Текст книги "Непослушное дитя биосферы"

Автор книги: Виктор Дольник

В. Р. Дольник.
Непослушное дитя биосферы.
Беседы о поведении человека в компании птиц, зверей и детей.

Читателю

Моей жене Татьяне Васильевне Дольник посвящается.

Эта книга распахивает дверь нашего дома. По одну ее сторону – наш маленький домашний мир, семья и детство, по другую – мир внешний. Он кажется нам большущим, но это как посмотреть. Можно так, что он сразу съежится до тонкой пленки на маленьком шарике. Имя ей – биосфера. Когда мы живем в городе, ее как бы и нет: вокруг одни люди да немного деревьев. Кое-где какая-то живность. Как тут поверить, что на Земле одновременно с нами живет несколько миллионов видов растений и животных?! Что в биосфере разных видов поболее, чем людей в огромном городе. Нам кажется, что «мы» и «они» совсем разные, что у нас с ними нет ничего общего. Пусть мы дети биосферы, но ведь особые, выдающиеся! Пусть вышли мы все из Природы, но ведь вышли же! И давно стали Властелинами, Покорителями, Преобразователями. И вдруг говорят, что мы всего лишь один из видов, вовсе даже не самый многочисленный и совсем не самый нужный. И не Творец вовсе, а шкодник, к тому же строптивый. Этакое непослушное дитя. Мать тащит его к зеркалу, приговаривая: «Ну посмотри, на кого ты похож!»

Эта книга – беседы перед зеркалом о нас самих в кругу птиц, зверей, детей, далеких пращуров и близких предков. Но не нравоучительные и назидательные, а как раз такие, какие и подобает вести непослушным, проказливым и строптивым. Темы недозволенные, предметы запретные, речи вольные, а случаи либо смешные, либо страшные, либо нелепые.

Андрею Битову.

В память о тех ветреных и ясных днях на безлюдном берегу моря, мой дорогой доктор Фауст Ватсон, в течение которых два перипатетика – Стилист и Этолог – разрисовали схемами песок, а ветер и волны – Редактор и Цензор – тут же поспешно и равнодушно разрушали написанное. Как же поведать людям об этологиии экологии человека как биологического вида? «Ты подымай, не то я подыму», – повторял ты слова Ахиллеса. Ты поднял в своих «Птицах», а теперь я подымаю в «Непослушном дитя».

 
Если вы видели в детстве на луне рожицу, шагали по плитам, стараясь не наступать на стыки,
Совали пальцы в дырки,
Набивали карманы всякой всячиной,
Ловили лягушек и выковыривали червей,
Летали и падали во сне,
Хотели сбежать из дома,
И вам по-прежнему интересно знать, почему все это с вами творилось, – вы мой Благосклонный читатель.
Если вы просто любите собак, лошадей, птиц, детей – вы тоже мой читатель.
Если вы никогда не верили, что труд может сделать из обезьяны человека, – вы мой читатель.
А вот если вам противна сама мысль о нашем родстве с обезьянами – вы тоже мой читатель, но Неблагосклонный. Если вам все же не «все ясно» и хочется узнать, что говорит об этом свободная от идеологии наука, – информацию получите в полной мере. А уж понравится вам она или нет – заранее, не зная вас, сказать не могу. Некоторым ой как не понравится.
Наконец, если вам давно не до пустяков, вам бы только знать, «чем все это кончится», и не настал ли конец Света, вы удовлетворите свое любопытство и на этот счет.
 

Археология человеческих пристрастий (беседа первая)

В свое время молодая наука этология попала в список «лженаук» и «прислужниц». За что такая честь – поговорим позднее, но ледниковый период для этологии весьма затянулся, особенно в популярной литературе. Про птичек этологам удавалось кое-что опубликовать, но о поведении человека – ни-ни. Чтобы провертеть во льду маленькую дырочку, я придумал лет двадцать пять тому назад что-то вроде бесед о пустяках. Пригласить читателя вместе покопаться в маленьких странностях нашего поведения и вдруг найти нечто забавное и непонятное. Найдем – рассмотрим. Тут и о животных вспомним, а дальше – об этологии, но уже применительно к человеку. Уловка удалась, и беседы с «широким читателем» об этологии человека потихоньку потекли, становясь все серьезнее.

В переводе с греческого этос означает «нрав», «обычай». Этология – наука о нравах и обычаях животных. Ее не нужно путать с экологией – наукой об образе жизни и связях живых существ со средой обитания. Термин «экология» происходит от греческого слова «ойкос» – дом, причем дом не только как строение, но и как некое единое обжитое пространство вместе со своими чадами, домочадцами и наружным окружением. Науки эти разные, но тесно связанные.

Начнем нашу книгу, читатель, с маленьких, всем хорошо знакомых странностей и, обсуждая их, легко и незаметно войдем в забавный мир этологии, которую совсем не смущает, если «смешались в кучу кони, люди»…

 
В процессе эволюции мозг увеличился в 2 с лишним раза. Первый раз около 2 млн лет назад – при образовании умелого человека (не нарисован). Второй раз – при образовании прямостоящего человека, и в третий раз – при образовании современного разумного человека. У поздних представителей прямостоящего человека (неандертальцев) объем мозга был не меньше, чем у нас, а лицевая часть черепа – мощная. Сможем ли мы когда-нибудь понять, чем были заняты эти мозги? Встреть мы наших предков, которого из них мы признали бы «братом по разуму»?
 

Возраст ближайших предков человека стремительно растет с каждым новым археологическим открытием. Сорок тысяч лет, сто пятьдесят тысяч, миллион, два миллиона, четыре… Время сохранило нам лишь остатки их черепов и каменные орудия. По черепам антропологи восстановили их облик, мы всматриваемся в эти не слишком симпатичные лики – австралопитека, питекантропа, неандертальца, кроманьонца – и хотим понять их душу. Как ты жил, что чувствовал, что думал, Гомо эректус, Прямоходящий человек? Мы рассматриваем твои каменные орудия. Делал ли ты их сознательно? Ведь существует много животных, которые делают не менее сложные вещи инстинктивно. По орудиям понять это трудно. Вообразим, что через сто тысяч лет, проведя раскопки, наш потомок найдет в остатках одного дома много шлифованных стекол. Как он узнает, что здесь жил великий философ Спиноза, зарабатывавший на жизнь изготовлением линз?

Магия огня

И еще от предков остались кострища. Стоп. Теперь мы видим их живыми. Они сидели у огня и зачарованно смотрели на его пляску, как смотрел на нее и Гомо сапиенс десять тысяч лет назад, тысячу, сто, как смотрим мы… Нас чаруют в нашем электрическом быту камины, свечи, даже мерцающие электрокамины с бутафорскими дровами. А мелькание огней в телевизоре, когда передача неинтересна и мысли, мешаясь с образами, плывут куда-то?… Дикие животные боятся огня; одомашненные – к нему привыкают; только собаки врожденно любят костер.

Зоологи утверждают: в двух проявлениях человек уникален в животном царстве – он пользуется речью и огнем. Использование огня утилитарно, но тяга к огню у человека бессознательна, инстинктивна. Это единственный инстинкт, которого не знают звери. Инстинкт человека. Он возник у тебя, далекий предок, и сохранился в нас. Но как только не преломлялся он в сознании! Культы огнепоклонников. Разрушительные блаженства пироманов. Подожженный и заново отстроенный Рим. Пионерские костры. Вечный огонь в честь павших…

Анализируя факты подобным образом, мы открываем для себя еще один путь познать образ предка, а значит, по-новому понять и себя: сравнительную экологию и сравнительную этологию. Поиск истоков нашего поведения во внешне иных, но по сути сходных действиях животных, особенно человекообразных обезьян. Путь этот – одно из крупнейших открытий нашего века.

 
Примерно так, по самому осторожному мнению ученых, изменялась в процессе эволюции голова у предков современного человека. Объем головы увеличивался, но ее лицевая часть становилась легче и миниатюрнее. Это свидетельствует о том, что пища становилась менее грубой. Что они ели?
 

От вороны до коллекционера

Я живу на безлюдном берегу моря. Когда устанешь, нет лучшего отдыха, чем бродить с собакой вдоль песчаного берега. Собака то отстает, что-то обнюхивая, то забегает далеко вперед, вспугивая расхаживающих по берегу чаек и ворон. Они ходят не без дела – они собирают. Для эколога это слово – научный термин. Собирательство – это экологическая ниша, профессия животного, его способ добывать себе пропитание. Нелегкая профессия. Другие умеют нырять за рыбой, или бить птиц на лету, или нападать из засады, или долбить деревья в поисках насекомых, или безошибочно вынимать длинным клювом червей из-под земли, а собиратель ничего этого не может. Он бродит, подбирая все, что не убежит, что удается найти, переворачивая коряги и камни, роясь в выбросах водорослей. Они умны, эти собиратели. Природа не снабдила их специализированными органами-орудиями, они все время сталкиваются с нестандартными ситуациями: каждый раз приходится решать, как вынуть насекомое, спрятавшееся под этот камень, как перевернуть именно эту корягу, как извлечь объедки из брошенных человеком предметов. Они учатся всю жизнь.

 
Предки человека делали каменные орудия в течение 2,4 млн лет. Обязательно ли каменные орудия свидетельствуют о разумности тех, кто их изготовил?
 

Моя собака очень довольна: она знает, что ей делать на берегу, – ведь она тоже отчасти собиратель. Вернее, собирателями были ее предки, а она – породистая собака, она сама не должна искать пропитание, более того, ей запрещено подбирать всякую дрянь. Но нет-нет да и схватит украдкой тухлую рыбешку и жадно сожрет ее. А дома такая чистюля и привереда в еде! Сколько ни перевоспитывай, а инстинкт сильнее. Инстинкт собирателя.

Да, здесь, на этом пустынном берегу, у всех есть дело, все знают, зачем они здесь. Только я отдыхаю. И какой это отдых! Бреду неторопливо, то приближаясь к воде, то отдаляясь, привлеченный какими-то валяющимися предметами. Иногда это диковинные бутылки дальних стран, порой ящики странной формы, необычного материала, с надписями на неведомых языках, или разноцветные поплавки. Машинально подбираю их с собой – жалко расставаться, а когда накопится много – прячу в какой-нибудь ящик и боюсь, как бы кто-нибудь не унес его, хотя знаю, что никогда не вернусь за этим хламом. А какие занимательные деревянные скульптурки выточили песок и ветер! Вот блеснул под кучей водорослей кусочек янтаря, и я собираю в ладонь мелкие крупинки медового цвета, но потом переключаюсь на разноцветные гальки, а с них – на раковины. В одной кто-то спрятался, и я долго выуживаю его на свет божий, но тут начал летать вокруг и кричать кулик, и хочется найти среди галек и палочек его четыре незаметных яйца…

Вот я и отдохнул. Мы с собакой поворачиваем и быстро идем обратно – мимо разбросанных мною куч, мимо тщательно собранных груд сокровищ. Нет, и у меня тоже было занятие на берегу – я собирал. Мы все собираем, отдавшись инстинкту, голосу предков человека, ибо человек начал свой путь на Земле, имея единственную экологическую нишу – нишу собирателя. И сейчас еще в дебрях Амазонки, в пустынях Австралии и Южной Африки, на островах Океании существуют племена собирателей.

Многим видам животных, например травоядным, пища дается даром, она вокруг. Первобытный человек не был наделен ни быстрым бегом, ни острыми когтями, ни мощными зубами, ни желудком, способным переваривать траву, листья и ветки. Пищевые ресурсы человека всегда были ограниченны, голод – постоянный его спутник. Даже в наш самый сытый в истории век более 2 миллиардов живут на грани голода или голодают. Небольшие стада – два-три десятка – предков человека бродили по тропической саванне, вблизи водоемов и рек. Дохлая рыба, объедки со стола хищников, моллюски, почки, побеги, камбий со стволов деревьев, ягоды, орехи, черви, насекомые, пресмыкающиеся, изредка – попавшиеся зверьки, птицы, яйца – вот меню собирателя. Немногое из этого странного набора используется в современной кухне. Но наша склонность лакомиться продуктами с разными оттенками тухлятины – с тех времен. Такие блюда есть у всех народов – от сыра рокфор и камамбер у французов до копальхена у эскимосов.

Азарт, сопутствующий сбору бесполезных предметов на морском берегу, особенно наглядно демонстрирует нашу инстинктивную тягу к подобным занятиям. В других случаях картина смазана, потому что, когда у человека страсть (именно страсть, а не средство заработка) к сбору грибов, ягод, орехов, кажущаяся практичность этих занятий скрывает их суть. Так ли нам нужны эти грибы – ведь их можно купить, но вы любите их собирать. Может статься, что вы и есть их даже не любите. Но, собирая, вы счастливы, когда внутреннее чувство – «там, за этой березкой» – не ошибается. Это счастье предвидения, знания наперед, счастье сбывшегося инстинкта.

Знакомьтесь: инстинкт

Слово это употребляется в быту как символ всего низменного, всего дурного в человеке. Инстинкты рекомендуется скрывать и подавлять. Инстинкту противопоставляются мораль и разум. Но в биологии, у этологов, слово инстинкт имеет иное значение. Им обозначают врожденные программы поведения. Можно собрать очень сложную ЭВМ, но, пока ее не снабдят программами, она просто бесполезная груда «железа». Программы – инстинкты ЭВМ. То же относится и к мозгу. Чтобы начать действовать, он нуждается в программах: как узнавать задачи и как их решать, как учиться и чему учиться. Животное рождается с этими программами, с большим набором очень сложных и тонких программ. Они передаются с генами из поколения в поколение, их создает естественный отбор, без конца по-разному комбинируя малые, простые блоки в новые системы. Комбинации проверяются в судьбах – счастливых и несчастных – миллионов особей. Неудачные программы выбраковываются с гибелью особи, удачные – размножаются. Это и есть естественный отбор. Инстинкты вырабатываются медленно – так же долго, как и новые органы, а став ненужными, перестраиваются или разрушаются зачастую не быстрее, чем морфологические приспособления – число пальцев, форма клюва, строение зубов.

 
Ни у кого не учась, птица портняжка ловко сшивает листья ниткой, сделанной из луба.
 

 
А вот пример со столь любимым гуманитариями камнем. Оса аммофила, построив в земле гнездо и отложив в него яйца, закапывает вход и отправляется подыскивать камешек. Возвратясь с камнем к гнезду, она, зажав его челюстями, утрамбовывает грунт каменным молотком. Ее действиями руководит инстинктивная программа.
 

 
Ткачики, строя гнезда из растительных волокон, завязывают их сложными узлами, причем такими же, какие используют швеи и моряки. Мы знаем, что в основе этой деятельности птиц лежат врожденные программы поведения, что оно инстинктивно.
 

Наши предки были не беднее инстинктами, чем любые другие животные. Множество инстинктов, которые унаследовал человек, не только не успели разрушиться, но, более того, они не исчезнут никогда. Потому что они нужны, потому что они по прежнему служат, составляя фундамент новой, рассудочной деятельности. Она развилась не на пустом месте, а от врожденных программ.

И инстинкт собирателя, содержащий в себе стремление искать, различать, классифицировать, учиться, награждающий нас за правильное применение программы радостью удовлетворения, – этот инстинкт проявляется не только в атавизмах – сборе даров природы. Он в азарте коллекционера марок и этикеток, он в страсти зоолога и ботаника собирать и классифицировать коллекции животных и растений, он и в неутомимой жажде геолога к пополнению коллекций минералов.

Никого из нас не заливает краска стыда из-за того, что все мы рождаемся и умираем, как животные. Отчего же стыдиться, что во многих своих пристрастиях и поступках мы руководствуемся инстинктом?

С чего начинается родина

Каждый из нас носит в себе любовь к родине в двух ее образах. Есть Родина – огромная страна, в ней много десятков языков, из которых я знаю лишь один, в ней тысячи городов, в большинстве из которых я не был, сотни рек, в которых я не купался, и даже много морей, которых я еще не видел.

Ради процветания Родины мы трудимся, ради нее терпим невзгоды и готовы умереть, защищая ее границы. Эту Родину мы любим сознательной любовью и сознательно внушаем нашим детям любовь к ней.

Но у каждого из нас есть еще другая родина, которую никто нас любить не учил. И нужды учить любить ее нет. Мы и так ее любим, причем бессознательной любовью. Эта родина – маленькая точка на карте, место, где я родился и провел детство. Объективно говоря, не хуже и не лучше тысяч других мест, но для меня – единственное, особенное и ничем не заменимое. Образ этой родины, ее запах, ее звуки человек помнит до гробовой доски, даже если он с детства туда не возвращался. Но вернуться тянет всю жизнь. Вдали от нее все, что с ней связано, волнует. Упомянули родной городок по радио – радостно слышать. Услышал в толпе родной говорок – готов броситься на шею земляку, человеку, ничем более не примечательному. А уж если с ним разговоришься, начнешь расспрашивать, вспоминать родные места – все для него готов сделать. Постороннему человеку мы, простые смертные, о своей родине сказать интересно не умеем, их не трогает наш рассказ. Только поэты наделены даром передать в словах любовь к своей родине неземлякам.

 
Мне видится мое селенье,
Мое Захарово; оно
с заборами в реке волнистой,
С мостом и рощею тенистой
Зерцалом вод отражено.
На холме домик мой; с балкона
Могу сойти в веселый сад,
Где вместе Флора и Помона
Цветы с плодами мне дарят,
Где старых кленов темный ряд
Возносится до небосклона,
И глухо тополи шумят.
 

Это написал шестнадцатилетний Пушкин о деревне Захарово, где он живал в детстве. Его первый опыт описания русской природы. Читатель, попробуйте провести такое этолого-филологическое исследование: выясните биографии русских поэтов, где они жили летом в детстве (в возрасте четырех—десяти лет), а потом найдите их стихи, посвященные этому месту. Получится замечательная антология, причем окажется, что почти у всех поэтов эти стихи – одни из самых сильных.

 
Так выглядела колыбель человечества. Вдоль рек и ручьев, сбегающих с гор в покрытую саванной долину, тянулись узкие полоски лесной растительности. Здесь паслись стада слонов, носорогов, бегемотов, буйволов, жирафов, зебр, антилоп, павианов. В зарослях прятались кабаны, в норах – дикобразы. Главными хищниками были саблезубые тигры, львы, леопарды. Из более мелких – стаи гиен, гиеновых собак и шакалов. В воде жили крокодилы.
 

Тут читателю пора бы задать вопрос: неужели любовь к родине – инстинкт? На него этологи отвечают решительным Да. А выяснено это на опытах на перелетных птицах. Брали птиц в разном возрасте – еще не вылупившихся, только что вылупившихся птенцов, слетков, еще только покинувших гнездо, молодых, живущих с родителями, молодых и постарше, взрослых – и перевозили с места, где были их родительские гнезда, в другое. На новом месте пернатых подопытных задерживали до начала осенней миграции на зимовки, окольцовывали и отпускали. А весной ждали по обоим адресам. Оказалось, что, слетав на зимовки, взрослые птицы возвращались «домой» (т.е. туда, откуда их увезли). Поведение молодых зависело от возраста в момент начала опыта. Если их перевозили по достижении некоторого критического возраста, они возвращались к «родным пенатам» (т.е. туда, откуда их увезли). Если же не достигшими этого рубежа, они возвращались туда, где их выпустили. Значит, у птиц привязанность к определенному месту на земле образуется в детстве, в каком-то критическом возрасте. Где они в этом возрасте окажутся, там и будет их родина, на которую они станут возвращаться всю жизнь. Запечатление каких-либо образов (в нашем случае – местности) мозгом в детстве и на всю жизнь этологи называют импринтингом – впечатыванием в формирующийся мозг. Заметьте, что инстинктивная родина – не обязательно место рождения, это место, где прошел чувствительный отрезок детства. Теперь импринтинг родины изучен у многих животных – рыб, черепах, птиц, млекопитающих. Видимо, этот же механизм действует и у детей в возрасте старше двух и моложе двенадцати лет.

Невольное уважение испытываешь к перелетным птицам за их инстинктивную привязанность к своей родине – роще, озеру, скале, которую они находят, пролетая тысячи километров, применяя для этого чудеса ориентации. Находят, даже если ученые завозят их далеко в сторону. Нам близко и понятно это стремление. Но, когда читаешь, что эти же птицы, имея крылья, никуда зря не летают, что они могут прожить все лето, не удаляясь дальше нескольких километров, – трудно понять их. Мы бы полетели, посмотрели. Страсть путешествовать.

Есть территориальные животные и есть номады – бродяги, не знающие дома. Каков же есть человек? Со школы мы знаем: есть оседлые народы, есть кочевые. Это зависит от уклада жизни, экономики. А каким был наш предок-собиратель? Как всякий собиратель, он должен был бродить. Но небольшое стадо брело не куда попало – оно бродило по своей, общей для стада традиционной территории. Это была их родина, которую они помнили и готовы были защищать. А дальше простирались владения других групп, откуда их изгоняли. Кочевать по знакомой территории выгоднее – уже известны и кормные угодья, и водоемы, и укрытия, и живущие на ней хищники.

Выше говорилось, что есть в детстве каждого территориального животного особый момент – период закрепления территории. В это время происходит импринтинг – запечатление в мозгу облика окружающего мира. Запечатление навсегда. Став взрослым, животное будет стремиться не потерять этой территории, возвращаться на нее. Если период запечатления короткий, а животное в это время малоподвижное, оно запомнит маленький участок. Если период длинный, как у человека, и животное много перемещается, оно запечатлеет обширную территорию. Для детей оседлого крестьянина их индивидуальная родина – деревня и ее окрестности. Земли за ее пределами чужды им, не влекут. Если жизнь складывалась спокойно, крестьянин мог не покидать родной деревни от рождения до смерти. Но и сын кочевника тоже запечатлевает родину – обширную территорию, по которой он кочевал с родителями. Разные результаты, но основа одна. Кочевник не бродяга, не знающий дома. Однако чем больше мы путешествуем с нашими детьми, тем больше склонных к туризму людей вырастет из них.

Наша маленькая индивидуальная родина всегда прекрасна, где бы ни вырос человек – в тундре или тайге, в пустыне или на берегу моря, на островке или в городе, – ибо она запечатлевается в нашем мозгу и окрашивается всеми теми положительными эмоциями, что так свойственны детству. Но многие виды животных имеют и еще один, уже врожденный образ – образ подходящей для данного вида экологической среды. При возможности выбора выросший в изоляции олень предпочтет лес, а сайгак – открытое пространство. Исходная среда человека – всхолмленные берега озер и рек в саванне. И для нас до сих пор самый приятный ландшафт – слабовсхолмленный, где деревья и кустарники чередуются с открытыми пространствами, а вблизи есть река или озеро. Заметьте, что люди безжалостно вырубают леса вокруг поселений в лесной зоне, но упорно сажают деревья вокруг поселений в степи.

 
Этот пейзаж всякому по душе. Идеальный окультуренный нами ланшафт в сущности своей воспроизводит облик древней родины.