Текст книги "Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием"
Автор книги: Виктор Крутоус
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Виктор Крутоус
Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием
Светлой памяти моих родителей —
Демчишиной Елены Григорьевны
и
Крутоуса Петра Никифоровича
посвящаю
Рецензенты:
доктор философских наук, профессор М. Т. Рюмина
(Российский национальный исследовательский медицинский университет им. Н. И. Пирогова);
доктор философских наук, профессор Д.А. Силичев
(Финансовый Университет при Правительстве РФ)
@biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ
© В. П. Крутоус, 2012
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2022
От автора
Эта книга сложилась из научных публикаций автора разных лет, преимущественно последнего тридцатилетия (1980–2010). В нее вошли не только журнальные статьи, отдельные тексты из сборников, монографий и учебных пособий, но и предисловия к книгам коллег, рецензии на них и др. Все это печаталось зачастую в малотиражных и малоизвестных изданиях. И вот появилась возможность представить их сегодняшнему читателю в доступном и относительно целостном виде. Для настоящего издания все тексты заново отредактированы автором.
Философская эстетика давно стала не только специальностью, но и, можно сказать, делом жизни автора; естественно, ей посвящено основное содержание предлагаемой книги. Вполне возможно, что на ее состав, содержание и даже манеру изложения повлиял род занятий пишущего – вузовского преподавателя, лектора. С 1975 года, когда профессор М. Ф. Овсянников предложил мне перейти к нему на педагогическую работу в МГУ, и по настоящее время моя жизнь связана с кафедрой эстетики философского факультета МГУ имени М. В. Ломоносова.
Существует мнение, что университетское образование должно концентрировать свое внимание на инновационном слое специального знания, быть максимально приближенным к переднему краю науки. Соглашаясь с этим, нельзя, однако, не добавить, что выпускник университета одновременно должен ощущать себя наследником богатейшей, многовековой истории философско-эстетической мысли. В соответствии с данным требованием строятся и читаемые в университете общие лекционные курсы. Последовательное проведение принципа историзма в сфере эстетического знания является традиционным для кафедры эстетики МГУ, основатель которой, М. Ф. Овсянников, был известным историком философии и руководителем многих фундаментальных изданий по истории эстетической мысли. Этим замечанием, надеюсь, будут сняты возможные недоразумения относительно того, почему вопросам истории эстетики, зарубежной и русской, уделено в книге столь значительное место. Собственно, данный момент заявлен и в названии книги.
Искусство и вся эстетическая сфера – неотъемлемая составная часть культуры общества. В свою очередь, все происходящие в культурном пространстве процессы оказывают на них огромное воздействие. В наше время эта взаимосвязь стала особенно тесной и значимой. Достаточно напомнить об исключительной роли современных средств массовой коммуникации, опосредующих как производство, так и потребление произведений искусства; о нарастании глобализационных процессов и др. В результате эстетика все активнее проникает в смежные с ней области культуры и культурной рефлексии, едва ли не смыкается с ними. Эта тенденция отчетливо заявила о себе, в частности, в научных форумах и многочисленных изданиях, осуществляемых Государственным институтом искусствознания (г. Москва) под руководством Н. А. Хренова, заместителя директора данного института. В последние два десятилетия кафедра эстетики МГУ активно сотрудничает с НИИ искусствознания; в указанный взаимообогащающий процесс был вовлечен и автор этих строк. Результаты исследований и разработок «метаэстетического» характера представлены в заключительном разделе книги. Некоторые из освещаемых в нем тем подсказаны и поддержаны непосредственно Н. А. Хреновым, за что ему выражаю искреннюю благодарность.
За последнее 20-летие в России произошли радикальные перемены. Сменился социально-экономический строй. Обозначились иные ценностные ориентиры. Философы русской эмиграции «вернулись на родину», а коллеги из бывших республик Советского Союза оказались на «постсоветском пространстве», в ближнем или даже дальнем зарубежье. Размышляя над подобного рода событиями, над их преломлениями в сфере искусства, эстетики, гуманитарной культуры вообще, автор не отказывался от права занять в отношении их собственную позицию, признаться, порой довольно далекую от мейнстрима наших дней. Что делать – демократия обязывает…
Расположение материалов в разделах подчинено компромиссному сочетанию двух основных принципов – предметно-тематического и хронологического, с преобладанием, по ситуации, то одного, то другого. Год публикации или же написания конкретного материала обозначен в конце его. В заключение приложена «Библиографическая справка» – список печатных источников тех статей и материалов, которые помещены в настоящей книге.
Автор выражает особую благодарность докторам философских наук М. Т. Рюминой, Е. Я. Басину, Д. А. Силичеву, В. Н. Самохину, В. И. Самохваловой, В. А. Попкову, Е. В. Щербаковой, в общении с которыми обсуждались различные аспекты содержания данной книги, а также всем, оказавшим неоценимую помощь в технической подготовке рукописи к печати – прежде всего, Лилии Анисимовой, кандидатам философских наук А. В. Белозеровой, А. Г. Рукавишникову, Я. С. Бороненковой, М. Б. Владимировой.
Книга адресована как специалистам, так и всем, интересующимся проблемами искусства, философии, эстетики и культуры. В первую очередь студентам и аспирантам университетов и других вузов – наследникам опыта и исканий старших поколений.
Раздел I
Из истории эстетической мысли Европы и Руси-России
Зарубежная эстетика
Эстетика «Философии жизни»«Философия жизни» – влиятельное направление европейской философии конца XIX и первой половины XX века. Ее наиболее известные представители – Ф. Ницше, В. Дильтей, А. Бергсон, Г. Зиммель, М. Шелер, О. Шпенглер и некоторые другие. Возникновение «философии жизни» явилось реакцией, с одной стороны, на несостоятельность построений классического идеализма, все более проникавшегося духом теоретических спекуляций, а с другой – на беспочвенные притязания позитивистской философии и науки – овладеть действительностью, опираясь исключительно на всемогущество разума, понятийного мышления. Всех представителей «философии жизни» объединяет антирационалистическая установка. В фундамент собственных размышлений о мире они помещают категорию «жизнь». Последняя понимается ими как некий поток, порождающий и определяющий все другие проявления человеческого бытия и духовной культуры, причем сущность жизни – иррациональна, интеллектуальными средствами она непостижима. «Философы жизни» стремятся преодолеть, снять резкое противопоставление субъекта и объекта, столь характерное для декартовской философии и науки Нового времени.
В воззрениях сторонников «философии жизни» особое значение приобретает учение о человеке (философская антропология). Эти мыслители апеллируют к целостному человеку и целостности его душевной жизни. Ориентация на категорию жизни выдвигает на передний план философствования такие понятия, как «переживание», «чувство», «инстинкт», «опыт», «интуиция», «понимание» и др. Другой приоритетной областью для представителей указанного направления явилась философия культуры.
Жизнь, согласно их представлениям, – это беспрестанный процесс становления, самоутверждения всего жаждущего осуществиться, быть, процесс его дальнейшего изменения и развития. Торжествующая жизнь взламывает все препятствия на своем пути, даже те, которые когда-то были порождены ею самой, и тем более все те ограничения, которые пытаются наложить на нее разум, общепринятая мораль, религиозная традиция и др. Этим объясняется и приверженность «философии жизни» принципам историзма, и особый характер этого историзма – антисхоластический, утверждающий приоритет жизни по отношению к историческому познанию. Представителям «философии жизни» в высокой степени был присущ «рефлекс на новизну», чувство самозаконности всего нового и его неодолимости.
Вопросы эстетики составляют весьма значительный пласт в наследии представителей «философии жизни». И это не случайно. Искусство эти мыслители рассматривали как своего рода аналог или модель жизни, как наиболее аутентичное выражение ее сущности. Все они были не только ценителями, но и знатоками искусства, как классического, так и современного, людьми широко образованными, многогранно одаренными. Искусство и эстетика неизменно входили в сферу их самых насущных интересов. На их глазах нарастал глобальный кризис европейской культуры, протекало противоборство классического и неклассического типов художественного творчества, происходила смена эпохальных парадигм мировосприятия и мышления. Эти противоречивые, крайне болезненные процессы не могли оставить равнодушными представителей «философии жизни». Их эстетика явилась важной составной частью всестороннего осмысления ими кризисных и обновительных тенденций в культуре и искусстве конца XIX и первых десятилетий XX века.
Ниже мы рассмотрим вкратце эстетические учения наиболее крупных представителей «философии жизни» в отдельности.
Ф. Ницше (1844–1900). Об эстетике Фридриха Ницше говорить трудно, хотя бы потому, что выделить такую самостоятельную часть его учения – уже проблема. Ницше не является «чистым» эстетиком, у него нет специального сочинения с таким названием. Эстетические идеи немецкого философа составляют единый сплав с его онтологией, гносеологией, антропологией (учение о человеке и «сверхчеловеке» будущего), философией культуры, критикой морали, христианской религии и др. Но подобную синкретичность можно наблюдать не у него одного – в XIX веке, например, у С.Кьеркегора, Вл. Соловьёва, в ХХ-м – у М.Хайдеггера. Речь идёт, стало быть, о причастности Ницше к некой духовной традиции, которая, кстати сказать, ничуть не принижает эстетику, скорее напротив – обогащает и усиливает её, теснее связывая с целым комплексом философских и специальных дисциплин. Переходя к анализу эстетики Ницше, будем помнить об этой её изначальной особенности.
Одна из первых крупных работ Ницше «Рождение трагедии из духа музыки» (1872) сделала его имя известным в Европе и в мире. Главный предмет этого сочинения – кризис европейской культуры последней трети XIX века. Современная культура находится, констатировал мыслитель, в состоянии упадка, декаданса. Это проявляется в нарастании настроений пессимизма и нигилизма (т. е. отвержения всех некогда авторитетных высших ценностей). Ницше был профессором классической филологии Базельского университета (Швейцария); он сравнивал положение современной ему культуры с реалиями Древней Греции и Рима. Почему эллинская культура, возведённая, как известно, на фундаменте рабства, насилия, жестокости, оказалась при этом в высшей степени продуктивной и цветущей, тогда как культура теперешней, столь просвещённой и демократической, эпохи обнаружила признаки болезненности и вырождения?
Ницше оказался проницательным и глубоким диагностом культурной аномалии своего времени. Одну из главных причин кризиса он увидел в нараставшем доминировании рационализма, рационалистических устремлений. Одностороннее упование на всемогущество разума способствовало выдвижению на передний план науки и морали, но оно же оказалось губительным для тех духовных сфер, где главенствующую роль играют инстинкты, эмоции, фантазия, образность (мифология, искусство и др.) Собственно, Древняя Греция тоже пережила свою эпоху рационализма – начиная с Сократа («сократизм», «эстетический сократизм»). Говоря о высшей продуктивности и цветении эллинской культуры, Ницше имел в виду как раз архаическую Грецию. И вот спустя более двух тысяч лет рационализация, достигнувшая крайних степеней, окончательно подавила инстинкты жизни, питавшие развитие культуры. Культура оторвалась от своих жизненных корней и оттого стала анемичной, худосочной, болезненной. В разрыве между культурой и жизнью – суть кризиса, резюмировал Ницше. Этот разрыв предстояло преодолеть.
Ключ к разгадке эллинского духа и цветущего состояния культуры Греции Ницше нашёл в соединении двух противоположных начал – дионисического и аполлонического. Название первого произведено им от имени Диониса, бога плодородия, виноделия, безрассудства, экстаза. Название второго начала – от имени Аполлона, бога светоносного, гармоничного, предводителя Муз. Противоположность этих двух начал пронизывает всю жизнь до самых её глубоких основ, всю культуру и, конечно, искусство. Дионисизм и аполлонизм не только противоположны, но и дополнительны по отношению друг к другу. Дионисизм олицетворяет собой непосредственное раскрытие сущности жизни, аполлонизм – опосредованное её выражение. Аналогом, моделью дионисизма можно считать божественные опьянение, экстаз; аполлонизма – сон, полный видений и образов. В искусстве сферой проявления дионисизма являются так называемые «выразительные» искусства, прежде всего музыка (отсюда – «дух музыки»); аполлонизма – пластические искусства, «изобразительные», создающие мир видимых образов. Дионисическое начало, как непосредственное, оказывается в то же время глубинным, сущностным; аполлоническое же – явленческим, внешне-оформительным. Дионисизм заключает в себе импульс к нарушению равновесия и деструкции (разрушение ради рождения нового, неотделимое от боли и страданий), он производит хаос и дисгармонию; аполлонизм, напротив, – создатель упорядоченности, согласия, гармонии. Светлые иллюзии, порождаемые аполлонизмом, нужны как флёр, набрасываемый на ужасы жизни, без этого такое зрелище было бы непереносимым для человека.
Изначально в греческом искусстве дионисическое начало, говорит Ницше, занимало подобающее ему место, находя своё дополнение в аполлонизме. Великим детищем синтеза обоих начал стала классическая трагедия – творчество Эсхила, Софокла. Заимствованные из мифов фабулы трагедий были полны дионисических проявлений жизни (преступлений, жестокостей, кровосмесительных связей и т. п.); первым героем греческой трагедии был сам Дионис, в дальнейшем рядом с ним встали как бы его двойники – характеры, отмеченные печатью дионисического безрассудства.
Ницше подвергает критике широко известную аристотелевскую теорию трагедии как слишком, по его мнению, рационализированную, ограничивающуюся обычными человеческими мерками. В своей собственной трактовке трагедии он заменяет аристотелевский «катарсис» («очищение» аффектов посредством страха и сострадания) понятием «метафизическое утешение». «Индивидуальность гибнет, но целое – природа, жизнь – торжествует»: вот суть трагического переживания по Ницше. В трагическом чувстве присутствует, таким образом, не только скорбь, но и жизнеутверждающее начало. Подлинная трагедия преодолевает пессимизм.
Со временем наука вытеснила мифы, это обиталище дионисизма, подорвав тем самым глубинную основу трагического искусства. Это привело в Древней Греции к упадку трагедии (начиная с Софокла и особенно Еврипида), а в XIX веке – к общему кризису культуры. Спасение может заключаться лишь в полной реабилитации дионисического начала и в возрождении на его основе трагического пафоса древней культуры.
Из всего вышеизложенного Ницше делает два особенно радикальных вывода.
1) Итак, здоровая, торжествующая жизнь предполагает наличие дионисической основы, а эта последняя полной мерой представлена в эстетическом феномене, трагедии. Согласно Ницше, эстетический критерий адекватен полноте жизни, моральный же – узок и неприменим для её оценки. Мораль – человеческое установление, «природа не знает морали». Подобная абсолютизация эстетического ценностного критерия при одновременном отбрасывании критерия морального, нравственного обычно обозначается терминами «эстетизм», «эстетический имморализм». Автор «Рождения трагедии» несколько раз с вариациями повторяет одну и ту же формулу: «… Только как эстетический феномен бытие и мир оправданы в вечности…»[1]1
Ницше Ф. Сочинения. В 2-х т. T.I. М.: Мысль, 1990. С. 75.
[Закрыть].
2) Современная демократизация и гуманизация общественной жизни, рассчитанная на охват благами цивилизации (всеобщее избирательное право, доступное для всех образование и пр.) значительных масс людей, неизбежно приведёт к упадку культуры. Исторический опыт античности показал, считает Ницше, что только социальное неравенство, только господство элитарного меньшинства могут составить реальный базис здоровой, полноценной, высокоразвитой культуры. Не случайно Г.Брандес, датский критик и историк общественной мысли, озаглавил свою статью о Ницше (одну из первых в ницшеане): «Аристократический радикализм». Сам Ницше нашёл это обозначение весьма точным и удачным.
Ницше один из первых среди европейских мыслителей обратил пристальное внимание на изнанку того безостановочного научно-технического и социального прогресса, который происходил на протяжении всего XIX века и который вызывал тогда всеобщий энтузиазм, эйфорию. Платой за этот односторонний прогресс стало измельчание самого человека. Развитие буржуазных отношений, расширение человеческих прав и свобод привело в действие механизмы массовизации. Выход на авансцену истории «человека массы» – явление исторически противоречивое; Ницше отреагировал на его негативные стороны и следствия, ведущие к нивелировке, усреднению личности. Под прессом машинной цивилизации «человек массы» часто терял последние остатки своей самостоятельности, руководствовался стадными инстинктами и становился удобным объектом для манипуляции. Кризис культуры и искусства оказался тесно связанным с кризисом человека. Главным виновником крушения человека философ объявил двухтысячелетнее воспитание человечества в духе христианства, сами «расслабляющие» принципы христианской морали – такие, как любовь к ближнему, вера в добро, во всеобщее братство людей и т. д. В качестве альтернативы такому разложению возникла ницшевская идея формирования «сверхчеловека», представителя высшей «расы». Вся философия и эстетика Ницше суть реакция на обезличивающие аспекты процессов массовизации.
За всем этим просматривался, однако, ещё более радикальный замысел философа. Занявшись вплотную критикой морали и религии, Ницше вышел на проблему ложных ценностей. Все высшие ценности – добро, красота, величие и т. д., – по его убеждению, сфальсифицированы, подтасованы в интересах массы «ослабленных», «истощённых». (Мы бы сейчас назвали такие ценности «идеологизированными»). Но каков сам механизм, порождающий ложные ценности, как его нейтрализовать и утвердить взамен ценности подлинные? – Ценности традиционно мыслились, говорит Ницше, как особый идеальный мир (наподобие мира «идей» Платона), мир первичный по отношению к жизни, задающий извне критерии для её оценки. В действительности, по Ницше, существует лишь один реальный, чувственный мир, и шкала ценностей должна определяться только им самим. Центральные понятия онтологии Ницше – «жизнь», «становление», «вечное возвращение», «воля к власти». Возрастание воли к власти образует восходящую ветвь жизни, ослабление – нисходящую. (Соответственно, на одном полюсе концентрируется меньшинство одарённых, сильных натур, на противоположном – масса слабых, посредственных, безвольных). Ценностью, таким образом, следует считать лишь то, что усиливает жизнь и волю к власти; антиценностью, наоборот, то, что их ослабляет. Чтобы жизнь и основанная на ней культура получили неограниченный простор для своего развития, необходимо покончить с механизмом продуцирования ложных, фальсифицированных ценностей. Аксиология (учение о ценностях) должна, по замыслу Ницше, слиться с онтологией (учением о бытии), иначе говоря, самым непосредственным образом вытекать из неё. Именно таков глубинный смысл провозглашённого Ницше девиза: «Переоценка всех ценностей!» Это – центральный мотив всего его учения. Радикализм ницшевской постановки вопроса о переоценке всех ценностей уже более ста лет питает, поддерживает творческие дерзания новаторов как в философии, так и в искусстве.
Эстетические взгляды зрелого Ницше парадоксально противоречивы. Не будет преувеличением сказать, что в его учении одновременно представлены две альтернативные, противоположно ориентированные эстетики (или по крайней мере их зародыши). Такой дуализм обусловлен противоречивостью его исходных философских положений.
Одно из подтверждений тому – ницшевская трактовка оппозиции дионисизм/аполлонизм. Если в «Рождении трагедии» философ подчёркивает приоритетное, фундаментальное значение дионисического начала в культуре, то в других, позднейших его высказываниях главенствующая роль часто отдаётся противоположному началу – апполлонизму. Эта переакцентировка не в последнюю очередь связана с его концептом «сверхчеловека». Характеристика последнего у Ницше парадоксальна: «сверхчеловек» силён мощью своих природных инстинктов, которые он сам же – и это высшее проявление внутренней силы – способен обуздать, держать в узде. Ясно, что такая способность уже даёт перевес аполлонизму.
Вводя понятия дионисизма и аполлонизма, Ницше в «Рождении трагедии» делает специальную оговорку о том, что это прежде всего художественные инстинкты мировой воли, а потом уже векторы творческой деятельности человека. Здесь, безусловно, присутствует зародыш «эстетики природы», эстетики «объективной». Но тенденция, ведущая к охвату природы как упорядоченного целого, вскоре его уже не устраивает: на этом пути недалеко и до признания универсальных законов природы, общечеловеческой морали. И Ницше переходит на позиции другой эстетики, центрированной на человека, – психологической, биологической и т. п., в принципе – субъективной. «…O…царственная щедрость, с которой он (человек. – В. К.) осыпал подарками вещи, чтобы обеднить себя и себя чувствовать нищим!» «Всю красоту и возвышенность, какими мы наделили действительные и воображённые веши, я хочу потребовать назад как собственность и произведение человека, как его прекраснейшую апологию», – писал Ницше[2]2
Цит. по: Хайдеггер М. Время и бытие. М.: Республика, 1993. С. 109.
[Закрыть]. Налицо явная антитетичность двух эстетик.
Искусство, по Ницше, – «необходимая для жизни иллюзия». Формула эта также внутренне противоречива. Если акцент ставится на слове «иллюзия», то культурный статус искусства, очевидно, не высок. Фабрикация иллюзий не может стоять в одном ряду со служением истине, с научным познанием. Но если иллюзия эта – «необходимая», то положение меняется. Тогда следует признать, что искусство выполняет важные функции – оно призвано сказать жестокую правду о человеке (сближаясь с научной истиной), попытаться предвосхитить тип человека будущего – «сверхчеловека». Характеристики искусства, выдержанные в таком ключе, можно нередко встретить на страницах сочинений Ницше.
«Наша эстетика оставалась покуда женской эстетикой в том смысле, что в ней только «восприимчивые» к искусству люди сформулировали свои наблюдения о том, «что есть прекрасное?», – писал Ницше. – Во всей философии до сегодняшнего дня отсутствует художник»[3]3
Ницше Ф. Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей. М.: Культурная Революция, 2005. С. 443.
[Закрыть]. В центре ницшевской эстетики находится именно субъект творчества. Как творец иллюзий, художник инфантилен и едва ли не презираем. Тесно связанный с психологией ушедших исторических эпох, он существует в разладе с современностью. Но это лишь одна специфическая точка зрения на него. С другой стороны, художник – обладатель пророческого дара, прорицатель будущего, и в этой своей ипостаси он велик. Как видим, образ художника предстаёт под пером Ницше в том же двойственном освещении, что и искусство в целом.
Гений, по Ницше, есть сгусток энергии, накапливаемой столетиями, а затем щедро и бесцельно излучаемой её обладателем в окружающее пространство. Едва ли не каждый крупный художник – новатор, получивший признание, – вначале был в глазах общества изгоем, «преступником», «чандала». И лишь огромная внутренняя сила помогла ему утвердить себя вопреки всем и всяческим противодействиям. Художник – обладатель воли к власти творит от избытка сил. Истинного художника отличает от простых смертных не только гипертрофированная, на грани болезни, чувствительность, но и повышенная сексуальная энергетика. В отличие от многих других деятелей культуры, говорит Ницше, художники сохранили в себе силу природных инстинктов, через творцов искусства с нами говорит жизнеутверждающая сила первозданной природы. Этот возвышенный образ гениального одиночки, борца и пророка, философ противопоставляет образу жалкого художника-декадента, стремящегося стать кумиром масс и ради этого пресмыкающегося перед ними.
Ницше – писатель, поэт, музыкант, критик и философ в одном лице – пристально вглядывался в процесс исторического развития искусства, в инновации современной ему художественной культуры и стремился делать из этих наблюдений свои выводы и обобщения. Он подвергал резкой критике как искусство, ориентированное на запросы «верхов», так и искусство, создаваемое специально «для масс». Первые, констатировал он, хотят превратить серьёзное занятие – художественное творчество – в забаву, вторые просто профанируют его. Ницше творил в 70-е – 80-е годы XIX века (по 1888 год включительно, после чего произошёл срыв в душевную болезнь), тогда массовое производство и тиражирование низкопробной художественной продукции ещё не успело развернуться в полную силу, и можно только удивляться, насколько оперативно и проницательно отреагировал он на эти негативные процессы. (См., в частности, ницшевские «Смешанные мнения и изречения», 1879, афоризмы 146, 158, 169 и др., а также «Странник и его тень», 1879, афоризмы 170, 230, 278, 280, 288 и др.)[4]4
Ницше Ф. Странник и его тень. М. 1994.
[Закрыть].
Нынешние теоретики и приверженцы постмодернизма в искусстве называют Ницше своим предтечей. И, надо сказать, не без оснований. Однако соединяющую их преемственную связь не следует понимать слишком прямолинейно и упрощённо. Двойственность, характерная для эстетики Ницше в целом, сказалась и в его отношении к сдвигу от классики к «нонклассике».
Такому радикальному мыслителю, как Ницше, апологету дионисизма, казалось бы, должно было импонировать искусство романтизма, не признающее никаких стеснений свободы самовыражения художника. На деле мы видим иное. Ницше выступил с резкой критикой романтизма, традиции которого ещё были живы во второй половине XIX века. В период философской зрелости он отверг творчество Рихарда Вагнера – своего былого кумира, которого теперь он считал одновременно поздним романтиком и декадентом, (см. Казус Вагнер. Проблема музыканта. 1888). Искусство романтизма философ отвергал, во-первых, как слишком экзальтированное, эмоционально «растрёпанное» и, во-вторых, как грешащее дешёвыми эффектами ради завоевания благосклонности публики. И то, и другое было чуждо Ницше.
При этом Ницше с неизменным уважением говорил о «классическом стиле», «классическом вкусе». Он высоко ценил организующую функцию художественной формы, и нигилистический отказ от нее считал признаком упадка. Подлинное искусство, согласно Ницше, должно быть сдержанным, если угодно – суровым; оно должно ставить себе определённые ограничения и само же, за счёт высокого мастерства художника, преодолевать их. Идеалом для немецкого мыслителя был «большой стиль», главные признаки которого – цельность образно-эмоционального содержания при полном безразличии к одобрительной или неодобрительной реакции на произведение со стороны публики. Так что в определённом аспекте, ракурсе Ницше – эстетик достаточно классичен, традиционен.
Но в его наследии присутствует и противоположная эстетическая установка – радикально-инновационная, авангардная. Изначально присущая его учению элитарная тенденция, развиваясь, приводила его к всё большему сужению круга адресатов искусства; в пределе художник должен был творить лишь для немногих равных себе – художников же. В искусстве такого рода открывалось необозримое пространство для экспериментирования, для самовыражения в радикально обновлённых формах. Как раз на этом пути Ницше предвосхитил многие принципы и приёмы искусства модернизма и постмодернизма. Приведём в подтверждение три небольших фрагмента из «Смешанных мнений и изречений».
Афоризм 113: «Самый свободный писатель». Для Ницше это – Лоуренс Стерн, создатель знаменитых романов «Тристрам Шенди» и «Сентиментальное путешествие». «Стерн – выдающееся исключение из того, чего требуют от себя все писатели-художники, напр.: выдержанности, законченности, характера, устойчивости взглядов, простоты, приличия в тоне и выражениях». Ницше как будто набросал обобщенный портрет художника-постмодерниста наших дней.
Афоризм 126: «Прежнее искусство и современная душа». «Положим, вдруг воскрес бы Бетховен и перед ним прозвучало бы какое-нибудь из его произведений, видоизменённое в духе современного вдохновения и нервной тонкости… Бетховен, вероятно, долго колебался бы, призывать ли ему благословение или проклятие, но, наконец, может быть, сказал бы: «это – ни «я», ни «не-я», это что-то третье… Слушайте же это произведение, которое так трогает вас; ещё Шиллер сказал, что право принадлежит живущим; пользуйтесь же своим правом, а мне не мешайте вернуться в преисподнюю». – Сегодня свободное, творчески-игровое отношение к классике составляет один из кардинальных принципов постмодернистской эстетики. А написано это в 1879 году.
Афоризм 156: «Имя на заглавном листе». «…Раз автор выдаёт себя на заглавном листе – читатель распускает квинтэссенцию (книги. – В. К.) в личном, даже в интимно-личном, и цель книги не достигается. Гордость разума в том, чтобы – не быть уже индивидуальным». – Эти строки мог написать, например, постструктуралист Ролан Барт, или любой из теоретиков постмодернизма, провозгласивших «смерть субъекта».
Естественно, не все положения философии и эстетики Ницше для нас бесспорны. Крайностью, хотя и объяснимой, представляется нам его «аристократический радикализм». Выдвинутый им принцип «эстетического имморализма», эстетического оправдания преступлений подверг критике уже Томас Манн и другие серьёзные мыслители XX века; для деятелей христианской культуры он совершенно неприемлем. Но главное – не в этих или каких-то ещё пунктах расхождений между Ницше и его нынешними читателями. Ницше прежде всего – великий проблематизатор всех тех положений в философии, эстетике, искусствознании, которые без достаточного основания были сочтены самоочевидными, аксиоматическими, незыблемыми. Никакие оговорки неспособны заслонить тот факт, что эстетика Ницше представляет собой настоящую сокровищницу тонких наблюдений и плодотворных обобщений, – на сегодняшний день, правда, ещё недостаточно изученную и осмысленную.
