Текст книги "Год Кита"

Автор книги: Виктор Шеффер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Биолог будущего учтет и магнитное поле Земли (которое указывает нам направления на север и на юг), и силу Кориолиса (которую порождает вращение Земли), и изменение высоты солнца над горизонтом (и соответствующую поляризацию света), и химизм воды и ее температуру, и направление и силу преобладающих ветров, и положение небесных тел – учтет все это и решит, воспринимает ли кит подобные морские, земные и внеземные параметры и что они говорят кашалоту, регулярно возвращающемуся на привычные места.

А может быть, миграция китов – это весьма несложный процесс, и молодые киты попросту следуют за вожаком и, постепенно запоминая приметы, выучивают дорогу.

В начале нашего века передвижениями китов заинтересовался один выдающийся зоолог; постепенно он многое узнал о местах, посещаемых китами, однако почти ничего не узнал о том, как киты находят эти места. Это был Чарлз Хаскинс Таунсенд[70]70
  Чарлз Хаскинс Таунсенд «Распространение некоторых китообразных: данные, полученные при изучении записей судовых журналов американских китобойных судов» (ж. «Zoologica», т. 19, с. 1-50, 1935).


[Закрыть], в течение тридцати пяти лет руководивший Нью-Йоркским аквариумом. Однажды, работая в публичной библиотеке в Нью-Бедфорде, он, к своему величайшему удовольствию, обнаружил там сотни судовых журналов со старых американских китобойцев. В эти журналы капитаны аккуратно заносили сведения о добытых китах: даты, координаты, виды китов.

Таунсенд понял, что, отмечая на картах те места, где удалось добыть большое количество китов, можно составить представление о распределении китов и об их миграциях. Он изготовил превосходные карты Мирового океана, на которых цветными точками обозначил места, где когда-либо был обнаружен и убит кит. Увлеченно трудясь над составлением этих карт, Таунсенд обработал записи за сто шестьдесят лет китобойного промысла, содержавшие сведения о добыче более тридцати тысяч китов.

Десятого февраля рыболовное судно «Халкон» вышло в воды субтропической зоны Тихого океана.[71]71
  История «Халкона» – вымышленный эпизод.


[Закрыть] «Халкон» шел вдоль берегов Мексики, у южной границы района, который занимает семья маленького кашалота. Это был пробный выход: владельцы «Халкона» решили испытать свой рыболовный сейнер для охоты на китов. «Халкон» приписан к порту одного из государств Центральной Америки; оно не входит в Международную китобойную комиссию и поэтому не обязано соблюдать законы, регламентирующие китобойный промысел.

Между владельцами «Халкона» состоялся примерно такой разговор:

«У нас прекрасное судно, которым мы пользуемся только восемь месяцев в году, когда идет лов сардин. Почему бы нам не использовать его и весной, для охоты на китов? Мы ведь часто видим китов, когда расставляем сети.»

«Но киты боятся шума дизельных двигателей. На китов могут охотиться только паровые или парусные суда.»

«В самом деле? Откуда вам это известно?»

Всем заправляет португалец по имени Беппо, работавший прежде в калифорнийской компании по добыче и разделке китов. Его темные глаза загораются, когда он описывает треволнения охоты и богатую добычу – горы красного мяса, которое доставляют в порт китобойные суда и из которого можно делать консервы для собак; это очень прибыльное дело.

И вот в конце рыболовного сезона «Халкон» стали оснащать новым такелажем. Хозяева и моряки часто почесывали в затылках. Столько проблем! Как в него стрелять, в кита? Какой длины должен быть гарпунный линь?

Наконец на носу «Халкона» установили гарпунную пушку, а для стрельбы из нее наняли норвежца по имени Аксел Свансон.

Свансона нашли в портовом кабаке. Его знают все местные рыбаки. Этот бывший китобой, плававший в южных морях, рассказывает удивительные истории. Его вежливо выслушивают и угощают выпивкой – хотя бы ради того, чтобы он повторил свои поэтические повести. Он так настрадался от холодных ветров и ледяных волн Антарктики, что теперь до конца своих дней будет греться в тропиках. Норвежец не всю свою жизнь провел в кабаках и даже клянется, что в мире нет лучшего дозорного и лучшего гарпунера, чем он, Аксел Свансон. Ни для кого не секрет, что остроту своего зрения он поддерживает при помощи специальной процедуры: каждое утро, поднявшись с койки, выпивает огромную кружку морской воды. Воду он зачерпывает прямо у причала, и, очевидно, некоторые примеси, попадающие при этом в кружку, действительно поддерживают иммунитет китобоя против инфекции. Все же к полудню, когда острые глаза великого охотника на китов начинают слезиться от яркого солнечного света, целительный эффект океанской воды заметно ослабевает, и его приходится подкреплять стаканом красного вина.

«Халкон» отваливает от причала. Вдогонку несутся советы и пожелания – насмешливые и грубоватые, но в общем дружеские. Судно берет курс на зюйд-вест. Ну, где тут киты?

Прошло три часа, пройдено тридцать миль. И вот Педро, стоящий в бочке, которую привязали к мачте, замечает кашалотов. Кашалоты спокойны, ибо в этих водах их никогда не тревожили. Педро машет рукой и кричит: «Кит-кит-кит-кит-кит!…» От возбуждения он едва не вываливается из бочки.

Аксел бросает трос, который он сращивал, и бежит на бак. Там он срывает с пушки брезентовый чехол, снимает предохранитель, опускает со лба защитные очки и разворачивает пушку, проверяя ход хорошо смазанных механизмов. Глаза его слезятся, но ум ясен. Снова он – первоклассный охотник, лучший гарпунер Антарктики. Капитан покидает рубку и поднимается на мостик, откуда ему лучше видна жестикуляция Педро, возбужденно скачущего в своей бочке. Красный султан на черной вязанной шапочке Педро тоже скачет на фоне светлого неба, щеки Педро пылают загаром, борода черна – ни дать ни взять персонаж пиратского романа. Проходит двадцать минут, и «Халкон» догоняет кашалотов; теперь уже и Аксел видит над волнами белые грибы пара – три, а может быть, и четыре. Аксел кричит капитану, что теперь он сам будет командовать, но внезапно забывает испанский: с языка его слетают выражения, понятные только норвежскому моряку. К счастью, капитан тоже видит китов. Киты уходят в глубину, но опыт рыбака помогает капитану угадать, где они всплывут.

Чу-уф! Это всплыл кит; он испуганно изгибается громадной черной дугой всего в двадцати метрах от «Халкона». Гарпунер разворачивает пушку. Вот он начинает опускать дуло, прицеливаясь в спину кашалота,– но проклятое дуло не опускается. Оно уперлось в тиковый фальшборт. Устанавливая пушку, моряки забыли, что ее придется нацеливать вниз на кита, плывущего совсем рядом. Кашалот ныряет. Аксел разражается проклятьями и, сунув в рот пораненные пальцы, опускается на крышку люка. Его сотрясает нервная дрожь. Кит ушел – целый и невредимый.

День тихий, на море штиль; «Халкон» ложится в дрейф в двадцати милях от берега и мерно покачивается на волнах. Двое матросов, вооружившись пилами и топорами, отправляются на бак. Они выпиливают в фальшборте широкую дугу, чтобы дуло гарпунной пушки можно было опустить еще на десять градусов. Быстро сгущаются февральские сумерки. Матросы кончают работу уже при желтом свете фонарей.

Поднявшийся ночной бриз приносит с берега благоухание цветущих тропических деревьев. Экипаж спускается на камбуз и принимается за кофе с хлебом и жареными креветками. Беппо оказался прав и теперь радостно ухмыляется: значит, можно охотиться на китов с шумного дизельного судна! Завтра снова отправимся в погоню. Это еще веселее, чем казалось со стороны. Господи, помилуй! Ну и здоровые же твари эти киты! Выдержит ли буксирный трос?

На палубе дремлет вахтенный матрос, которому поручено следить, чтобы судно не снесло к берегу. Матрос с удовольствием замечает, что на снасти возле ходового огня уселись буревестники. Буревестников он знает с детства; их называют здесь птицами святого Петра, потому что они ходят по воде[72]72
  Все буревестники редко садятся на землю и ходят по ней очень неуклюже. Зато на воде они держатся прекрасно. Однако перед взлетом они долго как бы идут по воде, пока их длинные крылья не наберут подъемную силу.– Прим. ред.


[Закрыть]. Птицы жалобно попискивают. Их силуэты ритмично покачиваются на фоне неба. Ритм качки не всем приходится по вкусу – некоторые из новых пассажиров «Халкона» срыгивают маслянистые куски лосося.

Аксел снял сапоги. Он лежит на койке, почти утонув в синем облаке густого табачного дыма. Ему очень хочется выпить, но он знает, что выпить нечего: ни одно уважающее себя рыболовное судно не берет в море алкогольные напитки.

Вскоре после восхода солнца «Халкон» снова принимается искать китов. Все дальше и дальше идет судно по волнующемуся зеленому морю. Экипаж завтракает – плоды азимины, маисовые лепешки, жареная рыба и черный кофе. В восемь часов снова раздается желанный крик с мачты: «Кит!». Аксел сбрасывает рукавицы, сплевывает и с лихорадочным блеском в глазах хватается за пушку. Ноги его широко расставлены. Совсем близко прямо по носу блестит в волнах огромная голова кашалота – и громоподобный выстрел возвещает начало второй жизни старого гарпунера. Облако едкого дыма обволакивает капитанский мостик. В воздухе на мгновение повисает массивный линь – точно мост, возникший по мановению волшебной палочки.

Раздается второй взрыв, глухой и ужасный. Это в спине кашалота взорвался заряд гарпуна. Аксел оборачивается к мостику и традиционным победным жестом поднимает кверху два пальца. Остановись, мгновение! Аксел на верху блаженства. Вся его последующая жизнь будет озарена блеском сегодняшнего триумфа.

К счастью для кашалота, заряд взорвался глубоко в мышечной ткани, в метре от сердца. Фонтан кита тотчас окрашивается кровью, а через пять минут голова его бессильно опускается. «Халкон» приближается к туше. Матрос в выгоревших брюках и веревочных туфлях прыгает на скользкую спину убитого кашалота. В руке матроса шланг, соединенный с компрессором, на конце шланга – острый стальной наконечник, который теперь загоняется глубоко в тушу. Заработал компрессор. Капитан поворачивает вентиль, и черная туша кита начинает раздуваться. Когда она переворачивается брюхом кверху, шланг вытаскивают, а надутую, как подушка, тушу привязывают к борту и тащат к берегу, до которого пятьдесят миль.

Неудобный груз снижает скорость «Халкона» до четырех узлов. Лишь в полночь судно наконец огибает мол. «Халкон» входит в небольшую гавань, где он избавится от своей добычи – отбуксирует ее к причалу рыбоперерабатывающей базы. В рыболовный сезон здесь варятся в огромных котлах под давлением тысячи тонн сардин и кильки. Горячее месиво прогоняется сквозь канал, имеющий форму штопора.

Из одного конца канала стекает жир, а из другого выходит пахучая коричневая рыбная мука, которая попадает прямо на бесконечную ленту транспортера и отправляется в упаковочный цех.

С окончанием сезона база закрылась – теперь на ней работает лишь один котел и один экстрактор, извлекающий из варева рыбий жир. Их обслуживает всего несколько человек. Они обрабатывают мясо добытых акул, скатов и других хищных рыб, а иногда и случайных дельфинов.

Управляющий базы выходит на причал посмотреть на кита. (На причале ждет также сотня мужчин и подростков и около сорока собак.) Управляющий говорил, что и пяти сентаво не поставит на экспедицию «Халкона», но вот «Халкон» гордо входит в гавань с темной тушей у борта. Сияют палубные огни. Судно причаливает и ждет рассвета.

Холодным утром начинается работа: на хвост туши наматывают стальную цепь, при помощи которой добычу втаскивают по скользкой платформе прямо на разделочную палубу. Когда тушу вскрывают фленшерным ножом, из нее с такой силой вырываются гнилостные газы, что на белом борту «Халкона» остаются коричневые пятна; придется экипажу чистить борт. Хотя убитый кит пролежал в холодном море целые сутки, туша не успела остыть – от обнаженного мяса поднимается пар. Рабочий обвязывает стальным тросом нижнюю челюсть кита и поднимает рукавицу: «Давай!» Челюсть медленно ползет вперед, с отвратительным скрипом и треском рвутся мышцы и сухожилия, трос натягивается до предела, лебедку останавливают, и рабочий взбирается на скользкую голову, чтобы отделить ее от туловища.

Дальнейшее – кровавое зрелище, которое заинтересует разве что мясника; упомянем, впрочем, об одном интересном факте. Когда брюхо китихи вспороли до конца и рабочий при помощи крюка и лебедки отделил кишечник от прочих внутренностей, управляющий был так поражен размерами кишечника, что решил кое-что выяснить. Этот человек наделен неутомимой любознательностью, он один из тех, кто всю жизнь продолжает исследовать мир; и вот он приказывает рабочему растянуть кишечник кита между двух вбитых в землю кольев, чтобы измерить его длину. Рабочий пожимает плечами и, найдя начало розовой кишки, отсекает ее и привязывает к колу. С удивлением следит он за движением бесконечной кишки; ее приходится много раз обернуть вокруг кольев, и когда все же появляется конец (по толщине он не уступает печной трубе), выясняется, что полная длина кишечника составляет четыреста метров. Рабочий докладывает об этом управляющему, но тот не верит – и проверяет сам. Оказывается – правда! Позже управляющему случилось прочесть книгу о китах, но он так и не выяснил, зачем кашалоту такой длинный кишечник. В книгах нет ответа на этот вопрос.

Об убитом ките прослышал американский торговый представитель в ближайшем городе. И вот он является на базу со странной просьбой: если в будущем удастся добыть других китов, нельзя ли заморозить их мясо и продать его американскому правительству? Сельскохозяйственное управление штата Флорида выращивает личинок падальных мух, которых кормят китовым мясом. Личинки падальной мухи представляют серьезную неприятность для скотоводов юго-востока США, так как они паразитируют на скоте и способны убить корову за каких-нибудь десять дней.[73]73
  Самки падальных мух обычно откладывают яйца на землю в местах скопления домашнего скота. Личинки, вылупливающиеся из яиц, активно внедряются под кожу животных. В тропических странах личинки некоторых видов этих мух нападают и на человека.– Прим. ред.


[Закрыть]

Когда из искусственно выведенных личинок развиваются мухи, их обрабатывают гамма-лучами, которые вызывают у мух бесплодие. Затем стерильных насекомых сбрасывают с самолетов на зараженные пастбища. Стерильные мухи спариваются со здоровыми насекомыми – но отложенные ими яйца остаются мертвыми. Таким образом постепенно уменьшаются популяции этих вредителей, и со временем они будут полностью уничтожены – только тогда минует опасность, угрожающая скотоводству; но пока скотоводам требуются миллионы долларов для борьбы с насекомыми – и тонны китового мяса.[74]74
  Применение китового мяса для подобной цели описано в статье А. Ю. Спиара «Кит нападает на муху» («Sea Frontiers», т. 5, с. 200-204, 1959).


[Закрыть]

Управляющий базы заинтригован. Он вызывает бригадира, и они обмениваются быстрыми репликами – точно строчат из пулеметов. Затем управляющий снова поворачивается к торговому представителю Соединенных Штатов. «К сожалению,– говорит управляющий,– наш китобойный промысел ненадежен. Да и климат здесь такой теплый, что мясо будет портиться, и ваши мухи не станут его есть. И морозильный цех тоже ненадежен – сегодня работает, а завтра встанет.» Торговому представителю все ясно; он благодарит своих собеседников и удаляется.

МАРТ

Какое-то беспокойство начинает овладевать китами – и самцами, и самками. Скоро оно охватывает все стадо, несколько сотен китов, среди которых и наш маленький кашалот и его мать. Меняется ритм жизни стада. Это не только реакция на изменившуюся погоду, на порывистые мартовские ветры, но и результат биологических процессов, протекающих в половых органах самцов и самок. Все взрослые киты ведут себя странно, совершают поступки, которые не были им свойственны в течение года. К маю семенники самцов настолько распухнут, что вес их достигнет двадцати пяти килограммов и больше, а объем – почти тридцати литров. Но и сейчас, в марте, семенники уже начали разбухать: в них размножаются и созревают сперматозоиды. Активизируются и процессы в яичниках самок – зреют фолликулы, оформляется структура яйцеклеток.

Организм кита (как и всякого другого животного) функционирует по неким биологическим часам, и когда они пробивают положенный час, организм кита определенным образом перестраивается; соответственно меняется и поведение животного. Удлиняется день, и ускоряются процессы, изменившие поведение спутников нашего героя. Солнце все раньше поднимается над горизонтом и все позже садится, и это вызывает определенную реакцию в мозге кита: железа размером всего с дикое яблоко начинает выделять в кровь некий химический компонент, который проникает во все ткани тела, в том числе и в половые органы. Киты готовятся к сложным ритуалам сезона размножения. Китовое племя должно обеспечить прирост поголовья.

(Для эскимосов каменного века, рядом с которыми довелось жить бок о бок Вильялмуру Стефансону и Петеру Фрейхену, появление солнца после четырех месяцев полярной ночи служило сигналом к возобновлению активной половой жизни. Впрочем, у китов эта жизнь протекает иначе, чем у людей: половые «излишества» среди китов не наблюдаются.)

И вот стадо начинает распадаться на группы. Самцы-подростки, которым около десяти лет, а также взрослые самцы отделяются от стада и, прибавив ходу, движутся на север. Ведут эту группу молодые самцы; старшие отстают, занятые постоянными сражениями. Маленький кашалот постепенно привыкает к подводным звукам ссор и стычек, к бурному, хриплому дыханию сражающихся самцов. Чаще всего эти сражения – не более чем демонстрация храбрости и решительности: кровь редко окрашивает воду, и кости почти всегда остаются целы.

Самки тоже ощущают перемены, которые принес с собой март; они замечают, что подводные разговоры самцов становятся все громче и резче, а движения – все мощнее и энергичнее. Некоторые самки чувствуют также и растущее беспокойство. Они тоже идут к северу, в воды, омывающие берега южной Калифорнии. Каким-то таинственным образом самки узнают, когда и куда им следует прибыть.

Наш кашалот часто играл с другим детенышем, его ровесником – маленькой китихой. Но теперь ее странное поведение озадачивает его. Что случилось? Начав играть с ним, она вдруг подплывает к его матери и сердито толкает ее в брюхо, ищет сосок. Она даже успевает сделать несколько глотков молока, прежде чем мать нашего героя отгоняет ее ударом плавника.

Эта худая и печальная маленькая китиха осиротела – три недели назад ее мать погибла в море. Теперь сирота умирает от обезвоживания, хотя кругом нее вода, Природное чувство законности и справедливости, обратное тому, что мы, люди, называем состраданием, говорит матери нашего героя, что выживание вида – вещь более важная, чем выживание отдельного животного. Китиха знает своего детеныша и кормит его положенный срок; чужого китенка она кормить не станет. Таков закон. Сирота обречена.

На Вашингтонской конференции по китообразным одно из заседаний было посвящено охране этих животных.

[75]75
  Описывая это вымышленное заседание, посвященное охране китов, я пользовался данными из следующих источников: Ноэль Саймон «О китах и китобойном промысле» («Science», т. 149, с. 943, 1965);
  М. Н. Тарасевич «Распространение кашалотов в водах Северных Курил» (Москпа, «Наука», 1965); Джон Уолш «Киты: упадок популяций, происходящий несмотря на ограничение, добычи» («Science», т. 157, с. 1024– 1025, 1967); И. Дж. Слийпер «Столетие современного китобойного промысла» (Нидерландская комиссия при Международной организации по охране природы. Амстердам, 1965); Мак Лэйнг «Не слишком ли эффективен китобойный промысел?» (Бюллетень «Freedom from Hunger Campaign New», ФАО, ООН (Рим), т. 5, № 31, с. 14, 1964).


[Закрыть]

Делегаты обсуждали примерно следующие вопросы. Для чего пытаться понять жизнь китов – их странные привычки и обычаи, строение их диковинных, одетых жиром тел? Для чего изучать животных, которые скоро исчезнут с лица земли? С какой стати ломать голову над проблемами, которые сами собой будут решены в ходе неумолимого прогресса? Стоит ли оплакивать современников нашего технического века, которые не сумели к нему приспособиться? – Самое главное, чтобы развивался человек,– какое нам дело до китов, до тюленей, до крошечных птиц, которых уже почти не осталось на земле?

Открывая дискуссию, Ноэль Саймон, представитель, Международного союза охраны природы, сказал: «В последние годы все больше ощущается необходимость создания, очагов дикой природы. Занявшись проблемами, связанными с судьбой рода человеческого, мы стали несколько более внимательны к судьбе! животных, с которыми делим планету. Кроме того мы, кажется, начали понимать, что нельзя только брать «проценты» пользы, красоты и удовольствий с доставшегося нам в наследство «капитала» природы; надо позаботиться и о том, чтобы «капитал», обеспечивающий эти проценты, был в целости и сохранности передан будущим поколениям».

Советский биолог М. Н. Тарасевич обратила внимание коллег на некоторые последствия современного китобойного промысла и, в частности, сказала, что «вследствие уменьшения поголовья китов… северные промысловые районы теряют всякую практическую ценность».

Джон Уолш, сотрудник журнала «Сайенс», сказал: «Трофеи охоты на китов настолько малочисленны, что продолжать пелагический китобойный промысел уже убыточно. Существует мнение, что самого крупного из китообразных – синего кита уже попросту поздно спасать».[76]76
  В настоящее время промысел на многие виды китов, в том числе и на синего кита, запрещен Международной комиссией по китобойному промыслу. Синий кит, а также другие виды китов, которые находятся под угрозой исчезновения, включен в международную «Красную книгу».– Прим. ред.


[Закрыть] (Когда поголовье какой-то популяции уменьшается до определенного уровня, число самцов и самок, которым удается найти друг друга для спаривания, оказывается таким низким, что смертность превышает рождаемость,– и вид обречен.) «И охрана природы, и экономические соображения дальнего прицела требуют, чтобы мы уменьшили добычу, ибо только так можно обеспечить устойчивый промысел в будущем. Однако простой логики и сочувствия к животным тут недостаточно: необходим закон, который можно было бы применять на практике.»

Голландский анатом И. Дж. Слийпер напомнил собравшимся, что название китобойного судна, на котором сто лет назад отправился в море изобретатель Свенд Фойн, означало в переводе «Надежда и уверенность». Тогда это название звучало символически, однако изобретение Фойна – гарпун, начиненный взрывчаткой,– оказалось настолько эффективным, что теперь «надежда» – единственное, что осталось нам, наследникам Свенда Фойна.

Мак Лейнг, сотрудник ООН, заявил: «Для того, чтобы спасти от уничтожения громадные ресурсы животного мира планеты – и в частности сохранить китобойный промысел, имеющий такую богатую историю,– необходимы совместные усилия многих стран, объединенных общими задачами».

Я закрываю отчеты конференции и поднимаю глаза на картину, висящую на стене. Это гравюра, сделанная во времена Шекспира. На ней изображен кашалот – выброшенный на берег и умирающий невдалеке от английского замка.

Искусство примитивного толка всегда стремилось запечатлеть странные, необъяснимые, чудесные и зловещие события. Я представляю себе, как в 1612 году художника вызвали из города на берег, чтобы он увековечил чудовище, явившееся ночью с приливом и теперь подыхающее на берегу.

Я вижу на гравюре человека, который стоит рядом со своей женой и указывает на кита палкой. Какие-то люди подходят к киту с ножами и корытами, радуясь своему счастью – ведь господь послал им настоящее сокровище: гору жира и годной для поделок кости. Вокруг туши носятся собаки, некоторые из них кувыркаются в воздухе – вот в какой восторг привел их запах крови, жира и отбросов.

Три с половиной столетия спустя на низменный берег Северного моря вынесло штормом другого злосчастного кашалота[77]77
  Фотография этого застрявшего на мели животного опубликована в работе X. Бошма «О зубах и некоторых других особенностях кашалотов» (Temminckia, т. 3. Лейден, 1938).


[Закрыть]; дамба помешала ему вернуться в море, и, никем не замеченный, кашалот умер на польдере. Тушу его обнаружил мальчик, потом на берег пришел какой-то мужчина, за ним явились еще люди; наконец, прибыл ученый из музея. Кита оттащили к причалу и подняли на стальных тросах, чтобы выяснить, сколько он весит. Тяжело покачивался подвешенный мертвый кашалот. Пасть его застыла в ухмылке. Двухметровый половой член, странно изогнутый и неприятно серый, в последний раз показался из складки на брюхе. Собравшаяся толпа поражалась размерам кашалота. Люди разговаривали вполголоса, подавленные непостижимыми размерами туши.

Пятьдесят семь тонн! Под стенания стальных тросов и скрежет паровых лебедок туша медленно опустилась на причал. «Поберегись! Как бы не сорвался!» Последним на бревна причала опустился широкий черный хвост. Толпа облегченно вздохнула, гордая успешно проведенной операцией.

Следуя за ветрами, морскими течениями и стаями рыб, кашалоты пришли сегодня к западному побережью бесплодного каменистого острова Гуадалупа, который находится в ста пятидесяти милях от Байя Калифорнии – унылого, но поразительно красивого района Мексики.

Мне снова видится этот крошечный остров, на котором я высадился однажды, чтобы посмотреть на последнего из гуадалупских морских котиков.[78]78
  Упоминание автором острова Гуадалупа интересно тем, что этот остров – северная граница обитания южных морских котиков, распространенных в южном полушарии от тропиков до Антарктики. Более ста лет назад гуадалупский котик занимал обширный ареал от Калифорнии до берегов Чили; был почти полностью истреблен. Более двадцати лет назад на острове была вновь обнаружена небольшая колония, которую взяли под охрану как вид, находящийся на грани полного исчезновения. Гуадалупский котик включен в международную «Красную книгу».– Прим. ред.


[Закрыть] На сухом, раскаленном берегу, мрачном, как ад, еще сохранились каменные кладки – стены квадратных и круглых хижин, которые строили здесь китобои в девятнадцатом веке (крыши, очевидно, делали из парусины, натягивая ее над каменными стенами и оставляя открытыми дыры-отдушины). На серых вулканических скалах выбиты названия судов и имена; иные из надписей демонстрируют изящество старинной каллиграфии. Самый старый автограф, который мне удалось найти, гласил: «Судно Эссекс… Хенри Уолдбон… Бристоль… 1835».

Почти полтора века прошло с тех пор… Меня окружают призрачные фигуры бородатых мужчин в грубой, пропитанной потом и солью одежде. Я слышу их разговор; без всякого уважения отзываются они о капитане: «Этот сукин сын готов уложить нас спать прямо на камни!» Моряки во все времена были народом непочтительным и грубым.

Похвастать острову нечем – кроме истории и тюленей, конечно. Родился он в огне вулкана, поднявшего со дна острые скалы и залившего их языками раскаленной лавы; на тысячу триста метров возвышается остров над уровнем моря. Самые высокие скалы Гуадалупы расположены в северной части острова; вершины их часто скрываются в облаках, и тогда по каменистому склону течет в океан ручеек пресной воды.

Живут на острове козы, кошки и мыши – вот и весь перечень его обитателей. Предков этих домашних животных привезли сюда люди; животные одичали и ведут непрерывную борьбу за существование на острых, почти лишенных растительности скалах. Голодная коза медленно, чуть не ползком продвигается по истрескавшемуся уступу к последнему зеленому стеблю – и, внезапно сорвавшись, разбивается о камни. Кости этой козы лежат на берегу среди прочих костей (некоторые из них принесло сюда море). Расположение костей и скелетов кажется мне любопытным, и я их фотографирую. В эту минуту я не думаю о том, какую глупость и жестокость совершили люди, оставившие неприспособленных животных на этом бесплодном острове.

Крошечная мумия домовой мыши темнеет на колючке кактуса: несчастное животное пыталось добраться до сочной зелени. (В книге Питера Кроукрофта, директора Брукфилдского зоопарка в Чикаго, есть такие слова: «Мне кажется до ужаса понятным униженное положение мыши в нашем мире».[79]79
  Питер Кроукрофт «Мыши повсюду» (Лондон, 1966).


[Закрыть]) Вокруг расщелин, в которых буревестники часто пытаются вить гнезда, я вижу высохшие, выбеленные солнцем и ветром катышки – помет охотившихся здесь кошек.

Если бы не тюлени и не пресный ручей, «Эссекс» никогда не бросил бы якорь у берега сухого, раскаленного, зловонного острова Гуадалупа.

К вечеру маленького кашалота, плавающего в двух милях от острова, окружает многоголосый гвалт дельфинов. Здесь случайно встретились восемь разных видов китообразных – сотни и сотни животных. Одни дельфины собрались в крупные стада, потому что у них сейчас сезон спаривания, другие попросту проплывали мимо острова небольшими группами и задержались здесь, чтобы поохотиться. На площади всего в одну милю кружатся, "встречаясь и расходясь, тысячи две черно-белых тел животных. Они прочесывают верхние слои воды; с наступлением сумерек к поверхности поднялись целые тучи розового планктона, а вместе с планктоном и многочисленные стаи рыб. В марте редко выпадает такой тихий, спокойный вечер. Море сверкает и искрится от плывущих у самой поверхности животных и рыб.

Сезонное, запланированное природой половое возбуждение дельфинов усиливается оттого, что животных собралось здесь так много; оно заставит некоторых самцов спариться с самками других, хотя и близких, видов, и на будущий год на свет появятся маленькие дельфины-гибриды, которые когда-нибудь озадачат японского биолога, обнаружившего их странные туши в своих сетях.

Среди гвалта, поднятого дельфинами, наш маленький герой с трудом различает голоса других кашалотов. Дельфины не перестают издавать звуки – даже в движении, даже на большой скорости, даже во время погони за рыбой они непрерывно «разговаривают». Их голоса известны маленькому кашалоту, но никогда прежде он не слышал такого гомона. Внезапно китенок различает щелчок выстрела и грохот взрыва, которому вторит эхо, отраженное облаками планктона.

По берегу с востока на запад проносятся ревущие мотоциклы. Потом неумолчный подводный шум перекрывают какие-то печальные подвывания, стоны, мычание – такое можно услышать, когда подходишь к встревоженному стаду коров.

У кашалотов свой собственный маршрут, и к полуночи, оставив шум и гвалт дельфинов далеко позади, они перемещаются в более тихие воды. Киты поедают попадающуюся им на пути хамсу, сардин, светящихся анчоусов; все эти рыбы входят в основной рацион дельфинов, но для китов представляют лишь второстепенный интерес.

К рассвету тридцать первого марта густая пелена над морем начинает светлеть и рассеиваться. Мир разделяется на три слоя: черные волны, белый туман и серое небо. Изящные кулики взлетают и опускаются на океанских волнах, негромким пением приветствуя новый день.

Один из кашалотов замечает багровый отсвет на горизонте – но не в восточной его части, не там, где должно взойти солнце. Полагая, что свет означает присутствие пищи, он меняет курс и успевает проплыть около мили, прежде чем ветер доносит до него запах зловонного дыма. Кашалот испуганно фыркает и поворачивает назад.

Четырехметровые валы играют горящим «Шоку Мару».[80]80
  История «Шоку Мару» – вымышленный эпизод.


[Закрыть] Это рефрижераторное судно; на борту его нет ни одного человека. Еще накануне, убедившись, что справиться с пожаром невозможно, моряки спустили на воду спасательные плоты и, помолившись, доверились волнам и ветру, которые понесли плоты на запад. Есть надежда, что американский береговой патруль подберет их. Моряки открывают деревянные ящики с соленой рыбой, сушеными водорослями и рисом. Они рассчитывают, что помощь подоспеет скоро,– ведь прежде чем капитан отдал приказ покинуть судно, радист «Шоку Мару» на весь мир объявил об их несчастье. Не прошло и десятой доли секунды, как радиостанции в самых дальних уголках земного шара приняли сигнал бедствия.

Касуо Фуджима разворачивает кусок полотна и достает лесу с тройными крючками для ловли трески. Он насаживает на крючки кусочки соленой рыбы и забрасывает лесу. Наживка повисает в семидесяти метрах под поверхностью моря. Через час Фуджима-сан поднимает крючки; они пусты. Моряки молчат. Гибель корабля так же трагична, как гибель любимой женщины.

Временами серая пенистая волна обрушивается на палубу горящего судна и проникает в его огненную сердцевину, тогда над «Шоку Мару» взлетает красный фонтан воды и пара. Приглушенный взрыв – и снова высоко в умирающую ночь вздымается водяной столб. Пройдет час, с громким треском разойдутся металлические швы, корабль уйдет в адский водоворот огня и грохота – и его черные останки найдут успокоение на океанском дне.