Текст книги "Принц Госплана"

Автор книги: Виктор Пелевин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Level 4

«А куда, собственно, я иду? – думал он, глядя в чёрное зеркало вагонной двери и поправляя на голове тюрбан. – До седьмого уровня я уже доходил, – ну, может, не совсем доходил, но видел, что там. Всё то же самое, только стражники толще. Ну, на восьмой выйду. Так это ж сколько времени займёт… Правда, принцесса…»

Последний раз Саша видел принцессу два дня назад, между третьим и четвёртым уровнем. Коридор на экране исчез, и появилась застланная коврами комната с высоким сводчатым потолком. И тут же заиграла музыка – жалующаяся и заунывная, но только сначала и только для того, чтобы особенно прекрасной показалась одна нота в самом конце.

На ковре стояли огромные песочные часы; с каменных плит пола на Сашу, словно в монокль, смотрела изнеженная дворцовая кошка, а в самом центре ковра на разбросанных подушках сидела принцесса. Её лица издали было не разобрать – кажется, у неё были длинные волосы, или это тёмный платок падал на её плечи. Вряд ли она знала, что он на неё смотрит и что вообще есть какой-то Саша, но зато он знал, что стоит ему только дойти до этой комнаты – и принцесса бросится ему на шею. Принцесса встала, сложила руки на груди, сделала несколько шагов по ковру, вернулась и села на россыпь маленьких подушек.

И тут же всё исчезло, за спиной с грохотом закрылась тяжёлая дверь, и Саша оказался возле высокого каменного уступа, с которого начинался четвёртый уровень.

«Интересно, о чём она сейчас думает? Может быть, она думает о том, кто идёт к ней по лабиринту? То есть обо мне, не зная, что именно обо мне?»

За стеклом замелькали колонны станции; поезд остановился. Саша дал толпе подхватить себя и медленно поплыл к эскалаторам. Работало два; Саша ответвился в ту часть толпы, которая двигалась к левому. В его голове потекли медленные и обычные для второй половины дня угрюмые мысли о жизни.

«Странно, – думал он, – как я изменился за последние три уровня. Когда-то ведь казалось, что стоит только перепрыгнуть через ту расщелину – и всё. Господи, как мало надо было для счастья… А сейчас я это делаю каждое утро почти не глядя, и что? На что я надеюсь сейчас? Что на следующем этапе всё изменится и я чего-то захочу так, как умел хотеть раньше? Ну, допустим, дойду. Уже ведь почти знаю, как: надо после пятой решётки попрыгать – наверняка там ход в потолке, плиты какие-то странные. Но когда я туда залезу, где я найду того себя, который хотел туда залезть?»

Саша вдруг похолодел – до него донёсся знакомый лязг. Он поднял голову и увидел впереди по ходу своего эскалатора включившуюся разрезалку пополам – два стальных листа с острыми зубчатыми краями, которые каждые несколько секунд сшибались с такой силой, что получался звук вроде удара в небольшой колокол. Остальные спокойно проезжали сквозь неё – она существовала только для Саши, но для него была настолько реальна, насколько что-нибудь вообще бывает реальным: через всю его спину шёл длинный уродливый шрам, а ведь в тот раз разрезалка его только чуть-чуть задела, выкромсав клок ткани из дорогой джинсовой куртки. Проходить через разрезалки было, вообще говоря, несложно – надо было встать рядом и быстро шагнуть вперёд сразу же, как разрезалка откроется. Но сейчас Саша ехал по эскалатору, и никакой возможности угадать, в какой момент он окажется у разрезалки, не было. Не раздумывая, он повернулся и быстро кинулся вниз. Бежать было трудно – на эскалаторе стояла уйма пьяноватых мужичков, каждый из которых давал себя почувствовать и пропускал с большой неохотой, бросая Саше вдогонку редкие, как самоцветы, слова. Какая-то баба в красном платке и с двумя большими тюками в руках задержала Сашу настолько, что он оказался к разрезалке даже ближе, чем был раньше, но всё-таки ему удалось перелезть через тюки. И тут впереди упала решётка. Саша понял, что пропал. Он обмяк, зажмурился, но, вместо того чтобы увидеть за секунду всю свою жизнь, почему-то с невероятной отчётливостью вспомнил, как в четвёртом классе довёл на уроке пения молодого практиканта из консерватории до того, что тот, перестав играть на рояле музыку Кабалевского, встал с места, подошёл к нему и дал по морде. Разрезалка лязгнула совсем близко, и Саша инстинктивно шагнул назад, подумав, что ведь может и про…

Autoexec.bat – level 4

«А куда, собственно, я иду? – подумал Саша, глядя в чёрное зеркало вагонной двери и поправляя на голове тюрбан. – До седьмого уровня я уже доходил – ну, может, не совсем доходил, но видел, что там. Всё то же самое, только стражники толще. Ну, на восьмой выйду. Так это ж сколько времени займёт… Да и зачем всё это? Правда, принцесса…»

Последний раз Саша видел принцессу два дня назад, между третьим и четвёртым уровнем. Коридор на экране исчез, и появилась застланная коврами комната с высоким сводчатым потолком. И тут же заиграла музыка – жалующаяся и заунывная, но только сначала и только для того, чтобы особенно прекрасной показалась одна неожиданная нота в самом конце.

Он перестал думать о принцессе и стал глядеть по сторонам. Народ вокруг был большей частью привокзальный, поганый. Было много пьяных, много одинаковых баб с сумками; особенно Саше не понравилась одна – в красном платке, с двумя большими тюками в руках. «Где-то я её видел, – подумал Саша, – точно». С ним так часто бывало в последнее время – казалось, что он уже видел происходящее, но вот где и при каких обстоятельствах, он вспомнить не мог. Зато недавно он прочитал в каком-то журнале, что это чувство называется «deja vu», из чего сделал вывод, что то же самое происходит с людьми и во Франции.

За стеклом замелькали колонны станции; поезд остановился. Саша дал толпе подхватить себя и медленно поплыл к эскалаторам. Работало два; Саша ответвился в ту часть толпы, которая двигалась к правому. В его голове потекли медленные и обычные для второй половины дня угрюмые мысли о жизни.

«Сейчас мне кажется, – думал он, – что хуже того, что со мной происходит, и быть ничего не может. А ведь пройдёт пара этапов, и вот по этому именно дню и наступит сожаление. И покажется, что держал что-то в руках, сам не понимая что, – держал, держал да и выкинул. Господи, как же погано должно стать потом, чтобы можно было жалеть о том, что происходит сейчас… И ведь самое интересное: с одной стороны, жить всё бессмысленней и хуже, а с другой – абсолютно ничего в жизни не меняется. На что же я надеюсь? И почему каждое утро встаю и куда-то иду? Ведь я плохой инженер, очень плохой. Мне всё это попросту неинтересно. И оборотень я плохой, и скоро меня возьмут и выпрут и будут совершенно правы…»

Саша вдруг похолодел – до него донёсся знакомый лязг. Он поднял голову и увидел на соседнем эскалаторе включившуюся разрезалку пополам. В первый момент испуг был так силён, что Саша даже не сообразил, что никакой угрозы для него нет. Потом, сообразив, он так громко сказал «уй», что на него с соседнего эскалатора поглядела та самая баба с тюками, которая привлекла его внимание в вагоне. Она проехала разрезалку, глядя на Сашу и даже не догадываясь, что случилось бы, будь на её месте он. Саше её взгляд был неприятен, и он отвернулся.

Следующая разрезалка пополам стояла у выхода из метро, и Саша прошёл её без всякого труда. А вот из кувшинчика, стоявшего за ней, он пить не стал – какой-то он был подозрительный, с орнаментом из треугольничков. Он один раз из такого попил и потом две недели сидел на бюллетене. Чутьё подсказывало, что где-то рядом должен быть ещё один кувшин, и Саша решил поискать. Его внимание привлекла парикмахерская на другой стороне улицы: в вывеске не горели две первых буквы, и Саша был уверен – это что-нибудь да значит.

Внутри было маленькое помещение, где клиенты дожидались своей очереди, – сейчас оно было совершенно пустым, и это была вторая странность. Саша обошёл комнатку кругом, подвигал кресла (в конце прошлого года он сел на стул в коридоре военкомата, куда провалился с третьего уровня, и неожиданно сверху спустилась верёвочная лестница, по которой он благополучно вылез в двухмесячную командировку), попрыгал на журнальном столике (иногда они управляли поворачивающимися частями стен) и даже подёргал крючки вешалок. Всё было напрасно. Тогда он решил проверить потолок, опять влез на журнальный столик и подпрыгнул с него вверх, подняв над головой руки. Потолок оказался глухим, а столик – очень непрочным: сразу две его ножки подломились, и Саша вытянутыми руками врезался в цветную фотографию улыбающегося рыжего дебила, висевшую на стене.

И вдруг в полу со скрипом распахнулся люк, в котором блеснуло медное горло кувшина, стоящего на каменном полу метрах в двух внизу. Саша спрыгнул на каменную площадку, и люк над головой захлопнулся; Саша огляделся и увидел с другой стороны коридора бледного усатого воина в красной чалме с пером; воин отбрасывал две расходящихся дрожащие тени, потому что за его спиной коптили два факела по бокам высокой резной двери с чёрной вывеской «ГОСПЛАН СССР».

«Надо же, – подумал Саша, выхватывая меч и кидаясь навстречу вытащившему кривой ятаган воину, – а я на троллейбусе, дурак, всё время ездил».

Level 5

– Итакин? – спросил женским голосом телефон. – Обедает. А вы поднимайтесь, подождите. Это вы из Госснаба должны были программное обеспечение привезти?

– Я, – ответил Саша, – только я лучше тоже в столовую пойду.

– Как к нам идти, знаете? Шестьсот двадцатая комната, от лифтов налево по коридору.

– Доберусь, – ответил Саша.

В столовой было шумно и многолюдно. Саша походил между столами, ища приятеля, но того не было видно. Тогда Саша встал в очередь. Перед ним стояли два Дарта Вейдера из первого отдела – они шумно, с присвистом, дышали и механическими голосами обсуждали какую-то статью – не то «Огонька», не то Уголовного кодекса; из-за неестественности их речи понять что-нибудь было очень сложно. Первый Дарт Вейдер взял на свой поднос две тарелки кислой капусты, а второй – борщ и чай (кормили в Госплане, конечно, уже не так, как до начала смуты, – от прежнего великолепия остались только изредка попадавшиеся в капусте красивые пятиконечные звёздочки, нарезанные из моркови с помощью специального японского агрегата). Саше было очень интересно посмотреть, как Дарт Вейдер будет есть капусту – для этого ему обязательно пришлось бы снять свой глухой чёрный шлем, но чёрные двое сели за маленький столик в самом углу и задёрнули за собой чёрную шторку с изображением щита и меча; под ней остались видны только начищенные хромовые сапоги, левая пара которых упиралась в пол неподвижно и прямо, а правая всё время выделывала кренделя – один сапог тёрся о другой и обнимал его носком за голенище; Саша подумал, что если бы он играл в «Спай», то из двух Дартов Вейдеров стал бы вербовать правого.

Оглядевшись, он пошёл с подносом в дальний угол, где за длинным столом у окна сидели около десятка пожилых мужиков в лётной форме, и деликатно сел с краю. На него поглядели, но ничего не сказали. Один из пилотов – седой крепыш с двумя незнакомыми медалями на голубом комбинезоне – стоял со стаканом в руке; он только что начал говорить тост.

– Друзья! Мы собрались здесь по поводу торжественному и приятному вдвойне. Сегодня исполняется двадцать лет трудовой деятельности Кузьмы Ульяновича Старопопикова в Госплане. И сегодня же утром Кузьма Ульянович сбил над Ливией свой тысячный МиГ!

Пилоты зааплодировали и повернулись к сидящему в центре стола виновнику торжества – это был низенький, полненький и лысенький мужичок в толстых очках, дужка которых была обмотана чёрной ниткой. Он совершенно ничем не выделялся – наоборот, был за столом самым незаметным, и, только приглядевшись, Саша заметил на его груди несколько рядов орденских планок – правда, тоже незнакомых.

– Я беру на себя смелость сказать, что Кузьма Ульянович – лучший пилот Госплана! И недавно полученный им от Конгресса орден «Пурпурное сердце» будет на его груди уже пятым.

Вокруг опять зааплодировали; несколько раз Кузьму Ульяновича хлопнули по плечам и спине; он сильно покраснел, махнул рукой, снял очки и долго протирал их носовым платком.

– И это ещё не всё, – продолжал седой, – кроме эф-пятнадцатого и эф-шестнадцатого, Кузьма Ульянович недавно освоил новейший истребитель – эф-девятнадцать «Стелс». На его счету и многие технические усовершенствования – осмыслив опыт боёв в небе Вьетнама, он попросил своего механика дописать два файла в ассемблере, чтобы пушка и пулемёт работали от одной клавиши, и теперь этим пользуемся мы все…

– Да уж хватит бы, – застенчиво буркнул виновник.

Встал другой пилот – у этого на груди тоже были орденские планки, но не в таком количестве, как у Кузьмы Ульяновича.

– Вот тут наш парторг говорил, что Кузьма Ульянович сбил сегодня свой тысячный МиГ. А ведь, кроме этого, он, к примеру, четыре тысячи пятьсот раз разрушил локатор под Триполи, а если мы все ракетные катера посчитаем да ещё аэродромы прибавим, такая цифирь выйдет… Но ведь человека одной цифрой мерить нельзя. Я Кузьму Ульяновича знаю, может быть, получше других – уже полгода с ним в паре летаю – и сейчас расскажу вам об одном нашем рейде. Я тогда первый раз на эф-пятнадцатом шёл, а машина эта, сами знаете, не из простых: чуть заторопишься, захочешь повернуть побыстрей – подвисает. И мне Кузьма Ульянович перед вылетом говорит: «Вася, запомни: не нервничай, иди сзади и ниже, я тебя прикрывать буду». Ну, я неопытный был тогда, а с гонором – чего это, думаю, он прикрывать меня будет, когда я на эф-шестнадцатом весь Персидский залив облетал. Да… Ну, сели мы по кабинам, и дают нам команду на взлёт. Взлетали мы с авианосца «Америка», и задание у нас было сначала какой-то корабль потопить в Бейрутском порту, а потом уничтожить лагерь террористов под Аль-Бенгази. Взлетели, значит, и идём на малой, на автопилотах. А там, у Бейрута, локаторов штук восемь, наверное, – ну, вы все там были…

– Одиннадцать, – сказал кто-то за столом, – и ещё всегда двадцать пятые МиГи патрулируют.

– Ну да. В общем, дошли на малой, метрах на пятидесяти, с выключенными прицелами, а как километров десять осталось, перешли на ручное, набрали четыре сотни и включили радары. Тут нас, понятно, засекли, но мы уже навелись, выпустили по «Амрааму», сделали противоракетный манёвр и пошли на запад со снижением. От корабля щепок не осталось. Это нам по радио сообщили. В общем, опять идём вслепую на малой, и так бы дошли спокойно, но я тут, идиот, заметил двадцать третьего МиГа, и пошёл за ним – дай, думаю, задвину ему «Сайдвиндер» в сопло. Кузьма Ульнович видит на радаре, что я вправо пошёл, и орёт мне по радио: «Вася, назад, мать твою!» Но я уже прицел включил, поймал гада и пустил ракету. И хоть тут бы мне развернуться и к земле – так нет, стал смотреть, как этот двадцать третий падает. А потом гляжу на локатор – а на меня уже СА-2 идёт, кто пустил, не знаю…

– Это под Аль-Байдой локатор стоит. Когда от Бейрута на запад идёшь, никогда вправо брать не надо, – сказал парторг.

– Ну да, а тогда-то я не знал. Кузьма Ульянович кричит: «Помеху ставь!» А я вместо тепловой – это на «эф» нажать надо – на «цэ» жму. Ну и, значит, получил прямо под хвост. Нажал на «эф семь», катапультировался. Опускаюсь, смотрю вниз – а там пустыня и шоссе, на шоссе машины какие-то и меня на них сносит. И не успел я приземлиться, смотрю – мать честная! Кузьма Ульянович прямо на это шоссе на посадку заходит. Тут уж я думаю – кто быстрее…

Саша допил последний глоток чая, встал и пошёл к выходу. Плита пола сразу за дверью из столовой была какой-то странной – чуть другого цвета и на полсантиметра повыше, чем остальные. Саша остановился за шаг до неё, высунул голову в коридор и поглядел вверх – так и есть, в метре над головой поблёскивали отточенные стальные зубья решётки.

– Ну нет, – пробормотал Саша.

Он внимательно оглядел столовую. С первого взгляда другого выхода не было, но Саша давно знал, что сразу он никогда и не бывает виден. Ход мог быть, например, за огромной картиной на стене, но допрыгнуть до неё можно было, только раскачавшись на люстре, а для этого пришлось бы громоздить несколько столов один на другой. Имелось ещё несколько выступов в стене, по которым можно было попытаться залезть вверх, и Саша уже совсем решил это сделать, когда его окликнула баба в белом халате.

– Подносик-то на мойку надо снести, молодой человек, – сказала она, – нехорошо выходит.

Саша вернулся за подносом.

– …Всем отделом стали пробоины считать, – говорил ведомый Кузьмы Ульяновича. – Помните? Тогда покойный Ешагубин подходит к нам и спрашивает – разве, говорит, эф-пятнадцатый на одном моторе может лететь? И знаете, что ему Кузьма Ульянович ответил?

– Ну хватит, правда, – конфузясь, сказал Кузьма Ульянович.

– Нет, я скажу, пускай…

Дальше Саша не слышал – всё его внимание переключилось на движущуюся ленту, по которой тарелки и подносы ехали на мойку. Она кончалась небольшим окошком, в которое вполне можно было пролезть. Саша решил попробовать, поставил поднос на ленту, оглянулся и быстро забрался на неё сам. Двое стоявших возле окошка танкистов поглядели на него с большим недоумением, но, прежде чем они успели что-то сказать, Саша протиснулся в окошко, перепрыгнул через щель в полу и со всех ног кинулся к медленно поднимающемуся куску стены с большой облезлой раковиной; за ним открывалась освещённая факелами узкая лестница вверх.

Level 6

Начальник Итакина Борис Емельянович оказался одним из тех двух танкистов, которые с таким удивлением глядели на Сашу в столовой. Саша столкнулся с ним у самого входа в шестьсот двадцатую комнату – за Сашиной спиной осталось примерно с десяток ярусов, на которые можно было забраться, только подпрыгнув и подтянувшись, поэтому он устал и запыхался, а поднявшийся на лифте Борис Емельянович был спокоен и свеж и пахнул одеколоном.

– Ты от Борис Григорича? – ничем не показывая, что узнаёт в Саше хулигана из столовой, спросил Борис Емельянович. – Пойдём быстрее, мне через пять минут выезжать.

Кабинет Бориса Емельяновича был отгороженной шкафами частью огромного зала, как и кабинет Бориса Григорьевича, только внутри, занимая практически всё место, стоял огромный, лоснящийся смазкой танк «M-1 Abrams». У стены были две бочки с горючим, на которых стояли телефон и четырехмегабайтная «супер эй-ти» с цветным ВГА-монитором, при взгляде на которую Саша сглотнул слюну.

– Триста восемьдесят шестой процессор? – уважительно спросил он. – И винт, наверно, мегабайт двести?

– Этого не знаю, – сухо ответил Борис Емельянович, – у Итакина спрашивай, он мой механик. Чего там тебе подписывать?

Саша полез в сумку и вынул чуть подмявшиеся за время долгого путешествия бумаги. Борис Емельянович, сверкнув похожим на пулемётный патрон с золотой пулей «Монт-Бланком», прямо на броне не глядя подмахнул два первых листа, а над третьим задумался.

– Это я так не могу, – сказал наконец он, – это надо в главк звонить. Это даже не я должен подписывать, а Прокудин Павел Семёнович.

Поглядывая на часы, он навертел номер.

– Павла Семёновича. Так. А когда будет? Нет, сам свяжусь.

Он повернулся к Саше и значительно на него взглянул.

– Ты не очень удачно пришёл, – сказал он. – Через пять минут наступление. А если ты бумагу хочешь подписать, в главк надо ехать. Хотя подожди… Может, быстрее выйдет. Проедешь немного со мной.

Борис Емельянович склонился над компьютером.

– Чёрт, – сказал он через минуту, – где это Итакин ходит? Не могу двигатель запустить.

– А вы директорию смените, – сказал Саша, – вы же в корневой директории. Или сначала в «Нортон» выйдите.

– А ну попробуй, – ответил Борис Емельянович, отходя в сторону.

Саша привычно затюкал по клавишам; заверещал дисковод хард-диска, и почти сразу же мощно и тихо загудела электрическая трансмиссия танка, а воздух наполнился горьким дизельным выхлопом. Борис Емельянович ловко запрыгнул на броню; Саша предпочёл подтянуть к танку стул и уже с него шагнул на чуть приподнятую корму.

В башне оказалось просторно и очень удобно. Саша заглянул в прицел, но тот пока не работал; тогда он огляделся. Изнутри башня чем-то напоминала любовно украшенную водителем кабину автобуса – по бокам от казённика пушки висели брелочки, флажки, обезьянки, а к броне было приклеено несколько вырезанных из журнала девушек в купальниках.

Борис Емельянович кинул Саше шлемофон и скрылся в отделении водителя; двигатель взревел, и танк выкатился на огромную равнину, где далеко впереди возвышалась похожая на вулкан гора со срезанным границей монитора верхом. Саша по пояс высунулся из люка, огляделся и увидел по бокам ещё десятка два таких же танков; два или три возникли прямо на его глазах.

– Как такое построение называется? – спросил он в микрофон.

– Какое? – донёсся искажённый наушниками голос Бориса Емельяновича.

– Когда танки все на одной линии? Ну, если бы это солдаты были, была бы цепь, а это как называется?

– Не знаю, – ответил Борис Емельянович. – Так после обеда всегда бывает – просто одновременно выходим. Ты лучше посчитай, сколько танков вокруг?

– Двадцать шесть, – сосчитал Саша.

– Понятно. Бабаракин на бюллетене, Сковородич в Австрии, а остальные все здесь. Жаркий сегодня день будет.

– Двадцать первый, двадцать первый, с кем говорите? – раздался в шлемофоне чей-то голос.

– Говорит двадцать первый, вызываю семнадцатого, приём.

– Семнадцатый слушает.

– Семнадцатый, у меня тут парень из Госснаба, ему одну бумагу подписать. Чтоб не ехать через весь город.

– Понял вас, двадцать первый, – отозвался голос, – через десять минут у фермы.

Танк Бориса Емельяновича резко взял вправо, и Сашу сильно качнуло в люке. Перелетев с разгону через несколько ухабов, Борис Емельянович выехал на шоссе, повернул и километрах на восьмидесяти в час понёсся в сторону далёкой рощи, перед которой дорога разветвлялась и торчал какой-то указатель на шесте.

– Залазь в башню, – велел Борис Емельянович, – и люк закрой. Вон на том холме гранатомётчик сидит.

Саша повиновался – и в самое время: по броне ударило, и послышалось резкое и громкое шипение.

– Вот он, курва-а, – прошептал голос Бориса Емельяновича в наушниках, и башня стала медленно поворачиваться вправо.

Саша увидел на экране прицела совместившийся с вершиной горы квадратик и выскочившую надпись «gun locked». Но Борис Емельянович не спешил стрелять.

– Ну же! – выдохнул Саша.

– Подожди, – зашептал Борис Емельянович, – дай я осколочный заряжу… Бронебойные нам ещё понадобятся.

Ещё раз зашипело и ударило по броне, а в следующий момент рявкнула пушка «Абрамса», и на вершине холма словно выросло огромное чёрно-красное дерево.

Вскоре слева от шоссе появилась и стала стремительно приближаться окружённая невысоким забором ферма, похожая на заброшенную правительственную дачу. Метрах в трёхстах Борис Емельянович затормозил, и так резко, что Саша, глядевший в прицел, наверняка посадил бы себе синяк под глазом, если бы не мягкая резина вокруг окуляров.

– Что-то мне вон то окно не нравится, – сказал Борис Емельянович, – дай-ка я…

Башня поехала влево, и опять рявкнула пушка. Ферму заволокло огнём и дымом, а когда их снесло, от уютного двухэтажного домика остался только закопчённый фундамент с небольшим куском стены, в котором осталась непонятно куда раскрывшаяся дверь. Борис Емельянович на всякий случай дал длинную очередь из пулемёта, перебившую несколько досок в заборе, и медленно поехал к ферме.

– Можешь пока выйти поразмяться, – сказал он Саше, когда танк затормозил у пепелища, – вроде всё спокойно.

Саша вылез из башни, спрыгнул на землю и повертел головой. Голова гудела, чуть подрагивали колени, и хотелось на всякий случай схватиться за какой-нибудь поручень вроде тех, что были в башне.

– Что, скис? – дружелюбно спросил Борис Емельянович. – Ты попробуй так пять дней в неделю, по восемь часов, да ещё когда на тебя одного по три Т-70 выезжают. Вот когда коленки задрожат. Здесь-то место тихое, благодать…

Действительно, место было красивое – на ровном поле кое-где поднимались деревья, за шоссе зеленела роща и оттуда доносился тихий птичий щебет. Из-за тучи вышло солнце, и всё вокруг приобрело такие нежные цвета, которые бывают только на хорошо настроенном ВГА белой сборки и которых никогда не даст ни корейский, ни тем более сингапурский монитор, что бы ни писали в глянцевых многостраничных паспортах хитрые азиаты.

С шоссе донёсся гул.

– Павел Семёнович едет. Готовь свою бумагу.

Чёрная точка на шоссе быстро приближалась и вскоре стала таким же танком, как у Бориса Емельяновича, только с торчащим над башней зенитным пулемётом. Танк подъехал, остановился, и из башни выпрыгнул худой и мрачный танкист в золотых очках и чёрной пилотке.

– Давай, чего у тебя там, – сказал он Саше, присел на одно колено возле сорванного взрывом листа кровли, положил Сашину бумагу на планшет и написал в верхней части листа: «Не возражаю».

– А ты, Борис, – сказал он Борису Емельяновичу, – бросай эти дела. Вечно ты со всякой херней перед боем лезешь.

– Ничего, – сказал Борис Емельянович, – нагоним. Этот парень – механик не хуже Итакина, мне сейчас двигатель за минуту завёл…

Мрачный покосился на Сашу, но ничего не сказал.

Со стороны далёких синих холмов у горизонта донёсся быстро приближающийся гул. Саша поднял голову и увидел эскадрилью F-15, идущих на бреющем полёте. Они пронеслись прямо над танками, и передний истребитель, на крыле которого была нарисована красная орлиная голова, в двух десятках метров от земли сделал бочку и свечой, почти вертикально, пошёл вверх; остальные разделились на две группы и, набирая высоту, пошли в сторону далёкой горы со срезанным верхом, и тут Сашу второй раз за день посетило чувство, что это уже с ним было – может быть, как-то по-другому, но было – он был уверен.

– Ну, сегодня ни один МиГ не сунется, – сказал Борис Емельянович. – Кузьма Ульяныч в воздухе. Это его машина с орлом. Можешь свою зенитку здесь оставить.

– Погожу, – ответил мрачный.

Где-то вдали у горы засверкало, и донёсся грохот.

– Началось, – сказал мрачный, – пора.

– Я вам такую же зенитку привёз, – вспомнив, сказал Саша и вынул из сумки дискету. – Там ещё два ПТУРСа на башню.

Но Борис Емельянович уже спускался в танк.

– Некогда, отдашь Итакину.

Лязгнул люк, потом второй, и танки, отбрасывая гусеницами комья земли, рванули с места. Саша смотрел им вслед, пока они не превратились в две точки, и пошёл к ферме, где на единственном уцелевшем куске стены у двери горели давно замеченные им два призрачных факела.