Текст книги "Бабье гнездо"

Автор книги: Виктор Ружин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Витька – шахтёр, был добродушный и Ванюшка питал к нему симпатию. Однажды они отправились на шахту и по дороге Витька рассказывал Ванюшке, что в шахте летом прохладно, а зимой тепло, много крыс которые жрут друг друга, колупают уголёк отбойными молотками и выдают вагонетками на гора, что воздух в шахте кислый, пахнет земной утробой, глаза слезит, а чтобы меньше глаза слезил, да нос щекотал, туда накачивают воздух, что там мёртвая тишина и что наш брат шахтер у земли в залоге, на откупе перед богом. Придя на шахту, Витька зашёл в раскомандировку. Ванюшка остался его ждать на шахтном дворе.

На небольшом пригорке, сняв сапоги и расстелив портянки, седел, греясь на солнышке, военнопленный немец. Увидев Ванюшку, он поманил его пальцем к себе. Подошедшего Ванюшку упитанный немец подтянул ближе к себе и стал гладить по голове. Порывшись в карманах серого мундира, он достал алюминиевую пуговицу, на которой орёл горделиво смотрел с раскрытыми крыльями, и отдал Ванюшке.

– Матка е-е? – спросил немец. Ванюшка подтвердил, мотая головой.

– Яйко, млеко нато кушеть!

И он потрогал исхудавшую шею Ванюшки. Подошёл Витька и они пошли с шахтного двора. Немец кричал в след.

– Корошо кушеть, кушеть нато!

– Чё, немчик тебе там дал? Дай гляну.

Ванюшка протянул Витьке подаренную пуговицу.

– О, хэ-хэ-хэ, орёлик, отлетался, подбили тебя голубок. Сидит портянки сушит, а мой батя где-то косточки сушит. Раскудахтался петушок.

– Да этот дяденька, наверно не летал. – Ванюшка забрал пуговицу у Витьки.

Пуговица для Ванюшки была не безделушка, а посланница другой страны. Страны не фашистского марша, а просто людей.

Как-то отмечали Витькин день рождения. Пировали всем жилищем, попели песни, поплясали. Потом пьяные, Витька с Настасьей улеглись в постель и укрывшись одеялом с головой, стали делать третьего ребёнка. Делали это так, что только скрип кровати стоял. Генка на скрип вертел головой, но мать, его голову отворачивала. Но Генка всячески ухитрялся смотреть на тайное для него зрелище. Все жильцы, разошлись по своим углам, погасив свет. И с тех пор стали ожидать появления нового жильца. А он не заставил себя долго ждать и через девять месяцев заявил о себе. А Витька, как отец – не получился, не готов он был к такому делу, и Настасья к нему охладела. Такой поворот событий Витька воспринял по-своему. Он расценил, что его использовали. Потолкавшись, некоторое время, Витька оставил пустой угол, и вместе с матерью исчез.

* * *

Охотно ходил Ванюшка с матерью в магазин к Богдану Зарубе. Там пахло яблоками, которые хранились в деревянных ящиках пересыпанные древесной стружкой, и было оживлённо. Мать Ванюшке покупала грецких орехов, которые дома Ванюшка колол утюгом и лакомился ядрышками. Продавец Заруба был живой, любезно обслуживал, и покупателей никогда не обсчитывал, не обвешивал. Поговорками да прибаутками он завлекал народ, был скорый на язык: «Захотьте, захотьте люди добри, смачно купите, ще добрйше будете». Националист Заруба мужик с хозяйской жилкой, учуял ноздрями, что в этом диком крае можно поживиться, урвать, и под себя кое-что подгребчи. С настрелянным глазом он подбирал ключики к местным властям. Кого водочкой попотчует, кому в лапу сунет, где словцом ловко сорудует. И хозяйка его была нацелена хлебом – солю на нужных людей. Так и обеспечил он себе путёвочку для чёрной, тайной норки. А норкой у него была замаскированная яма. Приспособился он взламывать свой магазин руками подельников. Ограбят, а товар в потайную яму, потом награбленное сбывал через своих же лиц на базаре. Расчётлив был Заруба: – «У хищного правителя мъясо-то из зубив видирати треба. Вид москалив милости не дождэшся». Раскидывал он про себя. Депортированный с западной Украины он в другую жизнь вживался по-своему. Взращённый на западных порядках, он с холодком сморкается на здешние законы. В душе он презирал местный уклад и не прочь расшатать чуждые ему устои.

Его сын Матвей свирепо враждовал с властью советов. Разбойничал, потрошил магазины и богатые дома. В одном, из налетов, в перестрелке, часть банды ускользнула. Убитых привезли и бросили в морг. Среди них был Матвей. Очнувшись, он обнаружил, что ранен и лежит среди мертвецов. От страха Матвей кинулся к двери. Но дверь была заперта снаружи. С леденящим сердцем и стуча зубами от холода, он опустился на пол. От ужаса он готов был в щелку вылезти наружу. Вскоре он услышал, что кто-то открывает дверь. Как только появилась щель, Матвей зверем кинулся из морга. От его напора один замертво рухнул, а другой пустился наутёк. Воспользовавшись этим, Матвей был таков и ищи ветра в поле.

Зализывать рану Матвей залег в «бабьем гнезде» у Лизы. Рыжая Лиза была тихая и незаметная, надежное убежище для Матвея. Матвей хладнокровно повелевал Лизой, а она, боясь, покорно выполняла его прихоти. Он быстро поправлялся. Рана зарастала как на звере. В минуты откровения, Лиза замечала ему. «Матвей ты ходишь по лезвию ножа». Матвей на это зажигался: «А ти думаш, що ти живеш. Ти не разумиэш, як люди живуть. Ти пидневильна, на дядька горб гнеш. Сталинисти хочуть наздогнати Америку, да вони сообразиловкой не вийшли, их сообразиловка на пижи тильки годна. Вони Америку горбом нашим наздогоняють». И пускался в рассуждения: «У шахтёра рубель довгийй, зате життя коротке. У стрилочника рубель короткий, зате довга маята. Чи треба так жити. Я люблю красиво жити, я вольный дитя, моя мать – стихия».

Матвей навострил глаза на Анютку и как ночь настанет, голубем кружится вокруг неё.

– Ти така грация, паночка ти моя. та ради тебе я на все пиду, краса ти моя. Мени не жити без тебе, – завораживал её Матвей и, воспользовавшись доверчивостью девушки, взял её девичью невинность, как брал магазины. Лизу настраивал: «Я залетив до тебе ненадовго, братва мене кличе».

Волком смотрит днем в окно Матвей на людей и зло хрипит: «Гуляють фраэрки!»

Отношения у Матвея с Лизой портились. Лиза упрекала его. «Изменник, лезешь к первой попавшей бабе под юбку».

Раздражал Матвея Ванюшка, роется все в земле, мастерит игрушечные землянки и радуется. Строит их из палочек и сверху, посыпает землёй, да так искусно как настоящие. Насадит туда всяких букашек и смотрит, как ведут себя его жильцы. Но жильцы расползаются, не хотят жить в землянке. Ночью Матвей топчет землянки. Ванюшка огорчается, но вновь их строит. Упорно идёт поединок между Ванюшкой и Матвеем. Полдня Матвей отсыпается, ночью пирует и блудит. Не спала ночами и банда Матвея. В соседнем посёлке, ночью к магазину подъехала грузовая машина ЗИС-5, зацепив трос за висящий замок, машина, рванула и вырвала замок. Загрузив машину продуктами, товаром, и забрав деньги, банда скрылась. Рано утром к магазину сбежался народ, поглазеть на разграбленный магазин. Приехали следственные органы и при осмотре обнаружили в сторожевой будке убитого сторожа. Сторожа хоронили под музыку. Мимо проходящей процессии молодые парни, из банды, весело играли на гармошке. Это был их вызов людям другой жизни, жизни которую они презирают.

* * *

От поединка с Матвеем повзрослел Ванюшка, не стал играть. Стал наблюдать настоящую жизнь, сядет на камушек и смотрит. Невдалеке, в сторонке столовая, там всегда толпятся мужики – шахтеры. Напьются и бьют друг другу морды. Рядом железная дорога, по ней постоянно бегает маневровый паровоз, извергая клубы дыма и пара, надрываясь гудками. Возле стрелочной будки бегает в заплатанных штанах дядя Саша. Переводит стрелки, а паровоз туда – сюда снует, пыхтя парами. Это железное чудовище безжалостное, ему лучше не попадаться. Зарезало двух телят и умчалось. Лежат телята, умирают, истекая кровью.

Как-то под вечер на глазах Ванюшки нагрянула в «бабье гнездо» милиция. Увидев милицию, Матвей кинулся к Лизе, в мгновение из сапога сверкнуло лезвие и со словами: «Сдала, сука!» – вонзил в неё нож.

Со связанными назад руками Матвея вывели на улицу, и повели под конвоем, с наганами в руках. Матвей приостановился.

– Начальнички! Не празнуйте, прийду я по ваши души!

– Пшел в перёд, недобитый бандеровиц. Напужал девку мудями. – пробурчал кто-то из конвойных и конвой двинулся. Милиционеров ничем не напугать, они давно перешагнули через себя, чтобы быть на плаву.

– Крутиться, виртиться шар голубий.

Крутиться ви-и-и-иртится над головий.

Крутиться, виртиться,

Хочет впасти.

Хлопчина дивчину хочет вкрасти...

тра-ля-ля, тра-ля-ля, тра-ля-ля-ля, – запел Матвей и пошел приплясывая. Вскоре конвой скрылся за поворотом.

После ареста Матвея Лизу схоронили. Она была из раскулаченных. Когда её семью ссылали на Север, ей в дороге удалось сбежать. Так Лиза появилась на шахтах.

Анютка забилась в уголок кровати и тихо взирала оттуда, будто увидела мир вновь. Произошедшие события парализовали её волю и вселили страх.

* * *

Бросил «Бабье гнездо» и Саша, оставил Риту с детьми одну. «К лучшему это, или к худшему», – судить никто не брался, – «Бог им судья». Только после ухода Саши Рита стала деспотична к своим детям. Бьет их, и задавила обязанностями по дому. Дети превратились в маленьких старичков, изнуренные не по годам грузом непосильной работы. Рита хотела сделать Сашу карманным мужем, на привязи держать, но сорвалось. Саша жил с Ритой, а сам всё больше скучал по родному краю – тамбовщине. И не захотел, чтобы его косточки лежали в уральской земле, а ушли туда, где появились на свет.

Огород, который разработал Саша, теперь лег на плечи детей, но плечи детские не выдерживали такой груз, и огород захирел. Рита исходила истошно визгливым голосом, да злостью на всех. В несложившейся жизни она винит Катерину, напускает на неё наговоры, проклятия, желает ей всяких напастей, разносит про неё всякие небылицы, сплетни. Она ночью зарыла у Катерининых дверей узелок, где был клубок волос с наговорами и проклятьями: «Чтобы твой выкормыш сдох!»

Ванюшка спорил с Генкой по прозвищу «крещённый» о боге. Ванюшка утверждал, что: – Бога нет! – А Генка твердил, что: – Есть!

– А ты его видел?

– А как его увидишь, он на небе живёт.

– А самолёты там летают, чё-то не видят его.

– А он ещё выше самолётов. Самолёты до его не долетают.

Часто Ванюшка похаживал на железнодорожную станцию, смотреть на уезжающих и приезжающих людей, на красивый, зелёный с большими красными колёсами паровоз, называемый учеником. Там он видел молодого человека, с толстыми книгами под мышкой. Его называли, марксистом. Марксист всё время ездил в город. Ванюшка смотрел на него, как на особого человека. Этот, наверное, знает абсолютно всё. Он точно знает, что бога нет. Вот он бы Генке, раскрыл глаза, думалось Ванюшке и что, прочтя эти книги, ты будешь самым знающим человеком на земле. Там же Ванюшка слышал спор двух мужиков железнодорожников, сидевших на скамейке. Один говорил, что: «Ленин головастый, у него голова охи большая. Вон, какую революцию сделал, вон, как жизнь перевернул». Другой утверждал, что: «У Сталина голова больше, он такую войну ограмадную выиграл». «Ну, да!» Не соглашался про себя Ванюшка. Обычные головы, видел он их на портретах вывешенными, на станции, в 1 Мая. Только Сталин ему больше нравился, у него вон какой чуб, а Ленин лысый.

* * *

В торце землянки «бабьего гнезда» жили старушка со старичком. Они держали коровку, и там всегда пахло молоком. По выходным дням и по праздникам к ним приезжала из города хорошенькая дочь, учительница. Привозил её на мотоцикле «Харлей» послушный муж. У них был глухо огороженный двор с пристройками.

В тёплое октябрьское воскресенье, прохаживаясь, учительница увидела у бегавшего Генки на груди крестик. Она кинулась сорвать крестик, но Генка увернулся и убежал. Тогда угодливые мальчишки, поймав, подвели его за руки к учительнице, та при всех зло сорвала с груди Генки крестик и со словами:

– Жертвы религиозного опиума! – зашвырнула его в заросли.

Генка не побежал, он сел на землю. Все от него отвернулись и разошлись. Генка свернулся в комочек и продолжал сидеть, не понимая, что произошло. Ванюшке было жалко Генку. Если до этого Ванюшка красоту воспринимал как доброту, то теперь красивая учительница заронила в нём сомнение, что красивые люди – всегда ли хорошие люди. На глазах Ванюшки произошло разрушение гармонии. Воинственная учительница с заострённым от злобы лицом уже не была красивой. Ванюшка стал мучиться: «Как-то не так всё. Эти взрослые, какие они злые, как они всё делают плохо, хотят, чтобы всё было без радости, без солнышка».

А жертвой была сама учительница, она обнажила уродливость не только свою, но и уродливость идеологии, жертвой которой и стала.

* * *

К зиме, тихо подкралась болезнь к Ванюшке, повязала слабостью и бросила в постель. Тускнеет свет в его глазах, все блекнет и исчезает. Все, умирает Ванюшка.

– Мама, мне больно, я не хочу умирать.

Рука безжизненно повисла с кровати. Ванюшка впал в беспамятство. Катерина в страхе стала молить бога.

– Господи! Возьми лучше мою жизнь. Оставь мне сына. Христа ради прошу тебя. Оставь мальчика родимого. – Всю ночь Катерина не смыкала глаз, сидела, отмаливала у смерти сына.

– Прости меня, сынок, за все мои прегрешения перед тобой, – уливалась она слезами.

Целых два дня и две ночи лежал безжизненно Ванюшка. А утром третьего дня он открыл глаза. И свет оживил его. Стайка красногрудых снегирей вспыхнула гроздьями рябины на снегу. Они явили Ванюшке радость. Пробудили в нём новые силы к жизни.

Как человек ни невежественен к себе, к своим собратьям, ко всему живому, жизнь все равно находит силы для восхождения, проявляется незаметно, не торопясь, без острастки. В этом и состоит вся наша сложившаяся и не сложившаяся жизнь, состоит из миллионов простых и сложных судеб.

* * *

Клавдия не унималась в поисках счастья. И вот однажды пришел к ней человек. Он уверенно пришел, словно в свой дом и спокойно, уверенно ушел. Внутри ее что-то тревожило. Она мучилась вопросом: – «Откуда у него такая уверенность»? Внутренние чувства были подняты наглостью циника, утонченного пошляка. Он мучил ее всю ночь до физической боли, справляя животную страсть. «Почему она так легко доверилась этому человеку?» – глодало её внутри и душевная боль стала выше физической. Он оскорбил ее чувство, он использовал ее как вещь, взял у нее самое чистое – доверие и теплоту, сыграл на её страданиях по семейному счастью. Подавленная бесцеремонным хамством, униженная и обкраденная, она заплакала. Плакала от обиды, а больше из-за страха: «Неужели вся жизнь такая – крадут самое дорогое?».

Ей запомнился его самодовольный вид, как его широкая отвратительная спина бессовестно неторопливо исчезала за дверьми. Неужели эти уверенные хамы – хозяева жизни?

Не стала видно Клавдии. Лишь спустя время обнаружили ее повешенной в своем жилище. Сняли с петли и положили на скамейку. Лежит она спокойная, лицо умиротворенное, успокоилась навсегда. Тихо её увезли на понурой лошадке на кладбище и схоронили.

– Отыграли тебе Клавдия зори, ночи тебе отоспали, дни тебе отсветили, дожди тебя омыли, ветры тебя расчесали. Спи, Клавдия, вечным сном! – отпричитала ей Леонтьевна.

Не могла Клавдия найти приют среди людей, приютом ей теперь стала земля. Ушла её жизнь не распустившимся бутончиком в вечность.

О Клавдии Ванюшка сожалел, ему было жалко Клавдию, что зарыли доброту в землю. Он подходил к болотинке, к тому месту, где мыла его Клавдия и долго смотрел в воду. В воде ему представлялись Клавдины руки, руки заботливой матери, которые зовут, чтобы омыть его прохладной живительной водичкой и благословить его на жизнь, прожить за себя и за Клавдию.

* * *

Леонтьевна так и стоит живым маячком, одухотворяет, украшает жизнь, и эту миссию несёт уверенно, спокойно, с радостью в сердце. Нагадала Ванюшке на картах.

– Ванюшка, а Ванюшка, тебе выпадает судьба – жить не глухим, сердцем жить.

Настасье третий ребёнок дал силы упорно работать не только на производстве, но и в своём огороде. Вся ушедшая в думку, чтобы поднять детей, дать им твёрдую уверенность идти не по кривой, а прямо по жизни.

Матрёна, пока ещё у Анютки живот небольшой, собрала узлы, отмыла Васютку и велела Анютке одеться во всё новое, чтобы уехать на Украину отстраивать разрушенную войной жизнь. Помытый Васютка стал восковым, словно замер в ожидании встречи вселенского пришествия. Перед отъездом Матрёна вышла в поле и, помолившись, низко поклонилась земле, которая её приютила.

Генка – крещёный надел новый крестик и хранит его под застёгнутой рубашкой. И не спорит о Боге ни с кем. Ездит с матерью в город в церковь, и кормит там голубков – вестников мира божьего.

* * *

Жизнь «бабьего гнезда» незаметна, не броская, она не громкая и не спешная, но натруженная, она проходит по душе, оставляя след. И как бы ты не хотел, а дни настойчиво идут, отсчитывая твой век, идут упрямым беззвучным шагом. Идут и идут, равнодушно покрывая временными пластами твою незатейливую жизнь. Даже простым глазом видишь печаль и тоску «бабьего гнезда». Осиротевшее оно с болью и грустью смотрит на тебя. А таких «бабьих гнёзд», считай пол-России. В таких гнёздах стоит немой укор: «За что так»? Обреченное на прозябание «бабье гнездо» живет, словно в ожидании зова, откуда-то, и, заслышав чистый неземной голос, тут же бы снялось бы и полетело. А куда? Хоть куда! Лишь бы лететь и лететь, чтобы забыться да потеряться.

Весной всё радуется солнцу. Все радуются новой жизни. Птицы вьют новые гнёзда, кроты роют новые норы, все торопятся продлить себя в новом поколении.

Ванюшка ходит на тёплом солнышке, тщательно перешагивая лужи, чтобы не запачкать новые ботинки. Катерина, наблюдая за ним, ловит себя на мысли, что Ванюшке надо жить не только привычками людскими, а жить умом, который вложила она и природа. Быстрей бы Ванюшка понял, что не та жизнь, которая тебя ведёт, а та, которую ты ведёшь.

Весна всё пробуждает, пробуждает и мысли о жизни, и чем больше Катерина думает, тем тяжелей ей становится жить.

За окном тоскует пичуга. Катерина, слушая её, прогоняет грусть, не даёт ей овладеть сердцем: «Весенний дождичек взбрызнет, освежит землю, смотришь, и дышать легче станет. Жить надо, жить, во что бы то ни стало, но жить!»