Текст книги "Хроники ЛИАПа или Сказки о потерянном времени"

Автор книги: Виктор Точинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Легенда о великом потопе

Все, кто учился в ЛИАПе после этой истории, хоть краем уха о ней слышали. А если и не все, то большинство уж наверняка. Однако же никто в точности не знает, как все происходило, потому как оброс легендарный случай домыслами и подробностями самыми фантастическими.

Я был очевидцем и даже отчасти участником всей эпопеи, а потом слышал позднейшие (спустя три года) ее изложения. Устное, так сказать, студенческое творчество. И теперь представляю, как зарождаются и развиваются легенды с мифами. Уверен, к примеру, что Георгий Победоносец изначально, в самом первом варианте истории о нем, был обычным мальчишкой, пристукнувшим на лесной тропинке палкой обычную гадюку. Ну, может быть, чуть крупнее обычной…

Итак, рассмотрим случай мифотворчества на конкретном примере.

…Случилось все в зимнюю сессию (если честно, чего только не случается в сессию!).

А в сессию ведь главное что? Сдать экзамены, блеснув знаниями? Ерунда, главное – раздобыть конспект, где эти самые знания содержатся. Ксерокс, между прочим, был в те времена аппаратом легендарным, и к светокопировальным его предшественникам тоже не подступишься, там Первый отдел бдит, как бы какую крамолу антисоветскую не размножили, каждая копия на строгом учете…

Отдельные умельцы фотографировали чужие конспекты и печатали в уменьшенном масштабе так называемые фотошпоры, – работа при тогдашней техники кропотливая и нудная, к тому же требующая целой кучи соответствующего оборудования. Остальные выкручивались как умели: писали бисерным почерком шпоры обычные. Готовили «крокодилы» – ответы на экзаменационные билеты, изложенные на листах нормального размера – и незаметно их вытаскивали на экзаменах. Некоторые странные личности даже зубрили конспекты от корки до корки – ботаники, как их ныне именуют.

Однако, какой подход к сдаче экзамена не выберешь, наличие конспекта – необходимое условие. Выцедить из груды учебников рассеянные в них крохи нудной информации – задача нереальная за два-три дня подготовки.

Каюсь, я коспектов почти никогда е вел, вечно на лекциях куда более интересные дела находились… Однако насчет предстоящего экзамена был спокоен, имея железную договоренность по поводу конспекта с девушкой из параллельной группы. А девушка-то отличница, ленинская стипендия плавно переходит в красный диплом, гордость курса, и не одной пропущенной лекции, и абсолютно разборчивый почерк, – в общем, не конспект у нее, а мечта двоечника и разгильдяя.

Короче говоря, пришли мы с приятелем Иванцовым (тоже жаждущим отхлебнуть из источника знаний посредством чужого конспекта) на экзамен той группы, где училась моя благодетельница. Не к началу пришли, разумеется, к середине примерно.

Видим, сгрудились еще не отвечавшие студенты в коридоре у окошка, конспекты листают лихорадочно. Перед смертушкой, как говорится, не надышишься…

Вот и она, спасительница-благодетельница: сидит на подоконнике и конспект свой драгоценный читает вдумчиво… И, по обыкновению задумавшихся людей что-либо теребить в руках, слегка покачивает трубу. Обычную такую трубу, водопроводную, дюймовую, свисает эта труба сверху, надо думать, идет от магистрали, под навесным потолком не разглядеть толком. Идет-то идет, да никуда не приходит – заканчивается в метре от пола заглушкой. Такое впечатление, что куда-то воду хотели подвести, передумали и бросили. А труба до сих пор висит. И теперь вот слегка раскачивается…

И почему-то мне это раскачивание сразу не понравилось, рычаг метра четыре получается, а сварщики у нас халтурят часто, и, поздоровавшись, снимаю я невзначай ручку девичью с этой железины и вопросы задаю разные: как экзамен, мол, идет, как там доцент Фарафонов, сильно ли режет?

Спасительница отвечает механически, в конспект кося одним глазом, а рукой опять за трубу. Машинально.

Тут уж я уже открытым текстом воззвал: перестань, мол, оторвешь…

Улыбнулась отличница (по совместительству еще и спортсменка-баскетболистка не особо хрупкого, надо сказать, сложения), улыбнулась и качнула чуть сильнее… Тут все и началось.

Не то чтобы реакция у меня суперменская, но что-то в этом роде ожидал все-таки… И когда мне на голову рухнула труба заодно с двумя плитами навесного потолка, причем в сопровождении водяной струи, – ни головы, ни меня на том месте уже не было. Отпрыгнул, и отличницу за рукав отдернул, даже драгоценный конспект подмокнуть не успел.

А затем мы увидели зрелище довольно редкое. Можно сказать, для граждан, не бывавших на Дальнем Востоке, вовсе небывалое: курильский гейзер в перевернутом исполнении. В магистрали-то кипяток был под изрядным давлением… И ринулись ручьи того кипятка во все стороны по полу, догоняя визжащих студенток.

А здание старинной постройки, из конногвардейских казарм переделанное, для учебного процесса приспособлено всё от конюшен до полковой кухни… Как следствие, мелких архитектурных странностей предостаточно. И одна из них в том, что пол в этом не сильно длинном коридоре на пару ступенек ниже, чем в двух соседних, – так что реки бурлящие довольно быстро превратились в живописное озеро с водопадом посередине. Открывайте навигацию…

Тут шум происходящего отвлек-таки герра профессора от экзамена. И открывая дверь, вопрошает этот Фарафонов громким профессорским басом: “Что у вас тут происходит???”

Причем, что характерно, фраза эта в процессе открывания двери и обозрения окружающей действительности потеряла на четыре октавы солидности и закончилась довольно позорным дискантом. Что происходит, что происходит… Банный день у нас происходит. В дурдоме.

Помещение густым паром затянуто, окна запотели, на подоконниках, забравшись с ногами, пара нерасторопных бедолаг робинзонит… Водопад шумит, народ шумит, видимость пять метров, и по озеру пресловутому забытый кейс дрейфует… И жара.

* * *

Наш ректор Лукошкин любил показуху.

Между прочим, в языках импортных термина схожего нету, что в свое время доставляло определенные трудности переводчикам демократических словоблудов, клянчивших на Западе деньжат на борьбу с КПСС. Но хорошей иллюстрацией к трудному для перевода слову могла бы послужить лиаповская аудитория номер двести тридцать восемь.

На фоне прочих аудиторий, раз в пять лет косметически прихорашиваемых, 238-я блистала.

Блистала полированной мебелью, спускающейся высоким амфитеатром к дубовой резной кафедре, над кафедрой – новёхонькая стеклянная доска бог весть с каким, но уж о-очень академически выглядящим покрытием, и над каждыми шестью рядами аудитории свисает с потолка по два телевизора. Не “Самсунги”, конечно, не то время, но цветные “Радуги” последней модели. Для слабых зрением, значит, студентов. Видеокамера, значит, передает на экраны, что там лектор на доске изображает. Камера, правда, тоже отечественная была, узкофокусная, и без сканирующего устройства, так что слабые зрением могли видеть только кусочек доски полметра на полметра размером, в связи с чем система использовалась только для демонстрации гостям ЛИАПа, начальствующим либо заграничным (и такие случались).

Да и лекции читались здесь весьма редко, в целях сбережения. Но в тот день происходил в 238-й экзамен. И не у простой группы, а у ципсовской. (Не слишком благозвучная аббревиатура ЦИПС расшифровывалась как целевая интенсивная подготовка студентов. Элиту готовили. Корифеев, стало быть, всяких наук, а не инженериков стодвадцатирублёвых, тоже показуха сплошная.)

Ну, расселись эти ципсята за столики полированные, как положено. Билеты разобрали, втихаря из мест укромных достают шпаргалки, “крокодилы”, конспекты, а кто поленивее и понаглее, те и учебники. Даром что элита, списать не дураки тоже.

И тут над входом (а вход на самом верху амфитеатра) начинает капать. Легкая такая мартовская капель – водичка, пробиваясь через перекрытия, поостыла немного, зато изрядно загрязнилась и помутнела. Едва экзаменатор эту природную аномалию заметил и подошел к ней поближе, элита оживилась, стараясь перенести на экзаменационные листки максимум информации со вспомогательных пособий.

Борясь в течении пяти минут с нездоровым этим оживлением, потерял бедолага-препод драгоценное время для принятия решения – превратились очень быстро капельки в струйки, струйки в струи, и всё над дверью, и сквозь дверь эту единственную явно уже не выйти, не замочив репутацию.

Прибывающая водичка течет себе ручьем по вощёному дубовому паркету прохода и на каждой ступеньке маленький мутный водопадик образует. Учитывая окружающую обстановку, очень даже красивая картинка получается. Просто северная, блин, Швейцария. Экзаменатора из легкого ступора, вызванного этим пейзажем, вывел только грохот от падения здорового пласта импортной штукатурки типа “шуба”, и отдал он наконец приказ покинуть затопляемое помещение.

Студенты засобирались, нелегальную литературу обратно рассовывают, парням-то проще, почти у каждого лиаповца в те времена к подкладке пиджака под полами было по два огромных кармана подшито – не то что учебники, по четыре поллитровки носили совершенно незаметно. Куда же девушки хозяйство своё прятали, я умолчу. Не из скромности, просто нам с Иванцовым сверху из-за двери плохо видно было. Но телодвижения будущие корифейки наук производили довольно экзотичные.

И, подтянувшись берегом ручья к выходу, начинают отличники эти проскакивать через вертикальную стену теплой и грязной воды, с довольно плачевными для себя последствиями. Последним форсировал водопад препод, прикрывая голову дипломатом с зачетками. Выскочил, посмотрел на костюм свой испорченный и убежал куда-то на сорванный экзамен жаловаться.

* * *

Мы же с Иванцовым отправились ещё ниже, на первый этаж, и попали в захудалую лабораторию захудалой кафедры аэродинамики. Там было пыльно. Пылился в углу самолетный пропеллер, с пыльной фотографии довольно улыбались сотрудники давно упразднённой испытательной лаборатории ЛИАПа, стоящие над обломками взорвавшегося авиадвигателя, на столах торчали пыльные приборы нерабочего вида и неизвестного назначения.

Среди этого запустения старенькая бабулька-уборщица в меру сил боролась с надвигающимся бедствием – подставила под капавшие в трёх местах с потолка капли тарелку, стакан и майонезную баночку. И нашим заверениям, что подставлять надо бочки, не поверила. И выгнала нас, чтоб не шлялись тут всякие. Не бывает пророков в отечестве.

* * *

Великий лиаповский потоп не растянулся, на манер библейского, на сорок дней и сорок ночей. Но и чересчур быстро не закончился – как обычно в таких случаях, институтские сантехники оказались весьма далеко от эпицентра событий, и отыскали их далеко не сразу.

Однако злополучную трубу, в конце концов, перекрыли, а позже и заварили. А от очевидцев эпопеи пошли кругами версии событий, на каждом новом витке обрастая все новыми и новыми лихими подробностями: про обваренную кипятком секретаршу четвертого факультета (а на четвертом факе говорили, естественно, о втором), про безнадёжно испорченные новенькие дипломы, выписанные шестикурсникам, про унесенную бурным потоком сумку со стипендией целой группы… По звучавшей спустя четыре года версии событий можно было смело ставить фильм-катастрофу, вроде “Титаника”.

А самое смешное в истории то, что спустя год я женился на этой самой отличнице… На сокрушительнице труб. Что наша жизнь? Игра…

Страшноватая история

1. Жилищный вопрос

Как-то раз по осени двум подружкам из нашей группы повезло просто редкостно.

Чисто случайно, через дальних родственников близкой приятельницы их соседки, предложили девушкам квартиру снять, дешевую на удивление. А они, Ольга с Людой, будучи иногородними, в общежитии лиаповском обитали, что на улице Гастелло.

Но слово общежитие, честно говоря, к этой дыре было малоприменимо. Не знаю, как и выразиться: общепрозябание? общесуществование? обще-в-дерьме-замерзание? Велик и могуч родной язык, но единым словом э т о так сразу и не назовешь. Но не общежитие, это точно – жить в доме 15 по улице летчика-героя было невозможно.

Дом старый, после войны на скорую руку построенный пленными венграми (пленные немцы строили не в пример добротнее): зимой холодно, летом жарко, водопроводные трубы постоянно лопаются, канализация забивается, проводка перегорает. И фауна в изобилии, хоть “В мире животных” снимай – тараканы, клопы, мыши…

Вот для примера: садимся пить чай, включаем кипятильник в розетку – из розетки искры, дым; пробки – щелк! – темнота; на ощупь ставим жучка, по пальцам легкий электрошок – да будет свет!; кипятильник в другую розетку, только стал закипать – сверху пласт штукатурки – хлоп! – прямо на стол; пока эту гадость из стаканов вытрясаем, пробки – щелк! – опять темнота, возимся подольше, электрошок посильнее, толстенный жучок поставили – да будет свет!; а по столу – шур-шур-шур – тараканы, в темноте набежавшие, от загаженного штукатуркой торта улепетывают… Попили, блин, чайку в интимной обстановке…

Проще говоря, не общага это была, а настоящая школа выживания. После нее хоть куда можно: хоть в тундру, хоть в пустыню, хоть в очередь за водкой перед ноябрьскими праздниками – ничего не страшно.

А нашим девушкам еще и соседи-парни попались такие… не очень. Как выпьют (а пили постоянно), всё весьма навязчиво познакомиться норовят поближе. Знакомства такие Олю с Людой совсем не вдохновляли, и, едва прослышав о дешево сдающейся квартире, они в тот же день созвонились с хозяином и отправились прицениться к жилплощади.

Хозяин действительно запросил недорого, но – за год вперед. Был он жгучий брюнет с пронзительными черными глазами, из кабардинцев, а по профессии – эстрадный артист, работал в Ленконцерте. Фамилия, впрочем, ничего девушкам не сказала – не из знаменитых, понятное дело. По его словам, большую часть времени проводил он на гастролях, на самых дальних окраинах Союза, а когда изредка бывал в Питере – жил у гражданской жены. Потому и денег за весь год хотел, что не мог каждый месяц за ними являться.

На Люду внешность и манеры квартировладельца произвели довольно сильное впечатление, хотя по складу своего северного характера излишней впечатлительностью она не страдала. Чем-то мужественный профиль артиста напомнил ей обаятельного скрипача Паганини из популярного в то время многосерийного фильма…

А Ольга наша, предпочитавшая по жизни блондинов, была маленькая полненькая хохотушка, прыткая как шарик для пинг-понга. Но временами на нее подозрительность нападала. Вот и сейчас: а вдруг артист – не артист, а жулик? И квартира не его, а чужая?

Но даже с Людмилой пошептаться не успела, как хозяин ее опередил. Сказал, что сдает квартиру только по договору, заверенному в жилконторе и достал бланки, а заодно и ордер на свою фамилию. Не аферист, сразу видно. Но денег на год вперед все равно у девушек не было и с большим трудом, пустив в ход все обаяние, уговорили хозяина на шесть месяцев.

Подписали договор, заплатили, получили ключи, собрали вещи, переехали. И очень радовались такой удаче.

Напрасно – квартира оказалась нехорошей.

2. Нехорошая квартирка

Так уж повелось, что студенческие гулянки и пирушки чаще всего происходили как раз на таких вот квартирах, снимаемых сокурсниками. В общаге от души не разгуляешься, там студсовет с комендантом за порядком присматривают, а на квартирах у студентов-питерцев папы с мамами стоят на страже морали и нравственности. Поэтому весть о переезде девчонок мы восприняли с большим энтузиазмом. И тут же решили новоселье от души отметить…

Это новоселье, отпразднованное на третий день вселения Люды и Ольги, было первым и единственным случаем, когда мне довелось побывать в нехорошей квартире. И сейчас я попробую описать по памяти как можно точнее эту сцену, на которой развернуться все последующие события. Значит, так:

За сорок рублей в месяц хоромы достались девушкам действительно роскошные: двухкомнатная квартира в самом центре, на Чайковского, до метро две минуты ходьбы. Дом старинный, дореволюционной постройки, потолки высоченные, комнаты просторные, в прихожей можно смело играть в большой теннис, не рискуя зацепиться ракеткой за стенку. Были эти апартаменты когда-то выгорожены от других, большей площади, что порождало единственный недостаток – подниматься в квартиру приходилось с бывшего черного хода, по узенькой лестнице без лифта. Но невысоко – второй этаж.

Правда, в распоряжение нашим сокурсницам досталась только одна комната – в другой, запертой на два замка, было сложено хозяйское барахло. Надо понимать, что бережливый артист сволок туда всю родную обстановку своего жилища – наличествующий минимально необходимый набор потертой мебели своим уныло-казенным видом совершенно не гармонировал с лепными потолками и дубовым паркетом и, не иначе, был завезен этим Плюшкиным специально для квартирантов.

Единственными вещами, оставшимися на своем месте, были картины на стенах и громадные напольные часы с маятником и боем. В механизме часов была какая-то неисправность. Ходили они точно, хотя почему-то показывали среднеевропейское время (шли с двухчасовым опозданием), но вот бой включался всего раза два-три в сутки, при этом в совершенно непредсказуемые часы, отчего неожиданное и громкое пробуждение антикварного механизма сильно действовало на нервы.

А вот про картины стоит сказать подробнее.

Строго говоря, были это не картины, а всего лишь репродукции. Но очень хорошего качества и в красивых рамах темного дерева. Воспроизводили они батальные полотна неизвестного нам художника, посвященные Индейским войнам в США: плыли по озеру заполненные краснокожими каноэ, направляясь к пылающему бревенчатому форту; пылила по прерии кавалерия в синей униформе на выручку к поставленным в круг фургонам с круглыми парусиновыми крышами и т. д. и т. п. Сплошной Майн Рид пополам с Фенимором Купером.

Один сюжет особо привлекал внимание: по дну неглубокой лощины во весь опор несется одинокий ковбой, а сверху, по краю, его преследуют индейцы самого свирепого вида. Причем явно догоняют – дно лощины повышается и на выезде из нее пути преследователей и жертвы наверняка пересекутся. Ковбой обернулся через плечо к погоне (и к зрителям), на лице страх, и понимание – не спастись, и отчаянное желание успеть, вырваться от неминуемой гибели… И кажется, будто полные обреченности глаза смотрят прямо на тебя, и эффект этот наблюдается с любой точки, в какой угол комнаты не отойди…

Больше ничего примечательного в той квартире не было.

* * *

Началось все вполне обыденно: девушки на стол накрывают, парни на лестнице курят; наконец, расселись, наливаем по первой, – ну, с новосельицем! – обычная, короче, вечеринка. Разве вот только Оля с Людой бледны как-то и не слишком на вид веселые. В чем дело? – да вот что-то плохо спиться на новом месте, ничего, пообвыкнем скоро…

Ну ладно, продолжаем банкет. А дело к вечеру, за окном сумерки плавно переходят в полновесную темноту; верхний свет выключен, хозяйки свечки зажигают для пущей непринужденности обстановки.

И тут за окном полыхнула странная вспышка – комната на долю секунды осветилась на редкость неприятным и неестественным светом, – все погасло – снова вспыхнуло, потом еще раз, и еще, и еще. И какой-то странный звук за окном.

Что за цветомузыка? – да вот, фонарь уличный у нас напротив окна так включается, минуты две, пока не прогреется. Смотрим – на самом деле фонарь, как раз на уровне окна, и совсем рядом – тротуары на Чайковского неширокие. Потрескивает лампочка Ильича, помигивает. Но через минуту-другую, действительно, загорелась как положено.

Но что самое противное, светил фонарь не уютным желтым светом, а тем самым, кем-то по недоразумению названным дневным, – ядовито-белым с синеватым этаким оттенком. Впрочем, зимой снег и иней при таком освещении смотрятся весьма красиво. Чего нельзя было сказать про лица собравшихся, которые вдруг стали напоминать отрицательных персонажей известного фильма “Ночь живых покойников”.

Но что делать, передвинули слегка занавески, чтоб совсем уж в глаза не светило (кстати, при потолках четыре с лишним метра шторы раздернуть-задернуть та еще проблема) – сидим, новоселье празднуем.

Только вот замечаем, что не празднуется как-то.

Совсем настроя нет. Пьем – не пьется, разговоры гаснут быстро, включили музыку – не танцуется. Абсолютно то есть не весело. А вовсе даже наоборот: грустно, тошно и уйти побыстрее хочется. И сломалась вечеринка – посидели, посидели да и разошлись. У кого дела вдруг вспомнились, кого родители ждут пораньше как раз сегодня; в общем, через час никого из гостей в квартире не осталось, даже запасы спиртного не допили – случай для студенческих гулянок небывалый.

А Ольга с Людой остались; прибрали со стола и вскоре спать легли.

Лежат – не спится; дом старый, звуки ночью раздаются самые загадочные и неприятные. Вот на кухне скрип какой-то – ну полное впечатление, что открыли дверцу буфета, заглянули внутрь, снова закрыли. А затем заскрипел паркет – кто-то медленными шагами приближался к Ольгиной кровати: сделает шаг, постоит, еще шаг, опять постоит… Она резко повернулась – никого, конечно, в сочащемся из окна бледном свете не увидела…

Людмилу тем временем изводил пристальный взгляд ковбоя. По капризу заоконного освещения на картине был виден только он один, индейцы утонули в густой тени. Хотя, вполне может быть, струсившие команчи заворотили коней – вид у их жертвы был самый вампирский. И глаза неотрывно смотрели прямо на Люду; она упорно отворачивалась к стене, но снова и снова обнаруживала себя лежащей на правом боку и встретившейся глазами с ночным всадником…

Уснули девушки опять с огромным трудом и очень поздно.

* * *

… Ольга проснулась рано, за окнами едва брезжило. Она, впрочем, этого не видела – не разлепляя глаз, попыталась принять сидячее положение и сунуть ноги в шлепанцы – вчерашняя вечеринка настоятельно советовала совершить недалекую прогулку. Но она только попыталась, абсолютно безуспешно. И почувствовала, что на ней кто-то сидит. Именно сидит, седалище неизвестного наездника удобно устроилось на грудной клетке Ольги, серьезно затруднив дыхание, ноги плотно охватили бока, прижав к ним и лишив подвижности руки. И почему-то она была уверена, что это не Людмила, не склонна была ее соседка к таким шуткам.

Не открывая глаз, Ольга попыталась крикнуть, позвать на помощь. Но не смогла издать ни звука, совершенно вдруг онемев. Хотя подруга ей ничем уже помочь не могла…

И Оля рискнула медленно, очень медленно открыть глаза. Неизвестно, что она опасалась увидеть, но действительность оказалась еще хуже. На ней никто не сидел. Только были видны четкие вмятины на одеяле, повторяющие контуры этого и никуда не делась сковывающая руки и грудь тяжесть… Ольга снова торопливо и крепко зажмурилась…

* * *

…Людмила проснулась гораздо раньше, разбуженная заунывным боем часов. И опять не могла уснуть, лежала с открытыми глазами, старательно отводя взгляд от пронзительного взора ковбоя.

Вдруг заметила нечто, лежащее в ногах ее кровати – что-то там такое виднелось, гораздо более темное, чем тени от складок ее одеяла.

Люда приподнялась, всмотрелась и ей очень захотелось встать и нанести подруге телесные повреждения средней, как минимум, тяжести. Это же надо, нервы и так ни к черту – так додумалась натянуть свой парик на стеклянную банку и засунуть Людмиле в постель, так и заикой стать недолго…

Она села и потянулась к дурацкой пугалке, с намерением запулить ею в шутницу. Уже коснувшись рукой, успела удивиться – волосы были мягкие, шелковистые, совсем не похожие на старый парик, валяющийся без дела у Ольги. Она сдвинула прядь в сторону и увидела лицо трупного цвета.

Это была голова.

Голова хозяина квартиры, так похожего на Паганини.

Люда даже не успела отдернуть руку, как глаза головы открылись – мутные белки без зрачков. Людмила первый раз в жизни потеряла сознание.

* * *

А ведь она не была сентиментальной барышней прошлого века, которой по определению полагалось по любому поводу и без повода падать в обмороки. Наша Людмила родилась и выросла на севере Архангельской области, в климате и условиях, сантиментам не способствующих; высокая, крепкая девушка, первый разряд по лыжам – какие там обмороки, головной боли с бессонницей сроду не было…

3. Материализм и эмпириокритицизм

На следующее утро девушки сидели в общежитии, в своей комнате (по счастью, не успели вывезти все вещи и сдать помещение). Приехали рано, как только заработало метро. Первым делом решили тут же позвонить хозяину и отказаться от бесовской квартиры.

Но открыли договор и передумали – съехать они могли в любой момент, но весь аванс при таком повороте событий оставался у арендодателя. И вот теперь, полтора часа спустя, рассказывали свои жутковатые приключения собравшимся подругам и приятелям (не однокурсникам, а соседям по общаге, на новоселье не ходившим).

Сейчас, когда в окно светило утреннее солнце и вокруг звучали веселые шумы просыпающейся общаги – рассказы их звучали малоубедительно. Ну паркет скрипит, часы бьют – эка невидаль; картина на стене – тоже ничего особенного; голова на кровати привиделась – так порой и пострашнее сны снятся.

Поднять на смех беглянок мешал только их внешний вид. Выглядели они кошмарно.

Надо сказать, что собрались в комнате сплошь атеисты и материалисты. Единственной, кто высказал робкое предположение пригласить батюшку и освятить нехорошую квартиру, была наша Катюша. У нее бабушка была глубоко верующая, вроде даже из старообрядцев; родители решительно порвали с религиозным дурманом ради строительства светлого будущего; а Катя, в полном соответствии с марксистским законом отрицания отрицания, все сильнее интересовалась вопросами веры. Что, однако, не мешало ей бойко сдавать экзамены по диалектическому материализму.

Остальные же успокаивали Ольгу с Людой исключительно с позиций научного атеизма. Особенно старался Андрюша Кащеев (как ни странно, никто и никогда не звал его вроде напрашивающимся прозвищем Кащей – наверно, потому, что парень он был не вредный и очень дружелюбный).

Андрей недавно прочитал брошюрку о геопатогенных зонах и горячо уверял девушек – достаточно передвинуть кровати на другие места и квартира тут же станет вполне пригодной для обитания. Заодно он вполне логично объяснял, отчего по ночам так скрипит паркет: дерево старое, сухое, гигроскопичное, за лето впитало немного влаги; а сейчас отопительный сезон начался, высыхает и чуть-чуть коробится, поскрипывает; через месяц окончательно высохнет и замолкнет.

Девушки уныло кивали и глаза у них были как у затравленных волчьей стаей оленей…

А Ирина все допытывалась у Ольги: как же она освободилась от невидимого наездника? Та отвечала довольно сумбурно: мол, лежала, глаза боялась от страха открыть, да так и задремала. Вот видишь, ласково утешала Иришка-атеистка, все это точно так же легко могло быть сном… Могло, обреченно соглашалась Ольга.

Интересную гипотезу выдвинула еще одна их подруга, тоже Ольга (чтоб не путаться, назовем ее Ольга-вторая): хозяин квартиры был не просто артист, а эстрадный гипнотизер высокого класса. Далеко он не уехал, жил поблизости; и, чтоб не потерять форму, тренировался на своих постоялицах…

Мысль любопытная, но с душком мистицизма. Большинство дало Ольге-второй дружный отпор – где вы слышали о гипнозе, пробивающемся через толстые стены старого кирпича?

Но в одном эта четверка сошлась единогласно: вид у Ольги с Людой – краше в Скворцова-Степанова кладут и на Пряжку увозят. И надо с ними на квартиру съездить и дать решительный комсомольский отпор проискам псевдо-нечистой силы.

* * *

Так и поехали вшестером, в тот же день, после занятий. Арсенал для схватки с потусторонним был у них слабоват: Катя взяла небольшую иконку, тайком от родителей сунутую в ее чемодан бабушкой (“Св. Параскева-великомученица”, если не ошибаюсь); Андрюшка прихватил ту самую книжонку о геопатогенных зонах.

Приехали, зашли. Вроде все спокойно, тихо, мирно. А вы подождите, вот вечер начнется – это их подружки предупреждают, а в глазах блеск странный. Страшно им, и уйти хочется, но еще сильнее желание показать что-нибудь т а к о е, посбить с друзей спесь атеистическую…

Сидят, ждут. Попутно остатки вчерашнего пиршества доедают-допивают. Катюха гвоздик нашла, икону повесила над Людкиной кроватью; висит Параскева-мученица, с ковбоем в гляделки играет.

Андрюша, время чтоб не терять, снял у Ирки с пальца колечко, на длинную нитку привязал – ходит по комнате, на амплитуду колебаний смотрит, зоны нехорошие вымеряет. Все по книжке, не хухры-мухры – наука! Но или камешек-аметистик какую помеху выдал (книжка чистое золото советовала, но обручальных под рукой не оказалось), или комната вся была одной большой дурной зоной, но ничего он так и не намерял.

Тогда предложил паркет послушать – где скрипит. Если, говорит, в нужные места клинышки из спичек вставить, то замолкнет. Замолчали, затаили дыхание, сидят, прислушиваются. Вдруг в напряженной тишине – звонок. Телефонный. Громкий. Все аж подпрыгнули.

Люда к аппарату. А это хозяин звонит. Как освоились, все ли нормально? Ну что тут сказать? Спросить, не вашу ли тут я голову поутру в своей постели отыскала? Нормально, отвечает, все. Просто замечательно, чего и вам желаем. Поговорили.

Сидят, дальше ждут. И постепенно, чем ближе вечер, начинает наблюдаться та же картина, что и на давешнем новоселье. Только тут еще и публика предшествующими разговорами до предела взвинчена.

Все тогдашние атеисты-материалисты, если вдуматься, очень похожи были на большинство теперешних верующих. Тех, которые сейчас крестятся-венчаются-причащаются-исповедуются, а чуть копнешь – ни в бога, ни в черта не верят. И тогда тоже каких только суеверий не скрывалось под вызубренными пятерками по диамату (поднимите руку, кто действительно понимал диалектический материализм).

А обстановка все нагнетается и нагнетается. Знаете, как бывает в фильмах Хичкока – вроде ничего и не происходит, а нервы так напряжены, что любой резкий звук или движение могут заикой на всю жизнь оставить.

Помрачнели, примолкли, разговоры не клеятся, сидят как на иголках. И нарастает неотвязное желание уйти как можно скорее, иначе точно случится нечто ужасное. Непонятно что – но что-то жуткое. Андрюшка храбриться перестал, с подоконника пересел на кровать, к остальным поближе; Катька тихонько молитву шепчет, и от этих звуков другие еще нервознее становятся.

Как ни странно, но Ольга с Людой держатся как-то даже лучше. Бледные сидят, но на прочих с ноткой некоего торжества поглядывают: ну как настроение, какие впечатления? И свет специально включать не торопятся.