Текст книги "ВОСПОМИНАНИЯ"

Автор книги: Виктор Абкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Вошли в Гурзуф, на улицах ни одного человека. В одном переулке почувствовали запах печеного хлеба. Подошли к пекарне, а там только выдали очередную выпечку и стояло несколько человек, ожидая продажи. Вот тут-то мы почувствовали страшный голод и, зайдя в эту пекарню, взяли по 2 буханки белого горячего мягкого хлеба на человека. Когда вышли к Ялтинской дороге, а это километра три подъема от Гурзуфа, хлеба у нас уже не было. Все съели, и неудивительно – ведь мы уже двое суток не ели. Нельзя же считать полмешка сухофруктов на 33 человека. Ялтинская дорога оказалась пустынной, и мы двинулись по обочине в сторону Ялты, будучи все время настороже.

В район Массандры подошли уже под вечер, поливаемые мелким нудным дождем, и заметили справа от дороги какие-то здания, возле них армейские кухни (походные) и несколько красноармейцев. Значит, тут находится какая-то часть. Зашли в ограду и расположились под огромным деревом, которое в какой-то мере предохраняло от дождя. Политрук пошел выяснять вопрос о питании. Оказалось, что здесь стоит саперный батальон, ужин кончился и накормить нас они не могут. Теперь уже вместе с политруком пошли снова к комбату, его не нашли, а его комиссар после довольно жарких переговоров дал распоряжение накормить наших людей и пригласил нас поужинать с его командным составом. Поели и начали выяснять, что они тут делают. Оказывается, стоят эти саперы тут вторую неделю, посылают отдельные группы на задания по подрыву дорог, занимают помещения бывшего санатория и спокойно ожидают указаний от своего командования. На вопрос, знают ли они, где фронт, где противник, говорят, что линия обороны проходит где-то у выхода дороги из заповедника на Ялтинскую, что там противник задержан. Слышали ли они что-нибудь о бое под Биюк-Ламбатом? Говорят, что кое-что об этом слыхали, что там погибла, обороняясь, какая-то часть, но это дало возможность организовать еще одну линию обороны на стыке дорог, которую до сих пор успешно обороняют наши войска. Когда мы им сказали, что мы из тех погибших при Биюк-Ламбате, нам не поверили, а мы их не стали уверять. Во всяком случае договорились, что мы остаемся с ними, пока не найдем свою часть. С саперами мы пробыли двое суток, а 8.11.41 г. батальон получил приказ выступить и двигаться на Севастополь. Наша рота в качестве прикрытия транспорта с саперным имуществом двигалась вместе с батальоном и днем пришла в Ялту. Остановились на отдых в здании техникума. Тут была группа студентов, которые, сидя на своих чемоданчиках, ожидали прибытия машин, чтобы эвакуироваться из Ялты. Куда должны направиться, они не знали. Жалко стало ребят и девчат. Ясно было, что никто за ними не приедет и останутся у немцев. Предложил им присоединиться к нам и в конечном счете довел их до Севастополя. Дальнейшая их судьба мне неизвестна.

Через пару часов двинулись дальше. Прошел слух, что фашисты стараются отрезать дорогу на Севастополь по старой Ай-Петринской дороге Бахчисарай – Ялта через Ай-Петри. Движение значительно убыстрилось. Дождь, слякоть, холод – моя шинель осталась на подводе, на мне только плащ-палатка – создавали «прекрасное» настроение. Начала сказываться усталость. Ведь двигались мы без привалов – нужно было быстрее проскочить через стык дорог Ялта – Ай-Петри в районе Алупки. Подкреплялись только вином. Жители растаскивали ларьки, магазины, винные подвалы и не скупились снабжать нас всевозможными винами. Кстати, на дороге подобрал двух девочек школьниц, которые шли из Ялты домой с рюкзачками, полными муки. Их родители послали в Ялту за продуктами, прослышав, что там открыли склады. Помогли им донести их небогатый трофей. В результате безостановочного 16-часового движения мокрые, голодные, уставшие до предела прошли Байдарский туннель (Байдарские ворота) и к часу ночи остановились в часовне на самом перевале. Дальше не было сил двигаться, и мы на каменном полу этого храма Божьего, подстелив под себя кто что имел, заснули как мертвые. Конечно, никакой охраны не выставляли, и нас можно было взять голыми руками. Семьдесят километров отмахать за 16 часов без единой остановки что-нибудь да значит. Только рано утром пришли в себя и начали спуск в Байдарскую долину. Появилось солнце, хоть немного обогрелись, но с солнцем прилетели самолеты противника и хорошо нас пробомбили и обстреляли из пулеметов. Были, конечно, убитые и раненые. Рядом со мной лежал фельдшер нашего батальона. После налета обнаружили, что вся пола его шинели, которая была сантиметрах в 15-20 от моей головы, полностью изрешечена пулями. И для него, и для меня 15-20 сантиметров решили: жизнь или смерть. На войне как на войне. Все решают секунды, сантиметры и просто счастье, ибо предусмотреть в мелочах ничего нельзя.

По верхней дороге, через Сапун-гору пройти уже нельзя было, она была под обстрелом противника. Нас направили по нижней Балаклавской дороге. Везде устанавливались орудия, рылись окопы – создавалась линия обороны. К середине дня дошли до Севастополя и тут надолго застряли, попав на какой-то распределительный пункт, где шла сортировка прибывающих людей по военным специальностям, краткий опрос и распределение по частям. Наших саперов сразу отделили и направили на соответствующие работы. Нас, несмотря на предъявленное удостоверение, что мы из отдельного особого батальона штаба 51 армии, направили в какую-то часть, оборонявшую подступы где-то в районе Черной речки. Так началась Севастопольская страда. Правда, нас накормили, выделили участок обороны, показали командира батальона, выдали боеприпасы, а дальше началась обычная фронтовая жизнь.

Часть 2

Немцы не скупились на бомбежки, артобстрелы, минометные налеты. По-моему, мы попали как раз во время первого штурма Севастополя. Здесь хорошо почувствовали, что такое массированные бомбежки, когда в воздухе беспрерывно висят самолеты и бомбят, бомбят, бомбят…

Больше нигде мне не приходилось испытывать столь жестоко силы организма. У меня появилась странная на первый взгляд особенность – во время сильных бомбежек или артобстрела я засыпал. Как только очередной налет кончался, просыпался как ни в чем не бывало. Находясь на передовой, мы все время искали связи со штабом армии и наконец узнали, где он находится. Всякими правдами и неправдами удалось послать одного сержанта в штаб, чтобы сообщить о нас и узнать, что дальше делать – оставаться в этой части или возвращаться в свой батальон, если он существует. В конечном счете получили предписание со всеми оставшимися людьми явиться в штаб армии. А командование действующей части не пожелало нас отпускать – пусть, говорят, дают замену. Через несколько дней нас все же отпустили, и мы наконец-то добрались в расположение своего батальона, который находился в здании строительного техникума. Оказалось, что часть батальона, когда нас оставили в Алуште, была брошена в заповедник перекрыть дорогу на Ялту, т. е. туда, куда мы не успели дойти. Весь командный состав батальона, за исключением пом. по хозчасти, двух или трех командиров взводов, комиссара и отсекра батальона и отсекра комсомола, которого кто-то видел мчащимся через Ялту на велосипеде, и двух политруков, оказался налицо. И тут мы подверглись длительному пристрастному допросу особистов, которых интересовало, где эти недостающие люди из командного состава. Началась вновь служба по охране штаба армии. Питались мы в штабной столовой. В первый день появления в столовой я встретил недоуменные взгляды моих знакомых командиров и никак не мог понять, в чем дело, пока один хорошо знакомый интендант второго ранга не подошел и сказал: «А ты, оказывается, жив. Мы получили данные, что ты геройски погиб в бою под Биюк-Ламбатом». Что было ответить на это? Я только с усмешкой сказал: «Нет, я геройски не погиб, а геройски остался жив и, как видишь, нахожусь здесь».

Город с каждым днем подвергался все более свирепым бомбежке и артобстрелу. Недалеко от техникума, где мы находились, и от штаба армии находился какой-то большой собор, подвалы которого превратили в бомбоубежище для штаба, но мы туда никогда не ходили, тем более во время обеда. А обед был очень приличен – первое, второе, третье и бутылка шампанского на столик (4 человека). Как раз в это время подоспел тираж шампанского и его постарались вывезти, чтобы не оставить немцам. Даже мы, батальон, послали машину и привезли для себя полную машину прекрасного шампанского. Оно было очень кстати, так как в городе ощущался острый недостаток воды. В один из дней в очередной налет нас чуть не накрыло бомбой. Мы находились в левом крыле здания на втором этаже. Одна из бомб попала в правое крыло здания, а вторая угодила на дорогу прямо под окнами левого крыла. Взрывной волной вышибло не только окна и двери, но и нас, находящихся в комнате, и вынесло на лестничную площадку. Были ушибы, царапины, но все остались живы. Все личные вещи, конечно, пропали, а я остался даже без шинели. В ноябре, даже в Крыму, уже достаточно холодно. Пришлось помимо интендантской службы доставать шинель, и тут помогло шампанское. А бомбежки продолжались.

В свободное от службы время приходилось отсиживаться в помещении, так как пойти в город – это ежеминутно подвергаться риску гибели от осколков или взрывной волны. Мы как-то с одним командиром роты решили посмотреть, что делается в городе. Вышли, дошли до какой-то площади, и тут нас застала очередная бомбежка. Укрылись в каком-то проезде. На наших глазах бомба ахнула на середине площади, над нашими головами провизжала стая осколков, а нас самих бросила на землю взрывная волна. Вот так мы и погуляли, а ведь могли вообще не вернуться. В конце ноября поступил приказ о вывозе штаба и частей 51 армии из Севастополя. Мы ничего не понимали. Видели, что в Севастополь прибывают части с Большой земли, а подразделения, очень, правда, небольшие, 51 армии должны вывозиться. Понимай – не понимай, а исполняй. В штабе были составлены списки командного состава, кто вывозится, а кто остается. Я и еще несколько командиров нашего батальона попали в список эвакуируемых. Перспектива не особенно блестящая. Нужно будет плыть морем под воздействием подводных лодок и авиации противника, и очень мало шансов благополучно добраться до какого-то берега. Куда нас вывозят, не сообщали.

Настал день погрузки, и нам объявили, чтобы мы явились в Килен-бухту для погрузки на крейсер «Красный Кавказ». Известно было, что за этим крейсером пристально следит фашистская авиация и флот, так как он (крейсер) причинил большой урон фашистам под Одессой.

Утром отправились в Килен-балку. Весь берег, причальная стенка прикрыты батареями полуавтоматических зенитных пушек. Крейсер стоит у стенки, и идет погрузка. Мы решили пока на крейсер не идти, остались на берегу. Не прошло и получаса, как начались беспрерывные налеты. Тройками, шестерками, девятками фашистские самолеты начали бомбить «Красный Кавказ». Заходят с носа, с кормы, с бортов, одновременно со всех сторон, чтобы разделить заградительный огонь. Корабль отбивается счетверенными зенитными пулеметами и зенитными пушками, береговые батареи зениток прямо неистовствуют, гул, шум, разрывы бомб, свист и визг падающих бомб, словом, какой-то кромешный ад, а мы забрались под деревянный навес и только наблюдали за этой адовой картиной, а сделать ничего не можем. Чем поможешь? Винтовкой? И так продолжалось целый день почти без перерыва. А погрузка идет, если ее остановить, то вообще никогда ничего не погрузишь. Был один особенно страшный момент. Мы все время наблюдали за отрывающимися от самолетов бомбами, определяли, что оторвавшаяся бомба, судя по ее траектории, неизбежно попадет в то место, где находились мы. Все находившиеся рядом рванулись вперед, убегая от бомбы. Я тоже побежал и, добежав до какого-то строения, остановился, повернувшись спиной к морю. Почему-то решил, что это спасет лицо от осколков. Нарастающий свист падающей бомбы заглушил все на свете. Взрыв – и все вокруг потемнело. В чем дело? Живой или неживой? Никакой особой боли не чувствую, только по спине как будто бы прошлись чем-то твердым, жестким, рубчатым. Стою. Прошло какое-то время, и стало светлеть. Когда окончательно просветлело, только тогда разобрались, в чем дело. Оказывается, убегая от бомбы, мы бежали под нее. Нас спасла только одна случайность. На берегу для бункеровки лежала огромная куча угля, мы к этой куче бежали, бомба попала в край этой кучи со стороны моря, взрывная волна и осколки, по существу, были погашены углем, а поднявшаяся пыль привела на какое-то время к полной темноте. Вот так, удирая из-под бомбы, бежали под нее. Можно представить, какие черномазые мы были после угольной купели.

Достали ведра, почистились, умылись – воды сколько хочешь – целое море, и все же на крейсер не пошли. Трудно при бомбежке сидеть в закрытом помещении. Так продолжалось до самого вечера. Часов в 6 утра была дана команда – все на борт, и мы отошли от стенки и стали на банку или бочку, не знаю, как по-морскому, посреди бухты, ожидая полной темноты. Только часов в 8 вечера вышли в море. А море-то встретило нас не особенно хорошо – разыгрался 9-балльный шторм. С точки зрения безопасности плавания это было хорошо – торпедные катера, подводные лодки и авиация противника в такой шторм, да и ночью еще, не страшны, а нас качает и бросает во все стороны, так это неизбежное зло морского плавания. Командный состав крейсера пригласил нас, командиров батальона, в кают-компанию. Угостили настоящим морским чаем – горячим и черным от крутой заварки, а к чаю печенье, которого мы не видали уж много времени. Но недолго длилось наше блаженство. Прозвучали колокола громкого боя, а это значит боевая тревога. Моряки сорвались с места, а нам только оставалось последовать за ними и искать такое место, чтобы не мешать морякам работать. Приблизительно через час отбой. И тут выяснилось, что радистами крейсера пойман SOS какого-то нашего корабля, который просил помощи, но координаты свои не указал. Крейсер пошел на поиски этого корабля, но так его и не нашли. Моряки рассказывали нам, что идем к турецким берегам, а потом поворачиваем на восток и плывем к Кавказу. В какой порт зайдем, еще неизвестно, будет зависеть от обстановки и приказа свыше.

Так прошла штормовая ночь. Под утро мы были в виду какого-то берега, но подойти и ошвартоваться из-за большого волнения не смогли. Остановились на рейде. К полудню подошел какой-то пароход, еле двигается, накренившись на один борт. Волнение моря несколько улеглось, и мы пришвартовались у стенки. Это оказался Поти, не имеющий закрытого порта. Выгрузились, попрощались с моряками и направились в комендатуру, чтобы узнать, где остановиться и что делать дальше. В комендатуре нам предложили пойти пообедать в офицерскую столовую, а после обеда ждать распоряжения. Мы так и сделали.

Немного отдохнув, в особенности после морского перехода, хотели было направиться в город посмотреть, что он из себя представляет, как был получен приказ отправиться в порт к морскому коменданту. Очень неохотно пошли в порт. Начало уже темнеть. Комендант передал нам приказ снова погрузиться на крейсер «Красный Кавказ» для дальнейшего следования, а куда? Там узнаете. И снова мы на корабле, куда пойдем, нам не говорят. В темноте отошли от стенки и поплыли в ночь. Под утро в полной темноте зашли в какой-то порт, и нам приказали выгружаться. Сошли с корабля, ни зги не видно. Куда идти? Откуда-то появился провожатый, и мы пошли, спотыкаясь о рельсы, камни, какие-то грузы, и приблизительно через час вышли на прямую дорогу, да уже и посветлело. Оказалось, нас привезли в Новороссийск. Снова комендатура. Полдня мариновали, не давая места для отдыха. Был и здесь налет фашистской авиации, но по сравнению с Севастополем это были семечки. К концу дня дали место в какой-то гостинице и сказали, что мы свободны до 10 часов вечера. Расположились отдыхать. За день порядочно устали, а вместо обеда выдали нам сухой паек – селедку, колбасу, сахар и хлеб. Часов в 12 ночи нас подняли и приказали отправляться на вокзал, сесть в поезд и ехать до станции Крымской, там выгрузиться и ждать приказа. Значит, снова в путь.

Под утро прибыли в Крымскую. Холодно, все в снегу, а мы в летнем обмундировании. Комендатура о нас ничего не знает. Вокзал на отшибе от станции. Куда нам деваться – неизвестно. Связи со станцией (телефонной) нет. Возможно, городская (станичная) комендатура знает, что нам делать и куда деваться. Я и еще один комроты пошли в станицу искать комендатуру. С большим трудом нашли. Там о нас тоже ничего не знают, но мы «выкричали» место в какой-то школе. Вернулись на вокзал, забрали остальных и пошли искать эту школу. Хорошо, что уже наступило утро, – было хотя бы у кого спросить дорогу. Школа представляла собой ветхое здание, холодное, с полуразрушенными печами. Пришлось как-то приводить печь, хотя бы в одной комнате, в порядок, добывать топливо (просто разобрали какой-то забор), чтобы протопить и устроиться на полу поспать немного. Так «приветливо» нас встретил тыл.

Через некоторое время получили приказ всех людей – рядовых и сержантов – отправить в Темрюк, а самим ждать указаний. Начали устраиваться на квартиры. Мы с Петровым (тоже комроты) как-то под вечер зашли в стансовет попросить направление на квартиру и встретили там одну женщину, прилично одетую, городского типа, разговорились, и она предложила нам комнату в своем доме. Пришли к ней и были поражены – отдельный ухоженный домик, хорошо обставленные комнаты (3 или 4 – не помню), прекрасные кровати, словом, то, чего мы не ожидали. Оказывается, у нее на постое был генерал авиации Каманин, его соединение куда-то перебазировалось, комната освободилась, и она предложила ее нам.

Питались мы в столовой военторга. По радио ОБС («одна баба сказала») на базаре распространился слух, что немцы заняли Ростов. Потом этот слух подтвердился, а через несколько дней узнали, что Ростов у немцев отбит. Через несколько дней получили приказ явиться в Темрюк в штаб армии. Транспорта никакого нет. Пришлось идти пешком, частично подбрасывали попутные машины. Тут на дорогах мы увидели передвижение больших масс войск. Оказалось – кавказцы: грузины, армяне, азербайджанцы. Как саранча, это войско съедало все, что попадалось на пути. Во время привалов забегали в хаты придорожных деревень, съедали капусту, морковь, картошку, в общем, все, что попадалось под руку, и население делало свои выводы – перестало пускать в хаты всех одетых в военную форму. А морозы стояли очень приличные, с ветерком, метелицей. Хорошо, что за пару дней до этого мы получили зимнее обмундирование: ватные штаны и куртку; шапку, варежки, теплое белье и портянки, к тому же еще из подарков фронту по две пары вязаных шерстяных носков. Одеты были хорошо, но целый день на морозе все же сказывался. Иногда удавалось зайти погреться в хату. Тут была главная роль Петрова. Он блондин, и когда его рассматривали в окно, то убеждались, что это не кавказец, и пускали. Таким путем добирались до Темрюка почти двое суток. Прибыли в Темрюк, доложились в штабе армии, определили нас на постой и сказали ждать дальнейших указаний. Все лишнее белье (летнее), портянки и носки вязаные, полотенца я запаковал и отправил в Подгоры, где находилась семья. Все-таки хоть небольшая помощь.

Через пару дней узнали, что наш батальон расформировали и нас направляют в другие части. Больше всего мы боялись попасть в эти прибывшие кавказские части, но нас эта судьба не минула. Вызвали в штаб и дали направление в 198-ю стрелковую дивизию. Пришлось проделать обратный путь до Крымской, а оттуда в станицу Варениковскую, где был расположен 826-й стрелковый полк, куда меня назначили командиром роты.

Была страшная грязь – наступила оттепель и все развезло. В ст. Варениковскую добирались целый день на вездеходе, который, кстати, по кубанской грязи не хотел идти. В полку разбросали нас по батальонам, я попал в третий батальон командиром 7-й стрелковой роты. Размещалась эта рота в какой-то хате. Люди вповалку спали на полу, даже приличной соломы под ними нет, замерзшие, протопить даже печку не удосуживаются. Командиры взводов под стать своим подчиненным. Состав самый разнообразный – грузины, армяне, азербайджанцы, фарси, черкесы, курды. Разноязычные, разных религий, разных обычаев. Единственное, что их объединяло, – желание побольше поесть и нежелание двигаться («курсак больной» – живот болит). Ежедневно нужно выводить людей на ученья, а пока их построишь (и подымешь), проходит очень много времени. Намучился я с ними – больше некуда. Самому приходилось ночевать в штабе батальона, хаты все переполнены, деваться некуда. Наконец наступил день поверки. Был крепкий мороз с ветерком, градусов под 20. Построили роту, пришел поверяющий, и пошли мы в поход километров на 15. На обратном пути только занят был тем, чтобы проверять, не обморозился ли кто. У кого носы, у кого уши побелели, у кого щеки. Словом – обморожение. Идет же такой воин и в ус не дует. Обмерз – вот и хорошо. Может, отлежусь в госпитале. Приходилось своими руками оттирать снегом подмороженные места, а сам, сукин сын, пальцем не хочет двинуть. Вернулись в станицу, зашли в свое помещение, проверили людей. Оказались все налицо. Хорошо, что никто не застрял в какой-нибудь скирде сена. Проверяющий поставил оценку «хорошо», а что хорошего? В частной беседе признался, что он не думал, что вся рота дойдет обратно и не будет обмороженных. На мой вопрос, а как другие подразделения, по секрету сообщил, что все они одинаковые. Чувствовалось по общей обстановке, что назревают какие-то события. И это чувство оправдалось. Через пару дней получили приказ приготовиться к длительному походу при полной боевой готовности. Получили патроны, гранаты и рано утром двинулись. Куда и зачем идем, не говорят, карт никаких не дали. Как правило, двигались целый день с перерывом на обед, а на ночь устраивались в каком-нибудь селении. Большей частью приходилось останавливаться в неотапливаемом помещении. Можно представить, как было весело, – целый день на морозе, и даже ночью негде обогреться. Так дошли до станции Старо-Титоровской. Остановились на дневку. Здесь разместились в школе, в клубе, еще в каких-то общественных местах, их хорошо протопили. Станция большая, богатая, думали, пару дней отдохнем, но к вечеру вновь приказ – утром снова в поход. Пошли на Тамань. Там остановились на несколько дней – пристреляли оружие, и снова в поход. Идем на кордон Ильича. Это маленький населенный пункт на западном побережье Кубани, последний населенный пункт перед косой Чушка, что длинной полосой вдается в Керченский пролив. Погода отвратительная, снег, метель и довольно хороший морозец. И вот тут мы узнали, что предстоит форсирование Керченского пролива и освобождение Крыма, т. е. то, что впоследствии было названо Керченско-Феодосийской десантной операцией.

В ночь под новый, 1942 год услышали гром артиллерийской канонады. Где будет посадка на суда, не знаем. Большое начальство молчит. Потом получили приказ: проверить людей, принять меры против обморожения и во что бы то ни стало довести людей до Крымского берега. Оказалось, пролив замерз и нам предстояло форсировать его по льду. Ночью с кордона Ильича пошли на Чушку, дошли почти до ее конца и спустились на лед. Вперед были пущены саперы для определения крепости льда, отсутствия полыней или воронок от снарядов, а нам установлена дистанция в 50 м между подразделениями, приказано строго следовать в затылок друг другу, ни в коем случае не сворачивать в сторону и безостановочно двигаться по льду пролива. Скоро мы почувствовали, как важно не отклоняться в сторону. Не знаю почему, колонну нашей роты решила обогнать артиллерийская упряжка полковой пушки – 3 пары лошадей, орудие и зарядный ящик. Естественно, она должна была съехать в сторону, чтобы завершить обгон, и на уровне нашей роты с треском провалилась под воду, я только успел дать команду – вперед бегом. Ведь полынья, куда попала упряжка, могла под тяжестью людей расшириться, и вся рота бы попала под воду. Лошади и пушка погибли, а вот люди – не знаю, сумели ли вовремя выскочить. Ни о каких спасательных работах не могло быть и речи – движение-то останавливать нельзя. Так двигались все 12 и 14 км , ежеминутно ожидая артобстрела. Под самым берегом (крымским) попали в воду, которая поднималась с каждым шагом все выше и выше. До берега добрались по грудь в воде, и это при 20 градусах мороза и метелице! Оказалось, что лед под самым берегом опустился – то ли не выдержал нашей тяжести, то ли его подмыло каким-то береговым течением. Факт тот, что на берег, а он очень крутой, выскочили мокрые, замерзшие, а обогреться и обсушиться негде, да и некогда. Единственное спасение – движение. Сходу, приступом взяли крутой высокий берег и бегом, без сил продолжали продвижение вперед. На наше счастье, противник под ударами десанта с кораблей начал отходить от Керчи, и мы имели возможность занять какие-то полуразрушенные нашей артиллерией здания, обсушиться у костров и привести себя в порядок. Тут началась проверка наличия людей. У меня в роте недосчитались трех человек армян. На льду остаться не могли, на этом берегу их нет, значит, остались на кордоне Ильича. Предвидя возможные случаи отставания, я сдал одного ненадежного в этом отношении бойца на повозку санчасти, сам был впереди роты, а замыкали ее политрук и старшина. И я вынужден был послать политрука и старшину назад через лед, чтобы они нашли отставших на кордоне, а там всего-то 3-4 хаты, больше деться некуда, кругом только степь с сугробами снега. Пошли политрук и старшина искать. Не знаю, переходили ли они вновь пролив по льду или отсиделись на крымском берегу, только часов в 6 явились и доложили, что исчезнувших не нашли. Пришлось доложить в штаб полка о дезертирстве трех человек. Доносить об этом очень не хотелось, и не донести нельзя. Куда ни кинь, всюду клин. Впоследствии оказалось, что правильно сделал, сообщив в штаб полка. Утром командир полка собрал весь командный состав и подвел итоги перехода через пролив, поставив задачи на следующие дни. В конце совещания заявил: «Вот бывают такие командиры, которые стараются прикрыть свою бездеятельность рапортами, в которых обманывают командование. Смотрите – командир 7-й роты здесь?» «Я», – ответил я, подымаясь. «Где твои три человека?» – «Дезертировали, о чем донес рапортом». А комполка с ехидной улыбкой заявляет: «Нет, не дезертировали, а замерзли и лежат сейчас в каком-то сарайчике. Что на это скажешь? Под трибунал хочешь пойти?»

Что на это скажешь? Перечить начальству не положено, а под суд идти нет смысла – ведь это верный расстрел. «Разрешите доложить, товарищ майор?» – «Ну что? Оправдываться будешь?» – «Никак нет, только замерзшие люди не моей роты», – ответил я. «Тогда пойди и убедись сам…» – «Прошу дать кого-либо из политработников». – «Зайдешь в штаб через полчаса». Мне ясно было, что самому устанавливать, кто эти замерзшие бойцы, нельзя, все равно не поверят, поэтому и попросил дать кого-либо из политработников. Им верили. В штабе выяснилось, что кто-то, проходя мимо развалин, случайно обнаружил три трупа наших бойцов и донес об этом в штаб полка. Число пропавших сошлось – вот и вся музыка. И пошли мы с двумя политруками искать замерзших. Направление нам указали, а где именно – найдете сами. Километра через два наткнулись на полуразрушенный сарай, заглянули и обнаружили три трупа. Изъяли документы, а они всегда должны быть в левом кармане гимнастерки, так же как пенал с адресом семьи и фамилией должен быть в часовом кармане брюк. Прочитав солдатские книжки, убедились, что эти трое – грузины, а не армяне, дезертировавшие у меня; фамилии другие и совсем другой роты. Забрав документы, отправились обратно. В штабе составили акт, приложили документы и доложили комполка. А он уже ни в одном глазу – пьяный в доску. Пришлось передать всю документацию начальнику штаба. У себя я оставил один экземпляр акта. Мало ли что может быть.

Вообще первые дни на крымском берегу мне не везло. При дальнейшем движении остановились в каком-то поселке. Занял я школу и наученный горьким опытом и зная, что мои воины способны на всякую пакость, запретил покидать помещение, выставил часовых (под видом охраны). За час приблизительно до начала движения дальше вызывает комполка и заявляет мне – куда ты смотришь, твои люди ограбили одну женщину. Докладываю ему, что это ошибка, мои люди неотлучно находятся в помещении. А он не верит. Пойди, говорит, и разберись сам на месте. И указывает приблизительно район, где живет эта ограбленная. Пришлось пойти, как в сказке – «иди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что».

Пошел искать. Снег глубокий, дорожек нет, кругом полно мин, а идти надо. Дошел до домов и стал расспрашивать у немногочисленных жителей, кого здесь и когда ограбили. В основном мне рассказывали, как их обирали немцы, а о наших ни слова. Только одна женщина сказала, что сегодня утром заскочили к ее соседке трое красноармейцев и что-то у нее забрали. Так обнаружился след. Был у этой женщины, забрали у нее не то капусту, не то свеклу, в общем, что-то из овощей. По описанию кавказцы, а ведь это ничего не говорит. Какие петлицы? – черные, а что еще? – на них пушки маленькие. Вот теперь стало ясно, что это артиллеристы. Из дальнейших расспросов выяснилось, что они говорили между собой не то о 7-й батарее, не то о 7-й роте. В штаб пожаловалась эта гражданка и назвала 7-ю роту. Вот и вся история. Из-за этой путаницы мне пришлось терять время и силы, чтобы ее распутать. Доложил начальству результаты. Все обошлось благополучно, а в памяти все-таки остается осадок какого-то неблагополучия в 7-й роте.

Двинулись мы дальше. Прошли Керчь, видели сплошные развалины, двинулись на Марфовку, а мороз все крепчает и крепчает. Наши кавказские герои, согнувшись в три погибели, так и норовят шмыгнуть в какой-нибудь закуток, будь то стог соломы, развалины или какая-нибудь хатка, чтобы погреться. Только упусти – и останешься без людей, и будут замерзшие. Пришлось выработать новую тактику вождения войск. Расчленил ротную колонну по взводам, за каждым взводом поставил командира взвода, а сам со старшиной роты замыкал колонну, поставив во главе роты политрука. Хотя не по уставу, а наоборот, но так оказалось надежней. Все равно за все отвечает командир роты.

Двигались без остановок. Как-то справа от дороги заметили лежащего бойца. Подошли, а это нашей роты солдат (грузин) огромного роста лежит, зарыв руки в снег, на боку ручной пулемет. На вопрос «чего лежишь?» отвечает, что устал. «А руки почему в снегу?» – «Так теплее». – «Где рукавицы?» – «Потерял». Посмотрел на руки, а они уже начали белеть. Решил этот «боец» поморозить руки, чтобы его отправили в госпиталь. Подняли его со старшиной, приказал оттереть руки снегом, это уже на ходу, взять пулемет за спину и предупредил, что если еще раз увижу лежащим на снегу – пристрелю. Старшине приказал выдать ему варежки и привязать их к шинели (чтобы не потерял). Командир взвода, упустивший своего бойца, получил свою порцию. Каждый стожок, находившийся в районе дороги, приходилось осматривать, и в некоторых находили наших бойцов.