Текст книги "Олег Рязанский против Мамая. Дорога на Куликово поле"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

И все-таки Урус-хану удалось склонить своих приближенных к большому походу на Волгу, пообещав им несметную добычу.

…В это июльское утро во дворце собрался ханский диван, так у татар и тюрок назывался государственный совет. До Урус-хана дошли слухи о том, что у излучины Дона Мамай собрал несметное войско с намерением двигаться на Сарай. Урус-хан призвал своих советников, дабы обсудить с ними, что предпринять: ожидать ли Мамая у стен Сарая или без промедления выступить к Дону.

– Мамаево войско, без сомнения, имеет численный перевес над нашими туменами, – молвил Урус-хан, – но по выучке и боевому духу наше воинство превосходит Мамаеву орду. К тому же под стягами Мамая собралось немало пеших отрядов, а наша рать вся конная. Таким образом, на нашей стороне быстрота и свобода маневра. – Урус-хан оглядел скуластые лица своих приближенных и добавил: – Что скажете, уважаемые? Жду вашего совета.

Из шести членов ханского дивана пятеро старались не смотреть в глаза Урус-хану. Они глядели куда-то вниз или вбок, но только не на него. Лишь горячий Усманбек высказался первым, не пряча своих темных раскосых глаз.

– Повелитель, – сказал Усманбек, – стены Сарая проломлены в нескольких местах, четыре крепостные башни почти полностью обвалились. Город совершенно не готов к вражеской осаде, поэтому благоразумнее всего дать сражение Мамаю в донских степях. Таково мое мнение.

Урус-хан одобрительно кивнул, улыбнувшись Усманбеку. Иного ответа от него хан и не ожидал. Война и опасности – это родная стихия для храбреца Усманбека, долгий мир и бездействие его угнетают. Урус-хан и сам в душе склонялся к тому, чтобы двинуться навстречу Мамаю, а не дожидаться его в Сарае. Многочисленности врагов Урус-хан никогда не боялся. В степи побеждают быстрота и смелость, а не бесчисленность рати, любил повторять он.

Хмурое молчание пяти других темников насторожило Урус-хана. Неужели его верные соратники оробели? Неужели они не верят в победу над Мамаем?

– Великий хан, – заговорил эмир Темиркул, озабоченно сдвинув свои густые изогнутые брови, – мне кажется, что в данной ситуации для нас благоразумнее всего сдать Мамаю Сарай без боя и вернуться в наши родные кочевья. Эта война с Мамаем слишком затянулась. Мы уже трижды разбивали Мамая, но всякий раз он набирал новое войско и продолжал грозить нам, не подпуская наши отряды ни к Булгару, ни к Дону. Золотоордынские походные эмиры и местные кипчакские беки в большинстве своем поддерживают Мамая. Вот почему Мамай так быстро восполняет свои потери. Наше войско вот уже третий год воюет с Мамаем, не получая никаких подкреплений. Я полагаю, эту бессмысленную войну пора заканчивать.

Урус-хан, восседающий на небольшом возвышении, нервно заерзал на расстеленном поверх ковров белом войлоке. На его широком загорелом лице с приплюснутым носом и тонкими черными усами появилась гримаса еле сдерживаемого гнева.

– И это говорит сахиб-диван, глава моего совета! – сердито выкрикнул Урус-хан. – Какой ты темник после таких слов, Темиркул! Ты же лопочешь, как трусливая бабенка! Стыдись, Темиркул!..

Выплескивая свой гнев на Темиркула, посмевшего заговорить о том, о чем прочие эмиры лишь шептались украдкой, Урус-хан надеялся заткнуть рот тем из своих советников, кто тоже хотел уйти из Сарая в родные заяицкие степи.

Однако голоса сторонников Темиркула все-таки прозвучали. Видимо, эмиры действовали по сговору друг с другом, понимая, что против их единодушия Урус-хан будет бессилен.

– Темиркул трижды прав, повелитель, – промолвил Едукей, самый старый из эмиров, прошедший через многие битвы и походы. У него не было правого глаза и не хватало двух пальцев на правой руке. – Наше пребывание в Сарае лишено всякого смысла. Мы не нашли здесь ни больших богатств, ни процветающей торговли. Местное население платит нам налоги и пошлины, но эти выплаты очень мизерные, поскольку весь этот край разорен долгой междоусобицей. Ни мордва, ни русские князья не привозят дань в Сарай, как они это делали при хане Узбеке. И виновен в этом Мамай, орда которого перекрыла все водные и сухопутные пути к Сараю. Торговый путь до Москвы и Новгорода тоже находится под надзором у Мамая. Вот и выходит, что истинным хозяином Золотой Орды является Мамай, а мы лишь тешим себя пустыми иллюзиями, удерживая Сарай в своих руках.

– Великий хан, мы здесь чужаки, – вставил эмир Сейдербек. – Нам лучше оставить эти опустошенные земли Мамаю и вернуться в Синюю Орду.

«Глупцы и слепцы! – мысленно негодовал Урус-хан, слушая своих советников. – Они огорчены, что мало добычи взяли в Ас-Тархане и Сарае. Устали от войны с Мамаем, по дому соскучились, как малые дети! Во времена Батыя монголы уходили от родных кочевий в такие дали, какие им и не снились, проходили через безводные раскаленные пески, через солончаковые пустоши, карабкались по горным утесам – и никто не роптал. Никто не жаловался! Ныне монголы измельчали и обленились, монгольские темники ныне всякую войну измеряют выгодой, словно торговцы на рынке. Ну, как создать обширную державу с такими малодушными людьми!»

Понимая, что обвинениями в трусости ему не сподвигнуть своих темников на новое решительное столкновение с Мамаем, Урус-хан завел речь о том, что окончательный разгром Мамаевой орды разом принесет им всем не только славу, но и несметные богатства.

– Разбив Мамая и захватив средневолжские города, мы оседлаем волжский и донской торговые пути, войдем в Крым и на мордовские земли, – разглагольствовал Урус-хан, вскочив с белой кошмы и возбужденно размахивая руками. При этом он метался из стороны в сторону, так что широкие полы его длинного малинового чапана разлетались в стороны, а его желтые сафьяновые сапоги с загнутыми носками опрокидывали и с хрустом давили фарфоровые чашки с зеленым чаем, расставленные на ковре подле сидящих полукругом эмиров. – Русские и мордовские князья прибегут к нам с дарами, когда узнают о разгроме Мамая. Богатств на Руси много, и они рекой потекут в Сарай, когда с Мамаем будет покончено. Клянусь Аллахом, так и будет! Русские князья понимают, что Мамай никакой не Чингисид, поэтому и не платят ему дань. А я – Чингисид! – Урус-хан горделиво ударил себя кулаком в грудь. – И на Руси знают об этом! Не зря же в прошлое лето ко мне приезжал с дарами карачевский князь Василий. А ныне вот в Сарае объявился рязанский князь Олег Иванович. Кстати, сегодня я изъявил готовность принять рязанского князя в тронном зале. – Урус-хан надменно приподнял подбородок, глянув на своих советников, как орел из поднебесья. – И вы, уважаемые, можете поприсутствовать при этом.

Эмиры, сидевшие на желто-голубом бухарском ковре, сложив ноги калачиком, стали оживленно переглядываться между собой. Это известие их очень обрадовало. Они имели возможность видеть карачевского князя в прошлом году. Князь Василий не произвел на эмиров благоприятного впечатления. Это был совершенно заурядный человек, хотя и довольно сносно изъяснявшийся по-татарски, из захудалого княжества, затерянного в лесах близ верховьев реки Десны. О Рязанском княжестве советники Урус-хана были весьма наслышаны от сарайских купцов и русских невольников. Рязань являлась соперницей Москвы в распрях за приокские земли, а это уже говорило о многом. Взглянуть на рязанского князя Олега, который открыто противостоит Москве, пожелали все темники Урус-хана.

* * *

Войдя в просторный прохладный зал с высокими закругленными сводами, с тонкими изящными колоннами, установленными попарно возле стенных ниш, в которых горели масляные светильники, Олег невольно замедлил шаг, окинув быстрым взглядом богатое убранство тронного чертога. Здесь почти ничего не изменилось с той поры, как Олег покинул Сарай семнадцатилетним юношей, чтобы возглавить удел своего отца. Под ногами у Олега был все тот же пол, выложенный небольшими плитами из белого и желтого мрамора. От дверей к тронному возвышению ведет дорожка из темно-вишневых глазурованных плиток, такими же плитками выложено само возвышение, где когда-то стоял трон из чистого золота, изготовленный в Китае. На этом роскошном троне некогда восседал грозный хан Узбек и его сын Джанибек, оказавший немало милостей Олегу. Ныне золотого трона на возвышении-шахнишине не было. Вместо него там стоит кресло из меди с невысокой спинкой и витыми подлокотниками в виде змей.

В кресле расположился Урус-хан, облаченный в длинный пурпурный халат, желтые сапоги, красную шапку с высоким верхом и загнутыми полями. Позади ханского кресла застыли два плечистых стражника в блестящих шлемах и кольчугах, с саблями при бедре, с короткими копьями в руках. Справа и слева от возвышения на стульях и табуретах расположились ханские приближенные: эмиры, имамы и беки.

Уверенным неторопливым шагом Олег прошествовал от высоких дверей, створы которых распахнули перед ним ханские нукеры, до возвышения в глубине зала, где восседал Урус-хан. За Олегом, чуть приотстав, следовала его свита с дарами в руках. Не доходя до ступенчатого возвышения трех шагов, Олег остановился и отвесил низкий поклон, прижав правую руку к груди, а левую опустив вниз.

– Прими мои подарки, великий хан, – распрямившись, сказал по-татарски Олег. – Слава о твоих победах дошла и до Рязани.

Олеговы слуги расторопно разложили на ковре связки мехов, чешуйчатый панцирь-куяк, островерхий ребристый шлем с тонкой насечкой, кинжалы, украшенные чернью, подносы с россыпями серебряных монет и различными украшениями из золота и драгоценных каменьев.

Толстые губы Урус-хана расплылись в самодовольной улыбке. Взгляд его узких настороженных глаз враз потеплел.

– И я о тебе наслышан, князь, – промолвил Урус-хан, пригладив неторопливым жестом свою жидкую черную бородку. – Это же ты разбил орду хана Тагая под Шишевским лесом. Тагай тогда еле ноги унес, потеряв войско и обоз.

– Было дело, великий хан, – покачал головой Олег. – Незваных гостей я не люблю и встречаю их мечами и копьями. Тагай изгоном прошелся по моему княжеству, за что и поплатился.

– Слышал я и о том, что ты давно с Москвой враждуешь, князь, – продолжил Урус-хан. – Что можешь сказать про московского князя Дмитрия, каков он воитель? И правда ли, что Дмитрий дружбу с Мамаем водит?

– Дмитрий хоть и молод, но ум имеет предерзостный, – ответил Олег. – Желает Дмитрий стать самодержцем на Руси, чтоб все князья великие и удельные на поклон к нему ездили. Непокорных его воле князей Дмитрий уделов лишает, под стражей держит. Сильные княжества Дмитрий пытается дробить, слабые княжества московляне силой захватывают. Вряд ли Дмитрий дружит с Мамаем, хотя на поклон к нему он ездил и получил ярлык на Владимирское княжение из его рук. Скорее всего Дмитрий просто-напросто откупается от Мамая небольшой ежегодной данью, дабы тот не тревожил Московское княжество набегами.

– Почто же Мамай мирится с заносчивостью Дмитрия? – фыркнул Урус-хан. – Почто Мамай не проучит Дмитрия как следует? Неужели Мамая устраивают подачки московского князя?

– Мамаю ныне не до Москвы, ведь он уже третий год воюет с тобой, великий хан, – промолвил Олег. – Дмитрию же эта распря между тобой и Мамаем токмо в радость. Я не удивлюсь, если Дмитрий в скором времени вообще перестанет платить дань Мамаю.

– Дмитрий не только дерзок, но и коварен, – задумчиво произнес Урус-хан. – Сарайские купцы рассказывают, что в Москву стекаются товары с Востока и Запада, что казна московского князя ломится от сокровищ. Будто бы Дмитрий окружил свой град крепкой белокаменной стеной, так ли это?

– Так, великий хан, – кивнул Олег.

– Похоже, Дмитрий готовится к войне с Золотой Ордой, – сказал Урус-хан, нервно теребя свою куцую бородку. Он помолчал и обратился к Олегу с вопросом: – Сколько городов платят тебе дань, князь?

– Двенадцать, – ответил Олег. При этом он покривил душой, включив в это число как ныне существующие города Рязанского княжества, так и те грады, которые лежат в руинах после многочисленных татарских вторжений.

– А много ли городов платят дань московскому князю? – опять спросил Урус-хан.

– Тридцать, великий хан, – сказал Олег, опять намеренно погрешив против истины, поскольку на самом деле зависимых от Москвы городов было гораздо больше.

Не хотелось Олегу выглядеть слабым и незначительным князем на фоне могущества великого московского князя.

– Стало быть, получив ярлык от Мамая, князь Дмитрий заимел право собирать дань со всей Руси, что он и делает, – тем же задумчивым тоном промолвил Урус-хан. – При этом Дмитрий выплачивает Мамаю жалкие крохи, основную часть дани складывая в свою казну. Мамай понимает это, но ничего не может поделать, поскольку вот уже который год стремится вырвать у меня Сарай. – Урус-хан быстро взглянул на Олега. – А ты, князь, тоже платишь дань московскому князю? И велика ли твоя доля?

– Нет, великий хан, Рязань никогда не ходила в данниках у Москвы, – вымолвил Олег, горделиво приподняв подбородок. – Рязанские князья всегда сами отвозили дань в Орду.

– Значит, ты отдельно от Москвы возишь дань Мамаю, так? – Урус-хан сверлил Олега прямым пристальным взглядом. – Молви смело, князь. Мне ведомо, что ты тоже получил из рук Мамая ярлык на рязанский стол. Это было четыре года тому назад.

– Это было пять зим тому назад, – сделал поправку Олег. – Сараем тогда владел Хаджи-Черкес, который требовал от меня покорности и дани. Я не верил в то, что Хаджи-Черкес надолго утвердился в Сарае, что он вообще Чингисид, поэтому предпочел пойти на поклон к Мамаю.

– Что ж, князь, – с одобрением в голосе промолвил Урус-хан, – в ту пору ты все верно рассчитал и обдумал. Мамай в скором времени изгнал Хаджи-Черкеса из Сарая, но и сам удержался в Сарае ненадолго. Его выбил из Сарая Алибек, чистокровный Чингисид. Алибека убил его сын Кари-хан, который, в свою очередь, пал от рук моих нукеров. – Развалившись в кресле, Урус-хан нагнал на себя важный вид. – Я решил прекратить эту затянувшуюся смуту, которая раздирает изнутри Золотую Орду. Я занял золотоордынский трон по праву своего рождения, так как веду свой род от непобедимого Чингисхана. Ты правильно сделал, князь, приехав ко мне. Скоро я покончу с Мамаем и вся Золотая Орда окажется под моей властью. – Урус-хан ударил себя кулаком в грудь. – Мамай и его ставленник Абдуллах – оба безродные выскочки. Скоро я насажу их головы на острия копий. Их жен и наложниц я раздам своим нукерам. Тебя, князь, я вознагражу за то, что ты склонил голову передо мной. Разделавшись с Мамаем, я поверну своих конников на Москву, заставлю князя Дмитрия покориться мне, опустошу его казну. Московское княжество я разделю на уделы и самый богатый из них уступлю тебе, друг мой.

Поблагодарив Урус-хана за милость, Олег вновь отвесил ему поклон. Бурная радость переполнила его сердце, именно на это он и рассчитывал, прибыв к Урус-хану волжским речным путем.

Глава четвертая Владыка Иоанн

В этот же день, благодаря стараниям Дурджахан-хатун, Олег встретился с любимой супругой Урус-хана – персиянкой Гель-Эндам. Это была молодая женщина изумительной красоты с темно-карими миндалевидными очами, с длинными плавно изогнутыми бровями, с прямым благородным носом и красиво очерченным небольшим ртом. Чтобы попасть в ичкари, женские покои дворца, Олегу пришлось миновать целый лабиринт из комнат и внутренних двориков, пройти мимо двойной стражи через обитые медью двери с маленькими зарешеченными оконцами.

Ханский дворец в Сарае представлял собой несколько обширных строений из глиняных кирпичей, прилепившихся друг к другу вроде пчелиных сот. Изначальный дворцовый комплекс, построенный ханом Узбеком, имел четкий план и стройные архитектурные пропорции, выдержанные в стиле хорезмийских и хорасанских зодчих. Внутри и снаружи дворец Узбека был украшен голубыми и желтыми поливными плитками, выложенными в виде геометрических узоров. Высокая кровля дворца блистала медью, напоминая купол мечети. Дворец был одноэтажный, но его стены были так высоки, что он смотрелся со стороны как трехъярусное здание.

При сыновьях Узбека, Джанибеке и Бердибеке, к дворцу были сделаны пристройки с восточной и западной сторон, это было вызвано резким увеличением числа слуг и стражи, а также необходимостью в расширении дворцовых кладовых и амбаров. Свою лепту в строительство дополнительных дворцовых помещений и внутренних переходов внесли также Кильдибек, сын Джанибека, и Хызр-оглан, дядя Урус-хана. Оба недолго правили в Сарае, не имея достаточных военных сил, чтобы противостоять своим более могущественным соперникам. Из-за хаотичного дополнительного строительства дворец Узбека утратил свой первоначальный прекрасный облик, превратившись в мрачное и безвкусное нагромождение из глинобитных стен и кровель, над которыми господствовал большой медный купол центрального главного чертога.

Гель-Эндам была не только красива, она оказалась еще и интересной собеседницей. Узнав, что Олег неплохо говорит по-персидски, Гель-Эндам спровадила прочь свою служанку-татарку, которая владела русским языком. Олег не мог себе и представить, что его познания в персидском языке вдруг сослужат ему такую добрую службу. Оказалось, что Гель-Эндам знает арабскую и персидскую грамоту. Слушая, как Гель-Эндам по памяти читает стихи Омара Хайяма, Рудаки и Фирдоуси, Олегу стало досадно и горько на душе оттого, что такая красивая и глубоко чувствующая женщина досталась в жены грубому и примитивному человеку, каким является Урус-хан.

Статный, крепко сложенный, светловолосый рязанский князь произвел приятное впечатление на Гель-Эндам своими познаниями в татарском и персидском языках, знанием стихов Хафиза и мудрых изречений Саади.

Расспросив Олега о его умершей жене-татарке и о его нынешней супруге Евфросинье, дочери Ольгерда, Гель-Эндам пожелала узнать, надолго ли рязанский князь приехал в Сарай. Прекрасная персиянка не скрывала того, что ей хочется еще раз повидаться с Олегом.

– Скоро Урус-хан выступит в поход на Мамая, тогда я смогу выходить за стены дворца, который для меня хуже темницы, – сказала Гель-Эндам, протянув руку Олегу и глядя ему в глаза. – Мы сможем встречаться, князь, не в этих ужасных стенах, а где-нибудь за городом… Мы сможем оставаться наедине столько времени, сколько захотим.

Олег, взволнованный взглядом и прикосновением руки прекрасной Гель-Эндам, признался ей, что он собирался в обратный путь на Русь через два-три дня, но теперь ему совсем не хочется уезжать так скоро из Сарая. Олег сказал, что он, пожалуй, дождется в Сарае победоносного возвращения Урус-хана из похода. Ведь Урус-хан уверен, что поход против Мамая не будет долгим.

– Да, мой муж полон решимости на этот раз окончательно уничтожить Мамая и его войско, – сказала Гель-Эндам. – Он даже пригласил в Сарай поэтов из Ургенча и Бухары, которым надлежит сочинить поэму о его победе над Мамаем. Урус-хан собирается устроить состязание между поэтами и одарить щедрой наградой того из них, чья поэма окажется наиболее талантливой.

– Кто же удостоится чести выносить такое решение? – спросил Олег. – Сам Урус-хан?

– Главным судьей на этом поэтическом состязании буду я, – горделиво улыбнулась Гель-Эндам. И тут же негромко добавила: – А своим помошником в этом деле я назначаю тебя, князь. По облику ты – воин, но в душе – поэт. Я это поняла, услышав, с каким вдохновением ты читаешь изумительные газели и бейты знаменитого Хафиза.

«Газель» в переводе с арабского означает любовное стихотворение. Бейтом персы и арабы называют двустишия с одинаковым количеством слогов.

* * *

Несмотря на то, что при хане Узбеке ислам был объявлен официальной религией Золотой Орды, в Сарае проживало немало людей, верующих во Христа. Среди местных христиан подавляющее большинство составляли русские невольники, а также купцы с Руси и из Европы, каждый год в летнюю пору приезжавшие в Сарай по торговым делам. Среди татар христиан было немного.

Сарайским епископом был владыка Иоанн, человек суровый и прямолинейный. Помимо своих прямых обязанностей чтения проповедей и совершения священных обрядов в храме епископ Иоанн тайком занимался сбором денег для выкупа из татарской неволи рабов-славян. В этом начинании владыке Иоанну оказывал существенную поддержку московский митрополит Алексей, ежегодно отправлявший в Сарай своих гонцов с деньгами под видом странствующих монахов.

Митрополит Алексей был наперсником московского князя Дмитрия, когда тот занял отцовский стол в девятилетнем возрасте. Во многом благодаря покровительству и мудрым советам Алексея князь Дмитрий обрел ловкость и хватку в государственных делах. Ныне митрополит Алексей постарел и одряхлел, однако он по-прежнему является советником возмужавшего московского князя. Несмотря на преклонный возраст, митрополит Алексей не утратил ясности ума.

Олегу была ведома тайная деятельность епископа Иоанна. В недалеком прошлом Олег через своих рязанских купцов несколько раз передавал Иоанну серебро для выкупа из татарского рабства русичей, владеющих кузнечным, оружейным и камнерезным мастерством. Таких умельцев в Рязани всегда была нехватка. Находясь на южной окраине Руси, Рязанское княжество постоянно подвергалось набегам разбойных татарских орд. Степняки уводили в неволю в первую очередь девушек и молодых женщин, а также ремесленников. Немало ремесленного люда перебралось с рязанских земель в Московское княжество, в Суздаль и Владимир в поисках спокойной жизни.

Встретился с владыкой Иоанном и Олег, желая потолковать с ним о выкупе из неволи русичей, кто в прошлом был воином или боярским челядинцем. Олегу были нужны дружинники, владеющие татарским языком, знающие татарские обычаи и военные приемы ордынцев. Этих людей Олег собирался использовать не только в стычках с татарами, но и в посольских делах. Олег понимал, что Рязань не настолько сильна, чтобы на равных разговаривать с Ордой. Ему волей-неволей придется хитрить и изворачиваться, дабы расположить к себе очередного золотоордынского хана. Ныне Олег добился милости от Урус-хана, но надолго ли? После победы над Мамаем, если таковая случится, настроение Урус-хана может резко поменяться. К тому же Урус-хан может сложить голову в битве. Кто тогда станет его преемником на троне Золотой Орды?

Встреча Олега с епископом Иоанном произошла в Богородицкой церкви, расположенной в квартале Рабат, где обычно проживают торговцы с Руси. Здесь чуть ли не на каждом шагу были разбросаны постоялые дворы, обнесенные глинобитными изгородями. На окраине Рабата лежало и русское православное кладбище. Татары-мусульмане хоронили своих умерших на другом конце города возле мечети Меджид-аль-Наср.

Отстояв обедню в Богородицком храме рядом с местными прихожанами, среди которых были в основном русские невольники, Олег затем помолился Богоматери о ниспослании удачи Урус-хану в сражении с Мамаем. Епископ Иоанн, услышав молитву рязанского князя, пришел в негодование.

– Не пристало тебе, княже, просить у Владычицы Небесной победы для нечестивого Урус-хана, – сердито промолвил владыка, подступив к Олегу. – Мне ведомо, что ты точишь зуб на московского князя Дмитрия и ради торжества над ним готов лобызать сапоги Урус-хану. Этому выродку в облике человеческом! Дмитрий за всю Русь радеет, стремясь собрать все русские земли в кулак и сокрушить ненавистное татарское иго. Ты же, князь, лишь о своей Рязани печешься, не видя дальше своего носа. Сие мелко и недостойно тебя, славного отпрыска рода Ольговичей!

«От митрополита Алексея докатились до Сарая слухи о моей последней неудачной распре с московским князем, не иначе, – подумал Олег, нахмурив брови. Он окинул незаметным взглядом высокую широкоплечую фигуру епископа Иоанна в длинной до пола черной ризе, поверх которой на могучей груди священника находился большой серебряный крест, почти скрытый его густой длинной бородой. – Ишь, как зыркает! Ничего не скажешь, верного пса держит в Сарае митрополит Алексей. По всему видать, этот бородач готов в лепешку разбиться, блюдя интересы своих московских покровителей!»

– Чем это моя Рязань хуже Москвы? – проговорил Олег, отходя от иконостаса. – Рязань гораздо древнее Москвы и Владимира. Рязань уже была стольным градом, когда Москва превратилась из боярской усадьбы в княжеское сельцо. Князья рязанские большей доблестью себя покрыли в сечах с татарами по сравнению с московскими князьями, которые прославились своим заискиванием перед ордынцами и подлыми кознями против соседних князей. Всем ведомо, каким стяжателем и двурушником был Иван Калита, каким негодяем был его брат Юрий, погубивший руками татар тверского князя Михаила Ярославича и убивший плененного рязанского князя Константина Романовича. Что ты скажешь на это, владыка?

Олег поднял глаза на могучего епископа Иоанна, который был выше его на целую голову благодаря камилавке из черного бархата – цилиндрическому головному убору с плоским верхом и ниспадающей сзади на плечи и спину наметке – куску темной ткани, прикрепленному к верхней части камилавки.

– Не стану отрицать, княже, – сказал епископ Иоанн с печальным вздохом, – немало недостойных поступков было совершено Иваном Калитой и его братом Юрием. Скажу лишь, что Господь наказал их за это преждевременной смертью сыновей и внуков. Из рода Юрия Даниловича никого не осталось. Из потомков Ивана Калиты ныне здравствуют лишь двое – это Дмитрий, князь московский, и его двоюродный брат Владимир, князь серпуховской. Эти два птенца из Калитина гнезда покуда не запятнали себя неправедными делами.

– Ошибаешься, владыка, – тут же возразил Олег. – Иль запамятовал ты кое о чем, иль кривишь душой, чего епископу никак не пристало. Хочу напомнить тебе о том, как Дмитрий пригласил к себе в Москву тверского князя Михаила Александровича якобы для того, чтобы урядиться с ним о мире в присутствии митрополита Алексея. Князь Михаил приехал в Москву, поверив клятвенному заверению митрополита в своей неприкосновенности, и за свою несговорчивость на переговорах с Дмитрием угодил в темницу вместе со своей свитой. Хорошо в ту пору в Москве оказались Мамаевы послы, которые вступились за тверского князя. Испугавшись их угроз, Дмитрий выпустил из поруба Михаила Александровича и его бояр. Случилось это пять лет тому назад, когда Дмитрию было восемнадцать лет. – Олег криво усмехнулся, заметив тень неловкого смущения на лице сарайского владыки. – Вот и выходит, отец мой, что всяк кулик свое болото хвалит. Ты утверждаешь, что князь Дмитрий объят благими помыслами, желая избавить Русь от ордынского ига. Так и тверской князь того же желает, чем же он хуже Дмитрия? А то, что Михаил Александрович точит меч на Дмитрия, так его можно понять: надолго ему запомнилось московское «гостеприимство».

– Коль вспоминать все межкняжеские склоки и обиды, то эдак далеко зайти можно, аж до времен Всеволода Большое Гнездо, – проговорил епископ Иоанн. – Но к чему все это ворошить? Пора бы забыть отцовские и дедовские распри ради единой великой цели – свержения ига татарского.

– Ежели Дмитрий желает сплотить вокруг Москвы всех русских князей, то ему следует разговаривать с соседними великими князьями как с равными, не задирая нос перед ними, – промолвил Олег. – Что и говорить, Московское княжество ныне сильно как никогда. Однако же Тверь и Рязань тоже не кочки болотные. Пора бы Дмитрию это уразуметь.

На укоры владыки Иоанна, мол, зачем рязанский князь приехал в Сарай набиваться в данники к Урус-хану, если у него есть возможность вообще не платить дань в Орду, Олег заметил, что ведь и Дмитрий с недавних пор шлет дань Мамаю.

– Дмитрий водит Мамая за нос, княже, – возразил на это Иоанн. – Разве можно называть данью те подачки, которыми тешит Мамая московский князь. Тем самым Дмитрий задабривает Мамая, дабы тот не мешал ему заниматься насущными делами…

– О насущных делах Дмитрия мне хорошо известно, – язвительно произнес Олег. – Сначала Дмитрий отправил свои полки в поход на Тверь, потом он принудил новгородцев заключить с ним союз против литовцев и тверского князя, затем по приказу Дмитрия московская рать опустошила рязанские земли. И вот, уже этим летом Дмитрий успел успешно повоевать с Ольгердом под Любутском. Куда же в ближайшем будущем направит Дмитрий свое войско, снова на Тверь или опять против Рязани?

Епископ Иоанн завел речь о том, что он готов замолвить слово за Олега перед Дмитрием и митрополитом Алексеем. Только пусть и Олег проявит миролюбие и впредь не тревожит Московское княжество наскоками своей рати, не требует у Дмитрия вернуть ему Лопасню.

Олег сказал владыке Иоанну, что он будет только рад его посредничеству в затянувшейся распре между Москвой и Рязанью из-за Лопасни. Сам же про себя подумал: «Мне бы урядиться с Дмитрием о мире хотя бы на год, чтобы собраться с силами. А там увидим, чей черед садиться наперед! Будет и на моей улице праздник!»

Уже расставаясь с епископом Иоанном, Олег обратился к нему с просьбой подыскать среди русских невольников людей, знакомых с ратным делом, и поспособствовать их выкупу из рабства. Деньги на это дело Олег пообещал передать епископу через своего верного человека. Владыка Иоанн заверил Олега, что он исполнит его просьбу уже в ближайшие дни, мол, у него имеются на примете среди русских невольников и бывшие гридни, и даже боярские сыновья. «Дело сие богоугодное, князь, – сказал Иоанн. – Вызволяя христиан из тяжкой неволи, тем самым ты заслуживаешь от Господа прощение за свои прегрешения вольные и невольные».

Глава пятая Гель-Эндам

Этот разговор произошел между Олегом и боярином Брусило спустя пять дней после ухода Урус-хана в поход на Мамая. Олег собирался в ханский дворец на очередную встречу с персиянкой Гель-Эндам, когда в его покои заглянул Брусило.

– Неразумно ты поступаешь, княже. Ох, неразумно! – с досадливым вздохом обронил боярин, плотно притворив дверь. – Урус-хану вряд ли понравится то, что ты в его отсутствие каждодневно наведываешься к любимой его супруге. Злые языки молчать не будут, князь. Вернется Урус-хан из похода и обрушит на тебя свой гнев. Не играл бы ты с огнем, княже!

Олег, облаченный в желтый половецкий кафтан с длинными рукавами и круглым воротом, расшитый на груди и плечах голубыми узорами в виде цветов и листьев, примерял перед бронзовым зеркалом то одну, то другую татарскую шапку. Ему приглянулась круглая тафья из голубой парчи. Примерив ее и так и эдак, Олег с удовлетворенным видом повернулся к Брусило, который примостился на скамье у стены.

Поймав на себе нахмуренный взгляд своего верного советника, Олег весь как-то поник и опустил руки.

– Конечно, ты прав, боярин, – промолвил князь, потупив очи. – Мне надлежит держаться подальше от этой красивой персияночки, дабы не прогневить Урус-хана. Ему непременно нашепчут о моих частых встречах с Гель-Эндам, любопытных глаз и ушей во дворце хватает. – Олег уселся на скамью рядом с Брусило и тяжело вздохнул. – Умом я все понимаю, но сердцу своему приказать не могу. Тянет меня к этой персиянке, ибо когда я с нею рядом, душа моя купается в тепле. Ни с одной женщиной мне не было так хорошо, как с Гель-Эндам.