Текст книги "Инженер Петра Великого 5 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Что… что вы хотите этим сказать, барон?

– Я ничего не хочу сказать, ваше высокопреосвященство. Я лишь докладываю факты, известные мне. А очень скоро они станут известны графу Брюсу. И я не уверен, как он их истолкует. Как и сам Государь. Ведь какой-то самозванец, прикрываясь церковным саном, вел подрывную деятельность, а в итоге все вылилось в заговор против царя.

Прямой удар. Я дал понять: тень подозрения теперь лежит на всей церковной иерархии. Либо он поможет мне (если не замешан во всем этом), либо ему придется самому оправдываться перед Государем.

Он вскочил, и вся его напускная невозмутимость слетела.

– Мерзавцы! – прошипел он. – Иноземные псы! Они посмели прикрыться рясой и крестом, чтобы творить свои черные дела на нашей земле! Решили, что могут использовать Церковь как ширму в своих грязных играх! Они хотели бросить тень на всех нас!

О как! Либо он хороший актер, либо все действительно мимо его взора проскочило.

Заметавшись по келье, он боролся с яростью и страхом. Кажется он понял, что местоблюстителя патриаршего престола пытались вслепую втянуть в интригу против Государя. Если конечно он не при делах.

– Этот Феофан – самозванец! – отрезал он, остановившись передо мной. – И предатель! Я отдам приказ разыскать его и предать суду. Его ждет анафема и плаха!

Откинувшись в кресле, он тяжело дышал.

– Вы, барон, оказали государству неоценимую услугу, – его голос стал тише. – Вы вскрыли гнездо измены. Я считал ваши заводы угрозой устоям. А вы, оказывается, куёте щит для России.

Хм, быстро он переобулся. Или он действительно не при делах?

Наступила пауза. Он внимательно изучал меня.

– Ваши дела, барон, отныне не будут встречать препон со стороны Церкви, —произнес он. – Я издам указ, в котором разъясню пастырям, что ваши труды – на благо Отечества. Пусть всякий священник в любом уголке России знает, что мешать вам – значит идти против воли государевой.

Я мысленно выдохнул. Победа.

– Но и Церкви нужна ваша помощь, – продолжил он. – Нам много чего не хватает.

Хитёр. Хочет выгадать что-то для себя, несмотря на нависшую угрозу. С другой стороны, он предлагал честный, взаимовыгодный союз, если я правильно истолковал его последнюю фразу. У меня есть несколько мыслей, как помочь Церкви, давно их держал при себе, да вот случая не предвиделось.

– Ваше высокопреосвященство, – сказал я. – Я мог бы со своей стороны оказать услугу. А что, если мы облегчим труд ваших переписчиков? Представьте машину… небольшую, где на каждый рычажок нанесена своя буква. Нажимаешь – и молоточек с литерой бьет через красящую ленту по бумаге, оставляя ровный, четкий оттиск. Строка за строкой. Десятки, сотни одинаковых, безупречных копий в день.

Глаза Яворского, человека книжного, загорелись неподдельным интересом. Он мгновенно оценил масштаб идеи.

– Станок… Печатный… – прошептал он. – Вы и такое можете?

– Мы можем попробовать, – скромно ответил я. – Для блага Церкви и просвещения.

Мы договорились. Я выходил из кельи союзником одного из влиятельных людей в России после царя. Пока я шел по гулким коридорам, мысль о печатной машинке уже разрасталась в нечто большее. А что, если такие машины будут стоять и в монастырях, и в каждой школе? Азбуки, учебники, книги… Тысячи, миллионы экземпляров. Это ключ к поголовной грамотности, к России, где умение читать не будет привилегией дворян и духовенства. Сам того до конца не осознавая, я только что заложил фундамент для самой важной революции – революции в умах.

Угроза со стороны Церкви миновала, обернувшись своей противоположностью – мощной поддержкой.

После беседы с Яворским я направился прямиком в свою Инженерную Канцелярию, размещенную в добротном каменном доме неподалеку от Адмиралтейства.

Кстати, канцелярию возглавлял мой первый заместитель, Леонтий Магницкий. С ним я не прогадал (правда он, как и я, редко бывал здесь, Игнатовское забирало все свободное время): его ум и въедливость были нужны здесь для пробивания чиновничьих препон и закладки будущего. Именно он и стал главным двигателем амбициозного социального проекта – «Палаты привилегий».

Я застал его в кабинете, заваленном свитками и прошениями. На обычно строгом лице Магницкого читалась усталость, смешанная с мрачным удовлетворением.

– А, Петр Алексеич, – произнес он, отрываясь от бумаг. – Весьма вовремя. Кажется, после двух недель просеивания откровенного бреда мы наткнулись на первое рациональное зерно.

Он пододвинул ко мне аккуратно переписанную челобитную и большой лист с чертежами.

– Первые дни после объявления сюда хлынул поток городских сумасшедших и аферистов. Мы выслушали про вечные двигатели, способы превращения навоза в порох и проект летающей лодки на гусиной тяге. Я уже начал думать, что вся затея – пустая трата времени и денег. Но вот…

Указав на чертеж, он показал хитроумную конструкцию: большой котел, соединенный с ручным винтовым прессом и топкой.

– Корабельный мастер из Новгорода. Ефим Артемьев. Мужик толковый, пришел с образцами. Придумал, как уберечь древесину от гнили в морской воде.

Идея была проста и гениальна. Артемьев предлагал обмазывать дерево смолой, а потом пропитывать его насквозь. Для этого бревна закладывались в котел с горячей смолой, где с помощью пресса создавалось давление. Горячая, жидкая смола под давлением проникала глубоко в поры древесины.

Взглянув на чертеж, я мысленно хмыкнул. Идея блестящая, но в таком виде нерабочая.

– Котел из листового железа рванет при первом же нажиме, – заметил я. – А уплотнение пресса просто выдавит.

– Именно так я и думал, – невозмутимо подтвердил Магницкий. – Но сама мысль верная. Мы провели испытания на его образцах, и правда рвануло, уплотнение выдавило. Но все же дерево становится тяжелее, прочнее и, главное, уверен не сгниет! Представляете, что это значит для флота? Мы уже сделали свои чертежи: котел нужен литой, чугунный, а для пресса потребуется сальниковое уплотнение с набивкой из промасленной пеньки. Но идея-то его!

Магницкий и оценивал, и уже дорабатывал, улучшал.

– Что просит за свою идею? – спросил я.

– Просил сто рублей серебром, на старость. Я по вашему указу предложил ему на выбор: либо пятьсот рублей единовременно, либо двадцать рублей в год пожизненно и по копейке с каждого обработанного бревна.

– И что он выбрал?

– Долго чесал в затылке, не веря счастью. Пытался понять, где подвох. В итоге выбрал пожизненную пенсию и долю. Сказал, так и внукам его перепадет. Мужик с головой, понимает, что такое долгие деньги.

Я откинулся на спинку стула. Сработало. Моя идея о создании рынка интеллекта, которую многие, включая Меншикова, считали блажью, принесла первые плоды. Мы купили технологию, да. При этом, мы создали прецедент.

Я велел Магницкому немедленно выплатить Артемьеву сто рублей подъемных, выдать официальную «Привилегию на изобретение № 1» и опубликовать указ о награждении. Новость должна была разлететься по всей России.

И она разлетелась. Не за неделю, конечно, но через месяц слухи дошли до крупных городов. И началось. Поток просителей превратился в полноводную реку. Да, девять из десяти по-прежнему были мечтателями и аферистами, но теперь среди них начали появляться настоящие самородки: тульские оружейники с новым способом нарезки стволов, сибирские рудознатцы с чертежами более эффективных плавильных печей, поморские рыбаки с моделью небывалой сети.

Магницкому пришлось срочно расширять штат, нанимая толковых дьяков для экспертизы. «Палата привилегий» превратилась в гигантский фильтр, отделяющий зерна от плевел. Люди поняли главное: их ум и смекалка – это ценный товар, за который можно получить реальные деньги и почет.

Вскоре новость достигла и Царя. Как и ожидалось, он пришел в восторг, лично утвердил «Привилегию» Артемьева и велел выделить из казны дополнительные средства на поощрение изобретателей. Мой указ о праве «охотиться за головами» заработал в полную силу, мне даже не нужно было ни за кем охотиться – люди шли сами. Сидя в центре этой зарождающейся золотой лихорадки, я понимал: найден неисчерпаемый ресурс, куда более ценный, чем уральское железо или сибирская медь. Я нашел ключ к главному богатству России – ее талантам.

Из Канцелярии я направился прямиком к Якову Брюсу. Мой главный покровитель, и, пожалуй, единственный человек, с которым я говорил почти начистоту, должен был услышать о победе над Яворским не от шпионов, а от меня. Кроме того, моя затея с «печатной машинкой» требовала его участия.

Брюс принял меня в своем кабинете в здании Приказа рудокопных дел.

– Ловко ты его, барон, – хмыкнул он, разливая по бокалам рейнское вино. – Превратил грозного врага в смиренного союзника. Теперь попы по всей России будут молиться за твои заводы, а не проклинать их.

– Всякая сила требует контроля, Яков Вилимович, – ответил я. – Но польза от быстрого тиражирования указов и учебников, по-моему, перевешивает риски.

Наши рассуждения о том, каких мастеров привлечь к созданию прототипа, прервал стук в дверь. В кабинет, чеканя шаг, вошел высокий, статный гвардеец Преображенского полка и молча подал Брюсу запечатанный пакет.

– Благодарю, Андрей Иванович, – кивнул Брюс. – Можешь быть свободен.

Гвардеец козырнул и вышел так же бесшумно.

– Вот, – с досадой ломая печать, проворчал Брюс. – По пальцам можно пересчитать людей, которым доверяю, как себе. Этот – один из них. Андрей Ушаков. Исполнителен, умен, не по чину сообразителен. И главное – не ворует. Редкое качество.

Андрей Ушаков… Имя ничего мне не сказало, но что-то зацепилось на краю сознания. Пока Брюс читал донесение, его лицо мрачнело с каждой строкой.

– Дурные вести, Петр Алексеич, – наконец произнес он напряженным голосом. – Очень дурные. С юга пишут. Крымчаки… большая орда, тысяч десять сабель, прорвала нашу оборонительную линию под Азовом. Пожгли станицы, увели в полон несколько сотен человек и ушли в степь.

Я нахмурился.

– Государь уже знает?

– Ему доложили. Сейчас будет буря. Идем, барон. Твои уши в этом разговоре не помешают.

Он оказался прав. Не успели мы дойти до царского кабинета, как навстречу нам вылетел сам Петр. Лицо его побагровело, глаза метали молнии.

– Яков! – прогремел он. – Какого дьявола у тебя творится⁈ Я доверяю тебе южное направление, а ты позволяешь этим басурманам хозяйничать на моей земле! Где была твоя разведка?

На лице Брюса мелькнула тень досады, но он постарался ответить спокойно.

– Мы не проморгали, Государь. Предупреждали о скоплении орды у Перекопа еще месяц назад. Но все силы сейчас на севере. На юге гарнизоны ослаблены.

– Ослаблены! – взревел Петр. – Моих людей в рабство угоняют, а у него гарнизоны ослаблены!

Тут его взгляд упал на меня. И глядя на эту бурю во плоти, я вдруг отчетливо вспомнил того гвардейца за дверью. Ушаков. Будущий глава Тайной канцелярии. Железный человек, который сейчас слушает этот рев с тем же невозмутимым видом, с каким будет слушать предсмертные хрипы на допросах. Надо запомнить это имя.

– Ты! Барон! Как нельзя кстати! – Петр подошел вплотную. – Мне нужны твои винтовки! Не сотни – тысячи! К весне я хочу иметь хотя бы один полк, полностью вооруженный твоим оружием! А к лету – всю армию, что я отправлю на юг под началом Шереметева!

Схватив меня за камзол, он вперил в меня горящий взгляд.

– Слышишь меня, Смирнов⁈ Все! Все силы твоего Игнатовского – на выпуск винтовок! Забудь про свои прожекты, забудь про дороги! Это все потом! Сейчас – война! Настоящая, кровавая война на два фронта. Мне нужно оружие. Делай что хочешь, но оружие должно быть! Крымские ханы должны быть низложены, это наверняка неспроста, османы там увеличивают армию – неспроста это.

Он развернулся и так же стремительно удалился, оставив нас с Брюсом в оглушительной тишине.

Царский ураган стих. Все мои планы и долгосрочные проекты, выстроенная стратегия – все летело к чертям. Царский приказ был абсолютен. Моя промышленная машина, которую я так тщательно выстраивал для марафона, должна была немедленно переключиться на спринт. На военные рельсы. Без права на ошибку.

Забыв про сон и отдых, мы работали в три смены. Весь декабрь прошел как в тумане, я даже не заметил, как наступил новый, 1706 год. Праздник прошел мимо, фоном; устроенный по старой памяти фейерверк своим грохотом не принес радости, а лишь подчеркнул общее, лихорадочное напряжение. Вся моя промышленная империя, не успев родиться, встала на военные рельсы.

Этот месяц превратился в ад. Ничего не шло гладко: первые партии унифицированных деталей не подходили друг к другу; станок для нарезки стволов, постоянно ломался из-за негодных резцов; мастера портили одну заготовку за другой. Мы жили в цехах, спали урывками и ругались до хрипоты, но медленно, мучительно, шаг за шагом, отлаживали процесс. И вот, в середине января, первая серийная партия – пятьдесят винтовок – была готова.

На наш полигон для финальных испытаний вышли все. Осунувшийся и злой Нартов лично проверял каждое ружье. Магницкий готовился фиксировать результаты. Де ла Серда расставлял стрелков. Чуть поодаль, скрестив руки на груди, стоял неожиданно нагрянувший с инспекцией Меншиков, не скрывая скепсиса и явно ожидая нашего провала.

Первая часть испытаний прошла блестяще. Точность, скорострельность – все на высоте. Меншиков даже удовлетворенно хмыкал. Я уже готов был праздновать победу.

А потом начался тест на живучесть – имитация настоящего боя. Я сам взял в руки одну из винтовок.

Первые десять выстрелов. Двадцать. Тридцать. От цевья пошел легкий дымок. Я перезарядил ее в тридцать пятый раз, прицелился, нажал на спуск.

Сухой, трескучий щелчок. И тут же – сильный удар по левой руке, от которого винтовка дернулась, едва не выпав. Деревянное цевье под моей ладонью треснуло, опалив кожу горячими газами.

– Прекратить стрельбу! Всем прекратить стрельбу! – закричал я, отбрасывая раскалившееся оружие.

Мои стрелки мрачно смотрели на винтовки, которые тоже были в ужасном состоянии. Магницкий схватился за голову, уже прикидывая масштаб убытков. Почти на всех стволах змеились тонкие, рваные трещины. Катастрофа.

Меншиков не злорадствовал. Подойдя, он бросил:

– Плохо дело, барон. Государь ждет оружие, а не треснувшие железки. Если к весне не управишься, не только твоя голова полетит, но и вся южная кампания под угрозой. А это не шутки.

Развернувшись, он не прощаясь зашагал к своим саням, оставив меня на заснеженном полигоне, оглушенного провалом.

– Все, – глухо произнес Нартов, проводя пальцем по трещине на одном из стволов. Его лицо стало серым. – Сталь хрупкая.

Я подобрал одну из испорченных заготовок и в ярости ударил ее о камень. Она не погнулась – с сухим звоном разлетелась на несколько кусков. Я тупо уставился на излом: крупные, блестящие кристаллы. Перекалили. Слишком много углерода. Гомогенный, однородный материал не выдержал. Мы зашли в тупик.

Сев на край наковальни, я чувствовал себя опустошенным. Мысли неслись вскачь, но ни одна не давала ответа. Мой бесцельный взгляд блуждал по замершему полигону и зацепился за фигуру де ла Серды. Старый испанец стоял, положив руку на эфес своей шпаги. Толедский клинок. Взгляд упал на лезвие, на едва заметный, призрачный узор, который я считал украшением. Волнистые линии, переплетающиеся друг с другом. Он как-то показывал его, гордился им.

Узор. И в голове с лязгом провернулись нужные шестерни. Вскочив, я подлетел к испанцу.

– Капитан, вашу шпагу!

Он удивленно посмотрел на меня, расстегнул портупею и протянул оружие.

Я взял клинок в руки. Узор не был нарисован. Он был самой сутью металла. Не краска – структура. Видимая структура!

И тут меня пронзила мысль. Воспоминания из лекции по материаловедению. Композиты! Углепластик, стекловолокно… Принцип тот же: соединить несовместимое, чтобы получить новые свойства! Древние мастера интуитивно пришли к тому, до чего инженеры будущего дошли через науку. Они не пытались создать идеальный, однородный металл. Это было невозможно. Они брали два неидеальных – твердый, но хрупкий, и вязкий, но мягкий. И соединяли их!

Я посмотрел на Нартова, глаза которого расширились от моих непонятных ему действий.

– Андрей! Они не лили его! Они брали разное железо… и перековывали их вместе! Слой за слоем, снова и снова! Твердые слои, чтобы держали выстрел, и вязкие, чтобы не давали стволу треснуть!

Я поднял шпагу, и зимнее солнце блеснуло на ее узорчатой поверхности.

– Бросай все! Нам нужна кузница! Мы будем сталь… варить!

Глава 5

Не обращая внимания на ошарашенных мастеров, я ворвался в кузницу. За мной, едва поспевая, семенил Магницкий, а Нартов, сообразив все с полуслова, уже на ходу срывал с себя камзол. В этом аду нам предстояло либо победить, либо провалиться окончательно.

– Механический молот готовь! – рявкнул я на старшего мастера. – И два бруска! Один – из нашей партии стали. Второй – из старого, сырцового железа!

Андрей, уже хозяйничавший у горна, с профессиональной сноровкой подбрасывал уголь. Его лицо превратилось в суровую маску. Через пару минут два куска металла —тускло-серый и с рыжими прожилками – уже шипели в огне. Дойдя до нужной, слепяще-белой кондиции, они были молниеносно выхвачены щипцами Нартова и одним движением брошены на наковальню под механический молот.

– Давай! – выдохнул он.

К рычагам встал я сам. Громадная паровая машина натужно пыхнула, и многопудовая стальная баба с оглушительным грохотом обрушилась на раскаленный металл, высекая сноп искр.

Удар, еще удар. Под эти выверенные удары Нартов ловко поворачивал заготовку. Тонкая работа, требовавшая идеальной синхронизации: одно неверное движение – и драгоценный металл превратится в лепешку.

Два дня мы бились над этой задачей. Два дня грохотал молот, превратив кузню в филиал преисподней. Мы перепробовали с десяток разных способов: меняли количество слоев, температуру нагрева, силу удара, но результат удручал своей нестабильностью. Из десяти заготовок в лучшем случае одна получалась близкой к тому, что нам было нужно. Остальные либо трескались при закалке, либо оказывались слишком мягкими.

– Не то… – на исходе второго дня мрачно констатировал Нартов, разглядывая очередной испорченный брусок. На его поверхности темнели пятна непровара. – Мы не контролируем процесс. Каждый раз выходит по-разному. Для штучной сабли – сойдет, но для тысячи одинаковых стволов… это не годится. Мы разоримся на угле и железе.

Слова Магницкого, подкрепленные столбцами цифр в журнале, были приговором: девяносто процентов брака. Не просто тупик – финансовая пропасть.

Вымотанные и злые, мы вернулись в лабораторию. На столе высилась гора искореженного металла – наглядный результат наших двухдневных мучений, о который вдребезги разбилась моя гениальная догадка.

– Мы бьемся лбом о стену, – глухо сказал я, опустившись за стол. – Пытаемся решить проблему механически. А что, если… что, если проблема не в способе, а в самом материале?

Я шагнул к шкафу с образцами трофейных руд и выложил на стол несколько камней с фиолетовыми прожилками.

– Шведские стволы, которые мы захватили, не такие хрупкие. Сделаны они из данеморской руды, а в ней есть вот эти странные, фиолетовые вкрапления, которых нет в нашей. Что, если именно эта «грязь» и дает нужный эффект? Понятия не имею, что это, но оно явно меняет свойства железа.

Магницкий взял один из камней, поднес к глазам, потер пальцем фиолетовую жилку.

– Примесь… – задумчиво произнес он. – Вся наша металлургия построена на избавлении от примесей, на получении чистейшего железа. А вы, Петр Алексеич, предлагаете его намеренно… загрязнять? Это же… против всех правил! Против всего, чему вы сами учили.

– А что, если в этом есть смысл? – задумчиво протянул я. – Давайте попробуем. Не будем смешивать руду. Растолчем в пыль именно эти фиолетовые прожилки и добавим их в наш чистейший расплав. Посмотрим, что выйдет.

Нартов, до этого молчавший, с сомнением покачал головой.

– Опять наугад? Как с дамаском этим?

– Не совсем. – Я взял лист бумаги. – На этот раз мы будем действовать как ученые. Проведем серию опытов: десять плавок. В первую добавим одну долю этого порошка на тысячу долей расплава. Во вторую – две. В третью – три. И так далее. Каждую заготовку испытаем. Никакого гадания. Только измерения и записи. На вас, Леонтий Филиппович, вся надежда, на ваши точные расчеты и педантичность. Мы должны найти ту самую «золотую середину», если она вообще существует.

Идея пришлась по душе. В глазах Магницкого вспыхнул азарт исследователя, а Нартов, кажется, обрел почву под ногами, увидев в этом понятную ему инженерную логику.

Следующие три дня наша малая плавильная печь не остывала. Методично, шаг за шагом, мы проводили плавку за плавкой. Первые образцы почти не изменили своих свойств. Четвертый и пятый стали заметно пластичнее. Но седьмой образец, с семью долями «присадки», после закалки от удара разлетелся на мелкие осколки – оказался еще более хрупким, чем исходный материал.

– Вот оно! – воскликнул Магницкий, делая пометку в своем журнале. – Есть предел! После определенной концентрации эта «примесь» начинает работать во вред! Значит, оптимальное значение где-то между пятью и шестью долями!

Для чистоты эксперимента мы провели контрольную плавку, взяв среднее значение – пять с половиной долей. Отлитый из этого сплава брусок после закалки и испытаний показал именно те свойства, которые были нам нужны. Он получился твердым, но упругим и при максимальной нагрузке не трескался, а гнулся.

Мы смотрели на этот невзрачный кусок металла, и тишина в лаборатории, казалось, звенела от напряжения. Осознание масштаба случившегося приходило медленно. Пять дней проб, ошибок, гора брака – и вот она, в наших руках, технология, выводящая всю нашу затею из тупика.

– Этой руды у нас кот наплакал, – трезво заметил Нартов, возвращая нас с небес на землю. – На тысячу стволов может хватит, а дальше что?

– А дальше, Андрей, мы будем искать такую руду у себя, – ответил я. – Отправлю геологов на Урал, в Карелию. Теперь мы знаем, что искать. А пока у нас есть ровно столько этого фиолетового порошка, чтобы выполнить приказ Государя. Мы победили. Мы нашли нашу легированную сталь.

Поиски и налаживание добычи нужной руды – дело месяцев, а то и лет, а царь ждал винтовки к весне. Мой триумф над сталью был стратегическим, но сейчас требовалась победа тактическая, здесь и сейчас. Проблема качества, пусть и решаемая в перспективе, отступила на второй план перед гигантской проблемой количества.

Мгновенно изменить состав металла для всей партии мы не могли, но изменить сам подход к производству – вполне. Запершись в конторе на целые сутки, окруженный чертежами сборочных цехов и отчетами мастеров, я искал выход. Игнатовское уже работало по-новому: унифицированные детали, взаимозаменяемость, разделение труда. Но это были лишь зачатки. Требовался прыжок.

Решение, пришедшее ко мне, было до гениальности простым. Весь сложный процесс сборки винтовки СМ-1 я расчленил на десятки простейших, элементарных операций (и ведь такое уже работало, правда, не в таком масштабе). Не «изготовить и подогнать затвор», а: «просверлить отверстие А», «нарезать резьбу Б», «вставить шпильку В». И так по каждому узлу. Задачи разбились на еще большие подзадачи.

На следующий день, собрав всех мастеров в главном сборочном цеху, я выступил с короткой и прямой речью.

– Господа, – объявил я, стоя на импровизированной трибуне из ящиков. – Мы в цейтноте. Государь требует оружие, и мы дадим ему это оружие. С сегодняшнего дня вся работа перестраивается.

Развернутый мной огромный рисунок явил мастерам новую схему цеха, начертанную Нартовым за ночь. Перед ними был уже живой, дышащий организм: длинные верстаки, выстроенные в одну непрерывную линию.

– Каждый из вас – лучший в своем деле, – продолжил я, обводя взглядом их сосредоточенные лица. – И мы используем ваше мастерство максимально эффективно. Ты, Афанасий, лучший по замкам. Стало быть, будешь заниматься только ими. Но не всей сборкой, а самой ответственной операцией – установкой и отладкой боевой пружины. Ты, Никифор, лучше всех работаешь с деревом. Твоя задача – финишная подгонка ложа к ствольной коробке. И так – каждый. Всю сборку мы разбиваем на тридцать отдельных постов. Каждый пост – одна операция. Ваша задача: выполнить ее безупречно и передать деталь дальше.

Ропота не последовало. Эти люди прошли со мной огонь и воду и видели, как работают мои идеи. Они доверяли мне. Их молчание было выражением предельной концентрации. Они понимали, что настал момент, когда от их слаженной работы зависит исход войны. И это далеко не пафосное изречение, ведь так и было на самом деле.

Первые дни обернулись производственным адом. Теория на бумаге – одно, практика – совсем другое. Тут же вылезли «узкие места»: пост, где нарезали резьбу на ствольной коробке, захлебывался, и вся линия за ним простаивала; у сборщиков прикладов то и дело кончались винты. Проводя круглые сутки в цеху, мы с Нартовым на ходу перестраивали схему, перебрасывали людей, организовывали промежуточные склады. Мы были диспетчерами, пытающиеся заставить этот огромный, сложный механизм работать как единое целое.

Через неделю мучительной отладки ритм начал выравниваться. Движение по линии стало непрерывным и плавным. Детали, словно река, текли от одного поста к другому, на каждом этапе обрастая новыми элементами, и в конце этого потока рождалась готовая винтовка. Мы вышли на невиданную производительность – до сорока штук в день. Победа организации и системы.

Однако, решив проблему скорости, я так и не решил главную. Стволы. Пока не налажено производство легированной стали, приходилось использовать ту, что была – хрупкую, перекаленную. Нужно было найти способ снизить пиковое давление в стволе в момент выстрела, не меняя сам патрон. Решение я нашел на стыке баллистики и механики.

По моему указанию Нартов внес в конструкцию затвора крошечное, но принципиальное изменение: специальный газосбросный клапан – миниатюрное отверстие, откалиброванное с ювелирной точностью. В момент выстрела, когда давление достигало критической отметки, клапан стравливал ничтожную, но самую агрессивную часть пороховых газов в специальный канал в ложе. Этого хватало, чтобы уберечь хрупкий ствол от разрыва. Платой за безопасность стало неизбежное, хоть и небольшое, падение начальной скорости пули и, как следствие, дальности и точности боя.

Рискованный компромисс, инженерный трюк на грани фола. Чтобы обезопасить армию в будущем, каждая винтовка из этой «аварийной» партии получила особое клеймо – букву «К» в круге, выжженную на прикладе. В сопроводительной документации (я ввел этот обязательный документ) я честно, в обтекаемых выражениях, указал на «особую конструкцию для повышенной живучести ствола», рекомендовав использовать это оружие на дистанциях не далее двухсот-двухсот двадцати шагов. Я делал все, чтобы минимизировать риски: дать царю оружие, но не ложные надежды на его чудо-свойства.

В середине февраля первая серийная партия – пятьсот винтовок, собранных на новом конвейере, – была готова. Огромный обоз под усиленной охраной двинулся из Игнатовского на главный армейский полигон под Петербургом. Я ехал с ним – игрок, поставивший на кон всё. Впереди ждала комиссия во главе с самим Государем.

Полигон встретил нас промозглым ветром. Поодаль, кутаясь в меха, застыла вся верхушка: мрачный, как грозовая туча Государь; такой же хмурый Меншиков; и Яков Брюс, единственный, чей взгляд выражал напряженный интерес.

Начались испытания. Первая сотня стрелков, выстроенная в шеренгу, дала залп. За ним – второй, третий. Сжав кулаки до боли в костяшках, я вслушивался в грохот, ожидая предательского треска лопнувшего ствола. Но винтовки держались. Мой трюк с газосбросным клапаном сработал. Когда каждая отстреляла по две сотни раз, царь лично взял одну из винтовок. Взвесил в руке, придирчиво осмотрел, даже понюхал ствол.

– Ну, барон, – прогремел он, обращаясь ко мне. – Слово свое сдержал. Оружие есть. Хотя и с хитрецой, как я погляжу. – Он выразительно постучал пальцем по месту, где скрывался клапан. – Но стреляет. А это сейчас главное.

Меншиков лишь поджал губы. Испытания прошли успешно. Меня отпустило. Пока солдаты грузили ящики с винтовками для отправки в действующую армию, ко мне подошел Брюс.

– Поздравляю, Петр Алексеич. Выкрутился, – сказал он тихо, в его голосе не было и тени радости. Он протянул мне плотно запечатанный пакет. – Пришли новые донесения из Лондона. Боюсь, наши настоящие проблемы только начинаются.

Вечером, в петербургском кабинете Брюса, на столе передо мной лежала мозаика из разных источников: обрывки перехваченных писем, доклады агентов, подслушанные разговоры портовых шкиперов и финансовые отчеты, добытые подкупленным клерком из Адмиралтейства. Бумаги шелестели в моих руках, Брюс молча наблюдал, как мрачнеет мое лицо.

– Что там, полковник? – не выдержал он. – Вести, вижу, недобрые. Их «Неуязвимый» так силен, как они хвастают?

Я поднял на него глаза. Во мне клокотала ярость.

– Он не силен, Яков Вилимович. Он слаб. И в этом его главная сила.

Брюс удивленно вскинул бровь. Я взял один лист, потом другой, третий, раскладывая их перед ним, как пасьянс.

– Смотрите. Донесение от Ньютона: жалуется на чудовищный вес и черепашью скорость. Данные от нашего человека на верфи: вот дополнительные мачты и паруса. А вот, – я постучал пальцем по финансовому отчету, – они, вбухав колоссальные деньги в этого монстра, параллельно закладывают эскадру из десяти быстрых фрегатов нового образца. И при всем этом их офицеры в тавернах трубят на весь мир о несокрушимой мощи именно «Неуязвимого». Не видите странности?

Брюс нахмурился, вглядываясь в бумаги. Он был умен и сразу почувствовал подвох, но пока не видел всей картины.

– Они строят дорогое и слабое корыто, а хвастают им, как чудом, – медленно проговорил он, складывая факты. – А настоящую силу, быстрые фрегаты, строят втихую. Зачем?

– Это наживка, Яков Вилимович! – не сдержавшись, я стукнул кулаком по столу. – Гигантская, бронированная наживка! Они считают нас тщеславными варварами. Вся Европа знает, как Государь мечтает о флоте, способном тягаться с английским. Они специально строят этого левиафана, чтобы мы, увидев его, бросили все силы и всю казну на постройку таких же чудовищ! Чтобы мы надорвали экономику, пока их быстрые и дешевые фрегаты будут топить наших купцов на Балтике. Это экономическая ловушка!

До Брюса дошло, его лицо окаменело. Теперь и он видел всю глубину и подлость английского замысла. Видел, с какими новостями ему предстоит идти к Петру и объяснять, почему тот не получит свой долгожданный броненосец. Объяснять, что его мечту пытались использовать, чтобы поставить Россию на колени.