Текст книги "Рай Сатаны"

Автор книги: Виктор Точинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

7. Большое таймырское сафари, завершение

Абдулла-хаджи, седьмой и любимый мюрид Учителя праведных Абу-Нагиля, стоял у ледяной стены, разделявшей два мира. Позади была Макка ал-Мукаррама, и Абдулла-хаджи даже затылком чувствовал исходящие оттуда свет и тепло. Впереди лежал мир, погрязший во тьме и насилии, утонувший в черном море грехов, отчаянно нуждающийся в свете истины.

Абдулла (тогда еще не хаджи) оказался у врат Святого Города год назад, и это были недобрые дни: нечестивые псы, карматы Абу-Тагира, незадолго до того ворвались в город, сея смерть и разрушения, а самое главное – уходя, забрали аль-хаджар аль-асвад, Черный камень Каабы, главную святыню мусульман. Кааба оделась в белый траурный саван…

Он мечтал вступить на путь мудрости, на путь праведных. Пришлось отложить и вернуться на путь меча.

Был поход, страшный поход через раскаленную пустыню, до самого Бахрейна, – и долгий кровавый штурм карматской твердыни.

Абдулла никогда не задумывался, как сумела армия праведных добраться посуху до островного Бахрейна, как в ней оказались не только вертолеты и бэтээры, сражавшиеся бок о бок с верблюжьей кавалерией, но и старые боевые товарищи: Муха, Носорог, Маленький Чаки, другие, – одни из них давно погибли, другие никогда не были мусульманами…

Не важно. Главное, что они победили, что святыня триумфально вернулась в Святой Город.

Начались месяцы ученичества, прикосновения к светлой мудрости… И конечно же, был хадж, одна из главных обязанностей любого мусульманина, глупо оказаться волею судьбы в Святом Городе и не совершить все полагающиеся обряды, и он совершил, и с гордостью надел зеленую чалму и белоснежную галабею.

Теперь пришло время не брать, а отдавать. Делиться светом с погибающими во тьме.

– Возьми меч Солнца и меч Луны, Абдулла, – произнес Учитель глубоким и звучным голосом. – И пусть рука твоя будет тверда, но не жестока, а сердце полно силы, но не злобы.

– Да, Учитель, – сказал Абдулла-хаджи, с поклоном принимая клинки.

Поправил чалму, одернул галабею, – и двинулся к миру, ожидающему света. Длинная лестница вела вниз, ступени ее светились изнутри и казались сделанными из янтаря. Абдулла-хаджи шагнул на них и начал спуск.

– Да благословит Аллах тебя и путь твой! – прозвучало вслед напутствие Учителя.

Человек, которого Абдулла-хаджи знал как мудреца и Учителя праведных, Абу-Нагиля, а сержант Багиров – как приказчика Игната, внимательно следил за спуском грязного оборванца по ледяному обрыву. Соскальзывая, отчаянно цепляясь за малейшие неровности, тот добрался до части перерезанного троса, державшейся на вбитом в лед костыле, ухватился… Все в порядке, теперь не упадет.

Учитель и мудрец ухмыльнулся, показав темные гнилые зубы. И изрек нечто, не совсем мудрое и праведное:

– Всё же зря я тебя, утырка, на махан не пустил в Хатанге…

Препараты из аптечки помогли лишь отчасти. Лайза говорила быстро, возбужденно, никакого сравнения с той едва ворочающей языком женщиной, что с трудом доплелась до стоянки Ивана.

Показать мне рану она категорически отказалась – не время, дескать, если все пройдет удачно, появится смысл заниматься врачеванием, а если нет, то… Встать Лайза так и не смогла, хотя дважды пыталась… И выдавала мне последние инструкции, лежа у погасшего костра.

– Ты все запомнил? Все? Возьми, на всякий случай здесь записаны все коды, и даже нарисовано, куда нажимать.

Я кивнул, взял черный плоский футляр и повесил на шею. Какой именно случай она именует «всяким», не стал уточнять. Она и сама не знает, в каком состоянии окажутся мои мозги, когда я доберусь до мертвой зоны «Сатаны». И я не знаю, и никто в целом свете не знает… Даже аборигены, что как-то притерпелись и живут на периферии облучаемой зоны, на склонах Долины Мертвых, не знают. Они сродни людям, принимавшим яд крохотными, но постоянно увеличиваемыми порциями, чтобы приобрести иммунитет к смертельной дозе. Но и для них приближаться к модулю смертельно опасно.

Дойти до «Сатаны» мог только я, так уж сложилось. Кудесники из ЦВГ, запихавшие в мой организм аналог автопилота, позволяющий шагать даже в бессознательном состоянии, едва ли рассчитывали на такое его применение… Дойти-то дойду, но будет ли дошедший все еще мною? Загадка природы.

Полог чума откинулся, появился Иван, мой проводник в Страну Мертвых. Узнал я его не сразу, да и мудрено было: исчезла меховая национальная одежда, исчезли меховые не то унты, не то валенки, – бесформенные, цилиндрические.

На последнем энце красовался пиджак древнего-древнего покроя, на груди поблескивало какое-то украшение. Брюки-галифе заправлены в начищенные сапоги, на голове кепка. Длинные черные волосы с белой прядью, собранные на затылке в «конский хвост», несколько дисгармонировали с общим имиджем, но впечатления не портили.

Талию Ивана стягивал ремень с латунной бляхой, на нем – три брезентовых подсумка ископаемого вида. За спиной висел карабин. Никакой другой поклажи потомственный шаман не взял.

Когда он подошел, я разглядел вблизи «украшение», вспомнил историю, рассказанную этнографом, и спросил:

– Трудовое Красное Знамя?

– Кто как зовет… Большие начальники «знамя» называли. Простые русские «шестеренка» называли. Я «бдыбильдо» зову.

– От прадедушки достался? Или от прапрадедушки?

– Зачем от дедушки? Большой начальник Шорохов мне давал.

Шорохов, значит… Главный чекист Таймыра… Почти два века назад…

– Понятно… – сказал я. – А совсем как новый.

– Берегу, редко достаю. Сегодня можно. Пошли?

– Пошли…

– Нам пора, – сказал я Лайзе по-немецки. – Надо спешить. Постарайся уснуть. Когда проснешься, мы уже вернемся.

Я намеренно говорил коротко и деловито. Хотел избежать долгих прощаний. Поскольку подозревал, что прощаемся мы навсегда. Лучше не растягивать такие моменты.

– Подожди, – остановила меня Лайза, когда я уже шагнул вслед за шаманом-орденоносцем. – Давно хотела сказать…

Тщательно выговаривая, она произнесла три слова на русском.

Так и знал, что ее познания в великом и могучем глубже, чем «привет» и «спасибо». Как бы иначе столковалась с Иваном?

Тарантул парил в небе. А профессор Птикошон остался на земле – сброшенная пустая шкурка, личина, отслужившая свое.

Он любил летать на воздушных малютках – никакого сравнения с вертолетом или стратопланом, где слишком много слоев металла и пластика отделяют человека от живого синего неба…

Туман остался позади, туман жался к Бырранге, а здесь было хорошо – солнце, безоблачное небо, встречный поток свежего воздуха… Летел бы и летел, до самого конца, до цивилизованных мест. Увы, даже при благоприятных условиях дальше чем на двести километров на мотодельтаплане этой модели не улететь, если не ставить дополнительный бак. Он бы поставил, но взлетный вес и без того получился предельным – сзади, на пассажирском месте, стояла добыча, весившая немало.

Так что стоило подумать о приземлении, не сжигая остатки топлива. При полетах на мотодельтаплане обычно не возникает проблем с выбором места для вынужденной посадки: крохотный аппарат может приземлиться на дороге, на площади, на ровной и гладкой лужайке.

Беда в том, что дорог и площадей внизу не имелось. А гладкость тундры вызывала сильные сомнения… Но Тарантул привык заранее просчитывать такие моменты.

Приземляться было рискованно – и он приводнился на поверхность небольшого тундрового озера. Аппарат был комбинированный, у пилота имелась возможность надуть поплавки-баллоны прямо в полете.

Птицы, в изобилии гнездившиеся на берегах, тучей поднялись в воздух, но быстро расселись по местам, дичь здесь обитала непуганая.

Все шло хорошо. Просто идеально. Тарантулу это не нравилось, он бы предпочел какую-нибудь возникшую по ходу дела каверзу, преодолимую, разумеется, – в качестве искупительной жертвы судьбе.

Вода казалась черной, а небольшое по размерам озерцо – бездонным. Иллюзия, объясняемая цветом донного грунта, но Тарантул чувствовал себя не совсем в своей тарелке. А вдруг тот бред, что он бойко излагал в ипостаси профессора Птикошона, неожиданно окажется правдой? И из глубины вынырнет огромная, древняя и зубастая тварь? Вот уж случайность так случайность… Непредвиденная.

Чушь, конечно же… Всю теорию о гигантских земноводных он слепил, не особенно утруждаясь, черпая информацию из Сети. Полазал по древним сайтам, уже несколько лет необновляемым, кое-какие данные подкорректировал, кое о чем не стал упоминать, кое-что присочинил, – и до чего же складно получилось! Настоящие криптозоологи, подозревал Тарантул, работают по той же схеме.

Разумеется, единственное доказательство – последние кадры, переданные якобы сожранной псевдощукой – фальшивка, сработанная заранее, еще на Большой земле…

Всё так, но на озере Тарантулу было тревожно. Мерещился чужой и чуждый взгляд, устремленный снизу сквозь толщу воды.

Не заглушая двигатель, он подогнал аппарат к берегу, высадился и выгрузил багаж, а затем без сожалений затопил мотодельтаплан.

Предстояла последняя фаза операции, самая ответственная.

– Баг! Вернулся! Вернулся, мать твою!

Абдулла-хаджи обернулся на крик. Он не знал подбегавших. И прошел бы мимо, не тронув их, – Учитель послал его исполнить важное и срочное дело, заниматься пустяками недосуг.

Но они не отставали, называли Абдуллу какой-то гнусной кличкой, более подходящей для собаки, один из них протянул свою грязную лапу и схватился за белую галабею, оставив пятна…

Меч Луны бесшумно рассек воздух, и не только. Затем сверкнул в коротком выпаде. Абдулла-хаджи развернулся и продолжил свой путь.

Большой Пепс умер почти мгновенно. А Шуруп всё никак не хотел расставаться с поганой здешней житухой, давненько им проклинаемой, – ухватился двумя руками за горло, рассеченное десантным ножом, сжал, стиснул, желая остановить кровь и удержать вытекающую жизнь… Борьба с неизбежным длилась пару минут и закончилась вполне предсказуемо.

…Учитель, как было всегда, оказался прав. Вертолет – железное порождение шайтана – стоял именно там, где велел его искать Абу-Нагиль.

Абдулла-хаджи резким движением откатил дверь, запрыгнул внутрь. И сразу же пустил в ход меч Луны и меч Солнца.

Светлановский проспект был таким же, что и раньше. До Дня Станции, до Большой волны, до многих миллионов тонн песка и ила, поднятых обезумевшей водой со дна залива и обрушенных на город…

Все было привычно и знакомо.

Зеленели тополя.

Смеялись дети.

Два бомжа дрались из-за найденной бутылки. Мне захотелось их расцеловать.

Впереди высилась многоэтажная «шайба» Северного шопинг-центра, недалеко, минут пятнадцать неторопливым шагом, но я неторопливо не сумею, я побегу и буду смеяться и плакать на ходу, не прекращая бега… Потому что там, за «шайбой» – уродливой для нового человека, а нам привычной – стоит неприметный восьмиэтажный дом, часто снившийся мне ночами, и я взбегу на второй этаж, и звонок взорвется ликующим воплем, и дверь распахнется, и…

Рука. Не моя. Чужая, хоть и растет из моего плеча. Изогнулась, тянется к шее. В ней карпульный шприц. Зачем?

«Шайба» приближалась на удивление быстро, словно серая лента тротуара стремительно двигалась под моими подошвами, причем в попутную сторону. На короткую колющую боль я не обратил внимания. Я торопился. Я спешил домой.

Сейф лежал на мягком мху, как на перине. К его замку прилипло металлическое устройство, изначально непредусмотренное конструкцией. Что-то там пощелкивало, попискивало, – Тарантул не вмешивался в работу электронной отмычки. Сейчас откроет, пять минут – самый максимум, возможный в крайнем случае, если из огромного, но все же конечного числа перебираемых комбинаций верной окажется последняя.

Но справиться с замком и поднять крышку – полдела, его самая простая и легкая часть. Потому что под первой крышкой окажется вторая, и запор там другой, отпираемый дистанционно с помощью сигнала, каждый раз нового, завязанного на дату, время, биометрию владельца и кучу других вещей… И попробуй ошибись хоть в самой малости, – тут же активизируется система уничтожения и на исправление случайной ошибки останется ровно двадцать секунд.

История о том, как Тарантул ухитрился несколько раз тайно записать сигнал, как бился с его расшифровкой и алгоритмом, каким изысканным способом произвел проверку достигнутого результата, – отдельная песня. Да что там песня – эпическая поэма! Именно в том и состояла главная трудность растянувшейся на годы операции. В сравнении с ней перестрелять охранников, хотя бы и генавров, – детская забава.

Награда соответствовала масштабу подвига. Тарантул знал, что внутри. Электронные дорожные чеки на большие суммы – для тех немногих мест, где уцелели остатки банковской системы. Пачки банкнот – валюты разные, самые ходовые, номиналы крупные – для тех частей мира, где банков нет, но все же сохранились остатки цивилизованности. Монеты и небольшие слитки, золотые и платиновые, и даже два десятка ограненных алмазов, примерно одного веса и стоимости, – универсальное платежное средство для мест диких, практикующих самую первобытную торговлю.

Но это все мелочь… Вернее, общая сумма огромна, но в сравнении с остальным состоянием аль-Луаньяна – мелочишка на карманные расходы. Все это можно бросить здесь, большого убытка не будет…

Потому что в сейфе хранился раллер – на вид обшарпанный, старый, непонятно как и зачем здесь оказавшийся. Точно так же в набитой сокровищами пещере, куда забрел пытливый юноша по имени Аладдин, валялась в углу запыленная, исцарапанная лампа, позабытая и никому не нужная.

Но именно лампа была главным сокровищем в пещере. А раллер – в сейфе, он давал прямой выход на главный банковский счет Эфенди, не больше и не меньше. С возможностью бесконтрольного распоряжения.

Конечно, счет будет заморожен, едва владелец разберется в ситуации. Но Тарантул недаром побывал сегодня в радиорубке, и знал: несколько часов у него в запасе есть.

За несколько часов грамотный человек может сделать очень многое. Даже отсюда, из таймырской тундры. Все рассчитано идеально – спутник появится в зоне приема через двадцать три с половиной минуты. И тут же начнется ударная экспроприация экспроприатора. Первый транш уйдет Триаде, без него вертолет, который должен прилететь и вывезти Тарантула на мыс Четыре Креста, в воздух не поднимется.

А потом…

Электронная отмычка сработала. Наружная крышка поднялась. Устройство, напоминавшее коммуникатор, выдало кодированный сигнал абсолютно бесшумно. Тишина стояла мертвая. Тарантул не дышал, в самом прямом смысле, организм позабыл, что имеет такую функцию.

Через миллиард лет томительного ожидания прозвучали несколько первых тактов детской песенки. Тарантул хотел заплакать, но он не умел.

Внутренняя дверца отворилась – сама, словно услышав «Сезам, откройся!»

Тарантул увидел именно то, что должен был увидеть, – монеты, банкноты, чеки, слитки, раллер… То, что видел не раз в своих снах.

Через миг наваждение рассеялось. Всё было не так, как представлялось. Кто-то и зачем-то завернул сокровища в большой сверток из упаковочной бумаги, местами испачканной. И нарисовал на бумаге маркером картинку – стилизованная кисть руки, четыре пальца согнуты, средний оттопырен.

Тарантулу повезло. Он не успел ничего понять. Сверток взорвался, вспыхнул ослепительной сверхновой звездой, испепелившей и поглотившей Тарантула.

Популяция диких северных оленей на Таймыре переживала не лучшие свои времена. Далеко не лучшие. Возможно, последние…

Одни пастбища исчезли в пучине вновь образовавшегося моря. Другие уцелели, но любой человек, имеющий радиометр или аналогичный прибор, обошел бы их десятой дорогой.

У оленей радиометров не имелось. Они щипали зараженный ягель, а потом важенки телились странными и уродливыми оленятами, погибавшими вскоре после рождения. Олени не умели удивляться и не умели понять, что все в мире сдвинулось, что все идет не так…

Они, пока могли, пытались жить, как многие поколения их предков, кочевавших по тундрам и предгорьям. А когда не могли – погибали.

Олени вымирали.

Едва ли десятая часть от прежних бесчисленных стад двинулась в ежегодную осеннюю откочевку. Но в абсолютном значении их оставалось еще много, счет шел на тысячи голов.

Словно живая серая река текла по долине – олени двигались на юго-запад, в Авамскую тундру, куда позже приходит зима и ягель дольше остается питательным и сочным.

Так было тысячи лет назад. И в позапрошлом году. И в прошлом…

Но теперь случилось то, чего не случалось никогда. Зона действия излучателя «Сатаны» увеличивалась медленно, исподволь, почти незаметно… Но увеличивалась. И в этом году пересеклась с путем миграции северных оленей.

И произошло небывалое.

Вожак – огромный матерый самец с развесистыми рогами – остановился, замер, глубоко втягивая ноздрями воздух. Издал трубный призывный звук, хотя до гона оставалась еще пара месяцев. И устремился в сторону, почти под прямым углом к прежнему направлению движения.

Остальные поначалу двинулись за ним по инерции, по привычке следовать за вожаком. Но вскоре излучение подействовало и на них.

Живая река хлынула в новое русло, слишком тесное для нее, – в узкий горный проход, ведущий в сторону от долины.

Олени давили друг друга. Олени ломали ноги на каменистых осыпях, падали и тут же превращались в кровавое месиво под ударами десятков и сотен копыт. Олени ни на что не обращали внимания. Несколько сотен животных рвались в свой олений Рай.

Создатели «Сатаны» не раз говорили, что их детище – «умное» оружие. Преувеличивали, конечно же, ума у комплекса было не больше, чем у бетономешалки с компьютерным блоком управления. Но цепь обратной связи имелась – с ростом числа активных целей мощность удара автоматически увеличивалась.

До сих пор прирост шел постепенно. Сейчас произошел резкий всплеск. И столь же резкое расширение зоны действия, разом зацепившей еще несколько оленьих стад, движущихся той же дорогой. Процесс пошел лавинообразно, но долго не продолжался.

Выйдя на пик мощности, аппаратура продержалась пять или шесть секунд. Затем «сердце» комплекса – генератор тета-частоты – не выдержало нагрузки.

Образно говоря, смерть «Сатаны» произошла от инфаркта. Но в предсмертные пять секунд пси-удар накрыл огромную площадь.

…За несколько секунд до того, как вожак оленьего стада застыл на перепутье, Эфенди пытался связаться с группой Хасана Бен-Захра. Безуспешно пытался. Зону действия УКВ группа явно покинула. Техники обещали восстановить дальнюю связь в течение двух часов. Посмотрев на их бледные лица и подрагивающие руки, Эфенди счел такой прогноз чересчур оптимистичным…

Сам он был реалистом. И хорошо понимал: охота закончена. Охота полностью провалилась.

Он понял это в тот момент, когда охваченная пламенем «Стрела» неслась к земле. Ни на одном из его многочисленных сафари не случалось таких трагедий. Платить за рекордный трофей почти полусотней жизней он не был готов.

Значит, не судьба.

А вскоре выяснилось, что охотился Эфенди за призраком… За миражом. И изначально не имел шансов на успех.

Прав оказался Хасан, никогда не веривший в таймырского монстра и с большим подозрением относившийся к теориям Птикошона. Но даже Бен-Захр не смог разглядеть, кто скрывается под маской говорливого и взбалмошного франко-канадца. Хасан считал, что это всего лишь жулик, достаточно экстравагантным способом выманивающий деньги у богатых остолопов. А оказалось…

Когда Эфенди смотрел запись, сделанную скрытой камерой в его приемной, сначала его чуть не стошнило при виде хладнокровной и методичной ампутации. Потом он не поверил. Смотрел, все видел своими глазами, – и не верил. Ему случалось иногда ошибаться в людях, но чтобы настолько…

Вся экспедиция на Таймыр стала ошибкой, с того самого момента, когда смутная идея о ней родилась в эль-парижском кабинете Эфенди. Родилась с подачи Птикошона, разумеется…

Последнюю ошибку он совершил минувшей ночью, когда отпустил Хасана. Не хотел отпускать… Но взглянул в глаза – и отпустил. Понял, что иначе тот улетит без разрешения.

Хасан всегда казался ему зверем. Одним из тех хищников, которых Эфенди стрелял в разных уголках гибнущей планеты. Леопардом, например. Прирученным, носящим ошейник, выполняющим команды… Но лучше никогда не заглядывать такому зверю в глаза. Потому что можно увидеть там собственную смерть.

Хасан улетел, и тут же выяснилось, что без него ситуацию в лагере под контролем не удержать. И его, и его людей, и вертолет – последнее уцелевшее транспортное средство – надо вернуть, и как можно быстрее. Надо – но не получалось. Связи не было.

Он вышел из палатки-кабинета (в приемной теперь никто не дежурил). Проклятый утренний туман наконец развеялся, и над Таймыром-17 виднелись лишь последние легкие клочья. Эфенди раздраженно посмотрел на озеро, а на небо – с надеждой. Прислушался… Нет, вертолета не видно и не слышно.

И тут его накрыло. И его, и весь лагерь, и горы, и озеро… Удар ощущался даже физически, и Эфенди показалось, что произошел очередной подземный толчок.

По озеру бежали волны, расходясь концентрическими кругами, словно кто-то поднатужился и зашвырнул в воду громадный камень, шлепнувшийся в полукилометре от берега.

Но никакого всплеска Эфенди не увидел и не услышал. Вместо этого поверхность озера бесшумно приподнялась, набухла холмом. Через мгновение взгорбившаяся вода хлынула в стороны, Эфенди разглядел непонятный темный объект. Отдаленно он напоминал термитники, виденные Великим в Африке, – нечто неправильно-коническое, скругленное, но более низкое и широкое… Над водой «термитник» возвышался метра на два или чуть более.

Но чем бы ЭТО ни было, оно плыло. Плыло само по себе, достаточно быстро, оставляя хорошо заметную кильватерную струю. Плыло к берегу.

Эфенди понял все. Байки шарлатана и по совместительству садиста-убийцы неожиданно угодили в десятку. Или очень близко к ней…

Он метнулся в палатку. Тут же выскочил обратно с длинным и плоским футляром в руках. Футляр был роскошный, из полированного красного дерева, такого футляра не постыдилась бы и скрипка Страдивари, – Эфенди опустил его на камни без всякой бережливости.

Открывал замки торопливо, ломая ногти, – не упустить момент, не позволить дичи уплыть. Откинул крышку, поднял голову, – и понял, что дичь уплывать не собирается. Скорее наоборот…

Тварь плыла не просто к берегу – прямо к лагерю. И уже преодолела две трети расстояния.

Оружие, хранившееся в достойном Страдивари футляре, не уступало изделиям великого итальянца ни количеством вложенного труда и умения, ни тщательностью отделки, ни стоимостью. Симфонию, конечно, не исполнить, так ведь и скрипка не застрелит даже воробья…

Нарезной двуствольный штуцер калибра.58, работы Шайринга-младшего, сделанный по спецзаказу Эфенди. Прототипом послужил «ройал», знаменитый «африканский» штуцер, пуля из которого опрокидывает навзничь взрослого слона, но калибр был увеличен.

Эфенди собирал штуцер, не отрывая взгляд от зверя. И собрал очень быстро, он мог сделать это в кромешной тьме или с завязанными глазами.

Вынырнувшая из озера тварь оказалась на мелководье и теперь приближалась значительно медленнее. Но все-таки приближалась…

Ничего хорошего в этом не было. Поговорку «на ловца и зверь бежит» в позитивном смысле можно рассматривать только в применении к белкам-зайчикам и тому подобной мелочи. Стрелять «в штык» крупного и опасного зверя, способного покалечить охотника, – самый рискованный вид стрельбы.

Эфенди не колебался. Патроны лежали здесь же, в футляре, в отдельных гнездах. Специально разработанные для оружия, существующего в единственном экземпляре. Эфенди вложил два в стволы, еще два опустил в нагрудный карман. Больше не потребуется. Хватило бы и двух, если зверя не остановят две пятидесятиграммовые пули, то не остановят и четыре…

Неписаный охотничий кодекс запрещал применять для снаряжения пуль любые взрывчатые или отравляющие вещества. Легальный путь для увеличения убойной силы оружия – увеличить калибр, то есть массу пули и навеску пороха. Но до бесконечности его увеличивать нельзя, отдача будет сбивать с ног и ломать кости.

Есть и другой способ – стрелять с минимальных расстояний. Крайне рискованный способ. Эфенди решил рискнуть.

Он медленно шагал к берегу, сокращая дистанцию. Штуцер держал наготове. Пятьдесят метров, сорок пять… Тварь двигалась теперь не быстрее, чем шагал Эфенди. Казалось, что два дуэлянта сходятся по команде «к барьеру!»… Сорок… Тридцать пять…

Тварь остановилась. Замерла. Вернее, замерла та ее часть, что возвышалась над водой. Ниже поверхности происходило какое-то движение, вода была неспокойна, что-то там двигалось у самой поверхности… Понять бы еще, что именно.

Эфенди тоже остановился. Дуэлянтов разделяло тридцать метров или чуть меньше. Он понятия не имел, на что способна тварь. Может ли она двигаться по суше? Если да, то с какой скоростью? Что скрывается под неспокойной водой – лапы, плавники, щупальца, ласты?

Одно он знал точно – ничего подобного он за долгую карьеру охотника не встречал. И другие охотники современности и минувших веков тоже. Ну разве что в совсем незапамятные времена, когда люди не оставляли письменные свидетельства своих охотничьих подвигов, ввиду поголовной неграмотности…

Он принял удобную для стрельбы позу, широко расставил ноги, – отдача у такого штуцера чудовищная, даже сильных и крепких людей сбивает с ног, если они стоят неправильно.

Эфенди прицелился. Промахнуться по такой цели и на такой дистанции трудно, но в зверя огромных размеров мало просто попасть. Надо попасть удачно, зацепить жизненно важный орган.

Где у чудовища находятся таковые, Эфенди не знал. И он прицелился низко. Так, чтобы пуля вошла в тушу чуть выше «ватерлинии». Решил последовать старому правилу стрельбы по водяным и водоплавающим тварям. От добра добра не ищут.

Зверюга никак не реагировала на действия стоявшего на берегу человека. Возможно, она их просто не видела, ничего похожего на глаза Эфенди не разглядел. Хотя они могли таиться в складках кожи – морщинистой, бугристой, покрытой трещинами. Более всего тварь напоминала корягу, или пень, оставшийся от спиленного баобаба, неизвестно каким ветром занесенный на Таймыр и там оживший, – «кора» двигалась, перекатывались под ней легкие судороги.

Эфенди плавно потянул спуск. И едва устоял на ногах от мощнейшего удара в плечо. Без компенсатора отдачи – не устоял бы. Выстрел звуком напоминал пушечный. Бырранга откликнулась громким эхом.

Тварь взметнулась в воздух. Вверх и вперед – на берег, на Эфенди. Он выстрелил из второго ствола.

Казалось, бросок зверя ничто не остановит. И уж тем более кусочек свинца, ничтожный в сравнении с размерами и массой цели. Но так лишь казалось… Как заверяет наука физика, энергия движущихся тел пропорциональна их массе и скорости, но скорость в этой формуле возводится в квадрат… Скорость пули, вылетевшей из штуцера Эфенди, в два с лишним раза превосходила скорость звука.

Тварь рухнула на самой границе воды и суши. Поток взметнувшейся воды окатил Эфенди. Он быстро переломил штуцер, вставил новые патроны.

Однако стрелять не потребовалось… Чудище не билось в агонии, вообще не шевелилось.

Вот и всё… Он нагнулся, уже неторопливо, никуда не спеша. Поднял стреляные гильзы, убрал в карман. Для музея. Эфенди верил, что когда-нибудь появится музей, посвященный его подвигам. Может, не сейчас и не в этом мире, но появится.

Рядом послышались аплодисменты, негромкие, сдержанные. Эфенди повернулся и увидел группу людей, стоявшую невдалеке, на небольшом возвышении берега. Оружия у них не было, но Эфенди сразу понял, кто перед ним.

– Поздравляю, сэр, отличный выстрел, – сказал лорд Демфри, четвертый виконт Спеллоу. – Дорого бы я дал, чтобы увидеть мушку своего «бленда» на фоне этой милашки!

– Неплохо, неплохо… – скупо похвалил маркиз Рипон.

Маркиз был очень похож на свой портрет, висевший в «Шутер-клабе», и говорил именно так, как представлял Эфенди, с легкой французской картавинкой.

Единственная женщина в компании (герцогиня Бедфордская?) восторгов не проявляла. Ни скупых, ни бурных. И не аплодировала. Откинув вуалетку с охотничьей шляпки, что-то негромко втолковывала своему соседу, багроволицему здоровяку с пышными бакенбардами.

Здоровяк, явно не вняв резонам герцогини, широко улыбнулся Эфенди, сделал приглашающий жест и произнес:

– Присоединяйтесь, граф де Луаньян! Мне кажется, нам стоит немного отпраздновать вашу победу!

Да, все правильно, понял Эфенди, его место там, среди Великих Охотников, но сначала… Он шагнул к туше поверженного чудища, выдернув из ножен клинок. Нет, не нож, – хиршфангер, охотничий кортик из своей коллекции, размерами и формой более напоминавший меч средних размеров. Как и когда оружие оказалось на его поясе, Эфенди не понял, но каким-то образом оказалось.

Но что же здесь взять? У волка в такой ситуации отрезают уши, у слона – хвост (бивни – потом, забрать этот трофей не так легко и просто), у кабана-секача выламывают из челюсти клык… Ладно, сойдет и кусочек шкуры, в конце концов это всего лишь символ победы, не более.

Едва сталь кортика коснулась морщинистой и бугристой шкуры, та лопнула. Треснула на всю высоту туши, сверху донизу. Края трещины немедленно разошлись в стороны, и показалось, что за ними ничего нет, черная пустота, бездонный космос без звезд и планет. Затем в пустоте вспыхнули три глаза, огромные и светящиеся, как фары мобиля, расположенные равносторонним треугольником.

Больше Эфенди не видел ничего, не в силах отвести взгляд от неподвижных зрачков чудовища, непропорциональных, до странного крохотных.

Что-то сбило его с ног, удар был страшен, все вокруг быстро потемнело. Но три глаза никуда не делись, по-прежнему маячили перед ним. Как по берегу метнулись чудовищные щупальца, сминая и круша палатки, Эфенди не видел.

Последним его ощущением и последней мыслью стало чувство огромной обиды и несправедливости: таких глаз нет и не может быть ни у одного порожденного эволюцией существа, значит, он все-таки подстрелил мутаборское создание, какой позор, да еще и при Великих…

Потом мыслей и чувств не осталось, Эфенди падал, летел в пропасть бездонных глаз и никак не мог долететь.

Абдулла-хаджи ничего не понимал. Сержант Багиров – тоже. Но оба чувствовали, что немного сошли с ума… И оба умирали.

Мысли того и другого странным образом смешивались в одной и той же черепной коробке. Но однородный коктейль не получался.

Мир они видели одним глазом на двоих, второй был выбит или залит спекшейся кровью, проблема эта казалось второстепенной и не заботила сейчас ни того, ни другого. И ограничивался весь наблюдаемый мир десантным отсеком вертолета. Здесь вповалку лежали мертвецы. И двое живых – выглядевшие со стороны, как единственный едва живой полутруп – пытающиеся разобраться, что происходит.