Текст книги "Возле старых дорог"

Автор книги: Виктор Тельпугов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Виктор Тельпугов.
ВОЗЛЕ СТАРЫХ ДОРОГ

Солдаты лежали в продымленной землянке и разговаривали. В темноте не было видно, сколько собралось тут народу – двадцать человек или сорок, или все сто, – но разговор у них был общий, один на всех, и велся как-то так, что никто не мешал друг другу, хотя часто один другого перебивал на полуслове.

Комбат Майоров привел меня сюда обогреться, пристроил возле раскаленной печурки и исчез.

При появлении постороннего человека разговор сначала притих, но через некоторое время возобновился.

– Не зря, значит, слава о ребятах из первой роты идет? – спросил кто-то, свесившись с верхней нары.

– Зря или не зря, а в бою они побывали не раз, – отозвался ему тонкий, почти детский голосок из самого дальнего угла.

– Придет скоро и наш срок, – прогудел немолодой хрипатый бас где-то совсем рядом со мной. – Я вот, можно сказать, старик, а и то в настоящем деле вместе с вами отличиться думаю.

– Правильно, папаша, мы хуже первой, что ли? Да мы еще, может…

– А ты, случайно, не из первой?

Я не сразу сообразил, что вопрос этот адресован мне, и еще несколько мгновений молча следил за короткими перебежками синих огоньков в печурке.

– Не из первой? – снова услышал я за своим плечом и обернулся на голос, но никого во тьме не увидел.

– Это про меня, что ли? – спросил я наугад.

– Про тебя.

– Нет, не из первой.

– Жаль.

– Почему?

– Да мы тут все новички, только только с пересыльного, а в первой, говорят, герой на герое. Правда, мы их пока не видели, все легенды одни слышим, вот и хотелось взглянуть на настоящих людей, так сказать, невооруженным глазом.

– Легенды? – спросил я.

– Ну, одним словом, молву всякую.

– А вы не сомневайтесь, соседям вашим геройства и впрямь не занимать. Я вчера был у них, познакомился.

– А мы и не сомневаемся; наоборот, с полным фронтовым почтением! – отозвался уже знакомый мне бас. – Ежели честно сказать, мы даже в зависти. Верно, что ли, сыночки?

– Так точно, папаша, в нашей роте своих героев покуда нет.

– Откуда ж им быть? Герои с неба не падают, – рассудительно проворчал «папаша» и присел рядом со мной у печки. – Собрали нас с бору по сосенке, в бой не пускают, все чего-то дожидаются, а мимо нас маршевые топают и топают. Нас только зря по тревоге каждую ночь поднимают. Всполошат, построят – скидай, говорят, хорошее обмундирование в пользу тех, кто с марша в бой прямиком. Намедни разбудил старшина, выстроил в лесу: сымай новые шинели, а в обмен – обноски всякие. Давеча построил – и как курам на смех: «Шапки долой!» Заместо своих теплых треухов получаем шлемы «рваные паруса»…

Солдаты дружно рассмеялись, а хрипатый, обращаясь ко мне, продолжал:

– Утром была у нас политинформация. Новый замполит заступил. Ничего еще толком не знает, не ведает. «Ну кто, говорит, слышал, какая нынче сводка? Чего-нибудь наши взяли?» «Взяли, – отвечаю, – товарищ замполит, взяли». «Докладывай, – говорит, – сам слышал?» «Даже видел, товарищ замполит: взяли у нас маршевики сто двадцать шапок – и айда на Берлин!»

От общего хохота с новой силой заметались синие огоньки в печурке. Когда в землянке снова стало тихо, я спросил:

– Ну и как? Очень рассердился замполит?

– Нее. Он мужик, видать, ничего, с пониманием. Вместе с нами посмеялся и говорит: «Настанет час, и мы с вами в Берлине будем, а в разбитых лапотках даже шибче шагается, это вы уж мне поверьте».

Землянка опять задрожала от хохота, будто небо над нею низко летящий снаряд пропорол.

Когда солдаты угомонились, хрипатый опять за свое:

– Ну, мы, кажись, сбились с азимута. Начали про Фому, а перешли совсем на Ерему. Я вот про ту роту думаю. Ты, стало быть, был в первой? – тронул он меня за плечо.

– Вчера.

– Герои? Все как есть?

– Имеются.

– Вы слышите?

Ему не ответили – дверь землянки, неожиданно взвизгнув, широко распахнулась, снаружи со свистом и шипением вкатился лохматый клубок мороза, тусклый луч света скользнул по сбитым подковкам сапог у лежавших вповалку солдат. Потом снова стало темно и тихо. Кто-то пробурчал:

– Дует как при капитализме.

После нового взрыва хохота разговор продолжался. О героях, о подвигах, о храбрости тех, кто там, впереди, шагал по гудящей земле сраженья, со смешком и всерьез говорили разомлевшие в тепле солдаты.

– А в первой что? А в первой как? – все чаще сыпались ко мне их вопросы.

Я сперва коротко отвечал, односложно, но постепенно незаметно для самого себя втянулся в разговор, сам стал вставлять словечки, вспоминать разные дела да случаи из фронтовой жизни.

Рассказал я притихшим солдатам и историю про одного волжанина, услышанную мною вчера в первой роте.

– Про пекаря будет рассказ, – полушутя-полусерьезно предупредил я и пошевелил полешком начавшие темнеть угли.

– Про пекаря?! Нам бы про героя…

– Да дайте вы человеку высказаться. Пекаря – они тоже разные бывают, – поддержат меня хрипатый.

Когда нетерпеливые угомонились, я уселся поудобнее и рассказал все по порядку.

– В Белоруссии это было, в районе Речицы. Десяток наших парашютистов после выполнения задания в тылу противника с важными сведениями и документами пробивались к своим. Израненные, измотанные, голодные, люди теряли последние силы. Линия фронта была где то уже недалеко, но чем ближе подходили к ней десантники, тем трудней им становилось. Все дороги забиты немцами, а чуть с большака свернул – полезай в болото. Ни костра развести, ни обсохнуть, а на дворе уже осень глубокая, снег дождю на пятки наступает. Деревни кругом спалены.

И вдруг на исходе одного особенно ненастного дня учуяли ребята где-то совсем рядом, за леском, запах тепла и хлеба. Ничто уже не могло их остановить – поднялись во весь рост, ошалело пошли навстречу одурманивавшему ветру. Скоро они оказались на открытом пригорке, затянутом со всех сторон сетью черно-белых дорог. В колеях давленые отпечатки колесных следов. Видно, весь день месили и трамбовали тут снег и грязь немецкие машины. А в центре пригорка красный кирпичный дом с высокой трубой. Как он здесь уцелел, никто понять не мог. Да об этом в тот момент никто и не думал. Не рассуждая, забыв о всех мерах предосторожности, ворвались парашютисты в дом и остолбенели от удивления: в одном углу пылает жаром не закрытая заслонкой огромная русская печь, а на широких столах вдоль стен – не успевшие остыть, еще чадящие противни. Другой угол почти до потолка завален мешками с мукой.

– Пекарня не пекарня, склад не склад! – Командир запустил руку в один из мешков по самый локоть. – Кто пекарить учен?

– Я могу, – вперед шагнул пожилой солдат. – До войны в Саратове по этому делу работал.

Молодые с завистью и надеждой глянули на него, а командир сказал:

– Ну вот что. Немец может явиться в любую минуту. Я всем десантом рисковать не могу. Один тут управишься?

Солдат вместо ответа начал решительно закатывать рукава.

– Молодец! А остальные – кру-гом!

Он был немножко поэт, а главное – никогда не терял присутствия духа, потому добавил:

– Шагай в болото, моя пехота!

Под утро с двумя духовитыми, горячими буханками под полами шинели саратовский пекарь явился к своим:

– Только я за порог, а он тут как тут.

– Не заметил?

– Не-е! Я ж, товарищ командир, не просто пекарь, я пекарь-десантник.

Сказал так и рухнул к ногам товарищей. Думали, объелся там, в пекарне, непропеченным хлебом, кинулись к нему, сдернули одежонку, а у него живот провалился и совсем прилип к позвоночнику. Кто-то понимающе вздохнул:

– Голодный он как пес, вот и все.

Привели пекаря в чувство, осторожно, как малого ребенка, накормили, а он:

– Нынче к ночи сходить бы еще, а? Немец только днем печет – каждого куста тут боится. Вот и буду с ним в пересменку. Надо ж нам силенок набраться, товарищ командир?

– Надо.

И пошла в той пекарне круглосуточная работа: днем для немцев хлеб печется, ночью – для наших. Ночью сидит в пекарне волжанин и топит так, чтоб ни искорки не было видно. Под утро съезжаются к пекарне немецкие обозники.

Так продолжалось несколько дней. Окрепли малость ребята, стали трогаться дальше. Последнюю выпечку пекарь вместе с немецкой пулей принес…

– Как с пулей? – перебил меня кто-то из солдат.

– Выследили-таки его немцы, с танками автоматчики к пекарне двинулись, – думали, там целая рота печет. Такую стрельбу подняли, что от пекарни одна труба осталась.

– А пекарь?

– А пекарь живым-невредимым к своим добрался в обнимку с горячим хлебом.

– А пуля?

– Пулю они уж потом нашли. Разрезали одну буханку – она к ногам и упала…

– Вот это действительно герой из героев.

– Да-а…

Я уже давно закончил свой рассказ, а в землянке было еще так тихо, будто все продолжали слушать. А может, ребята и в самом деле слушали уже не меня – вой декабрьского ветра в железной трубе печурки, сквозь который все отчетливей доносился грохот далекого боя.

– Ну как? Верно я, значит, сказал? Разные пекаря бывают? – резюмировал мой рассказ хрипатый.

– Верно!

– То-то оно и есть.

На следующее утро я покинул гостеприимную землянку. Комбат Майоров дал мне лошадь и пожелал счастливого пути.

Ездовым у меня оказался один из вчерашних собеседников – пожилой солдат, которого я сразу узнал по густому, охрипшему басу.

Когда мы проехали по лесной дороге километра два или три, он обернулся ко мне и, протянув полный, завязанный «под горлышко» кисет, сказал:

– Куришь? Моршанская. С госпиталя еще берегу. А здорово ты давеча им про пекаря-то! Ух, здорово!

– Вам понравилось? Правда?

– Лихо.

– Мне даже самому не верится, что такие вещи на свете бывают.

– Бывают. Все как есть расписал, точка в точку. Только в одном месте, сынок, ошибся, и то самую малость.

Я недоуменно глянул на солдата.

– Не в Речице то было, а у самых, считай, Старых дорог, недалече от Белой балки. Понял? – Он весело перекрестил кнутом чуть сбавившую ход лошадь. – А так все справедливо: и про немца, и про хлеб, и про пулю в буханке.

– Справедливо? – удивленно спросил я. – Это хорошо, а то я вот в газету пишу, все боюсь, как бы чего не напутать.

– Говорят тебе, точно, только Речицу на Старые переверни, и полный порядок будет.

– А вы сами-то, папаша, не напутали? Вы сами-то от кого слыхали?

– «От кого», «от кого»! Заладил…

– Нет уж, начали, так говорите до конца, газета есть газета.

– А ты меня не выдашь?

– Что вы!

– И в печать не пропустишь?

– Ив печать. А что?

– А то, что везет тебя младший сержант технической службы, коренной волжанин-саратовец. Понял? – Солдат еще раз беззлобно хлестнул лошадь и добавил: – Той самой пекарни, значит, главный пекарь.

Он обернулся, и я в первых лучах рассвета увидел его белый висок.

Солдат гордо распрямил ссутулившиеся на морозе плечи и задумчиво пробасил:

– А героев у нас в отделении тогда не было. Ни одного. Они уж потом пошли, когда я в госпиталь угодил. Ясно? – Он перекинул вожжи из руки в руку и обернулся ко мне еще раз: – Так запомни: не в Речице, а возле самых Старых дорог. Может, и сейчас стоит там кирпичная стена пекарни, совсем ведь недавно дело было – год назад.

– Запомню, отец, – отозвался я и снова, теперь уже совершенно отчетливо, увидел перед собою белый, будто той мукою припорошенный, висок солдата.