Текст книги "Тропою джейрана"

Автор книги: Виктор Пшеничников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Осел я, баран безмозглый, забыл! – в сердцах ругая себя, наморщил лоб Олим. – Откуда ты можешь знать карту?

Хаятолла вскочил на ноги.

– Я могу нарисовать, у меня память хорошая. Хотите? – Он поискал в комнате подходящий предмет, увидел пистолетный шомпол, подхватил его вместе с початой пачкой чая, коробкой сигарет и бруском пахучего мыла в яркой обертке.

– Вот, это ущелье, – кладя на пол чай, принялся объяснять Хаятолла. Вот здесь он пробил тропу, видите, где шомпол. А тут, – мальчик поочередно разместил по воображаемым склонам пачку сигарет и мыло, – тут и проходит джейранья тропа. Сразу за валуном и начинается.

Мелкая испарина покрыла его лоб, к лицу прихлынула бледность, но глаза Хаятоллы сияли возбуждением и гордостью, что вот наконец и он может для чего-нибудь пригодиться, чем-то помочь... Однако, к его удивлению, мужчины, ничего не разглядев в его чертеже на дощатом полу, остались безучастны. Тогда Хаятолла принялся их тормошить.

– Да вот тут же, вот где проходит тропа, неужели не видите? Попеременно тыкал он пальцем то в мыльную обертку, то, захваченный азартом, передвигал по полу шомпол. – Я по ней сам ходил, я не вру... Не верите?

Олим легко поднял его с пола, перенес и уложил в постель, напрасно пытаясь подоткнуть одеяло под охваченного ознобом возбуждения Хаятоллу.

– Дело не в том, пойми... – Олим был удручен не меньше Хаятоллы, старательно подбирал слова, чтобы ненароком не обидеть мальчика. – Мы тебе очень верим. Только без карты, настоящей карты, мы как слепые. Ведь горы не для прогулок, душманы контролируют на подходах к своим норам все ущелья, все перевалы. Уверен, по тропе можно пройти. Но еще никто из сорбозов не бывал в лагере Ахмет-хана, а идти туда наугад – значит напрасно терять людей. Теперь ты все понял?

Хаятолла снова дернулся, скулы его напряглись.

– Не надо карты. Я могу провести по тропе.

Мужчины переглянулись, и Хаятолла, угадывая их сомнение, воспрял духом.

– Возьмите меня с собой. Умоляю: возьмите! – Упрямство и решимость выражало его лицо, губы прыгали. – Без меня все равно вам не обойтись.

Олим грустно покачал головой.

– Я не могу тобой рисковать. Это взрослое дело, мальчик, и оставь его нам. Твоя забота сейчас – учиться. А уж врагов мы как-нибудь одолеем и сами.

Лучше бы он не произносил этих слов!.. Хаятолла враз как-то опал, сник, еще больше насупился и негодующе отвернулся к стене. Ему, пуштуну, не доверяли, оберегали, будто маленького. Позор!

Снова ласково, примирительно заговорил Березин:

– Я слышал, Хаятолла, ты хотел бы стать археологом или дорожным мастером. Это правда?

Мальчик обиженно пожал плечами и не ответил. Лежал, вслушиваясь в металлическое дребезжание вмонтированного вместо форточки кондиционера, и кусал губы.

– Я мог бы тебе помочь, у меня немало друзей среди археологов. Есть и знакомые дорожники. Да и в департаменте нашлась бы для тебя работа. Хочешь?

– Я хочу... – медленно, будто через силу проговорил Хаятолла, видеть отца. Почему меня не пускают? Я хочу спросить у него: зачем он так сделал? Скажи, Олим, зачем? И почему ты не хочешь взять меня с собой?

Олим и сам нервничал, хотя вовсю старался казаться спокойным, не давал воли раздражению.

– С чего ты взял, будто я не хочу? Просто я обязан, пока ты остался один, заботиться о тебе, опекать. Ты же знаешь, человеку нельзя оставаться одному. И не надо упорствовать, иначе я могу рассердиться.

– А Зарин – он что, зря подставлял свою голову? – почти выкрикнул Хаятолла.

– Значит, ты и это слышал? – Олим опустил руки, которыми все еще безуспешно пытался укрыть мальчика потеплей. – Это нехорошо, скверно подслушивать взрослые разговоры. Я тобой недоволен.

– Ну Олим...

– Если что-нибудь можно сделать, если мне разрешат, я обещаю, что возьму тебя на операцию. Договорились?

Хаятолла поспешно кивнул, опасаясь, как бы Олим не передумал, под каким-нибудь предлогом не отказался от своих слов.

– Только ты потерпи. Такие дела сгоряча не решают. Ты меня слышишь? Сегодня отдыхай, а к утру что-нибудь прояснится.

Липкой смолой для Хаятоллы тянулись остаток дня и долгая-предолгая ночь в тесной комнате Олима, куда сквозь двойные стекла не проникали ни звуки далеких выстрелов, ни ночные крики цикад... Вскоре после разговора, почти насильно накормив Хаятоллу, мужчины ушли, оставив мальчика наедине с его бесконечными, тягостными думами.

Уже перед рассветом Хаятоллу, так и не сомкнувшего глаз, прошиб холодный пот. "Как же это я сразу не вспомнил? – отчаянно ругал он себя. Ведь тропа заминирована, я сам видел, как бандиты ставили мины, целых пять штук. А без меня их никто не найдет..."

Еще медленней, еще невыносимей потянулись минуты. Порою Хаятолле казалось, что все уже давно ушли расправляться с бандой, а его бросили, чтобы не обременять себя лишней обузой. Ушли, совершенно не ведая, что их ждет на тропе...

Мальчик бросился к двери, но она оказалась запертой, не поддавалась. Он метнулся к окну. Однако оно тоже было запечатано наглухо, и стекла, за которыми виделась пыль и несколько дохлых сухих насекомых, слегка звенели от неустанной работы кондиционера, нагнетавшего в жилище Олима живительную прохладу.

– Выпустите меня отсюда! – забарабанил Хаятолла по двери. Немедленно выпустите меня, или я разобью дверь.

Он по-кошачьи быстро прыгнул назад, к низенькому столику, подхватил его за ножки, намереваясь вышибить им доски, но дверь сама, будто по волшебству, распахнулась, и на пороге, высвеченный солнцем, предстал перед ним Олим.

– Зачем ты оставил меня одного? Зачем? – с плачем бросился к нему мальчик. – Я думал, вы все ушли...

– Немедленно вытри слезы и перестань хныкать! – не на шутку рассердился Олим. – Тоже мне, пахлавон. Сердце у тебя в груди или глина?

Хаятолла чуть ли не до крови прикусил нижнюю губу, старательно показывая, что слез больше нет и он не плачет.

– Вот и хорошо. Встречай-ка лучше гостя.

Олим уступил дорогу, и следом за ним в комнату вошел, скрипя новенькими ремнями портупеи и кожей высоких ботинок на шнурках, военный, чем-то неуловимо похожий на Олима. Хаятолла в изумлении открыл рот.

– Салам алейкум! Давай твою руку, герой, – поздоровался вошедший. Меня зовут Рашидом. Я командир оперативного батальона ХАД. Наслышан о твоих подвигах. Молодец! Не страшно было?

Храбрясь перед взрослыми, испытывая жгучий стыд за невольные слезы, Хаятолла покруче выпятил грудь, а губы сами собой произнесли:

– Страшно...

– Молодец, что не соврал, – хохотнул довольный Рашид. – Не страшно одному бревну, так ведь оно – деревянное. Ну что, готов идти с нами? Не испугаешься или будешь дрожать, как овечий хвост?

Хаятолла еще только собирался ответить, как Рашид его опередил, весело рассмеялся:

– Ну, ну, будет, не сердись. Я и забыл, что ты пуштун. А пуштуны с рождения ничего не боятся. Ведь верно?

Гордый, что с ним разговаривают, как со взрослым, что ему доверяют, мальчик зачарованно, с любовью и благодарностью смотрел то на Олима, то на Рашида. Теперь он разгадал, какое между ними двоими сходство: во-первых, усы, одинаково черные, густые, во-вторых, голоса – добрые и правдивые. Уж в чем-чем, а в голосах Хаятолла разбирался не хуже, чем в оружии, и это умение еще ни разу его не подвело.

– Словом, так, – отрезал Рашид, меняясь на глазах. – Времени нельзя терять ни минуты, и поэтому мы решили взять тебя с собой. Если промедлим, Ахмет-хан сменит базу, и установить новое его место будет куда трудней. Тебя, Хаятолла, предупреждаю: никаких глупостей, никакого баловства. С этой минуты ты становишься сыном батальона и потому обязан беспрекословно подчиняться мне как командиру. Ты все понял?

Хаятолла затаил дыхание, молча кивнул, готовый в доказательство немедленно исполнить любое приказание командира. Рашид слегка качнулся на носках своих добротных, оснащенных толстенной подошвой, солдатских башмаков.

– Запомни: от меня не отставать ни на шаг. Когда выйдем на банду, сидеть там, где укажу, и носа из укрытия не высовывать. С оружием тоже не шутить, применять только в крайнем случае, при необходимости. Рафик Олим, вручите бойцу оружие...

Олим с улыбкой и одобрением протянул Хаятолле пистолет и две запасные обоймы. Мальчик тотчас узнал в нем тот самый, с которым еще недавно пробирался в уездный городок Шибирган.

– Спасибо!

– Не надо благодарить, – остановил его Олим и торжественно произнес: – Пусть оно служит тебе на пользу революции. Помни: и ты ее защищаешь. Да, вот еще что... – Олим расстегнул ворот рубашки, снял с шеи подаренный Хаятоллой амулет. – Возьми. Теперь он тебе нужнее...

– Да поможет нам аллах! – молитвенно провозгласил Рашид и первым решительно вышел из комнаты.

Внизу, у дома, укрытый в густой тени деревьев губернаторского сада, их ждал наготове "джип" с широкоскулым, каменнолицым шофером за рулем. Все трое уселись, и машина, выныривая из нежной зелени листвы, помчалась в батальон, вздымая вдоль узкой улочки нещадно летящую пыль.

За металлическими воротами, в которые вскоре уперся пышущий жаром капот, тоже кипело движение и чувствовался общий азарт: под дощатым навесом, кое-как защищавшим от солнца, гремели кости и слышался стук фишек – сорбозы сражались в шеш-беш.

С появлением Рашида бойцы батальона ловко разобрались в две шеренги, замерли по стойке "смирно" – носки взрозь, руки цепко обхватили оружие... И никто из них, только что веселых, не усмехнулся, глядя на важно вышагивающего рядом с командиром подростка с торчащим из-под рубашки пистолетом, не сказал обидного слова.

Тут же, на площадке перед ослепительно белым зданием, украшенным броским плакатом с витиеватой арабской вязью, ревел мотором и выбрасывал синий удушливый дым обшарпанный бронетранспортер. Подсадив Хаятоллу, Рашид в мгновение ока забрался в люк у башни с пулеметом и махнул водителю: вперед!

Еще не веря, что его взяли на настоящую операцию, Хаятолла сидел тихо, смиренно, как не сидел даже на уроках муллы, боялся и кашлянуть, чтобы прочистить попавшую в горло пыль. Плечом он упирался в плечо Олима, устало прикрывшего глаза, и блаженно улыбался чему-то, считая себя человеком везучим и, безусловно, счастливым.

На бездорожье, куда вскоре свернул с накатанного шоссе их БТР, тяжелую машину бросало из стороны в сторону: пыль, и без того густая, теперь и вовсе лезла во все щели, погрузив железное нутро кузова в полумрак. Но одиночества Хаятолла не ощущал: рядом, надвинув каски чуть не на брови, покачивались и кланялись рытвинам бойцы батальона Рашида, и мальчику было спокойно среди них, даже по-особому уютно и надежно. И то, что они не проявляли нетерпения или страха, и в него самого вселяло невиданную прежде уверенность, немалый восторг и безотчетное ликование. Он уже представлял, как, прибыв на место, поведет батальон заповедной, известной только ему джейраньей тропой, как укажет минерам, где запрятан смертоносный груз, как...

"Мины! – вдруг осенило его. – Ведь я же ничего не сказал Рашиду о минах!"

Он встрепенулся, привстал на ящик с гранатами, чтобы от него докарабкаться к люку и предупредить командира. Однако Олим был начеку и ухватил Хаятоллу за ногу, едва тот поднялся.

– Бандиты на тропе заложили взрывчатку! – горячо, стараясь перекричать мощный рев двигателя, заговорил он в самое ухо Олима. – Я только сейчас вспомнил про мины. Джейраны обходят их стороной, потому что чуют, а другой кто наступит...

– Сиди и не дергайся, а тряхнет на колдобине – и свернешь себе шею, прижал его к сиденью Олим. – Это известный прием бандитов, будь уверен, Рашид о нем знает. Потому бандиты и боятся Рашида, что командир он умелый, недаром и назначили за его голову сто тысяч афгани.

Теперь Хаятолла окончательно успокоился и полностью отдался во власть дороги, какой бы неудобной она ни была. И только жажда временами напоминала о себе, но спросить воды Хаятолла постеснялся.

Под колесами тем временем что-то заскрежетало: видимо, БТР наполз днищем на камень.

– Приехали! – прокричал с высоты башни Рашид. – Вылезай. Дальше пешком.

Идущие следом машины тоже застопорили ход, из них один за другим выскакивали бойцы, отряхивались от тяжелой лёссовой пыли, сплошь покрывавшей их одежду и лица.

Предусмотрительно, еще в пути выслав большую часть бойцов в обход горных склонов, а сам демонстрируя будто бы случайное появление машин на виду у врага, Рашид не то чтобы не проявлял никаких признаков беспокойства, но и, наоборот, был возбужден и весел. Словно проводя обычное ученье, он дождался, когда все разобрались и построились, и объвил:

– Задача остается прежней: банда должна быть ликвидирована или захвачена в плен. Никто не должен уйти. Ясно всем? Минеры – вперед! Хаятолла, веди.

Мальчик не без труда разглядел со столь далекого расстояния начало звериной тропы у подножия, указал на нее командиру:

– Сразу за валуном – первая мина, – предупредил он. – Всего их пять.

– Ясно, – кивнул Рашид. – Нас наверняка уже заметили и приготовились, ждут, – обернулся командир к Олиму. – Тем лучше. Сил у нас хватит. Не справимся сами, шоурави придут на подмогу, они предупреждены и держат связь. – Для контроля и собственной уверенности Рашид включил портативную рацию, назвал пароль и получил ответный отзыв. – Все в порядке. Держаться за валунами. Пошли!

Не дожидаясь, пока его подстегнет команда, Хаятолла занял место справа от Рашида.

Только в первые минуты он ощущал босыми ступнями боль прежних ушибов и ссадин, но едва начался подъем, боль ушла и забылась. Ее поглотила забота, как бы не отстать от остальных, не потерять из виду командира.

Первое время их выручало, что тропа проходила по крутому, скрытому склону, поэтому идти можно было без задержки и, главное, не опасаясь внезапного огня. А если душманы разгадают их хитрый маневр и выдвинут встречный заслон?.. Думать об этом Хаятолле не хотелось, а мешать своими домыслами и сомнениями командиру он не рискнул – помнил сказанное Олимом: "Сиди и не дергайся". Значит, оставалось одно: пока позволяет тропа и обстановка, пока бойцы батальона идут, двигаться без задержки вперед.

Мальчик понимал, что участвует в нешуточном, большом взрослом деле, и это наполняло его сердце отвагой и гордостью.

– Хаятолла, не увлекайся! – сдержал его внезапный резкий голос Рашида.

На остром скальном выступе впереди мальчик заметил грифа. Огромная неопрятная птица сидела нахохлившись, словно была возмущена и недовольна беспорядочным движением людей, с шумом вторгшихся в эти знойные голодные горы. Смахнуть бы ее, чтобы не навлекала несчастий...

– Побереги свою голову, Хаятолла, – снова долетел до мальчика командирский голос. – Она нам еще понадобится. Не забыл, где заложена третья мина?

Еще бы ему не помнить! Именно тут он едва не поплатился за свое любопытство. Уйдя подальше от ханских глаз, от отца, встреч с которым избегал, Хаятолла тогда слишком близко придвинулся к краю укрытия, откуда, привлеченный необычной возней бандитов, наблюдал за постановкой мин, и несколько камешков, щелкая о скалы, скатились на джейранью тропу. Один из минеров, наверняка получивший приказ хана заложить мины тайно, навскидку, почти наугад полосанул злой автоматной очередью по вершине, Хаятолла едва успел убрать голову и пустился наутек. И теперь ему не помнить о третьей мине?!

– Там натягивали какие-то проводки, командир! – стараясь басить, проговорил он, но голос сорвался и выдал нетерпеливое его торжество, что нужен он этим людям с оружием, что они без него – никуда. – Тоненькие такие проводки, почти незаметные.

– Разберемся, малыш. Мы тоже кое-чему научились за эти годы. Верно я говорю, рафик Олим?

Он кивнул, и два немногословных, два неулыбчивых минера со щупами в руках отправились, куда он указал. Остальные прятались за валунами, источавшими запах жары и пыли.

Цепко следивший за двумя храбрецами гриф, когда они приблизились, медленно, нехотя сорвался с насиженного своего места и поплыл в сером выгоревшем небе, похожий из-за раскинутых в стороны крыльев на черный крест.

Вот минеры справились со своей задачей, показали издалека, что проход свободен, и почти одновременно с их знаком сверху, из-за скалы, длинно, веером простучал по наступающей цепи вражеский пулемет.

– Вот шакалы, и поработать как следует не дадут, – сплюнул Рашид набившуюся в рот пыль. – Уже обнаружили. Аулиакуль! – позвал он через плечо. – Ответь-ка им, чтобы впредь мешать было неповадно.

Откуда-то взялся хитроглазый дед с громадным ружьем, увенчанным раструбом на конце, ахнул из своего древнего орудия так, словно рядом разорвалась граната, и тотчас с гребня скалы свалилось на тропу подломленное, обмякшее тело душмана, а еще мгновение спустя, глухо клацнув затворной рамой, упал и его пулемет с наполовину расстрелянной лентой.

– Молодец, Аулиакуль, – похвалил Рашид. – Не зря форму носишь. Одного прихлебая Ахмет-хан уже недосчитается. И до остальных, дай срок, доберемся.

Шальная веселость слышалась в его голосе, и Хаятолла, отныне доверяясь во всем командиру, тоже с готовностью рассмеялся, незаметно погладил рукою свой увесистый пистолет.

– Поспешите, бойцы, – обрывая внезапную задержку в движении, поторопил Рашид. – Там теперь зашевелятся, и нам покоя не будет.

Покоя и впрямь не стало. Через минуту еще один пулеметный ствол просунулся в каменную щель наверху, но Рашид был начеку и сам, не перепоручая никому, смахнул из автомата почти невидимую за укрытием фигуру; убитый душман отвалился там же, где и лежал, и лишь пулеметный ствол, будто простая коряга, уперся торчком в безликую глубину неба.

Пекло невыносимо, жажда снова сделала язык Хаятоллы неповоротливым и толстым.

– Лови! – чудом догадавшись о сокровенном желании мальчика, бросил ему Олим флягу, и Хаятолла цепко поймал на лету полный сосуд, обтянутый грубым сукном. – Оставь у себя, пригодится.

Дальше пробирались осторожней, потому что знали: и у душманов, кроме этой тропы, ничего в запасе нет, а значит, и прорываться, если их зажмут, они будут здесь.

Мало-помалу добрались до четвертой, очень хитро укрытой мины. Теперь отвечать на выстрелы приходилось гораздо чаще: Ахмет-хан, хотя еще не приспело время большой, настоящей схватки, людей не жалел. Верно Олим говорил: для него люди – дорожная пыль, мусор, который не стоит и взгляда...

Рашид что-то упорно отыскивал глазами, намечал одному ему ведомую цель. Наконец он нашел то, что искал, – ровную площадку, прикрытую горной грядой.

– Передайте мне мегафон, – приказал Рашид по цепи, и, когда снизу, через многие руки, проплыл перед глазами Хаятоллы этот загадочный, незнакомый предмет, сверкающий краской и полированным металлом, командир метнулся с ним на плато, притиснулся к самой гряде.

"Вот это да! – изумился Хаятолла, наблюдая, как ловко двигался Рашид и совершенно ничего не боялся. – Ведь командир, а ползает по камням, не жалея штанов. Наверно, недаром сулят за его голову такую награду!"

Остро он пожалел, что в эти минуты нет рядом с ним верного его друга, свихнувшегося от несчастий чолука Мухаммеда. Наверняка позавидовал бы, куда попал и с какими людьми рядом идет сейчас Хаятолла! Позавидовал бы, что его приветил сам Рашид...

Меж тем командир, удобно устроившись на плато, приложил мегафон ко рту и громко, отчетливо произнес:

– Ахмет-хан, послушай! Это я с тобой говорю, Рашид. Со мной мои бойцы, а ты наверняка знаешь, как они умеют воевать. Ты окружен и едва ли сумеешь выйти. Будь благоразумен, Ахмет-хан, не проливай напрасно братской крови, не обрекай людей на лишние жертвы, они и без того настрадались достаточно. Объяви решение о добровольной сдаче в плен. Это лучшее, что можно сделать в твоем положении. Новая власть милосердна, и я советую тебе: не осложняй свою жизнь ненужным упорством. Если ты не внемлешь голосу разума, то мне тебя будет искренне жаль...

Рашид выждал какое-то время, видимо, надеясь на ответ. Но мертвая тишина разливалась вокруг, и со стороны ущелья, где засел со своими людьми Ахмет-хан, не последовало ни звука. И тогда – Хаятолла мог поклясться, что не ошибся, – Рашид, донельзя довольный, рассмеялся.

– Ахмет-хан! Ты объявил за мою голову награду – сто тысяч афгани. Сумма немалая. Но я щедр. Так что спускайся сюда и возьми причитающийся тебе куш. Если, конечно, сумеешь. Да поторопись, пока у меня хорошее настроение и пока я не передумал. Ты слышишь меня, Ахмет-хан?

Последние слова Рашида потонули в грохоте огня. Противно дырявя воздух, пропела над головами мина и плюхнулась где-то в пропасти, никому не причинив вреда. Следом за нею, уже гораздо точнее и ближе, прошла вторая, но так же канула в бездонной глубине и там лопнула с шипением и треском.

– Мальчика, укройте мальчика! – напомнил со своего места Рашид. Олим, позаботься о нем. Остальные – вперед! Не давайте душманам опомниться.

Олим втолкнул Хаятоллу, у которого голова от страха втянулась в плечи, в узкую длинную щель.

– Сиди тут, – наказал мальчику Олим, а сам, охваченный горячкой начавшейся огненной кутерьмы, смотрел мимо него на то, что происходило на склонах. – Пока тебя не позовут, не вылезай.

Он тотчас исчез, больше не теряя времени на разговоры. Хаятолла остался один.

Стрельба с обеих сторон хотя и медленно, но неотвратимо отдалялась, уходила вверх, и чуткий слух Хаятоллы безошибочно подсказывал ему, как стали развиваться в дальнейшем события.

Но обзор, к великой жалости, оказался у мальчика скудным, главное происходило вне его глаз, и вытерпеть это, снести оказалось выше человеческих сил. Запаленно вдыхая застойный, какой-то мертвый запах каменной щели, Хаятолла сдерживал себя, чтобы не высунуться наружу, и лишь терпеливо ждал, когда его позовут. Однако зова все не было и не было...

Уговаривая себя ждать и не вылезать, как приказал Олим, мальчик потихоньку выбирался наружу, держа наготове бывший отцовский пистолет. Сновали, рассекая пустое пространство, шальные пули, но, захваченный своим, мальчик вскоре перестал обращать на них внимание.

Его заботило, сумеют ли минеры без него отыскать последнюю, пятую мину, и это нетерпение, эта забота наконец окончательно вытолкнули Хаятоллу из заточившей его щели. Вновь открылись мальчику простор дня и рыжие, в дымке, горные перевалы. То, что Хаятолла увидел в следующую минуту, приковало его к месту. Там, где батальонных минеров поджидала последняя, пятая мина и куда устремился пристальный взгляд Хаятоллы, возник огромный столб огня и пыли, и в этом уродливом облаке, рвано расползавшемся по небу, кувыркнулись на миг и распались две крохотные фигурки, два человека, переставшие быть людьми...

Хаятолла привалился спиною к утесу, беззвучно закричал. Его била частая дрожь, скулы свело зевотой, неудержимой и ломкой, а снизу поднялся к горлу горячий сухой ком, вывернувший наизнанку все его внутренности.

"Звери, шакалы!.."

Обоим минерам, которых мальчик хорошенько успел разглядеть, едва ли сравнялось по двадцать, и вряд ли они успели обзавестись собственным очагом и детьми. Крепкие их руки теперь уже ничего не могли сотворить, не могли принести какой-нибудь пользы или совершить маломальский труд... От обиды и злости, от собственного бессилия Хаятолла и раз и другой с остервенением нажал на спусковой крючок своего ТТ. Пули с визгом выбили из валуна белесую пыль, дымком блеснувшую кверху, напоследок сверкнули искрами и унеслись, а Хаятолла опрометью бросился в противоположную сторону, следом за отчаянно штурмовавшими высоту бойцами Рашида.

Теперь звериная тропа стала шире, горы пошли приземистей, и бойцы начали забирать влево, где, как точно знал Хаятолла, открывался вход в подземелье и обиталище главаря.

Очищенная от мин, тропа теперь была свободной. Хаятолла безоглядно кинулся по ней вверх, сбивая ступни и дыша на бегу с натугой и хрипом.

В какой-то момент ему показалось, будто впереди мелькнула кремовая рубашка Олима, и мальчик, заново воспрянув духом, скорее потянулся туда, заметил, где Олим спрыгнул вниз и исчез. Догадавшись, что зов его будет не слышен, Хаятолла точно запомнил место и строго держал на него направление, моля, чтобы какая-нибудь случайность остановила, задержала ненадолго Олима.

Там, куда он стремился, оказалась ниша, глубокая овальная чаша под нависшим над нею шершавым каменным козырьком. Где-то здесь Хаятолла упустил из виду Олима, но сейчас он снова встретит его, убедит рафика, что уже не мог дольше вытерпеть в своей щели мучительного ожидания, и Олим наверняка поймет и простит ему недисциплинированность и своеволие.

В глубине ниши, куда солнце не доставало, сквозь полумрак и впрямь белел за выступом лоскут материи, похожий на рукав. Мальчик поскорее спрыгнул на дно ниши, пролез вперед...

Чья-то потная грубая ладонь зажала ему рот, сдавила голову. Изловчившись, Хаятолла вцепился зубами в чужой толстый палец, и укус его проник глубоко, наверно, до крови.

– Шакал! Звереныш...

Мальчик перестал трепыхаться, замер. Ему показалось, будто он услышал голос отца, гулкий в подземелье, странный и все же удивительно похожий.

Ощутив в какой-то момент, что мокрая рука затаившегося в нише соскользнула и хватка ослабла, мальчик рывком освободился, отскочил...

В упор, не мигая, на него смотрели из-под сбившейся чалмы лихорадочно горящие глаза. Хмурый взгляд не обещал ничего хорошего, а ствол автомата был нацелен Хаятолле точно в грудь.

Несколько мгновений двое – мальчик и бандит – разглядывали друг друга, не делая никаких движений и не произнося ни слова.

"Странно, – как о чем-то главном подумал Хаятолла, – где же его халат? Осталась только рубашка, и такая же светлая, как у Олима".

В горле мужчины что-то хрипло булькнуло.

– Хаятолла? Что ты здесь делаешь?

Ноги сами собой сделали несколько мелких шагов назад. Дальше идти было некуда: за спиною высилась почти отвесная стена.

– Иди сюда, – позвал отец. – Иди, не бойся.

Хаятолла не двигался. Напружиненным, только что готовым к прыжку ногам передалась внезапная слабость. Не в силах больше стоять, Хаятолла опустился на колени, обмяк.

– Ты... один? – настороженно спросил из глубины ниши отец. – За тобой никто больше не придет?

– Один. Никто больше не придет, – вяло повторил мальчик, удивляясь, как быстро его покинула решимость и воля, исчезла злость. Испытывая острую горечь разочарования, он разглядывал отца, будто совершенно чужого, постороннего человека. Ничто не отзывалось радостью в его исстрадавшемся сердце, на душе было пусто...

– Я вижу, у тебя мой пистолет, – усмехнулся отец. – А я думал, куда он мог подеваться. Выходит, это ты его взял?

Только сейчас вспомнив о пистолете, мальчик как за последнее свое спасение ухватился за рукоять.

– Э-эй, не дури! Он ведь может и выстрелить. Слышишь, кому говорят?

– Теперь это мое оружие, и я его никому не отдам, – твердо заявил мальчик.

Не ожидавший такой дерзости отец скрипнул зубами. Но заставил себя сдержаться.

– Конечно, конечно, это твое оружие, сын. Имущество отца всегда, рано или поздно, переходит к наследнику, к сыну. Вот только мало я его накопил, наследства, так что не обессудь. А теперь уже и совсем оно мне ни к чему... – Лихорадочный огонь в глазах отца померк, потускнел. – Да... Значит, ты теперь с ними?

Отец кивнул, указывая взглядом наверх, где отдаленно, будто сквозь войлок, перемежались отзвуки гранатных взрывов, хлестких винтовочных выстрелов и торопливых скороговорок автоматных очередей.

– Жаль. Очень жаль. Я так о многом хотел с тобой поговорить! Вот и выпал случай. Значит, выходит, это судьба. Поговорим?

– О чем? – впервые испытывая к отцу брезгливость, отшатнулся Хаятолла.

Но, погруженный в свои думы, отец не заметил этого неловкого движения сына, а может, просто не придал ему значения. Он и прежде не очень-то баловал Хаятоллу своим вниманием или лаской, а теперь и подавно: собственный груз тяготил его гораздо сильнее. Он будто разговаривал сам с собой – неслышно и тихо, почти шепотом:

– Когда-то я мечтал, чтобы ты вырос большим человеком, не в пример мне, стал колоннафаром. Да, видно, моя мольба не дошла до ушей аллаха. Видно, я не так уж усердно молился и мало жертвовал для пророка, если он не внял моей просьбе. И поделом...

Отец опустил свой автомат, положил его на щебень и больше уж не обращал на оружие никакого внимания. Плечи его обвисли и казались дряхлыми, старческими, хотя это был еще далеко не старик. Крепкие некогда руки взбухли венами и висели плетьми.

– Видно, всевышний не на шутку рассердился на меня, если уготовил мне встречу с тобой здесь, в этой яме, словно мы и впрямь враги... Да, а куда ты тогда подевался? – вдруг вспомнил он. – Ахмет-хан топал на меня ногами и кричал, что ты шпион и что тебя следует хорошенько наказать... Я тебя всюду искал, даже посылал за тобой людей, отдал им все свои деньги, чтобы они привели тебя ко мне. Но они обманули меня и вернулись ни с чем, сказали, будто ночью их обстрелял в кишлаке какой-то бандит, поднял шум... И после этого я стал хуже бродяги: у меня уже не осталось ничего – ни денег, ни дома, ни сына...

Долго сдерживаемые слезы, такие обильные и жгучие, подступили к глазам Хаятоллы, и мальчик, не выдержав их непомерного груза, безутешно расплакался, навзрыд.

– Что ты? Что с тобой? – растерялся отец, встревоженно поднимаясь со своего места, чтобы приласкать или как-то утешить сына.

– Не подходи ко мне! – крикнул Хаятолла. – Иначе я за себя не ручаюсь. Лучше ответь: зачем ты убил маму? Что она сделала тебе плохого?

Вновь опустившись на корточки, нечленораздельно мыча, отец какое-то время сидел отрешенно, немо. Потом снова заговорил – еще тише прежнего, еще больнее:

– И ты... ты, мальчик мой, в это поверил? Глупый! Тебя тоже обманули, как и других, заставили, чтобы ты поверил. Но я не убивал. Клянусь аллахом, не убивал...

– Ты думаешь, я поверю? Кто же тогда ее убил, если не ты?

Не замечая, что на груди открылось голое тело, отец запустил грязную свою руку под рубашку и снова долго молчал, не мигая глядя в одну точку у себя под ногами.

– Когда это случилось, меня в кишлаке уже не было. За мною охотились власти – из-за того, что я будто бы хотел взорвать бомбу в самый разгар джирги. И тогда мне пришлось бросить все и уйти в горы. Но что с того? Худая слава, сынок, как и ложь, бегает на длинных ногах. Меня обесчестили, оклеветали, мое имя покрыли позором, и люди прокляли меня... Только я слишком поздно узнал об этом, слишком поздно понял, что это дело рук лжеца и негодяя. О, слепец...

– Кто он?

– Наш мулла, будь он проклят...

– Мулла? – недоверчиво переспросил Хаятолла.

– Он не мог простить, что твоя мать и моя жена разговаривала с русской докторшей. Признаться, мне это тоже пришлось не по нутру. Той злополучной ночью мулла нарочно пришел ко мне в дом, чтобы завести разговор и разжечь во мне злость. О, он своего добился, подлый лис! Ведь это он, мулла, придумал, будто мой брат напоролся на засаду сорбозов. Не было никакой засады! Это мулла выдал моего брата властям, чтобы самому завладеть его имуществом и вволю потешиться с его молодой женой. Это мулла, когда все ушли на джиргу, запер дверь нашего дома и среди бела дня сжег его. Теперь ты все понимаешь, сынок?