Текст книги "Куликовская битва"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава восьмая. В ханском дворце

В начале зимы случилось то, о чем Настасья боялась и мечтать. Бизбике повезли к ее жениху на смотрины. Домой Бизбике вернулась светящаяся от счастья. Оставшись наедине с Настасьей, она с радостным визгом бросилась ей на шею.

– Я выхожу замуж знаешь за кого? – вопила Бизбике прямо в ухо Настасье. – За самого хана! Я буду жить в ханском дворце!

Настасья была совершенно ошеломлена услышанным. Она была рада за Бизбике, но не знала, как выразить эту радость. Вместе с тем Настасью одолевали мрачные предчувствия, о которых она предпочла не говорить Бизбике.

Исабек, узнав, что Настасья покидает дом вместе с его сестрой–невестой, устроил настоящий скандал. Но на этот раз его каприз остался без родительского внимания.

Бетсабула сумел уговорить Мухаммед–Булака взять его дочь в жены. Это была великая удача! Для приданого дочери Союн–Беке решила собрать лучшие наряды, ковры, украшения, зеркала и шкатулки; для ее свиты она отобрала самых красивых невольниц, и в первую очередь Настасью. Бизбике должна опутать хана своими чарами, которые легче подчеркнуть на фоне шелковых одежд, золотых украшений и прелестных рабынь!

Когда конный свадебный кортеж двигался по улицам Сарая к ханскому дворцу, с небес вдруг повалил снег. Это был первый снегопад, хотя стояла уже середина декабря. Было тепло и безветренно. Яркие изразцовые краски куполов мечетей и минаретов слегка потускнели, приглушенные белыми вихрями снегопада.

Настасья ехала на сером ушастом муле наряженная и причесанная, как знатная половчанка. Тяжелая золотая диадема сдавила ей виски, длинные золотые подвески холодили ей щеки и шею, длинное розовое покрывало окутывало ее, словно облако, подкрашенное алым закатным солнцем. Задрав голову, Настасья ловила губами крупные снежные хлопья, подставляла ладонь, которую мигом облепляли холодные снежинки; они таяли, превращаясь в теплую влагу.

Этот снегопад напомнил Настасье о родном доме, о Хмелевке, о реке Оке, оставшихся где–то в прошлом, в другой ее жизни.

Сопровождая Бизбике в прогулках по Сараю, Настасья лишь издали несколько раз видела голубовато–белый силуэт ханского дворца, чем–то напоминавший высокую гору среди множества невысоких домов с плоскими крышами. Теперь же, оказавшись перед высокими дворцовыми вратами, Настасья была поражена громадой ханских чертогов, укрытых несколькими идущими по кругу голубыми куполами, в центре же возвышался главный купол, похожий на воинский половецкий шлем.

Дворец был обнесен высокой каменной стеной с башенками по углам. Внутри дворцовой цитадели были расположены четыре просторных двора, застроенных конюшнями, казармами, кладовыми и мастерскими. На каждый из этих дворов выходили отдельные дворцовые ворота, соотнесенные строго по сторонам света.

Юная дочь эмира Бетсабулы и ее свита, оставив лошадей и мулов у коновязи, вступили под дворцовые своды через южные ворота.

Внутреннее убранство дворцовых покоев поразило простодушную Настасью еще больше. Какими маленькими и жалкими казались ей теперь бревенчатые терема князей и бояр, когда–то виденные ею в Серпухове. Своды дворцовых залов были столь высоки, что голоса людей и даже шум шагов рождали там, у потолочных балок, гулкое протяжное эхо. Пол повсюду был выложен разноцветным мрамором; стены были украшены барельефами и изразцовыми вставками в виде ромбов, квадратов и прямоугольников. Каждая колонна, каждая дверь, каждый стоящий в нише сосуд из гипса или алебастра являли собой яркий образчик высокого искусства.

У Настасьи голова пошла кругом от одной только мысли, сколько трудолюбивых рук корпело над всей этой красотой, сколько дорогого камня, дерева, стекла, красок, глины, извести и прочего материала ушло на воссоздание всего этого великолепия! Когда Настасья подъезжала к Сараю вместе с отрядом Бетсабулы, ей не встретились на пути ни горы, ни леса. Значит, камень и лес везли сюда, на выжженную солнцем и продуваемую ветрами равнину, из далекого далека. Вот оно, могущество Золотой Орды! Говорят, владения золотоордынских ханов простираются от Кавказских гор до приокских лесов, от Персидского моря на востоке до Угорских гор на западе! То, что в Сарае живут десятки тысяч рабов из разных стран, Настасья имела возможность увидеть своими глазами. И это не просто невольники, но искусные ремесленники, работающие на татарскую знать за пищу, одежду и кров. Они–то и возводят в Сарае дворцы, мечети и мавзолеи, мостят улицы камнем, роют пруды и сточные каналы.

«Нет, никогда русским князьям не одолеть Золотую Орду! – сокрушенно думала Настасья, шагая в свите ханской невесты по дворцовым залам и переходам. – Орда, как гигантский паук, опутала паутиной власти множество племен и народов! Войско Орды неисчислимо, богатства ее безмерны и страх перед ней холодит сердца тех государей, на кого пока еще не легло татарское иго!»

* * *

На новом месте Бизбике получила статус четвертой младшей жены хана. По этому статусу ей были отведены покои в ханском гареме. С прежней свободой Бизбике пришлось распрощаться. К ней приставили толстых лысых евнухов, которые заставляли ее соблюдать внутренний дворцовый распорядок дня, следили за каждым ее шагом, старались подслушивать каждое ее слово.

Не лучшая пора жизни началась и для Настасьи. Она имела несчастье приглянуться Мухаммед–Булаку, и тот повелел включить Настасью в число своих личных слуг и служанок. Это означало, что истинным господином для Настасьи отныне является хан, а с подружкой Бизбике ей удастся видеться лишь урывками.

Женоподобный и мягкотелый, Мухаммед–Булак был необыкновенно похотлив, почти все свое время он проводил с женами и наложницами. Прислуживающие ему рабыни, по его прихоти, должны были ходить по дворцу лишь в коротеньких набедренных повязках, с обнаженной грудью, увешанные украшениями и умащенные благовониями. Во время своих частых трапез Мухаммед–Булак обожал созерцать танцы рабынь из Персии и Ширвана. Утром и вечером ему делали массаж опять же рабыни, опытные в этом деле. Во время прогулок Мухаммед–Булака по дворцовому парку его сопровождала целая толпа невольниц, которые поддерживали хана под руки, обмахивали его опахалами из страусовых перьев, несли за ним сосуды со сладкой водой и яблочным соком на случай, если их повелитель захочет пить, также несли легкое плетеное кресло, если их господин устанет и пожелает присесть в тени тополей и кипарисов. Кто–то из невольниц развлекал хана беседой, кто–то наигрывал на струнных инструментах и свирелях, услаждая его слух.

Страдающий одышкой, Мухаммед–Булак все делал медленно. У него был очень неторопливый шаг, любое питье он пил маленькими медленными глотками, за трапезой он засиживался подолгу, так как очень медленно жевал, по утрам он с трудом просыпался, а ночью с таким же трудом засыпал. Лекари не отходили от хана, досаждая ему своими запретами и заставляя принимать горькие лекарства. Если ограничивать Мухаммед–Булака в еде и распитии вина лекарям еще как–то удавалось, то запретить ему интимные излишества они никак не могли.

Совокуплялся с женщинами Мухаммед–Булак тоже в своей ленивой манере. Он разваливался на софе или в широком удобном кресле, голый и покорный, а рабыни должны были сами доводить его мужское естество до стоячего состояния, затем одна из наложниц насаживалась сверху своим лоном на ханский детородный жезл, совершая плавные поступательные движения своим телом вверх–вниз. Остальные рабыни, как правило, поддерживали свою подругу за руки или бедра, чтобы она не потеряла равновесия во время этой сложной и долгой процедуры. При этом нужно было следить, чтобы случайно не надавить слишком сильно на толстый живот хана, не наступить ему на руку, не ткнуть коленом в лицо. Также нельзя было опираться руками на плечи хана или на его грудь. Одной из рабынь приходилось постоянно наблюдать за выражением лица Мухаммед–Булака, чтобы по движениям его губ, трепетанию век и учащенному дыханию контролировать ритм телодвижений наложницы, совокупляющейся с ханом. По сигналу наблюдательницы находившаяся сверху наложница либо замедляла свои телодвижения, либо убыстряла их, либо прекращала вовсе.

Настасье пришлось пройти через это испытание уже на третий день своего пребывания в ханском дворце. В тот вечер она прислуживала хану за ужином, а именно: стояла подле Мухаммед–Булака и пробовала все кушания, стоящие перед ним на столе. Яств было много, и все они были очень вкусные. Ничего подобного Настасья не пробовала даже в доме эмира Бетсабулы.

Мухаммед–Булак со слащавой улыбкой поглядывал на Настасью, то и дело касаясь своей холеной рукой то ее бедра, то живота, то коленей. Наконец, хан приказал Настасье опуститься на колени рядом с ним. Ему понравилась грудь Настасьи. Лакомясь различными сладостями и глазея на кружащихся танцовщиц, Мухаммед–Булак успевал потискать ладонями упругие груди Настасьи, вымазав их медом и сладкой патокой.

После ужина евнухи привели Настасью в ханскую опочивальню.

Там уже находилось несколько рабынь, две из которых делали развалившемуся на ложе хану массаж спины и голеней. Еще три невольницы, все очень красивые, сидели рядком на скамье, ведя негромкую беседу. При виде Настасьи они умолкли. Одна из них, с очами, как у лани, поманила Настасью рукой, унизанной серебряными браслетами.

Настасья несмело приблизилась.

– Присядь, – с приветливой улыбкой сказала большеглазая. – Меня зовут Лейла. А тебя?

Настасья назвала свое имя. На местном наречии оно звучало как Настжай.

– Ты родом с Руси? – промолвила Лейла. И после молчаливого кивка Настасьи добавила: – А я из Персии. Это Джамиля, – Лейла указала на свою соседку. – Она из Азербайджана.

Джамиля тоже улыбнулась Настасье и, в свою очередь, представила девушку, сидевшую с краю от нее:

– Это Галима. Она из Бухары.

Словоохотливая Лейла кивнула Настасье на двух массажисток и тихо проговорила:

– Та, что повыше ростом, это грузинка Манана. Та, что с рыжими волосами, аланка Леза. У них своя работа, а у нас – своя.

По взгляду и еле уловимому тягостному вздоху персиянки Настасья догадалась, что та имеет в виду.

Закончив массаж, грузинка и аланка уселись на скамью, утирая потные лбы тыльной стороной ладони. Обе были лишь в набедренных повязках, их крепкие, с легким загаром, тела блестели от пота, словно смазанные жиром.

– Боров уснул, – негромко обронила Манана, с неприязнью кивнув на ложе, где похрапывал хан, раскинув руки в стороны. – У вас есть время на отдых, подруги.

– Кто сегодня скачет на этом уроде? – шепотом спросила Леза.

– Вот она, – также шепотом ответила Лейла, указав на Настасью.

– Не бойся, девочка, – Манана погладила Настасью по голове. – Это только поначалу трудно, а потом приноровишься. Ты юная и гибкая, весу в тебе немного. Подружки помогут тебе. Боров сегодня в сильном хмелю, может, у него и не выйдет ничего.

– Если толстячок рассердится из–за этого, то опять заставит нас сосать свой мерзкий отросток! – сердито прошептала Джамиля.

– Ничего страшного! – вставила Лейла. – Уж лучше сосать эту гадость, чем прыгать на ней, обливаясь потом! – Персиянка опять повернулась к Настасье: – Тебе уже приходилось сосать мужской огурец?

Джамиля и Галима негромко хихикнули, уткнув носы в ладони. Их рассмешило это образное сравнение Лейлы.

– Приходилось, – ответила Настасья, вспомнив домогательства юного Исабека и заливаясь краской стыда.

– Не красней, подруга, – ободряюще шепнула Манана, коснувшись локтя Настасьи. – Все мы делали это, и не раз. Мы же рабыни. Я вот в неволе уже десять лет. Привезли меня в Сарай такой же юной, как ты.

– Я уже девятый год здесь мыкаюсь, – сказала Леза, устало прислонившись спиной к стене. – Родной язык начинаю забывать.

– А я тут уже пять лет, – грустно вздохнула Джамиля.

– А я шесть, – промолвила Лейла.

– Я хоть и второй год всего в рабстве, но уже изнемогла от всего этого, хоть головой в петлю! – вырвалось у Галимы.

– Неужели отсюда нельзя сбежать? – проговорила Настасья. – Ведь наверняка же были попытки бегства!

– Т–с! – Манана прижала палец к своим устам, взглянув на Настасью столь выразительно, что та невольно прикусила язык. – Выбрось это из головы, девочка. Из Сарая не убежать. Вокруг города по всей степи разбросаны кочевья татарской и кипчакской знати. Если тебя схватят за городом степняки, то обратно во дворец ты уже не вернешься. Будешь гнуть спину на какого–нибудь бека, доить его коров и овец, стричь и скатывать в войлок шерсть, сушить на солнце лошадиный помет для костра. А по ночам тебе придется еще ублажать этого бека в постели, хотя от работы у тебя будет ныть все тело.

– От такой жизни ты зачахнешь очень скоро, девочка, – поддержала грузинку Леза. – Уж лучше терпеть рабство во дворце, чем в степном кочевье то на ветру, то на палящем солнце.

– Обычно бегут из неволи мужчины, – сказала Настасье Лейла. – Мужчинам это легче сделать, чем нам, женщинам. На реке Волге есть острова, куда татары не суются, поскольку боятся большой воды. Невольники прячутся на этих островах в летнюю пору, затем кто–то прибивается к торговым караванам, кто–то сам добирается до лесов и гор, куда татары тоже опасаются соваться. Ведь их родная страна – это голая степь.

Беседа невольниц прервалась с пробуждением от дремы Мухаммед–Булака. Увидев Настасью, хан нетерпеливо заерзал на постели, жестами показывая, чтобы русскую невольницу поскорее подвели к нему. Спьяну Мухаммед–Булак не мог выговорить все слова, к тому же мысли его явно не поспевали за его желаниями.

– Сними с себя все украшения, так будет легче скакать на этом борове, – шепнула Лейла Настасье. – И распусти волосы, пузатик это любит!

Видя, что ее подруги по несчастью совершенно не боятся хана, позволяя себе даже втихомолку насмехаться над ним, Настасья почувствовала себя увереннее. Она сбросила с себя набедренную повязку, живо поснимала с рук и шеи браслеты и ожерелья, распустила свою толстую русую косу. Подойдя к распростертому на ложе Мухаммед–Булаку, Настасья стала делать все то, что ей негромко подсказывала стоявшая у нее за спиной Лейла, видимо, уже хорошо изучившая повадки своего господина.

Сначала Настасья легонько поглаживала мягкое пухлое тело хана, от которого исходил слабый аромат амбры. Начиная от груди и плеч, она неизменно заканчивала свои поглаживания в паху у хана, где среди густой кудрявой поросли ее пальцы нащупали небольшую круглую колбаску, которая у нее на глазах увеличилась в размерах почти втрое, обретя твердость и упругость.

– Теперь соси его отросток, но не спеша, – молвила Лейла сзади, приникнув почти к самой спине Настасьи. – Да осторожнее, не укуси его! Бычок может разъяриться.

Настасья покорно склонилась над ханским срамным местом, с ужасом сознавая, что эта напрягшаяся дубина гораздо крупнее той детской интимной игрушки, которую надоедливый Исабек легко всовывал ей в рот до самого основания. Видя затруднение Настасьи, Лейла пришла ей на помощь. По ее знаку Джамиля ловко вскочила на ханское ложе и, присев над лицом Мухаммед–Булака, соединила свое розовое чрево с его маленькими пунцовыми устами.

– Ну–ка, мой повелитель, покажи, как ты умеешь двигать язычком! – промурлыкала Джамиля, подмигнув Лейле. – Ну–ка, покажи! Ведь в этом деле тебе нет равных! О, я уже чувствую, как твой язычок завладел мною! Ах, какой он шаловливый! Какой неутомимый!.. О!.. Ах!.. Ах!..

В следующий миг Лейла мягко отстранила Настасью и заняла ее место. Обволакивая языком красную головку мужского естества, персиянка быстро облизала вздыбленный толстый стержень хана, затем не без усилия втолкнула его себе в рот почти на всю длину. Со стороны это смотрелось так, будто молодая девушка вознамерилась таким способом разорвать свой изящный ротик. Лейла двигала головой в плавном ритме, ухитряясь раз за разом заглатывать могучий детородный орган хана все ближе и ближе к его основанию, укрытому жесткой волосяной порослью.

Лейлу вскоре сменила Галима, которая тоже весьма ловко управлялась с этим вздыбленным жезлом, помогая себе пальцами рук.

После этой довольно долгой прелюдии Джамиля негромко объявила, соскочив с ложа:

– Все, бычок созрел! Настжай, запрыгивай на него!

Джамиля заученными движениями своего тела показала Настасье, как именно ей нужно совокупиться с ханом.

Настасья забралась на ложе, Лейла и Галима поддерживали ее за руки. Мухаммед–Булак заурчал от удовольствия, когда Настасья осторожно погрузила его блестящий от девичей слюны жезл в тесные недра своего естества. Стоя на коленях и возвышаясь над распластанным под нею Мухаммед–Булаком, Настасья двигала нижней частью своего тела, все глубже насаживаясь на его огромную дубину. Ей казалось, что ее медленно разрывают изнутри, чтобы не застонать от усиливающейся боли, Настасья впивалась зубами в нижнюю губу. Блаженные стоны хана выводили Настасью из себя. Сколько длилась эта мука, Настасья не знала. Завершилось все самым неожиданным образом.

От выпитого вина Мухаммед–Булаку стало плохо, из него стала извергаться рвота вместе с жалобными охами и стонами. Прибежавшие евнухи и лекари вытолкали наложниц за дверь опочивальни.

Придя в покои Бизбике, Настасья бессильно опустилась на стул, высыпав на стоявший рядом стол золотые и серебряные украшения, которые были зажаты у нее в кулаке. Ее растрепанные волосы были едва прибраны. Печать холодного безразличия была у нее на лице, бледном и потускневшем, утратившем все краски безмятежной когда–то юности.

Бизбике, ожидавшая Настасью, приблизилась к ней и мягко коснулась руками ее распущенных волос.

– Милая, каков же мой супруг на ложе? – спросила Бизбике, приподняв голову подруги за подбородок и заглянув ей в глаза. – Он понравился тебе?

– Будь моя воля, я убила бы этого мерзкого толстяка своей рукой! – откровенно призналась Настасья, не отрывая взгляд от карих очей Бизбике.

* * *

Как–то в середине зимы Настасья, как обычно, прислуживала Мухаммед–Булаку в трапезной.

Утро выдалось холодное, поэтому Настасья жалась поближе к бронзовым жаровням на треногах, наполненным раскаленными углями. В трапезной не было дымохода, поэтому и очага здесь тоже не было. На ногах у Настасьи были короткие теплые сапожки, а вот на теле лишь длинная туника с разрезами на бедрах и тонкий длинный шарф, который она обмотала вокруг талии и бедер, чтобы согреться.

Мухаммед–Булак не столько был занят едой, сколько изумленным созерцанием проделок фокусника, приглашенного во дворец. Фокусник–грек был довольно молод, но вместе с тем удивительно ловок в своем мастерстве. Он подбрасывал монеты и кольца у себя над головой, которые исчезали на глазах, будто растворяясь в воздухе. Настоящий огонь вспыхивал у него на ладони от легкого дуновения и тут же угасал по мановению его руки.

Мухаммед–Булак таращился на ловкача грека, открыв рот от удивления. Он толкал себе в рот очищенные орехи в патоке и сушеный инжир, но забывал жевать, увлеченный волшебством происходящего, и все это сыпалось у него изо рта обратно на стол.

Лейла, со смехом наблюдавшая за фокусником, совсем забыла подливать вино в чашу Мухаммед–Булака, но тот и не замечал этого. Джамиля принесла на подносе блюдо с осетриной икрой, но так и не поставила его на стол к хану, увлеченная чудесами фокусника. Мухаммед–Булак не сделал ей замечание, так как просто забыл про икру.

Внезапно в трапезную вошли двое знатных вельмож. Это были Коктай и Бетсабула.

Коктай что–то сердито бросил евнуху, находившемуся тут же. Евнух живо заставил фокусника удалиться и сам ушел вместе с ним. Коктай и Бетсабула уселись на стулья напротив хана. Коктай был серьезен. Бетсабула чем–то озабочен.

Джамиля поставила блюдо с икрой на стол и выпорхнула из трапезной. Она боялась Коктая, который однажды изнасиловал ее прямо в дворцовом переходе. Следом за Джамилей удалилась и Лейла, которой Коктай приказал унести вино, мол, хану сейчас потребуется трезвая голова.

Хотела было уйти и Настасья, но Мухаммед–Булак повелел ей поворошить железной палкой уголья в двух жаровнях, чтобы от них стало больше жару. Настасья молча подчинилась и невольно стала свидетельницей этого важного разговора.

– Я пришел к тебе с жалобой на Бетсабулу, великий хан, – сказал эмир Коктай, невозмутимо отщипывая маленькие кусочки от медового пирога на ханском столе и отправляя их себе в рот. – Бетсабула не желает выполнять наши с ним договоренности. Он не хочет убивать Мамая.

– Как это понимать, Бетсабула? – Мухаммед–Булак недовольно сдвинул брови и швырнул обратно в вазу с фруктами яблоко, которое собирался надкусить. – Я выполнил твое пожелание, взял в жены твою дочь. А ты, значит, решил водить меня за нос!

– Повелитель, сначала выслушай меня, а уж потом суди о моих поступках, – сказал Бетсабула. – Уже ни для кого не тайна, что Мамай будущим летом собирается в поход на Москву. По–моему, верх неразумия убивать Мамая на пороге столь великого и полезного для Золотой Орды свершения. Мамай основательно подготовился к этому походу. Он заключил союз с литовским князем Ягайлой против московского князя Дмитрия. Мамай привлек на свою сторону рязанского князя Олега. Я сам ездил к Олегу прошлой осенью и договаривался с ним от лица Мамая. В ставке Мамая собрано шесть туменов конницы, а весной Мамай намерен собрать под своими знаменами не меньше сорока тысяч пехоты. Пусть Мамай довершит то, что начал. Это укрепит Золотую Орду и твой трон, великий хан.

Мне кажется, убрать Мамая лучше всего после опустошения Москвы и Владимира, – после краткой паузы добавил Бетсабула.

– Что скажешь, Коктай? – Мухаммед–Булак повернул к нему свое заплывшее жиром круглое лицо. – Бетсабула дело говорит! Русь окрепла и зазналась, так пусть же Мамай убьет князя Дмитрия, разорит Москву. А на обратном пути в Сарай Бетсабула нанесет Мамаю смертельный удар… Хорошо задумано, а?

– Нельзя допустить, чтобы Мамай собрал по весне несметное войско, – раздраженно заговорил Коктай. – Это войско после убийства Мамая могут возглавить его сыновья, а уж они–то непременно станут мстить нам за смерть своего отца. Опасен не столько сам Мамай, сколько его победоносное войско. Русь мы покорим и без Мамая. Для этого не нужно несметных войск, достаточно стравить русских князей между собой.

Мухаммед–Булак озадаченно чесал свой круглый подбородок. Правота Бетсабулы казалась ему очевидной, но и Коктай тоже молвит по делу.

– Значит, если убить Мамая сейчас, его войско рассеется, – в раздумьи проговорил Мухаммед–Булак, – а если позволить Мамаю разорить Русь, тогда покушаться на Мамая будет опасно, ибо его победоносное войско двинется на нас во главе с сыновьями Мамая. Так?

– Так, – кивнул головой в круглой шапочке эмир Коктай.

– А что помешает сыновьям Мамая ныне выступить против нас, если мы убьем их отца? – спросил Мухаммед–Булак, переводя взгляд с Бетсабулы на Коктая.

– Ничто не помешает, – сказал Коктай, – но нынешнее войско Мамая еще плохо сплочено. С гибелью Мамая часть эмиров и беков отколется от его сыновей, а те, что останутся с ними, уже не будут представлять для нас серьезной опасности. Мамай, собирая свое войско, чаще действовал подкупом, нежели силой и угрозами. Мы тоже станем звенеть золотом и серебром, тогда все походные эмиры потянутся к тебе, великий хан.

Мухаммед–Булак растянул в улыбке свои сочные, по–детски маленькие губки. Доводы Коктая убедили его.

– Вот что, друг Бетсабула, – промолвил хан, похрустывая костяшками пальцев, – прекратим все наши споры здесь и сейчас. Я повелеваю тебе убить Мамая как можно скорее. Весной я сам соберу большое войско для похода на Русь. Я сдержал свое обещание, Бетсабула. Теперь ты должен сдержать свое.

Бетсабула покорно склонил голову, прижав ладонь к груди.

* * *

После полудня у Настасьи появилась возможность наведаться в гарем, поскольку Мухаммед–Булак после сытного обеда завалился спать. Хитрые лекари подсыпали в пищу хана какого–то сонного порошку, чтобы их повелитель поспал подольше. В этом негласном заговоре лекарей поддерживали и ханские наложницы, помогая им втайне от поваров и евнухов опаивать Мухаммед–Булака различными снадобьями, уменьшающими его возбудимость и нервные припадки.

В гареме Бизбике были выделены три большие проходные комнаты, самая дальняя из которых была ее спальней. Еще одна из комнат служила трапезной, третья комната предназначалась для приема гостей. Из гостевой комнаты имелся выход во внутренний дворик с круглым бассейном посередине, обсаженный акациями, вишневыми и грушевыми деревьями. Там были дорожки, посыпанные речной галькой, вкопанные в землю массивные деревянные скамьи под круглыми навесами, качели, подвешенные между двух высоких столбов.

Теперь дорожки и деревья были засыпаны снегом, вода в бассейне покрылась коркой льда. На исходе был февраль. Хотя снег еще не таял, но с южной стороны уже веяло теплом приближающейся весны.

Настасье хотелось погулять во дворе по хрустящему снежку, побыть наедине со своими мыслями, но Бизбике, уставшая от безделья и одиночества, усадила ее на стул, дала в руки хур – трехструнный татарский музыкальный инструмент. Бизбике пообещала Мухаммед–Булаку обучить Настасью игре на хуре. После нескольких уроков Настасья уже могла сама подобрать на струнах какую–нибудь простенькую мелодию, но до полного мастерства ей было еще далеко.

– Где ты витаешь, милая? – сердилась Бизбике, видя, что Настасья сегодня какая–то слишком рассеянная. – Не выспалась, что ли? А может, влюбилась?

Настасья подняла голову и встретилась глазами с Бизбике, сидевшей напротив нее.

– Скажи, сколько воинов в тумене? – неожиданно спросила Настасья.

Строгие, чуть раскосые очи Бизбике наполнились недоумением, ее черные, красиво изогнутые брови чуть поднялись кверху, выражая удивление.

– Тумен – это десять тысяч всадников, – сказала Бизбике. – Почему ты об этом спрашиваешь, моя дорогая?

– Твой отец – темник, – уклончиво ответила Настасья, – значит, у него под началом десять тысяч воинов. Так?

– Да, – кивнула Бизбике.

– Мамай тоже темник, но у него гораздо больше войск, – продолжила Настасья. – Почему?

– Не знаю. – Бизбике пожала плечами. – Наверно, потому, что Мамай не просто военачальник. Он еще считается блюстителем ханского трона.

– Мухаммед–Булак боится и опасается Мамая, – заметила Настасья, понизив голос. – Он подговаривает твоего отца убить его. Я сама слышала это.

Бизбике побледнела и чуть не выронила хур, который держала в руках.

– Если мой отец пойдет на это, то он непременно погибнет! – воскликнула она. – А вместе с ним погибну и я. Мухаммед–Булак не мог сам решиться на такое, наверняка его подбивают на это улусные эмиры! Уверена, тут не обошлось без Коктая, который всюду сует свой нос!

Настасья сочувственно кивала головой в белой накидке, а сама думала о своем. Ей вспомнилось, как однажды княжеский тиун в разговоре с ее отцом, у которого он подковывал своего коня, упомянул о том, что население Серпухова увеличилось до шести тысяч человек.

«Выходит, у Мамая воинов в десять раз больше, чем жителей в Серпухове, – размышляла Настасья. – Причем весной Мамай собирается набрать еще сорок тысяч войска! А московский князь небось и не ведает, какая силища в Орде против него собирается!»

И опять, уже в который раз, Настасью посетила мысль о побеге из постылой неволи.