после себя всё – значит, возвращаться не собирается», – подумал Мещеряк и, сплюнув жвачку, спросил:

– А тебе коров и коней не жалко?

– Нет.

– И откуда ты такой? Ещё молодой хлопец, а уже злой?.. На войне нельзя быть злым. Ни на своих, ни на чужих…

– На фашистов нельзя быть злым? Они вероломно…

– …потому что злых первыми убивают. И если…

– А откуда фашисту знать – злой я на него или нет?..

–…не немец в башке дырку сделает, так свой в спину стрельнёт. – Сержант глянул мельком на Бесфамильнова и, перехватив холодный настороженный взгляд, даже вздрогнул: – «Человек если злой, – промелькнула отчаянная мысль, – так он злой ко всем. Или то красный, или то белый, или, как немец – серый». – Снова сплюнул жвачку, и, бросив несколько красных ягод в рот, сказал, поглаживая большой мясистой ладонью себя по густой щетине: – Жалко, у тебя нету зеркала. Не люблю я, когда жнивье на морде. А особенно белое. – И вдруг засмеялся весело. – А некоторым девкам даже нравится… От, если б надыбать сейчас в степу хоть какой церабкоп44
  Церабкоп – в простонародии. (От «Соврабкооп» – сеть магазинов Треста «Советский рабочий кооператив»).


[Закрыть]…

– А кто такой церабкоп?

– Центральный рабоче-крестьянский кооператив. У вас в Москве таких нету? Ну… – Мещеряк задумался на мгновение. – Вроде, как магазин, по-теперешнему. У меня тридцатка завалялась. Знакомая на мыло дала, чтоб я у старшины ротного купил. Так война помешала… Вот с чужими грошами иду… Я б себе зеркало сейчас взял и «беломору»… А тебе… адикалону.

Ефрейтор выплюнул жвачку, уселся на траву, взялся за портянку.

– Вы куда? – настороженно спросил Бесфамильнов.

– До ветру. Я на твоём первом сухаре уже сижу… И, значит, назначаю тебя в караул. Около этого куста у нас с тобой будет пост номер один.

– Вы что!?

Мещеряк недоуменно взглянул на бойца.

– Пост номер один только у Мавзолея. И каждый час там меняются часовые, – объяснил парень. Глаза его вспыхнули и с недоумённой обидой смотрели на сержанта, а руки нервно вздрагивали. И не найдя понимания своим чувствам, боец трепетно пояснил. – Нас каждый год водили смотреть.

– А в этом твоём специальном десанте, пост номер один был? – огрызнулся сержант.

– Кажется… был, – неуверенно ответил Бесфамильнов. – Где-то в штабе.

– Лучше, чтоб тот пост на кухне располагался. Поближе до повара.

– Как вы можете? Какого ещё повара? Это же Мавзолей!

Мещеряк поднял голову и увидел, что огонь в глазах парня остыл, руки безвольно опустились, а бледное лицо покрылось красными пятнами. И понял, что сказал глупость. Чтобы избавиться от неловкости, вскочил, отшвырнул в сторону портянку, надул щёки и на одном дыхании скомандовал:

– Боец Бесфамильнов, слушай мой приказ! Сейчас твой пост номер один около этого куста! – И громко выпустив воздух из груди, мягко добавил: – А, самое главное – тут никаких проверяющих нету. И до ветру можна, когда хочешь, сходить…

– Ну, и идите вы к вашему ветру! – ответил парень, точно отмахнулся от чужой настырности.

Мещеряк увидел, что Бесфамильнову было неприятно находиться рядом с ним. Смущённо пряча глаза, он тяжело, неуклюже, повернулся на коротких ногах и, переваливаясь по-утиному, пошёл в степь, осторожно ставя босые ступни в горячий, колючий песок. Сейчас он действительно был похож на уже немолодую располневшую женщину.

«Зачем я тебя остановил? – подумал в сердцах Мещеряк. – Шёл бы ты со своей кашей кудась подальше! Видали! Каждый год водят в мавзолей… как тёлок до бугая… Как у музей на голую бабу глядеть, которая на стенке в раме намалёванная. И кому-то грошей не жалко на трамвае всех возить! А раз ты такой правильный – сторожи!»

* * *

Бесфамильнов стоял на коленях у пулемёта, заправленного лентой, и, крепко вцепившись ладонями в деревянные ручки, сосредоточенно смотрел в степь. Большие пальцы уперлись в гашетку, готовые начать стрельбу.

Мещеряк, тяжело дыша, упал рядом с ним на колени и, подбросив крышку патронника, выдернул ленту из пулемёта.

– Собирайся быстро! – захрипел он шёпотом. – Не дай Бог, стрельнёшь сейчас – нам конец! Немец на мотоциклетках бегит!.. Там дорога… Большак. Надо было не спать, а по сторонам побегать… Оглядеться… А мы как раз около него и лежим… Немец по нему каждый день шастаить – песок сильно газолином смердит… Весь успел пропитаться… Собирайся быстренько… и пошли!

– Куда? – недовольно спросил красноармеец.

– В яр. Он тут недалёко. Метров сто. И Бог нас спасает. Если б мы ночью в ту яругу попали – дальше голову в руках нести пришлось бы.

– Уйти и немца пропустить!? – Бесфамильнов всем своим видом вдруг стал напоминать хищника, спрятавшегося в засаде. Даже из горла, как показалось Мещеряку, вырывалось чуть слышное рычание. А деловитость и неожиданная уверенность, говорили, что никуда он не собирается уходить. – Я думал, что вы специально сбежали до своего ветра. Ложитесь, будем пристреливаться

– Тебя видали? – Мещеряк принялся торопливо наматывать портянки, совершенно не слушая парня. – В яр бежать быстренько нада, пока нас не заметили. Им нас подстрелить – раз плюнуть. Хлопцы потому и бросили пулемёт, что возле самой дороги лежали. Думали, что вернутся. Но, видать, не вышло… Вещмешок не забывай и сухари… Они нам сгодятся…

Мещеряк встал на колени и словно сторожкий сурок поглядел в степь, вытягивая короткую шею.

– Слава Богу, их нету!.. Дорога где-то в ямку скатилась. Это хорошо. Если мы их не видим, то и они нас не углядят, – сказал он суетливо.

– Ну и пусть видят. У нас пулемёт.– Бесфамильнов деловито поднял крышку патронника, стал заправлять ленту.

– Да этот пулемёт для настоящего боя – никчёмная железяка… Их – не меньше, как тридцать мотоциклеток…

– Никчёмная!? Анка одним таким пулемётом офицерский полк разгромила. – Он резко поднялся и остался торчать колодезным журавлём, пристально всматриваясь в степь.

– Ты чего, хлопец? – Мещеряк ухватил бойца за штаны и повалил на песок.

– Нельзя уходить! Это же трусость! – крикнул боец. В голосе уже не было детской мягкости.

– Красноармеец Бесфамильнов! – сурово сказал Мещеряк. – Слушай мою команду! Ты не в детском доме. И я тебе – не нянька. Я – младший командир Красной армии, как старший по уставу.

В стороне, чуть наискосок, появились несколько мотоциклов. Они вылезли из низины и через минуту исчезли. Их сменили другие. Колонна длинной змеёй ползла по степи.

Парень встал на колени, прилип к пулемёту и стал моститься возле него словно квочка на гнездо.

– Красноармеец Бесфамильнов!

– Я предательских приказов не выполняю! – выкрикнул боец торопливо. – И не собираюсь! – Лёг, поднял прицельную планку и вцепился в рукоятки так, что ладони побагровели.

«Молодой, да ранний. Тебе приказывать бесполезно, – подумал Мещеряк, глядя с какой злой решительностью Бесфамильнов держался за пулемёт. – И я, конечно, не командир для тебя. Младший сержант… Бугор на ровном месте, и тот поболе начальник… И гимнастёрка у тебя командирская… А у меня важное дело впереди. Если бы не оно, я бы уже копался в хуторе у ладной бабы. И плевал бы на войну и на тебя. Только жалко такого хорошенького… Может, когдась и люди из тебя будут».

Наматывая торопливо обмотки и настороженно озираясь, тихо сказал:

– Ты скумекай – кому нужна твоя смерть здесь? Их всё равно не остановишь. Ну если бы ты сейчас своё специальное задание выполнял… То понятно… Умри, а сделай… А если ты ни одного немца ещё не убил, так успеешь. Дурное дело не хитрое…

Но Бесфамильнов не ответил.

– Послушай, Шура, а у тебя баба когда-нибудь была или девчонка? – спросил Мещеряк.

– Были! Много! Ну и что? – огрызнулся парень.

– Дело молодое, – откашлялся сержант. – И я, когда таким молодым был, всем хвастал, что у меня их без счёту. Подрос… В голове – как осенью на баштане… наросло. И одна завелась… А потом другая… Если будешь меня держаться, я тебе про девок много расскажу… И научу, чтоб в жизни об них меньше спотыкаться. Скажу сразу: девку возле себя держать – тяжкая наука. Это на войне один раз ошибся и – каюк. А с бабой ошибаться нельзя. До конца дней эта ошибка, как палка в колесе… Не поедешь и не побегишь. Только падаешь. Поднялся, поглядел – вроде, только лоб да колени расквасил. А, выходить – вся душа разбитая. Локоть, какое ребро – заживёт как на собаке. А душу ни одна мазь, даже из аптеки, не залечит.

Колонна вновь выползла на глаза, но уже всем своим удавьим телом, и ближе. Она медленно гнула петли, объезжая низины и стараясь держаться на возвышенностях. Серые мундиры ярко высвечивались лучами августовского солнца.

– В яр надо, пока не заметили, – вдруг зашептал Мещеряк. – Нас подстрелить – раз плюнуть.

– Они к линии фронта! – зло отрезал Бесфамильнов. – Их остановить надо! Здесь!.. Анка с пуле…

– Да пошёл ты со своей Анкой! – не выдержал Мещеряк. – Что ты мне свою безмозглую бабу суёшь!? Анька, Манька… Я на их нагляделся в девятнадцатом… От, в командирских тачанках они руками за пулемёт крепко держались каждую ночь! – И перехватив недовольную ухмылку красноармейца, тихо и спокойно добавил: – Дай Бог, нашему теляти да волка споймати… Что мы вдвоём против них? Объедут и стрелять даже не будут. Не доведи, если в плен возьмут. Я уже у поляков в полоне был. В Здолбунове на одного пана денщиком год, как собака, работал. Так то поляки. Они нашего брата чуть понимают. Мамка – матка. Хлеб – хлеб. Молоко – млеко. А тут немец… Нам до своих надо, сынок. А мне очень надо… У меня, считай, тоже специальное задание…

Он взял в руки коробки с лентами и, поднявшись, приказал:

– Красноармеец Бесфамильнов, за мной, бегом!

– Нельзя их пропускать, – умоляя, сказал парень. Но, подчиняясь приказу, нехотя поднялся, взял в одну руку трехлинейку, в другую – вещмешок. – Они против Красной армии…

– А я думал – в баню париться, – раздражённо ответил Мещеряк и, озираясь, быстро засеменил короткими ногами. – Пригнись, и побежали. Нам до своих очень надо… Вдруг мать твоя объявится, искать тебя начнёт. А если мы с тобой до своих добежим скоро, так нам по ордену дадут… Тебе точно медаль дадут… Это я обещаю. Главное, чтобы ты мне помог до наших живым добраться… Я за тебя слово, где надо, замолвлю… А если чего со мной станется, перво-наперво у меня под…

Но Мещеряк не договорил…

Бесфамильнов коротким рывком выдернул из-под его руки коробку с лентой и, бросив на песок вещмешок и трёхлинейку, спотыкаясь, побежал назад к кусту.

– Ты куда! Стой! Александр Климентович!.. Убьют же!

Но парень не слышал. Длинные жеребячьи ноги, цепляясь за песок, делали огромные шаги.

– Думал… кругом одни дураки!? – выкрикивал парень нервно – Тебя плохо учили на шпиона!.. Только у вас там, буржуи «Чапаева» боятся смотреть! У нас все по десять раз ходили!.. Офицер у него нашёлся в штабе, деникинская сволочь! В эркака никаких офицеров не дозволяется! Под Житомиром кресты носить!

Бесфамильнов упал возле пулемёта, вложил ленту в патронник и схватился за ручки.

Звук от мотоциклов стал ревущим, и они приблизились к кусту шиповника, как показалось парню, на расстояние выстрела. Однако он, не спеша, развернул пулемёт в противоположную сторону и поймал в прорезь щитка спину сержанта.

– Непмановский церабкоп! Когда было это?! Когда ты сбежал с беляками к своим полякам! – ненавистно процедил сквозь плотно сжатые губы Бесфамильнов. Заметив, что сержант на какое-то мгновение остановился, он нажал нервно на гашетку. – Думал своими девками-мамками купить, пилсудчик! И фашистов немцами называть, гад!?

Мещеряк уже добегал до уреза яра. Он мельком оглянулся и

увидел, как дуло «Максима» мигнуло пламенем, а долетевший звук врезался в его грудь и живот. Он судорожно повернулся всем телом к кусту и, словно выпрашивая милостыню у парня, протянул вперёд кулаки, в которых были зажаты трехлинейка и вещмешок. И упал на траву ничком, подмяв себя коробку с пратронами.

Бесфамильнов стремительно развернул пулемёт в степь, поймал в прорезь прицела головной мотоцикл и нажал на гашетку. Но «Максим» немо молчал. Парень выдернул ленту и, как учил его сержант, снова уложил патроны «близнятками». Хлопнул крышкой и надавил…

Пулемёт щёлкнул по-собачьи коротко и умолк…

* * *

Неожиданная стрельба в пустой степи остановила колонну. Гауптман, приставил к глазам бинокль, навёл его на краснеющее пятно шиповника, а затем указал взмахом руки в сторону куста. Из общей массы отделились четыре мотоцикла и, подобно загонщикам на охоте, полукругом стали наезжать на куст.

Красное пятно кустарника опять огрызнулось коротенькой очередью и умолкло.

Пожилой солдат-водитель на полном ходу развернул машину, чтобы пареньку, сидевшему в коляске, было удобней целиться. А тот прижался к прикладу крупнокалиберного пулемёта и послал сноп светящихся пуль к корням шиповника…

Когда они подъехали, то увидели красноармейца, который лежал, уткнувшись окровавленной головой в ручки «Максима».

Водитель указал на тело, лежавшее в стороне.

Пулемётчик вылез из коляски и пошёл к Мещеряку. Перевернул тело сапогом на спину. Увидел кусок красного шёлка, который выбивался из-под гимнастерки убитого. Достал нож, разрезал ремень и рубаху. Вокруг тела был обмотан большой кусок красной материи.

– Штандарт! – крикнул радостно солдат и поднял над головой полковое знамя.