Текст книги "Музыкант в тылу писателей"

Автор книги: Виктор Канавин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Канавин Виктор
Музыкант в тылу писателей

Виктор Канавин

Музыкант в тылу писателей

"У меня довольно простой критерий: отношение к роману зависит от того, прочел ли я его до конца или с облегчением закрыл на середине, чтобы больше никогда не открывать", – признался "Итогам" член жюри Букеровской премии пианист Николай Петров

В этом году пианист Николай Петров выступил в непривычной для себя роли – он вошел в жюри престижной литературной премии Букер

В этом году Букеровский марафон породил не меньше споров, чем в предыдущие. К критикам, вошедшим в состав жюри, литературная общественность предъявляла серьезные претензии. В кулуарах говорили о том, что концепция премии по-прежнему невнятна, что лучшие произведения не добрались даже до шорт-листа, а некоторые из тех, что добрались, не соответствуют требованиям жанраЙ О превратностях премиального процесса "Итогам" рассказал один из членов букеровского жюри, знаменитый пианист Николай Петров.

– В шорт-лист Букера-2003 жюри включило книги очень разные. Тут и роман-фантасмагория, и "роман идей", и роман бытописательный, и детективный... Корректно ли сравнивать их и как выбрать лучший?

– Выбрать можно, если один на голову выше остальных, но лично я до последнего дня не видел абсолютного победителя. Кроме того, практически все произведения не до конца укладываются в названные вами жанры. Вот, например, "Казарозе" Юзефовича явно не хватает интриги, которая в таком романе должна быть хорошо продумана. Прекрасную книгу Рубена Давида Гонсалеса Гальего "Белое на черном", которая мне очень нравится, вообще трудно назвать романом...

– Судя по всему, соответствие жанру не главный критерий для жюри...

– Я не могу отвечать за всех своих коллег. Тем более что мне в жюри отведена особая роль: я нахожусь как бы в чужом монастыре. Не являясь профессиональным литературным критиком, я выступаю в качестве vox populi гласа народа. Я читатель в самом демократическом смысле этого слова. У меня довольно простой критерий: отношение к роману зависит от того, прочел ли я его до конца или с облегчением закрыл в середине, чтобы больше никогда не открывать. Но если говорить о соответствии жанру, то, по-моему, это вещь довольно условная. Среднего читателя не очень интересуют жанровые критерии, а назвать ли книгу романом, повестью, эпопеей или сагой – это прерогатива автора и тоже может быть литературным приемом.

– Председатель жюри Яков Гордин говорит, что литература, которая укладывается в формат Букеровской премии, противостоит массовому чтиву, но в то же время должна быть "хорошо читаемой". Значит, награжденное произведение не имеет права быть элитарным?

– Я не считаю, что любая элитарная литература скучна. Но элитарное творчество должно быть увлекательно и для среднего читателя. Хорошо, когда после прочтения есть силы снять том с полки еще раз, пусть даже через год или два. Вот, скажем, книга "Белое на черном", на мой взгляд, просто превосходна. Я прочитал ее с огромным удовольствием, но, наверное, больше к ней не вернусь, чтобы не подвергать опасности свою нервную систему. И хотя роман победил с перевесом всего в один голос, мне кажется, эта книга действительно лучшая в списке, она в десять раз более талантлива, чем "Как закалялась сталь". Однако благосклонности среднего читателя роман Рубена Давида Гонсалеса Гальего скорее всего не завоюет.

– Но уровень членов жюри много выше уровня среднего читателя. Не приходится ли симулировать этот средний взгляд, не испорченный глубокой образованностью?

– До некоторой степени особенности читательской психологии известны критику, это ведь тоже филологическая проблема. Кроме того, выбор букеровского жюри не является прямым указанием читателю. Он не означает, что роман-победитель надо непременно осилить, а про остальные забыть. Сегодня право выбора у читателя никто не отнимает.

– Этот выбор чаще всего не совпадает с выбором жюри. Ведь книги, удостоенные премии в предыдущие годы, обычно не становились бестселлерами, за исключением романа Людмилы Улицкой "Казус Кукоцкого".

– Это нормальная ситуация. Возьмите для примера лауреатов Нобелевской премии по литературе за последние 10 лет. Мы этих авторов просто не знаем и вряд ли будем читать. И хотя Нобелевская премия солиднее, чем Букеровская, получает ее некто широко известный в узких кругах. Я думаю, что звание лауреата вовсе не гарантирует, что это писатель популярный, хотя, конечно, это было бы желательно. Так обстоит дело не только в литературе. Я, например, выполняю обязанности члена комиссии по присуждению почетных званий – народных и заслуженных артистов. И когда выясняется, что некий исполнитель цыганских песен из Южно-Сахалинска выставляется на звание народного артиста, при том что его получили Евгений Светланов и Виктор Третьяков, я понимаю, что это девальвация ценностей в искусстве.

– Чего не хватает современной прозе?

– Я считаю, что у нас просто трагическое положение с юмором. В представлении большинства населения он уже давно неотделим от юмора генитального, юмора ниже пояса. А с другой стороны, в так называемой серьезной литературе юмора чаще всего нет совсем, о существовании Сервантеса, Рабле, Гоголя, Булгакова или Зощенко как будто просто забыли. Одна из моих любимых книг – это "Всемирная история", дореволюционное сатириконовское издание. Там и Тэффи, и Аверченко, и другие знаменитые авторы. Я ее снимаю с полки раз в несколько лет, читаю, смеюсь и каждый раз нахожу что-то такое, что раньше пропустил.

– На этот раз в "короткий список" не попало ни одного произведения, хоть сколько-нибудь юмористического...

– Да, если юмор где-то и был, то в "Орфографии" Дмитрия Быкова, которая в шорт-лист не прошла. Но в этом романе, если не ошибаюсь, семьсот страниц, и это явный перебор с объемом.

– Почему "Орфография" не вышла в финал?

– Лично я считал, что книга Быкова могла бы быть в финале, но остальные члены жюри приняли другое решение – посчитали, что она не очень тянет на шорт-лист. Да и книга Витицкого "Бессильные мира сего", которая туда не пробилась, меня чрезвычайно заинтересовала. Но ведь премиальные баталии сродни конкурсу по фигурному катанию. И я как непрофессионал сужу по общему впечатлению, а судьи, то есть профессиональные литературные критики, смотрят, под каким углом стоит конек.

– Что, кроме отсутствия юмора, бросается в глаза в литературе последних лет?

– Попытки вмешаться в нормальный ход литературного процесса извне. Если человек любит подсматривать в женской бане, вовсе не нужно собирать заседание президиума, обсуждать его поступки и подвергать их остракизму. Все эти кувыркколлегии с Владимиром Сорокиным и другими выглядели гнусно.

– Проблема свободы в литературе существует или она надуманна?

– Давайте представим 1830 год, заседание Санкт-Петербургского литературного института, на котором обсуждают Пушкина за его "Царя Никиту", Лермонтова за его "Гошпиталь" и Баркова за его "Луку". Но сегодня этого "Луку" несчастного кто только не публикует! Значит, к Баркову-то вернулись, несмотря на отношение современников. Кстати, вы знаете, как он умер? Он засунул голову в камин, а в зад себе воткнул бумажку со словами: "Жил грешно и умер смешно". Оставил записку, так сказать. Сейчас вряд ли кто-нибудь способен совершить нечто подобное. Да и осуждали раньше по-другому – люди, писавшие о литературе, все-таки занимались литературой. А сейчас литературные скандалы – это политика.

– Что вы скажете о жанровой литературе: любовных романах, детективах? Им нужны особые премии?

– Иногда детективы незаменимы. Например, если вы сидите в очереди в нотариальную контору, к адвокату. Я с удовольствием читаю детективы, когда сижу в аэропорту и жду самолета, – Незнанского, например. А вот Маринину не могу читать – стиль не нравится. Незнанский, как говорят, использует хороших журналистов, по-настоящему владеющих языком. По слухам, он не сам пишет, у него целая литературная контора, но люди эти очень крепкие. А такие детективные писатели, как Честертон, Рекс Стаут, Чейз, – это же настоящие мастера. Их произведения могут претендовать на любую премию, даже на Букеровскую.

– А как вы относитесь к литературной утилизации истории, которая сейчас в моде? Скажем, у Бориса Акунина исторический фон питает криминальную интригу, а Эдвард Радзинский подчиняет историю законам драматургии...

– К исторической литературе я вообще отношусь с осторожностью – в детстве моей любимой книгой были "Легенды и мифы Древней Греции" Куна. Что касается Радзинского – я зову его Эдвард Лучезарный, – я с ним очень хорошо знаком. Более того, я имею некоторое отношение к тому, что он получил возможность создавать свои труды. Эдвард мечтал попасть в запасники, в закрытые архивы, но это было почти невозможно. Тогда я направил его к Сергею Филатову, руководителю администрации Ельцина, и на следующий день перед ним были открыты самые секретные анналы наших архивов.

– Кто еще из писателей вами особенно любим?

– Очень люблю Фазиля Искандера. Я просто горжусь тем, что имею возможность назвать себя другом этого великого человека, каждое слово которого можно заносить в скрижали. Это один из последних великих писателей.

ВРЕЗ: ЛАУРЕАТ

Жизнь вопреки

Обладателем Букеровской премии 2003 года стал автор книги "Белое на черном" Рубен Давид Гонсалес Гальего – русский писатель, ныне проживающий в Мадриде. Рубен Давид, внук генерального секретаря компартии народов Испании Игнасио Гальего, появился на свет 20 сентября 1968 года в кремлевской больнице. В СССР в университете учились его родители. Матери будущего писателя Ауроре Гальего сообщили о смерти ребенка, который тем временем был отправлен в детский дом. Мальчик родился с врожденным церебральным параличом, и это определило его буду-щее – долгие годы мытарств в советских учреждениях для детей-калек. Впереди его ожидал дом престарелых, куда по достижении определенного возраста отправляли "неполноценных" детей, и медленная смерть. История человека, брошенного на произвол судьбы и обслуживающего персонала, стала сюжетной основой книги. Описанная в романе резервация для инвалидов выглядит как государство в государстве и вместе с тем служит емкой метафорой большой, но уже дряхлеющей империи. Однако "Белое на черном" поражает не только мрачными картинами, но и запредельным стоицизмом, который демонстрирует читателю его герой. Книга Гонсале-са его первый литературный опыт, и хотя она не вполне укладывается в рамки романного жанра, по силе воздействия на читателя превосходит, пожалуй, все сочинения, попавшие в букеровский шорт-лист этого года.