Текст книги "Батыево нашествие. Повесть о погибели Русской Земли"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Поняв, что ни числом, ни умением им не одолеть столь опытного и смелого воина, Батыевы нукеры отпрянули по сторонам, похожие на свору псов, обложивших медведя-шатуна. Находясь в плотном кольце врагов, рязанец что-то хрипло выкрикивал, свирепо озираясь вокруг и потрясая двумя окровавленными мечами.

– Что он говорит? – спросил Бату-хан, дернув за рукав толмача.

– Этот русич спрашивает, где хваленый хан Батый? – ответил толмач. – Пусть он выйдет и сразится с ним! Еще этот безумец спрашивает, где же храбрейшие из татар? Мол, его окружают лишь жалкие трусы!

К Бату-хану протолкался его брат Тангут.

– Повелитель, позволь моим нукерам прикончить этого наглеца! – Тангут ткнул пальцем в одноглазого рязанца. – Позволь, и через несколько минут тебе поднесут отрубленную голову этого уруса!

– Действуй, брат! – Бату-хан милостиво кивнул. – Но пусть твои нукеры захватят этого русича живым. Я хочу поговорить с ним.

Тангут быстро созвал своих телохранителей и, размахивая руками, велел им показать, на что они способны, как умелые воины.

Нукеры Тангута, коих было не меньше тридцати человек, скопом набросились на одноглазого рязанца. Их смелый порыв натолкнулся на сверкающий и лязгающий непреодолимый барьер из двух мечей. Рязанец рубил, колол и подсекал воинов Тангута, успевая уворачиваться от их ударов, при этом поворачиваясь в разные стороны с такой стремительностью, какой от него трудно было ожидать при его возрасте и мощном телосложении. В первые же секунды схватки трое нукеров Тангута упали наземь замертво, еще пятеро поспешно отползли в сторону, получив колотые и резаные раны.

Неожиданно монгольский меч в руке рязанца обломился возле самой рукояти при нанесении очередного рубящего удара. Воины Тангута воспользовались этим моментально. Кто-то бросился на рязанца сзади, кто-то схватил его за обезоруженную левую руку, сразу двое нукеров схватили русича за ноги. Какой-то ловкий нукер мастерским ударом своей сабли выбил меч из руки одноглазого великана.

Тангут и его брат Берке торжествующе расхохотались при виде этого.

Однако схватка на этом не прекратилась. Оставшись без оружия, рязанец пустил в ход свои сильные руки, расшвыривая воинов Тангута, как маленьких детей. Одного из нукеров русич схватил за ноги и, подняв его над головой, принялся раскручивать в воздухе эту орущую от страха живую дубину, нанося ею удары направо и налево. Каждый такой удар сбивал с ног разом по трое-четверо татарских воинов, которые падали друг на друга, как большие тряпичные куклы.

Веселье в свите Бату-хана мигом потухло, никто из знатных монголов доселе не встречал такого непобедимого силача. Тангут, брызгая слюнями, свирепо орал на своих нукеров, обзывая их грязными словами.

– Что вообще могут эти жалкие буряты и ойроты?! – презрительно воскликнул Гуюк-хан. – С этим силачом запросто совладают мои нукеры! Светлейший, позволь мне сделать тебе приятное. – Гуюк-хан слегка поклонился Бату-хану, прижав ладонь к груди.

Бату-хан молча кивнул, поправив на своих плечах белую песцовую шубу, которую накинула на него одна из его жен, прибежавшая из шатра.

Нукеры Тангута были родом из бурят и ойротов, эти лесные племена были покорены еще Чингис-ханом. При распределении владений между потомками Чингис-хана земли ойротов и бурятов стали наследственным улусом Тангута.

Нукеры Гуюк-хана набросились на рязанца не с оружием в руках, а с шестами и веревками. Сначала они жердями сбили могучего русича с ног, затем связали ему руки. Точно так же воины Гуюк-хана ловили и приводили в становища молодых лосей и оленей, чтобы к какому-нибудь торжеству под рукой всегда была свежая дичина. Этому они научились на своей родине в лесистых горах Хангая и у истоков реки Орхон. Нукеры Гуюк-хана были из племени кераитов, а все кераиты были прирожденными охотниками.

Когда связанного рязанца подвели к Бату-хану, тот долго молча разглядывал его, словно перед ним был диковинный зверь.

Наконец Бату-хан пожелал узнать имя плененного богатыря.

– Его зовут Апоница, – сказал толмач. – Он незнатного рода и всю жизнь служил князю Федору, который вырос у него на глазах.

– Ты очень храбрый воин! – обратился Бату-хан к Апонице. – Ты сед, но крепок и ловок. Пойдешь служить ко мне? Твой князь все равно уже мертв.

Толмач перевел сказанное Батыем на русский язык.

Апоница отрицательно мотнул головой, с холодной ненавистью глядя на Бату-хана из-под растрепанных седых прядей.

– Отпустите его! – распорядился Бату-хан. – Пусть едет в Рязань и скажет рязанскому князю, что я жду его с данью. Да пусть рязанский князь прихватит с собой свою дочь и вдову князя Федора, тогда он получит мир от меня.

Горделиво повернувшись, Бату-хан направился было обратно в шатер, но его остановил окрик его брата Тангута, воины которого обнаружили среди мертвых рязанцев одного израненного и недобитого.

– Велишь ли добить этого уруса, повелитель? – спросил Тангут.

– Нет, не трогайте его, – сказал Бату-хан. – Отправьте этого раненого уруса в Рязань вместе с одноглазым.

Находившийся в толпе татар Моисей видел, как нукеры Гуюк-хана освободили от веревок Апоницу, положили в сани израненного боярина Любомира Захарича. Татарские конюхи привели три лошади и принялись расторопно запрягать их в сани.

Все это время Апоница стоял над бездыханным телом Федора Юрьевича, не сдерживая своих рыданий.

Когда кони были запряжены, Апоница сел в сани и щелкнул вожжами – длинногривая гнедая тройка стремительно сорвалась с места.

Был декабрь 1237 года.

Глава шестнадцатая. Угроза Бату-хана

Апоница со слезами на глазах поведал Юрию Игоревичу о том, как безбожные мунгалы закололи копьями его сына.

Старая княгиня Агриппина Ростиславна, мать Юрия Игоревича, слегла в постель после столь печальной вести. Жена Юрия Игоревича, Агриппина Давыдовна, в это время пребывала в Пронске, поэтому тяжелая весть о смерти старшего сына до нее пока не дошла.

Разговор с израненным боярином Любомиром Захаричем у Юрия Игоревича не получился.

На расспросы Юрия Игоревича о том, как вел себя Федор в ставке Батыя, Любомир Захарич откровенно ответил:

– Неразумно вел себя твой сын, княже. Дерзил Батыге и братьям его, советов наших не слушал. Может, и удалось бы нам столковаться с Батыем, кабы Федор оказался посговорчивее.

– В чем же мой сын не пожелал уступать Батыю? – спросил Юрий Игоревич, нервно теребя свою короткую бороду.

– Батый и его братья заинтересовались супругой Федора, стали выспрашивать о ней, видать, падки нехристи на женскую красу, – молвил боярин Любомир, полулежа в кресле, куда его осторожно усадили княжеские челядинцы. – Батыга пожелал видеть Евпраксию среди своих наложниц. Федору благодарить бы Батыгу и в ноги бы ему кланяться, дабы задобрить его душу поганскую. Так нет! Федор и кланяться не стал, и заявил еще, что не место Евпраксии в юрте татарской. Вот Батыга и взбеленился!

– Ты же знаешь, боярин, что Федор в жене своей души не чаял, как он мог отдать ее Батыю! – воскликнул Юрий Игоревич. – И откель татары прознали про Евпраксию?

– Не ведаю, княже, – ответил Любомир Захарич. – Я так мыслю, что не место чувствам там, где речь идет о жизни и смерти множества русских людей. Ты посылал нас не спорить с Батыем, но договариваться с ним, чтобы время выгадать. А Федор, одержимый гордыней, так и не понял, с кем имеет дело и поплатился за это головой! – Сделав резкое движение рукой, боярин Любомир поморщился от боли. Физическое страдание, видимо, добавило ему раздражения, поэтому он сердито добавил: – Кабы отдали бы Евпраксию в наложницы, то и Батыгу умаслили бы, и время выгадали. Но сын твой, княже, все испортил своим глупым упрямством. Теперь Батый на Рязань пойдет. И все едино Евпраксия ему достанется.

– Достанется, говоришь! – разозлился Юрий Игоревич. – А ты вот это видел, боярин! – Князь сунул кукиш под нос Любомиру Захаричу. – Не получит Батыга Евпраксию! Я этому выродку отомщу сторицей за смерть Федора. Наведу полки рязанские на татарский стан! Коль пособит Господь, своим мечом порублю Батыгу на куски!

– Остынь, княже! – промолвил Любомир Захарич. – Ты не видел стан татарский, а я видел. Сила у Батыги несметная! Одним нам без суздальцев не выстоять, Бог свидетель.

– Не стращай меня, боярин! – отмахнулся Юрий Игоревич. – И половцы в былые времена к нам жаловали в несметном числе, и мордва, и булгары… Да токмо стоит Рязань и поныне!

– Самое лучшее, князь, по моему разумению, это попытаться замириться с Батыем, – сказал Любомир Захарич. – Вновь отвезти дары богатые в стан татарский и вместе с дарами – Евпраксию. Может, тогда подобреет Батыга. Заодно и тело Федора выдаст.

Однако Юрий Игоревич был одержим одной-единственной мыслью: сражаться с татарами! Истреблять подлых мунгалов, где только придется! Мстить Батыге за смерть любимого сына!

После беседы с боярином Любомиром Юрий Игоревич собрал на совет князей и воевод. Кратко поведав собравшимся о гибели Федора, Юрий Игоревич затем заявил, что не станет дожидаться прихода татар за стенами Рязани, но ударит по становищу Батыя без промедления со всеми конными и пешими полками.

– Ныне снег валит, это нам на руку, ибо лошади у татар низкорослые, резво скакать по сугробам не смогут, – молвил Юрий Игоревич с воинственным блеском в очах. – Батый и его братья небось полагают, что у князей рязанских не достанет мужества выйти в поле против всего татарского войска. Вот мы и накажем нехристей узкоглазых за их самонадеянность, свалившись на них как снег на голову!

Всеволод Михайлович и Юрий Давыдович были несказанно изумлены услышанным из уст всегда такого осмотрительного в ратных делах Юрия Игоревича. Такой дерзновенной смелости они от него не ожидали! Не меньше был изумлен и родной брат Юрия Игоревича, Олег Игоревич.

– Разума ты лишился, брат! – сказал Олег Игоревич. – Хочешь все рязанское воинство в неравной сече положить? На внезапность да на сугробы уповаешь, а того не ведаешь, что Батыга, может, токмо и ждет, когда полки рязанские в степь выйдут. Не ты ли говорил, что ныне рязанцам одной храбрости мало, надо бы еще и хитрость употребить. Договариваться надо с Батыем, а не на рожон лезть!

– Коль ты робеешь, брат, я тебя силой в сечу не тяну, – промолвил Юрий Игоревич. – Можешь возвращаться к себе в Белгород. Ступай с Богом! Промышляй сам, как сберечь от татарской напасти град свой.

Решительно поддержал своего дядю коломенский князь Роман Ингваревич. В свои двадцать семь лет старший сын Ингваря Игоревича уже имел немалый ратный опыт. Ему довелось поучаствовать во многих княжеских распрях, отражать набеги половцев, ходить в походы на мордву и черемисов. Юрий Игоревич удержался на рязанском столе во многом благодаря ратному умению своего старшего сына Федора и племянника Романа Ингваревича, которые победили в сражениях всех своих двоюродных дядей, стремившихся отнять Рязань у потомков Игоря Глебовича.

Роман Ингваревич пристыдил своего другого дядю Олега Игоревича, который убоялся неведомых мунгалов, даже не скрестив меч с ними! Он одобрил дерзкий замысел Юрия Игоревича, пояснив, что, как бы ни было огромно татарское войско, голова у этого войска все равно одна. И голова эта – Батый.

– Убьем Батыя, тогда мунгалам будет уже не до Рязани, – заявил Роман Ингваревич. – Батыевы братья начнут судить да рядить, кому из них главенство держать, может, в споре том и за мечи возьмутся. У степняков кровь горячая. А коль дойдет у Батыевых братьев до кровопролития, тогда и орда татарская рассыплется, развеется, как мякина по ветру.

С Романом Ингваревичем согласился его брат Глеб Ингваревич, такой же храбрый рубака.

– Что и говорить, братья, Батый – грозный враг! – промолвил Глеб Ингваревич. – Однако же он не из железа сделан, а значит, смертен, как все люди. Коль внезапно обрушимся мы всеми полками на стан татарский, то, может, и пробьемся до самого Батыева шатра. Может, кого из братьев Батыевых посечем. Надо токмо подобраться к нехристям тихо, без шума. Лучше всего ночью перед рассветом.

– Сможем ли мы подойти неприметно к стану татарскому? – выразил сомнение юный Кир Михайлович. – Дозоры у татар, чай, дремать не станут.

– Сможем, – уверенно проговорил Юрий Игоревич. – Мунгалы раскинули стан свой возле Черного леса. Лесными тропами ратники наши и подкрадутся к Батыевой ставке.

– А наши конные полки ударят на татар с южной степной стороны, – вставил Роман Ингваревич. – Оттуда татары уж точно не ждут никакой опасности.

Юрий Игоревич расстелил на столе широкий кусок отбеленного холста, затем, взяв из печи уголь, он уверенными штрихами стал наносить на грубую ткань извилистый берег Оки, ее степные притоки, пограничные городки, Черный лес, вклинившийся в степное раздолье, и дороги, ведущие к этому лесу со стороны Рязани, Мурома и Пронска.

Князья сгрудились вокруг стола, глядя, как на холст ложатся длинные стрелки, обозначавшие направление движения русских полков. Говорили в основном Юрий Игоревич и Роман Ингваревич, обсуждая, как вернее всего совершить глубокий охват конными дружинами Батыева стана, как не заплутать в ночном лесу пешим полкам, какими сигналами обмениваться дозорным.

Из воевод, приглашенных на военный совет, лишь двое одобряли намерение Юрия Игоревича. Это были Сбыслав Иванович, верный соратник Романа Ингваревича во всех походах, и Супрун Савелич, гридничий рязанского князя. Все прочие воеводы с хмурым видом восседали на скамьях, видя, что князья не намерены прислушиваться к их советам и здравым речам.

Безучастно сидел в стороне и Олег Игоревич, то и дело прикладываясь к липовому ковшу с квасом. По его лицу было видно, что он остался при своем мнении и не желает участвовать в обсуждении этого заведомо гиблого замысла.

* * *

Присутствовал на этом военном совете и боярин Бронислав вместе с братом Веринеем. После окончания совета, когда бояре рязанские стали расходиться по домам, Бронислав намеренно задержался в княжеском тереме, желая переговорить с Давыдом Юрьевичем с глазу на глаз.

Бронислав довольно долго ожидал, когда князь Давыд выйдет из отцовских покоев, где князья расспрашивали Апоницу о том, что он видел в татарском стане. Бронислав и Давыд столкнулись в одном из полутемных переходов терема, ведущего к лестничному пролету со второго яруса на первый.

Бронислав без обиняков стал расспрашивать Давыда про свою сбежавшую жену. Не у него ли в Ольгове скрывается Саломея?

– Не по себе ты жену выбрал, боярин, – сдвинув брови, заговорил Давыд. – Не люб ты Саломее, вот и сбежала она от тебя. Забудь о ней, мой тебе совет. Не вернется к тебе Саломея, даже не надейся.

Бронислав смерил Давыда надменно-презрительным взглядом.

– Ишь, какого заступника сыскала себе Саломея! Думаешь, управы на тебя не найдется, младень! Полагаешь, что я так просто уступлю тебе Саломею?

– Могу дать тебе отступное за Саломею, боярин, – промолвил Давыд, спокойно выдержав взгляд Бронислава. – Цену назови.

– Саломея мне – жена венчанная, и торговаться с тобой за нее я не собираюсь! – гневно проговорил Бронислав. – Закон на моей стороне, княжич. Либо ты возвращаешь мне Саломею добром, либо…

– Либо что? – Давыд усмехнулся. – На поединок меня вызовешь?

Усмешка Давыда задела Бронислава за живое. Однако перейти к оскорблениям и тем более пустить в ход кулаки Бронислав не решился. Здесь, в княжеском тереме, за Давыда горой встанут челядь и отцовские дружинники. Брониславу могут не только бока намять, но и в темницу его посадить за дерзость. Юрий Игоревич ныне от горя сам не свой, поэтому он дотошно разбираться не станет, что к чему, тем более винить своего младшего сына перед Брониславом.

– Бог нас с тобой рассудит или княжеский суд, младень, – после краткой паузы сердито сказал Бронислав. – Вот управимся с татарами, и я тогда привлеку тебя к ответу за дела твои грязные! К тому времени вернется из Чернигова Ингварь Игоревич, уж он-то меня поддержит…

Не желая продолжать этот разговор, Давыд двинулся дальше по коридору.

– Я погляжу, что ты запоешь, злыдень, когда тебя лишат стола княжеского! – зло бросил ему вслед Бронислав. – Ингварь Игоревич церемониться с тобой не станет!

Давыд обернулся на ходу:

– Что было, то было, боярин. А что будет – увидим!

Братья Бронислава единодушно советовали ему не задирать Давыда Юрьевича теперь, когда над Рязанью нависла угроза татарского нашествия. И про сбежавшую Саломею братья советовали Брониславу на время забыть. Мол, все равно она никуда от Бронислава не денется.

* * *

В этот день Пребрана, Стояна и Устинья решили навестить свою замужнюю подругу Фетинью.

На широкой улице, ведущей к Спасо-Преображенскому собору, девушки были вынуждены остановиться.

По улице со стороны Исадских ворот сплошным потоком двигалась конная и пешая рать с поднятыми кверху копьями. На фоне пушистого белого снега ярко алели червленые щиты ратников и красные плащи конных дружинников.

– Глядите, какой красивый витязь! – воскликнула Стояна, указав рукой на молодого воина в блестящем панцире и шлеме, который проезжал мимо на белом коне в окружении суровых бородачей в кольчугах, разномастные лошади которых так и напирали на толпу зевак.

– Это Олег Красный, сын Ингваря Игоревича, что княжит в Перевитске, – промолвил какой-то верзила в потертом полушубке, оказавшийся рядом с тремя подружками.

Войско прошло, направляясь в сторону детинца. Теснившиеся у заборов люди вновь направились по своим делам.

Однако у всех на устах была одна тревога:

– Слыхал, сосед, в Исадах полки муромского князя стоят? Ныне вот Олег Красный в Рязань с ратью пожаловал. К чему бы это?

– Похоже, собираются князья двинуться на татар, что у Черного леса стоят.

– Слыхали, хан Батыга Нузу спалил дотла?..

– Когда же это случилось?

– По слухам, вчера.

– О силы небесные! Что же будет-то?..

Обрывки подобных разговоров подруги слышали на каждом углу. О том же люди судачили на торжище, мимо которого трем подружкам пришлось пройти. В этом самом людном месте Рязани было немало приезжих из Пронска, Ольгова, Белгорода, Исад и окрестных деревень. Кто-то уже имел возможность увидеть в степном раздолье за Окой неведомых наездников на низкорослых лохматых лошадях. Иные наблюдали дымы татарского стана на месте разоренного пограничного городка.

Тревога ходила по всей Рязани, стучалась в каждый дом.

Фетинья стала угощать подруг липовым медом и пирогами, стряпать которые она была большая мастерица. Супруга ее дома не было. Зато была ее младшая сестра Варвара, которая хоть и сидела за столом вместе с гостями, но в общий разговор не вступала.

– Отец-то наш каждый день то во хмелю, то с похмелья. Вот матушка и спровадила Варьку ко мне, чтобы она непотребных слов от него не слышала, – сказала Фетинья подругам, когда Варвара вышла во двор за водой.

Посудачить вволю подружкам не довелось.

Зимний день короток. Вскоре погасли солнечные лучи за окнами, из всех углов повылезали таинственные тени.

А тут еще Ивор Бокшич из мастерской пришел, смурной и усталый.

Гостьи стали прощаться с Фетиньей.

Фетинья решила проводить подруг до ворот.

– Шубейку накинь! – строго окликнул Фетинью Ивор Бокшич, видя, что та собралась выскочить на холод в одном платье и платке.

– Заботливый он у тебя! – шепнула Пребрана Фетинье уже на ступенях крыльца.

– Так и должно быть, – улыбнулась Фетинья.

Выждав, когда Устинья и Стояна выйдут за ворота, Фетинья придержала Пребрану за рукав ее заячьей дохи.

– Слышь-ка, Пребрана, – негромко промолвила Фетинья. – Я хочу, чтобы ты стала крестной матерью моему первенцу. Ведь кабы не твоя мать, то не видать бы мне своего счастья.

– Я согласна, – сказала Пребрана.

Обрадованная Фетинья расцеловала Пребрану в обе щеки.

* * *

Страшный дар привез Юрию Игоревичу сотник Лукоян, который угодил в плен к татарам во время штурма Нузы. Сотник привез в Рязань отрубленную голову воеводы Воинега. Это было предупреждение князьям рязанским от Бату-хана.

– Мне велено передать, коль не дождется Батый изъявления покорности от рязанских князей, то будет вынужден обнажить свою саблю, – сказал Лукоян на собрании князей. – Покуда же Батый лишь взялся за рукоять своей сабли. Именно так следует понимать взятие татарами Нузы.

В гриднице, кроме Юрия Игоревича, находились Юрий Давыдович, Всеволод Михайлович с обоими своими братьями, Давыд Юрьевич и трое братьев Ингваревичей: Роман, Глеб и Олег Красный.

– Так ты говоришь, Батый пощадил тебя из-за храбрости твоей, – обратился к сотнику Всеволод Михайлович. – Сколько же татар ты перебил?

– Восемь или девять, может, больше, – устало промолвил Лукоян, сидя на стуле возле длинного стола. Он еще не успел отдохнуть после трудной дороги.

– А другие храбрецы кроме тебя в дружине Воинега были? – спросил Юрий Игоревич.

– Были, – ответил Лукоян, – токмо все они полегли в битве. Один я в живых остался. Кабы не сломался мой меч, то не взяли бы татары меня в плен.

– Что сказал тебе Батый, когда тебя привели к нему? – прозвучал вопрос муромского князя.

– Батый сказал мне через толмача, что он будет пить кумыс и думать, какой смерти меня предать, – молвил Лукоян. – Тем временем ханские слуги складывали рядком всех убитых при взятии Нузы мунгалов. Батый осмотрел мертвецов и велел сжечь их на костре, такой у татар обычай. При этом колдуны ихние били в бубны и плясали с дикими завываниями.

– Тьфу, мерзость какая! – вырвалось у Всеволода Михайловича.

– Что было дальше? – поинтересовался Юрий Игоревич.

– Предложил мне Батый испить кумыса из своей чаши, но я отказался, – продолжил Лукоян. – Тогда Батый предложил мне стать его нукером. Я опять отказался. После этого Батый велел снять с меня веревки и отпустить. Мунгалы дали мне коня, и шестеро Батыевых нукеров сопровождали меня почти до самой Оки. Перед тем как повернуть обратно к своему стану, мунгалы вручили мне кожаную сумку и передали устное послание от Батыя к рязанскому князю.

Я-то поначалу думал, что в сумке еда мне на дорогу. А когда заглянул внутрь, вижу, там лежит голова Воинега. Заплакал я тогда от бессилия своего, так в слезах до самой Рязани и ехал.

Лукоян тяжело вздохнул.

– Ступай, друже, – сказал сотнику Юрий Игоревич. – Отоспись. Скоро у тебя будет возможность поквитаться с нехристями и за Воинега, и за соратников своих.

Когда сотник скрылся за дверью, Юрий Игоревич обвел присутствующих долгим взглядом и промолвил:

– Значит, татары уже возле Нузы стоят, от Рязани в двадцати верстах, а от Белгорода – в пятнадцати. В нетерпении пребывает Батый, торопит нас с выдачей дани и изъявлением покорности. Что делать станем, братья?

– Медлить больше нельзя, пора выдвигать полки к Черному лесу и ударить на татар! – решительно проговорил Роман Ингваревич.

– Так ведь не все еще ратники подтянулись к Рязани, – заметил Глеб Михайлович, средний брат пронского князя. – Надо бы еще обождать денек-другой.

– Нельзя более ждать! – возразил Роман Ингваревич. – Коль расчухают мунгалы, что мы силу ратную против них собираем, мигом вся их орда в одном месте соберется и к сече изготовится. Пока же станы татарские по степи разбросаны, а это нам на руку, братья.

– Роман прав, – сказал Юрий Игоревич, – пора за мечи браться, други мои. Несметную рать нам все равно не собрать, а посему лишь на внезапность и храбрость уповать нам приходится. Давайте же урядимся, в каком порядке полки наши на татар выступят, кто с головным полком пойдет, кто фланги держать будет, кому в дальний охват идти. Примерное расположение становищ татарских мы знаем. Самый ближний стан мунгалов передвинулся к Нузе, как выяснилось ныне. Самый дальний где-то в степи, у истоков реки Воронеж. Батыев стан где-то возле Черного леса…

Князья расстелили на столе нарисованную на холсте углем карту местности к югу от Оки и собрались вокруг нее плотным кругом. Было решено, что на татарский стан близ Нузы нападут полки муромского князя и князя белгородского. Князья пронские и основная рязанская рать во главе с Юрием Игоревичем должны были выйти к Черному лесу в обход Нузы, чтобы ударить по главной Батыевой ставке. Братьям Ингваревичам с их конными дружинами предстояло совершить скрытный обходной маневр по заснеженной степи, чтобы обрушиться на Батыев стан с южной стороны.

После совещания князья все вместе отправились в Успенский храм, чтобы помолиться у алтаря об успехе своего дерзновенного замысла. Князья знали, что не все из них вернутся обратно после столь неравной битвы. Может случиться, что и никто из них назад не вернется. Однако слова Юрия Игоревича, сказанные им перед молебном, только укрепили князей в их смелом намерении потягаться в сече с Батыевой ордой.

«Братья, лучше нам в сече принять смерть доблестную, нежели быть в воле поганого Батыя!» – сказал рязанский князь.

Эта фраза Юрия Игоревича не затерялась в безвестности, но была услышана в тот день многими рязанцами и впоследствии попала на страницы летописи, повествующей о татарском нашествии на Рязанское княжество.

* * *

Полки муромского и белгородского князей двигались к Нузе вдоль Оки. После утомительного дневного перехода муромцы и белгородцы расположились станом в сосновом бору в опустевшей деревне Ярустово, жители которой спешно ушли отсюда в Исады и Белгород, прознав, что татары спалили Нузу. От Ярустова до Нузы было не более семи верст.

С полудня и до вечера валил снег. Небо было затянуто плотным пологом из туч. В тишине и безветрии густой снегопад приглушал и без того блеклые краски хмурого зимнего дня.

Князья устроились на отдых в избе здешнего ратайного старосты, сын которого еще в Исадах присоединился к муромо-белгородскому воинству. Юношу звали Улеб. Он хорошо знал окрестности вокруг Ярустова, поэтому был зачислен в передовые дозорные.

Юрий Давыдович сидел на табурете возле печи-каменки, в которой гудело сильное пламя, пожирая сухие березовые поленья. Муромский князь был высок и сухопар. В свои пятьдесят с небольшим он был все так же вынослив и неутомим, каким был и в молодые годы. Чего нельзя было сказать про его двадцатилетнего сына Олега, который едва прилег на скамью у дальней стены, так и заснул, сраженный сильной усталостью.

В углу на другой скамье похрапывал Олегов стремянной, совсем юный отрок.

– Ну и воители! – усмехался Олег Игоревич, поглядывая на княжича и его стремянного, спящих беспробудным сном. – И двадцати верст верхом не проехали, а уже без сил попадали! Как же они против татар выйдут, а?

Олег Игоревич облокотился на край стола, взглянув на муромского князя. По сравнению с Юрием Давыдовичем белгородский князь был более широк в плечах, более грузен, поскольку был падок на хмельное питье и жирные яства. В свои сорок девять лет Олег Игоревич выглядел значительно старше своих лет благодаря тучности, а также густым усам и бороде.

– Пусть поспят, сил наберутся, – проговорил Юрий Давыдович, не оборачиваясь к белгородскому князю. – Да и ратникам нашим передохнуть нужно перед решающей сечей.

– Не разминуться бы нам с полками Юрия Игоревича и Всеволода Михайловича, брат, – обеспокоенно промолвил Олег Игоревич. – К тому же в темноте можно своих за татар принять, а татар за своих. Не дело это в ночь-полночь на врага идти. Нет, не дело!

Юрий Давыдович никак не отреагировал на сказанное Олегом Игоревичем, задумчиво глядя на огонь в печи.

Когда совсем стемнело, снегопад прекратился.

Вскоре вернулись дозорные, приведя с собой пленного татарина.

Как выяснилось, сидевшие в засаде русичи обнаружили пятерых конных мунгалов, крадущихся лесной просекой к Ярустову.

– Четверых нехристей мы убили, а одного взяли живьем на всякий случай, – сказал князьям глава дозора.

Похвалив дозорных за бдительность, Юрий Давыдович велел им и дальше сидеть в засаде у просеки.

– Через часок-другой поднимем полки и двинемся по этой просеке к Нузе, – сказал муромский князь, подмигнув Олегу Игоревичу. – Мунгалы будут ждать возвращения своего дозора, а дождутся наших мечей и копий!

– Надо бы расспросить у пленника, много ли татар в стане близ Нузы? – проговорил Олег Игоревич, не скрывая своего беспокойства. – Ежели нехристей там тьма-тьмущая, то не одолеть нам их. У нас всего-то пять сотен конников и две тыщи пешцев.

– Одолеем, брат. Не робей! – уверенно промолвил Юрий Давыдович. – И ночь нам в подмогу, и глубокий снег. Лучше приляг, вздремни. Силушка скоро понадобится, брат.

* * *

Сразу после выступления из Рязани мысли и чувства Юрия Игоревича заполнила какая-то гнетущая пустота, схожая с полнейшим безразличием. Воеводы что-то говорили ему о численности собранных ратников, о том, что конные дозоры уже выдвинулись в сторону Дикого поля, о каких-то добрых предзнаменованиях… Юрий Игоревич выслушивал каждого из воевод с ничего не выражающим лицом, молча кивая. Если его спрашивали о чем-то, он или отмалчивался, или отвечал невпопад.

Старшие дружинники переглядывались между собой, не скрывая своей обеспокоенности: мол, битва предстоит с сильнейшим врагом вдалеке от Рязани, а князь рязанский что-то явно не в себе. Как он с таким настроем полки в сечу поведет?

Гридничий Супрун ворчал на бояр втихомолку:

– Отстаньте вы от князя! Видите, не до вас ему. Он уже простился с бренным своим существованием и готовится, утолив жажду мести, воссоединиться с любимым сыном Федором в небесных райских кущах.

У городка Ольгова рязанская рать соединилась с войском пронских князей и дружиной Давыда Юрьевича. Пронские князья привели четыреста конников и полторы тысячи пешцев. В дружине молодого Давыда Юрьевича было семьдесят гридней.

Полки растянулись на извилистой дороге, направляясь к пограничному городку Суличевску, от которого до Черного леса было меньше девяти верст.

Из-за густого снегопада видимость была очень плохая, от этого создавалось впечатление, что рязанская рать уходит в белую снежную мглу.

Облепленные снежными хлопьями, пешие ратники в шубах поверх кольчуг и островерхих шлемах шли где строем, где вразброд, забросив за спину овальные щиты. Шли в молчании, берегли силы. Конные дружинники двигались в голове войсковой колонны по четыре всадника в ряд. Печально и грозно взирали на снежные вихри лики Спасителя и святых угодников на багрово-пурпурных княжеских стягах.

К Суличевску полки подошли уже в сумерках. В городке стоял отряд пограничной стражи числом в полсотни воинов.

Вместиться в кольцо крепостных стен, вздымающихся на обрывистом берегу речки Суличи, вся рязанская рать не могла, поэтому войско расположилось на отдых прямо на заснеженной равнине, а в городок въехали лишь князья со своей свитой.

В доме местного воеводы было довольно жарко от двух протопленных печей. Князья сняли шубы и шапки, расселись в просторной горнице с низкими потолочными балками и маленькими слюдяными оконцами.