Текст книги "Босоногий гарнизон"

Автор книги: Виктор Дроботов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

НОВЫЙ ПОРЯДОК

После первой пулеметной очереди немецких мотоциклистов, выстроившихся на окраине хутора, жители Вербовки опешили: зачем стреляют, когда в хуторе одни бабы и ребятишки? Не иначе, как ошиблись немцы, либо постращать решили. Но когда грянул новый пулеметный залп и пули злыми осами зажужжали по хутору, казаки и казачки заметались в поисках укрытий. Где-то заголосила казачка, где-то раздался тяжелый стон и неожиданно оборвался.

Мотоциклисты на полном ходу ворвались на улицу, поливая свинцом соломенные крыши и окна домов. Звенели стекла. Над садами взвились перья.

Населению было приказано собраться на площади перед правлением колхоза. Шли нехотя, понурив головы, оглядываясь на короткие немецкие автоматы.

Аксен и Тимошка отправились вместе с отцом. Филипп Дмитриевич шел в середине, держал сыновей за руки. Он тяжело ступал ногами по родной улице, спотыкался в глубокие выбоины. Как много, оказывается, на этой дороге канавок и ложбинок. А он ходил по ней сорок лет и не замечал их.

Хуторяне стояли перед правлением колхоза. Тревожно молчали. Ни слова, ни шепота. Стояли как перед выносом покойника.

На резном крыльце дома, окрашенном, как большинство казачьих домов, в желтый цвет, появились два немца: худой блондин, с выражением полного безразличия на лице, и розовощекий, с брюшком, унтер-офицер. Сзади стояли автоматчики. Со двора на толпу молчаливо смотрели холодные стволы пулеметов. Блондин что-то быстро и отрывисто заговорил по-своему. В руке он держал короткий кавалерийский хлыст. И когда кончил говорить, хлыст сухо щелкнул по голенищу сапога.

– Господа казаки, – обратился к толпе унтер-офицер. – Господин обер-лейтенант Фридрих Гук… очень рад… э-э-э… познакомица с вами.

Он замолчал, и в ту же минуту снова послышался резкий отрывистый голос обер-лейтенанта.

– Господин Фридрих Гук, – продолжал переводчик унтер-офицер, – очень рад сообщить вам, что э-э-э… совьетская власть теперь не сучествует… Капут… совь-етская власть… о-эй! – и он повертел вокруг своей шеи рукой, представляя воображаемую петлю, потом выразительно показал на небо. – Великая Германия дает вам свобь-е-ду. Господин Фридрих Гук будет э-э-э… вашим комендантом. Мое имья… э-э-э – господин Асмус. Я буду помощник господина коменданта. Имье-нем великого фюрера мы устанавливаем в вашем селе новый порядок.

Хуторяне слушали, опустив головы.

– Сегодня и навсегда, – продолжал Асмус, – вы должны слушаться господина каменданта и выполнять все его приказы. За нарушение любого приказа – расстрел. Понятно я говорью?

– Куда уж понятнее, – тихо сказал Филипп Дмитриевич.

Асмус оглядел казаков.

– Теперь слушаль меня внимательно… Вам запрещается: ходить по улице после семи вечера, уезжать из хутора без разрешения господина коменданта, пускать незнакомых людей, шуметь, укрывать от солдат фюрера продукты. Излишки немедленно будут конфискованы в пользу немецкой армии. Запрещается иметь большевистские книги, по которым учились ваши дети. Запрещается закрывать это… ваше поместье…

– Даже калитку закрывать запрещается? – негромко спросил старик Егоров.

– Кто сказал? – насторожился Асмус.

Автоматчики подвинулись к толпе.

– Вы недоволен?

Казаки молчали, исподлобья поглядывали друг на друга: вот так «новый» порядок.

– Слушаль внимательно! – прикрикнул Асмус. – Повторять не буду! Запрещается: иметь советский деньги, документы, бумага. Запрещается менять год рождения детей. Дети мы возьмем на учет. Когда солдаты фюрера полностью освободят Россию от большевиков, будем обучать ваших детей. Будьте благоразумны, господа казаки, выполняйте наши приказы, и вы будете нами довольны… Вы должны трудица, давать масло, молоко. Мы будем жить с вами карашо.

Толпа вдруг расступилась, и к крыльцу твердой походкой направился человек с непокрытой головой. Он вытянул руки впереди себя. Ветер трепал лохматые края длинного казачьего рушника, а на рушнике лежала краюха ржаного хлеба. Толпа глухо зарокотала, шеи вытянулись. Филипп Дмитриевич скрипнул зубами, глаза его налились кровью.

– Падаль! – процедил он сквозь зубы, хотя за всю свою жизнь не сказал никому бранного слова.

Аксен пробрался к первому ряду, глянул на человека с рушником и чуть не крикнул от изумления. Он узнал незнакомца, с которым встретился на пустыре несколько часов назад. Узнал его и Тимошка. Братья молча переглянулись: успел уже наняться к немцам.

– Этот человек, – указывая на покорно стоящего казака, продолжал переводчик, – любит великую германскую армию. Господин комендант назначает его старостой. Наш приказ такой… работать всем в поле. Завтра сдать для великой германской армии э-э-э… четыре десять тонн хлеба… яйка, яйка э-э-э… три тысячи…

Гул прокатился по толпе, но на дворе угрожающе задвигались пулеметы.

– Кто не выполнит приказ, – повысил голос Асмус, – э-э-э… мы его повесим… Выдать большевиков… Господин комендант хочет, чтобы вы сами привели большевиков…

Фридрих Гук повернулся к переводчику и что-то тихо сказал ему.

– Господин комендант спрашивает, – крикнул в толпу Асмус, – есть ли в вашем селе партизаны и большевики.

Ответом было молчание.

– Партизаны будут повешены! Господин комендант надеется, что свободные крестьяне будут благоразумны… Разойдись!

Медленно расходились казаки. Молчали. Как тяжелый крест несли. Аксен в общей сумятице неожиданно натолкнулся на Семку Манжина.

– Вечером на нашем огороде. Понял? – шепнул Аксен.

– Понял, – ответил Семка.

Аксен не спускал глаз с нового старосты. Теперь он догадался, что этот человек дезертировал из Красной Армии и продался немцам. И он ненавидел его. Зоркие черные глаза Аксеиа замечали каждое движение старосты.

Староста ввел коменданта и переводчика в дом на окраине хутора. Когда калитка за ними захлопнулась, Аксен сказал:

– Бежим домой!

– Ты что? – изумленно спросил Тимошка.

– Дома скажу.

Дома Аксен залез в чулан, отыскал старую плетеную сумку и, осмотрев ее, спрятал в карман пиджака. Тимошка никак не мог понять, зачем Аксену понадобилась старая сумка. Но он удивился еще больше, когда увидел, как Аксен воровато забрался в отцовский ящик и вытащил оттуда добрую пригоршню рубленого самосада.

– К чему это? – шепнул Тимошка.

– Молчок, – строго ответил Аксен. – Рогатка у у тебя есть?

– Бы-ы-ла, – недоумевая, протянул Тимошка.

– Найди, – коротко приказал Аксен.

Тимошка проворно поднялся по лестнице на чердак и вернулся с рогаткой, которая была сделана из толстой резины и гибкой вишневой ветки.

– Теперь незаметно проберись на огород к старосте и наблюдай за домом. Запоминай, кто придет к нему. Жди нас. Понял? Смотри, чтобы никто тебя не увидел.

Темнело. Аксен сказал отцу, что сходит к соседям, и отправился на огород. Когда он подошел к одинокому клену у колодца, из лебеды раздался Семкин голос:

– Ксеша…

– Пойдем, – ответил Аксен.

Пригибаясь, раздвигая изгородь из тонких ветел, трое ребят вышли на огород старосты.

Тимошка хорошо подражал свисту птиц. Бывало, увидит чибиса, притаится в траве, свистнет раз, свистнет другой – чибис завертит беспокойно головой, взлетит, ищет товарища. А Тимошке одно удовольствие. Мог он подлаживаться и под жаворонка. Поэтому, когда на огороде послышался тоненький свист ночного кулика, у Аксена не оставалось сомнений, что Тимошка здесь.

По глубокой грядке они проползли с Семкой к изгороди, и здесь из бурьяна выглянула голова Тимошки.

– Ну, что увидел? – спросил Аксен.

Тимошка доложил шепотом:

– Комендант с переводчиком ушли. Потом были еще два немца и куда-то подались. Так что в доме сейчас никого.

– А староста?

– Староста дома.

– Уверен?

– Вот еще, – обиделся Тимошка и засопел. – Свет не горит, думаешь, и дома нет? Дома он. Лампу зажигать боится.

Аксен внимательно посмотрел в сторону темного дома. От изгороди, у которой они лежали, до хаты было метров двадцать. Площадка совершенно открытая, даже забор разгорожен.

– Та-а-к, – прошептал Аксен. – Ну что ж, начнем… – Он вытащил из кармана старую плетеную сумку. Сейчас же из-за пазухи у него выпал булыжник. Такие булыжники когда-то, еще до войны, привозили на укладку дороги к мосту. Аксен пощупал камень, приподнял его на руке, усмехнулся:

– Ничего, как раз…

Потом он вытащил листок бумаги, разгладил старательно. Достал из кармана горсть самосаду и высыпал табак на бумагу. Неторопливо свернул листок и вместе с булыжником осторожно уложил в сумку. «Мина», которую Аксен задумал подложить старосте, была готова.

Повернувшись к Тимошке, он шепнул ему:

– Крой… Рогатку отдай мне. Мину вешай у двери… Семка! А ты жди Тимошку у колодца. Гляди в оба.

Тимошка и Семка остановились, передохнули. Аксен следил за ними из-за изгороди. Вот Тимошка опять пополз. Он достиг глухой стены дома, встал. Как всегда, он был босиком. Осторожно ступая, он поднялся на низенькое крыльцо. У крыльца стояла лестница на крышу. Такие лестницы были у каждого казачьего дома, по ним поднимали на крышу сушить яблоки или дыни.

Тимошка положил под ноги сумку с булыжником и табаком, которая все это время была у него в руках, и потихоньку передвинул лестницу ближе к двери. Это удалось сделать ему без единого неосторожного звука. Потом он, как кошка, взобрался по лестнице на крышу. Под карнизом была полка. На нее на ночь ставили молоко.

Тимошка обшарил доску и вдруг наткнулся на гвоздь. Закусив губу от натуги, он приподнял сумку и осторожно повесил ее на гвоздь. Так. Теперь все. Надо удирать. Сумка покачивалась над дверью.

Аксен, припав к земле, следил за ребятами. Вот опять тоненько свистнул кулик. Значит, Тимошка справился с «операцией». Теперь дело за ним. Аксен взял в руки рогатку, заложил камень, потом приподнялся на колени. Целился он старательно, в самую середину окна. Наконец шаркнула спущенная резина. Хрястнуло и на всю улицу зазвенело стекло.

В это мгновение Тимошка и Семка уже были у изгороди, и все трое побежали через огород к дому Тимониных.

Они были далеко от дома старосты, когда услышали вопль:

– А-а-а!

Грянули два выстрела.

– Т-т-р-р-та-та, – резанула автоматная очередь.

В хуторе началась страшная суматоха. Захлопали выстрелы, взвились в холодное и равнодушное небо трассирующие пули. На окраине затрещал мотоцикл, по улице стеганул тонкий луч фары. Сквозь грохот выстрелов неслась немецкая речь, ругательства.

Утром по хутору прошел слух: на Вербовку налетели партизаны. Убито пять немцев, еле спасся староста. Говорили даже, что староста уже висел в петле.

Ребята, слушая эти новости, перемигивались между собой. Тимошка порывался раза два что-то сказать, но выразительные взгляды брата осаживали его. Семка же очень убедительно удивлялся.

Однажды, через несколько дней после этой ночи, ребята увидели на улице старосту. Под правым глазом и на лбу у него были синяки.

– Вот это фона-а-ри-ки, – тихо протянул Тимошка, когда они прошли мимо старосты.

Староста одним глазом пристально посмотрел вслед ребятишкам. Потом, опустив голову, зашагал по улице и скрылся в немецкой комендатуре.

Через несколько дней Аксен снова собрал ребят у моста, на своем командном пункте.

Пришло больше десятка подростков. Аксен выставил дозор, во главе которого послал Семку Манжина, потом спросил у ребят:

– Прошлый раз я велел принести пионерские галстуки. Принесли?

– Принесли, Ксеша!

– Надо их спрятать. Если немцы дома найдут, не сдобровать. Ясно?

Ребята один за другим бережно вытаскивали галстуки из-за пазухи, из карманов и передавали их Аксену.

– Все? – спросил Аксен.

– Все, – ответил Максимка.

Аксен свернул галстуки и спрятал их под рубашку.

– Я думаю вот что, – сказал он. – Нужно нам в леса подаваться, соберем отряд из пацанов: наши пойдут, аверинских подговорим, ляпичевских. Гляди, сколько!

– Пацанов в хуторах много, – подтвердил Федя Силкин.

– Потом встретим партизан, – развивал Аксен свои планы.

Ребята смотрели на него недоверчиво: о каких это он говорит партизанах?

Но Аксен верил, что где-то в донских лесах партизаны должны быть.

И они были. И штаб их находился недалеко от Вербовки, километрах в тридцати. Отрядом командовал председатель соседнего райисполкома Воскобойников, с которым Аксен однажды даже фотографировался. Было это в сороковом году, в пионерском лагере на Дону у станицы Нижнечирской. Воскобойников был участником гражданской войны, и ребята пригласили его в гости на свой сбор.

Перед наступлением немецкой армии на Сталинград Воскобойников созвал надежных своих товарищей и увел в лес. Отряд действовал на донских переправах, взрывал немецкие склады. Но ничего этого Аксен не знал. И все же ему верилось, что партизаны существуют и он их найдет. Поэтому он и настаивал:

– Надо уходить в лес. Все равно найдем партизан.

– А если не найдем? – спросил Максимка. – Что мы будем там есть, в этом лесу?

Это, действительно, была задача.

– Есть? – Аксен растерялся. Он не думал об этом.

– Ну да. Что мы будем есть? – повторил Максимка.

Ребята молча смотрели на командира. Ждали его ответа. Но тут вдруг поднялся Тимошка.

– Я знаю.

– Ну скажи, – потребовал Максимка.

– Нет, не скажу, – Тимошка поджал губы. – Тайна. И не приставайте. Никому не скажу.

ТИМОШКИНА ТАЙНА

Тимошка упорно хранил свою тайну. Он даже Аксену ничего не говорил, только озорно улыбался и молчал. Вечером, когда солнце скрылось за Доном, спросил:

– Пойдешь со мной?

– Опять за куропатками? – усмехнулся Аксен.

– За куропатками, – задумчиво ответил Тимошка.

– Ну что ж, пойдем, – согласился Аксен и подмигнул брату. – Может, и поймаем.

Темнело. Аксен и Тимошка шли по улице. У комендатуры уже выстраивался патруль: скоро комендантский час, после которого хождение по хутору запрещалось. Тимошка сказал:

– Амбары у нас на краю стоят, знаешь?

– Знаю.

– Я подглядел, – Тимошка понизил голос до шепота, – немцы в амбарах продукты прячут.

– Ну и что? – спросил Аксен.

– Продукты, говорю, прячут… Колбасу там, пряники, масло.

– Понимаю, – нетерпеливо перебил Аксен, – Но к чему ты говоришь? При чем тут немецкая колбаса?

– При чем? Тоже командир. – Тимошка сморщил нос. – Начальник гарнизо-о-на… Насчет чего ты говорил сегодня?

– Насчет отряда, – ничего не понимая, ответил Аксен.

– А Максимка о чем спрашивал?

– А-а-а!.. – хлопнул себя по лбу Аксен. – Догадался! А ты молодец… Завтра ребятам доложу, будешь моим помощником.

– Не надо, – решительно сказал Тимошка.

– Почему?

– Не надо, Ксеша. Сделай помощником Максимку… Я брат тебе…

Этими словами все было сказано, и Аксен это понял. Тимошка сказал:

– Надумал я пошарить в амбарах. Выйдет дело – значит, запасемся едой.

– А молчал, – упрекнул Аксен. – Со мной бы поговорил… Когда хочешь пойти?

– Сейчас, – коротко ответил Тимошка.

– Сейчас? – Аксен остановился. – Не выйдет, – сказал он решительно. – Не выйдет! Обдумать надо. Поймают – могут убить. Нас погубишь. Нет, сейчас не пойдем.

– А я сам пойду, – спокойно ответил Тимошка.

– И сам не пойдешь.

– Пойду.

– Хорошо. Иди. Но я не приму тебя в отряд.

– Мы с Федькой обделаем. А ты подождешь нас в балочке. Я уже был в амбарах. Часовых не бойся, их обмануть можно. Пусти…

– Не пущу, – отрезал Аксен.

– Не пустишь? – Тимошка вскинул голову. – Пожалеешь, Ксеша, – и он метнулся в переулок.

– Постой! – крикнул Аксен.

Тимошка вернулся. Аксен начал расспрашивать у него про амбары, про часовых и, наконец, когда Тимошка рассказал, ответил:

– Ладно. Давай, действуй. Я тоже пойду.

Тимошка свернул в переулок и вскоре появился с Федей Силкиным.

Маленький отряд повел Аксен. Он не доверил горячему Тимошке.

Сначала они спустились в балочку, которая вела к речке. Потом берегом вышли за село и увидели на бугре старые амбары, крытые соломой.

– Я в этих амбарах прятался, – шепнул Тимошка, – когда играли в разбойники. Помнишь?

Аксен помнил, конечно, когда играли в разбойников, но сейчас это время казалось таким далеким, будто сто лет прошло.

– Там была одна доска, – продолжал шептать Тимошка. – Я тогда оторвал ее и землей присыпал. Там ход мой был, я через него к речке бегал, и никто не ловил меня.

Вот когда только выяснилась хитрость Тимошки! А ребята, бывало, ночами голову ломали, как это удается ускользнуть Тимошке из-под самого носа. А он вот что придумал. Ну и Тимошка! Аксен посмеялся про себя, а Тимошке сказал:

– Ну, давай на позицию… Я останусь наблюдателем. Подам сигнал – прячьтесь. Сменят часовых, тогда лезь…

Тимошка и Федька ползком пробрались к амбару. Аксен устроился под старым колесом от телеги, которое валялось у оврага. Отсюда хорошо была видна вся площадка перед амбарами и маячащие на ней фигуры двух часовых. Тимошка и Федька действовали с задней, тыльной стороны амбаров. Если бы часовой направился туда, Аксен сразу бы увидел его.

Выглянула полная луна. Площадка странно заблестела, словно покрытая слюдой. Аксен вспомнил, что на этом месте разбросано много битого стекла. Часовые ходили вдоль амбаров, изредка перекликаясь.

– Лезем, – шепнул Тимошка.

Дохнул прохладный ветер. Рубашка на Тимошке надулась, он быстро заправил ее поглубже. Оба прижались к земле и, как заправские солдаты, поползли по-пластунски.

На землю упала тень. Тимошка вздрогнул, но поднял голову и увидел стену амбара. Федька схватился за руку товарища. Тимошка почувствовал, как сильно дрожит Федькина рука. Он легонько оттолкнул ее, подобрался к самой стене.

– Четыре, шесть… восемь, – едва шептали бледные не то от лунного света, не то от страха Тимошкины губы. – Девять… вот она…

Тимошка пощупал доску. Она без шума подалась вперед, Тимошка торопливо отодвинул ее и юркнул в амбар.

Его обдало холодом – в амбаре было сыро. Федя остался снаружи, Тимошка осторожно ощупывал мешки и ящики. Сердце колотилось так сильно, что Тимошка ясно слышал его удары.

За стеной амбара раздались шаги. Часовой шел медленно вдоль амбара. Тимошка притаился, чутко прислушивался к шагам. На лице выступил пот.

Часовой остановился, кашлянул, потом медленно зашагал обратно, боясь выходить к реке. Тимошка опустился на колени, нащупал мешок. Попробовал поднять – тяжело. Нащупал другой – этот был полегче. Нагнулся. Из мешка пахло ванилью. Тимошка взял мешок под завязку и осторожно потащил его к дыре. Под руку попался какой-то маленький ящик. Тимошка прихватил и его. Ползком, на коленях, он достиг лазейки и с помощью Феди вынырнул на улицу. Следом он вытащил картонный пакет, небольшой мешочек, потом быстро поставил доску на место, присыпал землей.

– Пошли, – скомандовал он Федьке и сунул ему пакет.

Операция была выполнена отлично. Любой командир не удержался бы от благодарности, но Аксен скупо сказал:

– Идем.

Ребята затемно выбрались из хутора и направились в займище. Картонный пакет несли поочередно.

У моста Аксен остановился. Светало.

– Побудьте здесь, – сказал он. – Я посмотрю одно место…

Оставив ребят охранять добычу, Аксен подошел к перелеску, раздвинул кусты. В балочке, на земле лежал человек. Аксен вздрогнул и замер на месте. Его пронзил страх. Он хотел отпрянуть назад, но споткнулся, присел на холодную землю.

– Кто тут? – услышал Аксен хриплый, тревожный голос из зарослей. Незнакомец приподнялся. А-а, парень, – сказал он спокойно. – Ну, ты что здесь делаешь?

Аксен робко подошел к неизвестному. Человек попробовал подтянуть правую ногу, но вдруг скрипнул зубами от боли.

– Сломал? – спросил Аксен.

– Ранили меня… Деревня близко?

– Недалеко.

– Ты оттуда?

– Оттуда.

Раненый настороженно повел головой, тихо спросил:

– Что немцы делают?

Аксен молчал.

– Да ты не бойся. Я из любопытства спросил.

– А кто тебя ранил? – наконец, набрался храбрости и спросил Аксен. – Немцы?

Раненый медлил с ответом. Он повернулся на бок, опять скрипнул зубами.

– Больно? – участливо спросил Аксен и нагнулся над ним.

– Больно, – шепнул раненый. – Почти в упор стреляли, сволочи…

Теперь Аксен не сомневался, что перед ним свой, советский человек.

– Тебе прятаться надо, – просто сказал он. – Здесь немцы бывают.

– А ты поможешь? – неожиданно спросил раненый. – Мне переждать бы немного. Нога подживет – к своим пробраться попробую. Наши там дерутся.

– Немцы говорят: Сталинград сдался.

– Сдался? – раненый привстал на руках. – Брешут. Народ мутят. Этот город они не возьмут.

– Откуда ты знаешь? – все больше смелел Аксен.

– Знаю. – Раненый замолчал и вдруг неожиданно спросил: – Так зачем ты бродишь по ночам в лесу? А? От немцев прячешься?

– Нет. Я тут с ребятами, – Аксен отвернулся, раздумывая, сказать или не сказать о налете на амбар, потом ответил: – Место ищем. Спрятать надо кое-что.

– Что же вы прячете?

– Так, мелочь разную.

– А-а… ну прячьте. – Раненый тоже догадался, что перед ним свои, но допытываться не стал.

– Скажи, откуда ты знаешь про Сталинград? – напомнил Аксен.

– Недельку назад в Калаче пленных видел, – спокойно и прямо ответил раненый.

– Ты в Калаче был?

– В Калаче. В лагере. Трое нас бежало. Немцы узнали, что мы командиры, и хотели расстрелять. Ну мы не стали ждать. Ребятишки, вот такие, как ты, помогли. Тебя как зовут-то?

– Аксен.

– Так вот, Аксен, молчи, что меня видел. А если кусок хлеба принесешь и чистую тряпку, по гроб не забуду тебя. Понял?

– Принесу, – ответил Аксен. – А насчет того, что видел, – могила.

Над перелеском раздался протяжный тонкий свист. Раненый вздрогнул.

– Не пугайся, – тихо сказал Аксен. – Это ребята свистят. Мы тут одно дело обделали, продукты у немцев стащили. Спрятать надо. Я вернусь…

Только спустя много лет после войны стало известно, что в лесу возле Вербовки скрывался тогда бежавший из Калачевского лагеря военнопленных лейтенант Николай Петрович Свиридов. Об этом он сообщил мне сам после того, как эта повесть в первый раз была напечатана. Вот его письмо:

«Я отдыхал на Северном Кавказе и случайно оказался в одном санатории с товарищем из Волгограда. Он приехал с сыном. У сына была книжка „Босоногий гарнизон“. Однажды я ради любопытства стал читать ее и вдруг с удивлением обнаружил, что события, о которых в ней рассказывается, мне хорошо знакомы. И не только знакомы. Я сам был их участником.

В июле 1942 года наша дивизия вела жестокие бои на Дону. Мой взвод прикрывал переправу у станицы Голубинской. Мы несколько дней держали высоту, на которую немецкое командование бросило большие силы. Однажды ночью, в схватке на вершине высоты, я был контужен. Когда сознание вернулось, понял, что нахожусь в плену.

Нас повели в Калач и поместили в лагерь за колючую проволоку. Здесь я встретил двух своих друзей из нашего полка. Мы решили бежать при первой же возможности. И это нам удалось. Помог один калачевский мальчишка, фамилию которого я так и не узнал. Помню, что звали его Ваней. Он работал у немцев в лагере, возил воду.

Как-то он сказал мне, что в дальнем углу лагеря, у тополиной рощи, есть подкоп под колючей проволокой, замаскированный сверху жердями и присыпанный песком. Как ему удалось сделать его, не знаю. Через этот подкоп мы и бежали.

Пробирались к своим, в Сталинград, были голодные. И голод заставил нас рискнуть зайти в деревню, которая, как мы после узнали, называлась Вербовкой. Один мужчина пустил нас к себе в дом. Мы доверились ему, а он оказался подлецом. Поставил нам на стол молока, сам куда-то вышел. И только мы начали пить молоко, под окнами показались немцы.

Мы кинулись бежать. Немцы начали стрелять из автоматов. Два моих товарища были схвачены. Мне удалось добежать до оврага. В последнюю минуту я был ранен в ногу. Но рана была нестрашная. По оврагу я потихоньку выбрался в лес.

Два дня ничего не ел. Спасибо, что рядом был ручей, хотя бы можно было попить. Рана стала болеть. Наверное, начиналось воспаление. На душе у меня было скверно. Я терял силы и вместе с ними надежду попасть к своим и вообще остаться в живых. В самом деле, на что было надеяться? В деревню больше показываться нельзя. Идти я не мог. Есть нечего.

И вдруг однажды утром я услышал в лесу голоса. Вздрогнул. Первая мысль: меня нашли! Сквозь туман в сознании думал: живым не дамся. Как буду сопротивляться, этого я не знал.

Вижу, в деревьях ребята. Значит, немцы послали детей, они знают тут лес, быстрее найдут. Я стал переползать в заросли и неожиданно увидел перед собой удивленное, испуганное лицо подростка. На меня смотрели тревожные и строгие не по-детски глаза. Помню, подросток был в деревенском картузе и серой навыпуск рубахе. Дальше было все так, как в книжке. Добавлю только то, чего вы не знали…

Благодаря Аксену Тимонину и его друзьям я поправился. Две недели каждый день, до наступления комендантского часа в деревне, Аксен приходил ко мне, приносил чего-нибудь поесть, бинт, иод. У нас были серьезные разговоры. Он много знал, обладал выдержкой и люто ненавидел немцев. Иной раз даже меня, кадрового командира, удивляла эта его ненависть.

Через две недели я стал чувствовать себя совсем хорошо. Рана еще побаливала, но ходить мне уже было можно. Начался октябрь. Похолодало. По утрам уже были заморозки. Я решил уходить.

С Аксеном мы не простились. Не знаю, по какой причине, но в тот вечер он не пришел ко мне. Я подождал до темноты. Его не было. Я уходил с ощущением тревоги в душе и дурного предчувствия.

Не буду рассказывать, сколько пришлось пережить в пути. Но я все-таки попал к своим: разведчики совершали рейд в тыл противника, и они спасли меня.

Зимой наш фронт наступал на Калач. Я вновь оказался в знакомых местах. Помню, морозным вечером была отбита деревня Вербовка. Я поспешил увидеть и поблагодарить своих юных друзей и моих спасителей.

Но их уже не было…

Славные были ребята. Помню: стоит возле меня Аксен, упрямо сдвинуты брови: „А я все равно буду мстить“.

Никогда не забуду пережитого, наших коротких, но многозначительных встреч на поляне в донском лесу. Аксен будет всегда для меня живым. Я и вижу его живым, лишь закрою глаза…»

* * *

Аксен пожал протянутую горячую руку и вылез из балочки. Когда он вернулся к ребятам, Тимошка уже успел распечатать оба картонных ящика и распорол мешок. В ящике были небольшие буханки хлеба, консервированная колбаса, галеты, сало. В мешке оказались письма.

– Ты где был? – набросился Тимошка на Аксена. – Чего искать так долго? Спрячем в лебеду.

– Прятать надо хорошо, – ответил Аксен. Он промолчал о том, что рядом наш раненый.

– Один ящик спрячем под мостом, – продолжал он, – другой я отнесу в лес, так будет надежнее. А письма – в речку.

– В речку? – удивился Тимошка. – Зачем?

– В речку. Туда им дорога, этим немецким письмам.

Ему не возражали. Раз командир сказал, значит так надо. Чего с ними возиться? Подумаешь, письма. Небось, расхвастались немцы, как здорово воюют. А вот пусть подождут в ихней Германии этих писем.

Тимошка поднял мешок, раскачал его и бросил в речку. Мешок бултыхнулся, потом всплыл и закачался на воде.

Пока Тимошка и Федька прятали ящик под мостом, Аксен взял другой и пошел к перелеску.

– Принес, – сказал он раненому и поставил ящик на землю. – Тут хлеб, колбаса. Ешь… Завтра приду еще.

– Спасибо, браток.

Аксен помялся, не решаясь уходить. Наконец, он робко спросил:

– Так правда, что Сталинград не сдался?

– Правда, браток, – убежденно ответил раненый. – Не мог он сдаться…

– Ну, лежи, – веселее сказал Аксен. – Я пойду. Завтра увидимся.

Аксен попрощался и заспешил к мосту. Тимошка и Федька управлялись со своим делом.

– Теперь по домам. Завтра совет держать будем, – сказал Аксен.

Задами они вышли к хутору, добрались до огородов. Федька юркнул в переулок. Когда братья остались вдвоем, Аксен под строжайшим секретом, взяв предварительную клятву, что брат будет молчать, сообщил ему о раненом и о том, что услышал от него.

Тимошка хотел сейчас же вернуться в лес и перевести офицера в надежное место. Но Аксен предусмотрительно остановил его.

– Сейчас помочь ничем нельзя. Я оставил ему ящик с продуктами, этого пока хватит. Надо завтра раздобыть бинты. Хоть лопни – нужен бинт. А потом подумаем еще об одном деле, – но каком, Аксен не сказал.

Тимошка сгорал от любопытства и нетерпения, но брат умел молчать.

– Подождешь малость, – ответил он.

За семейным завтраком отец рассказывал:

– Сегодня немцы что-то злобятся. По хатам ходят, обыскивают… Ночью в амбары кто-то лазил. – Филипп Дмитриевич поднял глаза от ложки и пристально посмотрел на одного, потом на другого сына.

Аксен согнулся над столом, уставился глазами в чашку. Тимошка глянул на отца, шмыгнул носом и продолжал есть горячий борщ как ни в чем не бывало.

– В хуторе про партизан болтают, – снова заговорил Филипп Дмитриевич. – Сказывают, объявились в займище и налет на немцев готовят. Староста как бешеный стал.

– Не слышал про партизан, – спокойно сказал Аксен. – А если бы знал, где они, убежал.

– Ну-ну… Ты прикуси язык, – проворчал Филипп Дмитриевич, но в голосе его не было угрозы. – Кто ж тогда немцев пугает?

– Может, и партизаны…

Мать, выйдя зачем-то в сени, вбежала бледная и перепуганная. Филипп Дмитриевич метнулся к окну, за ним Аксен. По улице шли староста, переводчик Асмус и два немецких автоматчика. Староста свернул к дому Тимониных.

На крыльце загремели шаги, послышалась немецкая речь, потом дверь захлопнулась. В хату вошли староста и Асмус. Автоматчики остались у окон во дворе.

– Хлеб-соль хозяевам, – приподняв фуражку, хмуро поздоровался староста.

– Проходите, – так же хмуро бросил Филипп Дмитриевич.

Немец и староста окинули комнату придирчивыми взглядами. Асмус оттолкнул Аксена и прошел в переднюю. Открыл стол, поднял перину на койке, сбросил на пол подушки. Он обшарил все уголки в комнате, на чердаке, в хлеву. Автоматчики раскидывали солому, перекопали картофельные грядки на огороде. Ничего не найдя, Асмус и староста вернулись в хату.

– Господин комендант интересуется, – сказал староста, – не слышал ли ты, Филипп, о краже на немецком складе? На речке мы нашли вот эту штуковину. – Староста достал из кармана помятый конверт с расплывшимся адресом.

Аксен ничем не выдал своего волнения. Только кончики пальцев на руках задрожали, но он сжал их в кулаки.

– Мы найдем эта сволошь, – резко сказал Асмус. – Если ви будете ее скрывайт, ми вас расстреляем. Все! – Он круто повернулся и вышел.

Староста помял пальцами конверт, с подозрительной усмешкой глянул на Аксена, потом на Тимошку.

– Вас, хлопчики, это касается, следы-то остались, – сказал он с ехидцей и пошел вслед за немцами.

Филипп Дмитриевич вышел закрыть калитку. Аксен глянул на Тимошку и облегченно вздохнул.

– Проехало.

– Нехай ищут, – сказал Тимошка.

* * *

Через два дня Вербовка опять всполошилась. Кто-то увидел на сельсовете объявление. Но это объявление было совсем необычное. Тремя разными карандашами на листке тетрадной бумаги было написано: «Товарищи! Немцы брешут, что Советская власть разбита. Брешут, сволочи, что Сталинград сдался: город наш, и и наши скоро придут. Не верьте гадам».