Текст книги "Инженер Петра Великого 5 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Помню, барин. Добрая мысль, – согласился он. – И в Игнатовском она работает.

– В Игнатовском – да. За его пределами – нет, – я взял со стола еще один документ. – Это бумага из Тулы. Наши мастера наловчились обходить стандарт, по-прежнему подгоняя каждый замок вручную, напильником, «на глазок». И хотя ружье в итоге стреляет, оно снова становится уникальным, штучным изделием. Детали от него не подойдут ни к какому другому, что сводит на нет всю идею массового, взаимозаменяемого оружия. Представьте, капитан: разгар боя, у вашего лучшего стрелка ломается боевая пружина. Вы даете ему другую, запасную, а она не встает. И все. Ваш стрелок – пехотинец с бесполезной дубиной в руках.

Глебов мрачно засопел. В его сознании абстрактные цифры брака обрели плоть, превратившись во вполне конкретную тактическую угрозу, с которой ему, как строевому офицеру, предстояло столкнуться в следующем походе. Угрозу жизни его людей.

Разговор как-то увял. Продолжалась война с врагом куда более опасным – с вековой косностью, с привычкой делать «тяп-ляп», с отсутствием самой культуры точности. Можно было изобрести хоть динамо-машину, хоть космический корабль, однако все это было бессмысленно, пока на заводах ядра отливают по принципу «и так сойдет», а детали для сложнейших механизмов доводят напильником. Я-то, наивный, полагал, что, введя единый стандарт – метрическую систему (волевым услием), дал чертежи, рассчитал допуски, думал, что теперь вся промышленная махина государства заработает как единый механизм. Как же я ошибался. Я дал им ноты, но забыл, что они не умеют играть и не имеют исправных инструментов. Издать указ о стандарте и отправить на заводы образец измерения – это одно. А вот заставить тысячи людей на десятках заводов по всей стране ему следовать – вот настоящая, титаническая задача.

Гнетущая атмосфера в конторе требовала немедленного действия. Отчаяние – непродуктивная эмоция, и время для него прошло еще утром. Требовалось простое, грубое решение. И, кажется, у меня есть идея.

– Мы не сможем переучить всех мастеров в стране за один год и не заставим их полюбить точность, – я прошелся по комнате. – Однако мы можем дать им в руки то, с чем не поспоришь, что не обманешь, сославшись на «особый глаз» или «верную руку». Наша первая цель – не армия. Мы начнем с тех, кто контролирует качество ее оружия, – с военных приемщиков.

Остановившись у стола, я обвел их взглядом.

– У нас будет новый проект. Назовем его «Калибр». Цель – создание единой системы контроля качества для всей военной промышленности. Пока я буду возиться с технической частью, на вас, Леонтий Филиппович, ляжет задача разработать «Устав военной приемки» – подробнейшую инструкцию для будущих контролеров, с таблицами допусков и системой штрафов за брак. А вы, капитан, – я повернулся к Глебову, – начните подбирать из своих людей первый десяток. Нужны офицеры с несгибаемой честностью и въедливым, дотошным характером. Их мы и будем обучать.

Чтобы объяснить, чего я хочу, я взял со стола два бракованных оружейных замка, привезенных из Тулы.

– В чем разница, капитан? – спросил я.

– Да вроде одинаковые, – пожал тот плечами, повертев их в руках.

Тогда я достал из своего сундука шведский кронциркуль, мой личный эталон.

– А теперь смотрите. – Я замерил детали. – У этого штифт на три сотых дюйма толще, а у этого паз на пять сотых уже.

На нониусной шкале отчетливо виднелись цифры. Глебов нахмурился, а потом его взгляд прояснился. Он, кажется, впервые увидел причину будущих потерь в своем полку.

– Помимо этого, – я взял со стола два небольших стальных бруска, которые мы использовали для отладки наших станков, – нам нужны будут вот такие штуки. Сотни. Для каждого калибра пушек, для каждой детали замка. Это – калибр-скоба. А это – калибр-пробка. Принцип простой. Ваш приемщик приходит на завод, берет ядро, сует его в скобу. Проходит – годно. Застревает или болтается – в переплавку. Никаких споров, никаких «на глазок». Есть только «да» или «нет».

Глебов оживился. Эта простая, армейская логика была ему понятна и близка, он представил своих офицеров, вооруженных таким неоспоримым аргументом.

– Добрая мысль, Петр Алексеич! С таким и не поспоришь!

– Только вот чтобы такую скобу сделать, да чтобы она была точнее самого ядра… – вставил Магницкий, всегда возвращающий нас на землю. – Нужен станок, превосходящий все, что у нас есть.

Он был прав. Мы уперлись в главный технологический барьер – невозможно создать точный измерительный инструмент на неточном оборудовании. Замкнутый круг. Разорвать его предстояло мне, раз уж мой главный гений-механик сейчас решал проблемы государственного масштаба на Урале.

После этого разговора я все время проводил в непрерывной борьбе с металлом. Я практически поселился в мехцехе, свалив все административные дела на Магницкого, и моей правой рукой стал Федька. Мы не стали создавать станок с нуля, а взялись доводить до ума лучший имеющийся экземпляр (Брюс в свое время присылал образцы заграничных устаревших станков для изучения, да и своих игнатовских образцов хватало), чтобы выжать из него все возможное и даже немного больше.

Первым делом мы взялись за главную болезнь – вибрацию, врага точности. Английская станина, сделанная из дерева и усиленная железными скобами, была слишком легкой.

– В переплавку! – безжалостно приказал я. – Все, кроме направляющих.

В нашей литейке по моим эскизам отлили новую станину. Цельнолитую, из чугуна. Массивную, втрое тяжелее прежней, с толстыми, ребристыми ногами, которые должны были намертво врасти в земляной пол цеха. Ее задача была проста: своей массой, своей инертностью гасить любую дрожь, поглощать ее, не давая дойти до заготовки.

Однако главный бой развернулся за суппорт. Примитивный механизм, что мы сладили почти год назад, годился для грубых работ, но для микронной точности был бесполезен. Запершись в своей конторке при цехе, я несколько ночей напролет корпел над чертежами, вытаскивая из памяти все, чему меня учили на парах по теории машин и механизмов. На бумаге рождался принципиально новый узел, аналогов которому в этом мире еще не было, – дифференциальный механизм с микрометрической подачей.

Идея была проста для меня, однако казалась магией для Федьки.

– Представь, – объяснял я ему, водя грифелем по бумаге, – что один оборот главного винта двигает суппорт на дюйм, а один поворот вот этой маленькой, градуированной рукоятки – всего на одну тысячную долю. Тебе не нужно будет полагаться на глазомер, а просто повернуть лимб на нужное количество делений. Точность перестанет быть искусством. Она станет математикой.

Неделя за неделей уходила на воплощение этой идеи. Мы испортили три заготовки для ходового винта, пока не подобрали правильный шаг трапецеидальной резьбы, которая бы сама тормозилась, убирая люфт. Федька, казалось, сросся со своим рабочим местом, он лично перетачивал резцы из нашей новой легированной стали, добиваясь нужной чистоты поверхности на шестернях дифференциала. Я ночами сидел над расчетами, пытаясь понять, почему механизм клинит после десятого оборота. Решение пришло случайно, когда я заметил, что из-за перегрева деформируется бронзовая втулка. Заменили на чугунную – и все пошло как по маслу. Мы боролись и с металлом, и с самими законами физики, пытаясь обмануть их на микроскопическом уровне.

К исходу месяца станок был готов. Он выглядел как приземистый, мощный зверь рядом с изящными и хлипкими собратьями. Я встал к нему сам. Рука легла на холодную, рифленую рукоятку микрометрической подачи. Легкий поворот. Резец, без малейшей дрожи, с тихим шелестом вгрызался в металл, снимая тончайшую, почти невесомую стружку, похожую на паутину. Я управлял процессом с точностью, о которой еще недавно нельзя было и мечтать.

Через час работы первая, эталонная калибр-скоба была готова. Я взял ее в руки – идеально гладкие, параллельные поверхности, выверенные до сотых долей дюйма. Подойдя к верстаку, где Федька, затаив дыхание, заканчивал работу над копией шведского кронциркуля, я понял, что у него тоже получилось. Я взял у него готовый инструмент и подошел к ящику с бракованными деталями тульских замков. Вставил первый попавшийся штифт в паз. Он вошел без малейшего люфта, как поршень в цилиндр. Затем проверил второй, третий. Все они были разные. Мой калибр бесстрастно отделил брак от нормы. Вот он, мой безмолвный судья. Инструмент, который будет говорить вместо меня на всех заводах будущей империи.

Пока я и Федька заканчивали отладку станка, Леонтий Филиппович развил бурную деятельность. Помимо составления «Устава», он руководил работой нашего небольшого конструкторского бюро. И вот, когда первая партия калибров была почти готова, он вошел ко мне в цех с таким лицом, будто только что пытался решить задачу о квадратуре круга и потерпел фиаско.

– Петр Алексеич, мы зашли в тупик, – без предисловий заявил он, разворачивая на ближайшем верстаке огромный лист бумаги, испещренный столбцами цифр и формул. – Капитан Глебов докладывает с полигона: наши новые, стандартные пушки показывают чудовищный перерасход пороха и ядер. Офицеры действуют по старинке, пристреливаясь. На поражение одной цели уходит десяток выстрелов, а то и больше. Вся наша точность литья идет прахом из-за неточной стрельбы.

На ватмане темнели углы, скорости, сопротивление воздуха, вес порохового заряда… Тысячи вычислений для каждого типа орудия. Честно говоря, я не совсем понял что от меня хочет математик.

– Капитан как-то обмолвился, и я считаю, что он прав, – вздохнул Магницкий. – нам нужна система точного огня. А для этого требуются полные баллистические таблицы. Чтобы любой артиллерийский офицер мог, зная дистанцию и угол возвышения, бить точно в цель, а не по воробьям. Однако объем вычислений… он чудовищен. Чтобы рассчитать одну-единственную траекторию, мои дьяки тратят целый день, скрипя перьями. Умножение, деление, извлечение корней, логарифмы… Они путаются, делают ошибки, приходится все перепроверять по три раза. Такими темпами мы эти таблицы и за десять лет не закончим.

Он был прав. Даже я, с моим знанием высшей математики, мог бы лишь ненамного ускорить процесс. Мозг – не счетная машина. Мы уперлись в системное ограничение: отсутствие нужного инструмента. Только на этот раз – инструмента для вычисления. Решение, как это часто бывает, нашлось здесь, в цеху, под мерное жужжание приводных ремней моего нового станка.

– А что, если мы дадим вашим дьякам инструмент, который будет умножать и делить быстрее, чем они успеют макнуть перо в чернильницу? – спросил я, и в голове уже начал складываться план.

Идея логарифмической линейки была мне знакома с институтских времен. Простой, гениальный счетный инструмент, позволяющий производить сложнейшие вычисления простым движением движка. Однако одно дело – знать принцип, и совсем другое – изготовить ее с необходимой точностью. Шкалы на линейке должны быть не просто ровными, а логарифмическими, где расстояние между делениями меняется по строгому математическому закону. Малейшая ошибка – и весь инструмент превращался в бесполезную деревяшку.

Магницкий, которому я изложил идею, сперва отнесся к ней скептически.

– Двигать палочки, чтобы числа считать? – он недоверчиво покачал головой. – Звучит как забава для детей, а не как инструмент для ученых мужей.

– А вы, Леонтий Филиппович, не на палочки смотрите, а на математику, – парировал я. – Вы мне рассчитайте. Составьте таблицу логарифмов от одного до тысячи с точностью до четвертого знака. Это долго, зато вам по силам. А я превращу ваши цифры в инструмент.

Следующие две недели, пока Магницкий с двумя лучшими учениками из Навигацкой школы, запершись в конторе, вычислял свою таблицу, я снова встал к станку. Задача была еще сложнее, чем изготовление калибров. Мне нужна была программная точность. Главная проблема: как создать первую, эталонную логарифмическую кривую для копирного механизма, если у тебя нет эталона?

Решение подсказал сам Магницкий. Мы не точили ее целиком. Мы разбили всю длину будущей эталонной пластины на тысячу крошечных отрезков. Используя наш сверхточный суппорт, мы выставляли резец на рассчитанную до микрона глубину в каждой конкретной точке, а затем вручную, с помощью шаберов и полировальных паст, соединяли эти точки, стачивая металл до получения идеально плавной кривой. Это была адская, кропотливая работа – мы не создавали кривую, а скорее «проявляли» ее на металле, точку за точкой, по таблицам Магницкого. И только потом этот эталон был установлен на станок в качестве копира.

Мы перепортили с десяток заготовок, пока не добились нужного результата. Каждая черта наносилась с ювелирной точностью. Когда Магницкий наконец принес свою заветную таблицу логарифмов, мы провели финальную калибровку. Результат превзошел все ожидания. Наша логарифмическая линейка давала погрешность меньше процента, чего для баллистических расчетов было более чем достаточно.

Когда я принес первый готовый экземпляр в конструкторское бюро, дьяки сперва отнеслись к нему с недоверием. Однако, когда я показал им, как простым совмещением черточек можно за десять секунд перемножить два четырехзначных числа – задача, на которую у них уходило по полчаса, – в комнате повисло благоговейное молчание. Магницкий взял линейку в руки, и на его лице проступил восторг ученого, получившего в руки телескоп после многих лет наблюдения за звездами невооруженным глазом. Этот простой, изящный инструмент стал нашим «секретным оружием». Производительность КБ выросла на порядок. Баллистические таблицы, казавшиеся невыполнимой задачей, теперь рождались одна за другой.

К месяца на большом столе в моей конторе лежал весь комплект для будущей демонстрации перед Государем – а целая система, воплощенная в металле и дереве. Я хотел сделать своего рода презентацию того, как можно с помощью науки и техники перевернуть саму экономику военной промышленности. Я собрал Магницкого и Глебова, чтобы прорепетировать будущий доклад.

– Так, смотрите, – сказал я, расставляя предметы на столе. – Когда приедет Государь, мы начнем вот с этого. – Я взял в руки логарифмическую линейку. – Леонтий Филиппович, вы объясните, как эта «палочка» сберегла нам полгода работы. Затем, капитан, вы продемонстрируете вот это. – Я катнул по столу идеальное ядро. – А потом я беру вот эту скобу и показываю, что оно входит в нее идеально. А затем беру ядро, присланное с Тулы, и показываю, что оно не лезет. И задаю один вопрос: «Так какое ядро нам нужно, Государь? То, что красиво летит по бумаге, или то, что попадает в цель?».

– Я хочу, чтобы Государь увидел всю производственную цепочку, – подвел я итог. – От идеи, ускоренной нашими счетными инструментами, через точное производство на новых станках, к неотвратимому контролю качества. Пусть он увидит, как работает система.

При его инженерной хватке, Петр должен был оценить красоту и мощь этого подхода. Демонстрация обещала стать моим очередным триумфом.

Репетиция моего «выступления» перед Магницким и Глебовым была в самом разгаре, когда во двор влетела знакомая карета. Яков Вилимович снова пожаловал в Игнатовское. Такой визит не сулил ничего хорошего. Не заходя в дом, он прошел прямо ко мне в контору. По его лицу все стало ясно – стряслось нечто серьезное.

– Отставляй свои игрушки, барон, – без предисловий начал он, сбрасывая на лавку тяжелую, подбитую мехом шубу. – Игра пошла по-крупному. И не в нашу пользу.

Подойдя к столу, он уселся в кресло, перекинувшись приветствием с моими людьми, которые поспешили оставить нас одних. После того, ка за Магницким и Глебовым закрылась дверь, Брюс выпалил:

– В Петербург прибыла шведская делегация. Официально – для начала мирных переговоров. Неофициально – привезли с собой гостя. Нового английского посла, лорда Уитни. И этот гость, не успев распаковать чемоданы, вручил Государю ультиматум.

Брюс говорил тихо. Я же не понимал почему он все это мне говорит.

– Разговоры, разумеется, дипломатические, витиеватые, зато суть проста. Англия требует немедленного и безоговорочного освобождения короля Карла. В противном случае – полная морская блокада Балтики. Их флот уже стоит на рейде у Копенгагена. И это не все. Они обещают полную финансовую и военную поддержку любому, кто захочет повоевать с Россией. Туркам, полякам, да хоть самому дьяволу.

О как! Интересно.

Англичане, оправившись от внутреннего скандала, перешли в контратаку. Они не могли простить нам ни унижения своего союзника, ни того компромата, что едва не стоил им политического кризиса. Теперь они давили на самое больное место, шантажируя войной на два, а то и на три фронта.

– Государь в ярости, – продолжал Брюс. – Рвал и метал, хотел вышвырнуть этого лорда за дверь. Однако он не безумец и понимает, что воевать с Англией не стоит. Казна пуста, армия измотана, нам кровь из носу нужна передышка. Поэтому приходится лавировать. Царь согласился на переговоры со шведами, только чтобы они не выглядели как капитуляция под давлением англичан, ему требуется… оправдание.

Кажется я начинаю догадываться о цели его визита.

– И этим оправданием должен стать я, – закончил я за него.

– Именно, – подтвердил Брюс. – Приказ Государя таков: ты должен провести для шведской делегации хм… прогулку по Игнатовскому, показать… эм… новые пушки. Ты должен их раздавить. Уничтожить морально. Показать им такую технологическую пропасть между нашими странами, чтобы они, вернувшись, смогли доказать и своему риксдагу, и своим английским покровителям, что дальнейшая война с Россией – это самоубийство. Ты должен дать им в руки козыри, которыми они смогут оправдать мирный договор, заключенный на наших условиях. Понимаешь?

Задача меняла свой масштаб. Я обвел взглядом разложенные на столе предметы: ядро, кронциркуль, калибр-скоба, логарифмическая линейка…

– Моя демонстрация технического превосходства убедит их инженеров, – я задумался. – Тем не менее, этого мало. Нужен прямой удар по англичанам. Может быть…

Я размышлял вслух.

– Военный? – уточнил Брюс. – Ты предлагаешь построить сотню «Адских Котлов» и начать охоту на их торговые караваны? На это уйдут месяцы и весь наш запас угля, а блокада начнется завтра. К тому же, они усилят конвои. Это путь в войну на истощение, которую мы проиграем.

– Нет. Экономический. Что, если мы заставим их бояться не наших пушек, а наших верблюдов?

– Каких еще верблюдов, барон⁈ – Брюс посмотрел на меня с нескрываемым изумлением.

Я подошел к карте мира и провел пальцем от Астрахани через персидские земли до самой Индии.

– Англичане сильны на море, зато на суше их флот бесполезен. Они контролируют морской путь вокруг Африки, а мы создадим сухопутный. Великий шелковый путь. Заставим их поверить, что караваны с пряностями и шелком пойдут в Европу не через их порты, а через наши.

Брюс посмотрел на меня, как на умалишенного.

– Барон, ты в своем уме? Это тысячи верст дикой степи, воинственные племена, пустыни! Римская империя не смогла это контролировать! На это уйдут десятилетия и миллионы, которых у нас нет.

– И не нужно, Яков Вилимович, – я усмехнулся. – Нам не нужно строить дорогу. Нам нужно лишь сделать так, чтобы англичане поверили, что мы ее строим. И для этого мы сделаем первый, вполне реальный шаг. Мы снарядим одну, но очень хорошо оснащенную торгово-исследовательскую экспедицию в Среднюю Азию. Официально – для «установления дружественных связей и изучения рынков». С картографами, геологами, небольшим военным прикрытием. Слухи об этой экспедиции дойдут до Лондона гораздо быстрее, чем сама экспедиция дойдет до Бухары. А если еще показать с десяток метров железной дороги и паровоз…

До Брюса начало доходить. Скепсис на его лице сменился выражением глубокой задумчивости, а затем – азартным блеском в глазах. Он оценил красоту и подлость замысла. Уверен, он знает, что для наглосаксов самый болезненный удар – удар по кошельку.

– А наши поддельные документы лягут на уже подготовленную почву, – подхватил он мою мысль. – Они не будут знать наверняка, блеф это или нет, но сам факт отправки такой экспедиции заставит их нервничать и считать убытки. Мы заставим их реагировать.

– Именно, – подтвердил я. – Нам нужна карта нового торгового пути, составленная и подписанная вашим лучшим картографом. Нужен «секретный договор» о покровительстве, заключенный с каким-нибудь влиятельным бухарским купцом, которого вы мне найдете. И нужна «случайная» утечка этих документов к их представителю в Петербурге, коли таковой имеется. Пусть они думают, что украли наш главный государственный секрет. Пусть шифровка лорда Уитни в Лондон будет о новой, неведомой угрозе их кошельку. И главное, – я добавил, – шведы должны увидеть в этом возможность заключить с нами мир и ослабить своего слишком властного английского «покровителя». Мы должны дать им хоть какую-то «выгоду».

Брюс медленно кивнул, его лицо расплылось в хищной улыбке.

– Это… Грязно, подло, но гениально. Я найду тебе и картографа, и купца. И обеспечу «утечку». А ты готовь свою демонстрацию. Теперь она будет лишь прикрытием для главного удара.

Глава 13

Визит шведской делегации должен был состояться со дня на день. Я воспринимал его как решающий акт психологической войны. Нужно было показать товар лицом, выстроить спектакль, где каждый механизм, поворот головы, залп мушкета будет работать на одну-единственную цель – внушить противнику мысль о полной и безоговорочной тщетности дальнейшего сопротивления. Моя задача – ломать волю, а не хвастаться.

Поэтому никакой легированной стали, никаких намеков на конвейерную сборку или, упаси Боже, кумулятивные снаряды. Только «экспортный вариант». Потемкинская деревня от инженерии. Покажу им нашу сварную сталь, выдам ее за вершину металлургии. Продемонстрирую винтовку с газосбросным клапаном, пусть их инженеры думают, что мы решили проблему прочности ствола грубой силой (хотя это ведб тоже неплохая задумка). Пусть уходят с ощущением, что они почти все поняли, почти разгадали секрет, и именно это «почти» сведет их с ума, заставляя бросать ресурсы на погоню за призраком (если вздумают повторить).

Но пока я продумывал эту многоходовку, жизнь в Игнатовском подкинула куда более приземленную и не менее острую проблему. Мое детище разрослось. Цеха, стоявшие в шаговой доступности, теперь раскинулись на огромной территории. Литейка, мехцех, сборочная линия, лаборатория Магницкого – все превратилось в настоящий промышленный городок, в котором уже было не менее тысячи человек. А наша система связи, основанная на резвости ног мальчишек-посыльных, окончательно приказала долго жить. Устные приказы доходили с опозданием, искажались до неузнаваемости, а однажды срочный эскиз для литейщиков, который уронили в грязь, превратился в нечитаемую кляксу. Логистика дала трещину. Нужно было прокладывать новые, надежные артерии. Деревянная «железная дорога» разрослась, но имела характер логистических переносов грузов, а не сведений.

Идея, родившаяся из острой необходимости, в глазах любого человека XVIII века выглядела бы актом чистого безумия. Проект, который я мысленно окрестил «Воздушной почтой», требовал главного стратегического ресурса войны – меди, металла, из которого льют пушки и чеканят монету, и который сейчас ценился дороже золота. Но у меня был свой, особый источник – горы трофейной шведской меди, захваченной в Евле. Ну как, горы, не так уж и много, но достаточно для моей задумки. Металл, оплаченный кровью моих людей, не должен был лежать мертвым грузом. Он должен был работать.

Вместе с Федькой и его бригадой мы взялись за дело. Паровую машину дооснастили мощным компрессором и системой клапанов, способной работать и на нагнетание, и на создание разрежения. А дальше началось то, что повергло бы в шок любого европейского инженера. Мы не паяли трубы из листов. На специально созданном примитивном стане мы начали тянуть бесшовные медные трубы. Это была адская, грязная работа, зато результат превосходил все ожидания. Идеально гладкие, герметичные артерии начали опутывать Игнатовское. Это было нечто. Это был монумент нашему превосходству, а не трубопровод. Я хотел, чтобы шведы, увидев эти километры блестящего пушечного металла, потраченного на «игрушку для записок», осознали всю пропасть между нашими возможностями. Это был самый красноречивый язык, который они могли понять.

Однако главный вопрос, который наверняка зададут мне проницательные гости, касался темпов. Как я, барон Смирнов, умудряюсь за месяцы создавать станки, на разработку и постройку которых у лучших европейских мануфактур уходят годы? Ответ на этот вопрос лежал под ногами – в массивной чугунной станине нового токарного станка, который мы как раз заканчивали собирать. Я знал, что после отливки такая махина должна «вылежаться» год, а то и два, чтобы в металле снялись внутренние напряжения. Иначе ее поведет, и о никакой точности не может быть и речи. У меня не было этих двух лет.

Первая наша попытка обойти законы физики закончилась катастрофой. Мы отлили прекрасную станину – ровную, без единой раковины. Гордость литейного мастера была безгранична. Но когда остывавшая многопудовая громадина издала короткий, сухой треск, по цеху пронесся вздох разочарования. Тонкая, едва заметная волосяная трещина перечеркнула недели работы и отправила в переплавку тонны драгоценного металла. Федька почернел лицом и ушел, не сказав ни слова. Цена спешки оказалась непомерно высока.

Нужно было заставить металл «состариться» принудительно. Идея низкотемпературного отжига была мне знакома, но дьявол, как всегда, крылся в деталях. Как контролировать температуру в огромной печи с точностью до десятка градусов, не имея ни термопар, ни пирометров? Решение пришло из области металлургии. Я заставил наших литейщиков отлить серию небольших брусков-«шашек» из разных сплавов – олова, свинца, цинка и их смесей – с точно известными, заранее определенными температурами плавления (спасибо моему послезнанию).

Для второй попытки мы построили специальную печь, больше похожую на саркофаг. Новую станину поместили внутрь, обложив ее со всех сторон нашими «пирометрическими шашками». И началось трехсуточное бдение. Две смены лучших истопников, не смыкая глаз, поддерживали ровный, едва тлеющий жар, ориентируясь на цвет каления и состояние контрольных брусков. Сначала расплавилось олово, затем – свинцовые сплавы. Достигнув нужной температуры, когда поплыл цинк, мы начали процесс медленного, мучительно долгого остывания, постепенно уменьшая тягу. Это была кропотливая и изнурительная работа, требовавшая чудовищного терпения и внимания.

Когда через трое суток мы вскрыли печь, я затаил дыхание. Станина была цела. Проверка лекалами показала, что деформации минимальны и легко убираются чистовой обработкой. Мы победили. Мы обманули время, заплатив за это бессонными ночами, тоннами угля и предельным напряжением всех сил. Но теперь у меня был ответ на еще не заданный вопрос шведов, который стоил дороже любой демонстрации. Я был готов к их визиту.

Делегация прибыла в Игнатовское к полудню. Возглавлял ее граф Арвид Горн, один из влиятельнейших сановников Швеции, его каменное лицо не выражало ничего, кроме усталой брезгливости. За ним следовала свита из военных и дипломатов, а также человек, который интересовал меня куда больше, – седовласый, с цепким, оценивающим взглядом инженера, в котором я узнал Кристофера Польхема, лучшего механика королевства (Брюс предупредил меня о составе делегации).

Замыкал процессию простой экипаж, в котором, по особому «милостивому» разрешению Государя, следовал главный гость этого театра унижения – плененный король Карл XII. Петр I, как мне накануне объяснил Брюс, намеренно отбыл в Воронеж инспектировать строительство флота. Этим он демонстрировал неотложность государственных дел и посылал шведам ясный, унизительный сигнал: мои достижения настолько обыденны, что я отправляю разбираться с вами простого барона, бригадира.

У ворот, ощетинившихся частоколом и охраняемых бойцами моего личного полка, кавалькада остановилась. Это была обязательная процедура. А я уже стоял у нашего КПП.

– Господин граф, – обратился я к Горну, принимая у него из рук запечатанный царским сургучом документ. – Прошу простить за формальности, но таков порядок.

Глебов, стоявший рядом, сверял имена в списке с лицами гостей. Каждому прибывшему вручали небольшой медный жетон – пропуск на территорию. Эта простая, армейская рутина действовала отрезвляюще. Пусть осознают, что они не в гостях, они на объекте.

Карл сошел на землю последним – как инспектор, осматривающий чужие владения. Высокий, худой, он не выказывал сломленности. Лишь холодное, отстраненное любопытство хищника. На мгновение наши взгляды встретились. Судя по всему он не собирался облегчать мне задачу.

Первым делом я повел их на полигон. Никаких долгих речей. Сначала – результат. На краю поля уже были выстроены сто солдат Преображенского полка.

– Господа, – сообщил я, когда мы заняли места на специально построенном помосте. – Государь повелел мне продемонстрировать некоторые успехи нашего оружейного дела.

Шведские офицеры обменялись скептическими взглядами (еще бы, вроде все уже видано и узнано). Глебов отдал короткий приказ. Первая шеренга вскинула винтовки.

– Огонь!

Грянул залп, оглушающий удар, от которого вздрогнула земля. И прежде чем эхо успело затихнуть, вторая шеренга уже дала свой. Затем – третья. А затем снова первая. Залпы следовали один за другим, сливаясь в сплошной, непрерывный рев. Воздух наполнился легкой, полупрозрачной дымкой бездымного пороха.

Стена огня. Как было радостно смотреть на то, как меняются лица шведов. Усмешки сползли, сменившись сначала недоумением, а затем – осознанием. Один из офицеров пробормотал, обращаясь к соседу:

– Наша кавалерия не успеет даже пойти в галоп… Их просто не станет.

Другой, постарше, сглотнул и тихо добавил:

– Это не бой. Это бойня.

После команды «Отставить!» один из преображенцев по моему знаку вышел вперед и продемонстрировал весь цикл перезарядки. Выбросить гильзу, вставить из подсумка новый патрон, щелкнуть затвором. Все. Пять секунд. Простота и скорость, недостижимые для их громоздких мушкетов.

Когда принесли винтовку для осмотра, Польхем шагнул вперед. Его пальцы, привыкшие к металлу, исследовали оружие. Он был дотошен. И, конечно, он нашел то, что я хотел ему показать.

– Любопытно, – произнес он, указав на маленькое отверстие в затворной коробке. – Весьма грубое, но действенное решение. Значит, ваша новая сталь все же не так хороша. Она хрупка.