Текст книги "Инженер Петра Великого 5 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Пока мы с головой ушли в наши электрические опыты, внешний мир ждать не стал. Ровно через день у ворот Игнатовского нарисовалась новая делегация – гости куда серьезнее. Три крытые добротные телеги в сопровождении десятка хмурых, вооруженных до зубов мужиков. На козлах одной из них сидел приказчик Демидова, которого я уже видел в Москве. Он слез, отвесил мне вежливый поясной поклон и с широченной улыбкой сообщил, что Никита Демидович, де, радея о нашем общем деле, прислал в помощь своих лучших людей. Двух инженеров-самородков, которые, дескать, должны перенять у нас передовой опыт и помочь наладить дело.

Гостей провели во двор. Из телеги вылезли двое. Один – кряжистый, бородатый, с руками-кувалдами, настоящий уральский мастеровой. Второй – помоложе, худощавый, с бегающими, цепкими глазками. Представились Прохором и Елизаром. Дескать, лучшие доменщики с демидовских заводов. Я пригласил их в контору, получить пропуска, отметиться в журналах по ТБ.

Вечером, когда «гости» располагались в отведенной им избе, я сидел в узком кругу своих людей: де ла Серды и Магницкого. Нартов был слишком увлечен своими гальваническими ваннами, я не стал его отвлекать.

– Шпионы, – отрезал де ла Серда, не дожидаясь моих вопросов. Он раскуривал свою трубку, и в полумраке на его лице явно виделась хмурая складка на лбу. – Я велел своим ребятам присмотреться. Двигаются как солдаты. Постоянно по сторонам зыркают, прикидывают, где посты, где можно пролезть. И тот, что помоложе, Елизар… уж больно чисто говорит для уральского мужика. Ни говора их особого, ни словечек.

– Я и не сомневался, – усмехнулся я. – Демидов не был бы Демидовым, если бы не попытался сунуть свой нос в наши дела. Надеется, что я мальчишка, которого можно вокруг пальца обвести. Что ж, подыграем ему.

У меня не было ни злости, ни обиды. Я прекрасно понимал логику уральского хищника. На его месте я, может, поступил бы так же, а то и пожестче. Это была игра, и он сделал свой ход. Теперь моя очередь. Я не собирался ловить его за руку и тыкать носом, как нашкодившего котенка. Слишком просто и неэффективно. Я решил накормить его такой «дезой», чтобы он ею надолго подавился.

На следующий день я устроил нашим уральским «гостям» показательные выступления. Сначала повел их к паровой машине. Но не к нашей новой, с оппозитной схемой, а к старому, первому нашему монстру, который мы специально для такого случая вытащили из сарая и наскоро подлатали. Мы запустили его. Машина затряслась, застонала, заходила ходуном, как в лихорадке, но работала, приводя в движение пару станков.

– Вот, господа, наша гордость, – с деланым восторгом объявил я. – Сила пара! Правда, норов у нее еще дикий, колбасит ее не по-детски, да и котел давление долго не держит. Но мы работаем над этим. Думаем стенки потолще сделать, да заклепок побольше всадить.

Прохор и Елизар с серьезными лицами кивали, что-то чиркая в своих засаленных тетрадках. Они обменивались быстрыми, понимающими взглядами. Они видели перед собой сырую, громоздкую и неэффективную конструкцию – именно то, что и ожидали увидеть.

Апофеозом этого театра стал визит в нашу «секретную» мастерскую. Там, на верстаке, под полотном, их ждал главный «секрет». Это была еще одна паровая машина, но построенная по совершенно иному, заведомо провальному принципу, который я набросал за одну ночь. Огромный вертикальный котел, один массивный цилиндр и сложнейшая, запутанная система рычагов, которая, по моим «расчетам», должна была преобразовывать вертикальное движение во вращательное. Выглядело внушительно, сложно и абсолютно неработоспособно. Главное, кузнецам не пришлось особо стараться – чем страшнее, тем лучше.

– А это, – я понизил голос до заговорщицкого шепота, – наш новый проект. Совершенно иная схема. Мы считаем, что она даст нам втрое больше мощи. Пока сыровато, конечно, но мы на верном пути.

Я развернул перед ними чертежи. Специально подготовленные, с кучей лишних деталей, с намеренными ошибками в расчетах, которые, впрочем, мог заметить только очень опытный инженер. Тот, что помоложе, Елизар, буквально впился в них глазами. Он пытался понять логику этой безумной конструкции, найти в ней рациональное зерно. А зерна там не было, так как это был красивый, наукообразный бред.

– Впечатляет, – наконец выдавил он, стараясь скрыть свой интерес. – Весьма мудреная конструкция, ваше благородие.

– То-то же, – я с довольным видом свернул чертежи. – Пока это тайна. Но вам, как союзникам, я доверяю. Изучайте. Может, и вы чего дельного подскажете.

Я оставил их наедине с этой «тайной», а сам вышел. За дверью меня ждал де ла Серда.

– Они клюнули, – тихо сказал он.

– Я знаю, – я усмехнулся. – Сегодня ночью они попытаются скопировать эти чертежи. А через неделю Демидов получит донесение о том, что питерский выскочка строит какую-то невообразимо гениальную машину. И он, со своей уральской основательностью, начнет строить такую же. Вбухает в нее тысячи пудов железа, сотни людей, месяцы работы. И в итоге получит груду бесполезного, неработающего хлама. А пока он будет возиться со своей игрушкой, мы уйдем далеко вперед. Если он приедет обвинять меня в том, что я строю нереальную машину, то сам же себя и выдаст, тем более к тому времени я уже смогу показать достойный механизм.

Это была моя маленькая месть. Не кровавая, не жестокая, изящная. Я не собирался его разорять. Я хотел выиграть время. Уж лучше пусть он думает, что узнал все что надо. Мы заставим его бежать в неверном направлении, пока сами будем прокладывать дорогу в будущее.

Спектакль для уральских шпионов отвлек меня, но не де ла Серду. Старый испанец, в отличие от меня, не питал иллюзий насчет «святой делегации». Пока я играл в технологические поддавки с Демидовым, он вел свою, невидимую войну. Его не волновали ультиматумы и богословские споры. Он, как старый волкодав, чуял запах настоящей, смертельной угрозы.

– Они слишком чистые, барон, – сказал он мне тем же вечером, когда мы остались вдвоем. Мы сидели в его маленькой каморке, которую он оборудовал под штаб. Стены были увешаны картами окрестностей, на которых красными флажками были отмечены посты и маршруты патрулей. – Я наблюдал за ними, за попами. Двигаются слаженно, как отряд солдат. Почти не говорят между собой. И всегда, всегда кто-то из них остается на часах. Священники так себя не ведут. Это волки в овечьих шкурах. Заброшенную церквушку, которую они заняли, давно хотели восстановить. Селяне не нарадуются на них, священников этих.

– Я дал им три дня, капитан, – ответил я, разглядывая карту. – У нас есть время.

– Времени у нас как раз и нет, – отрезал он. – Враг, который скалит зубы, не так страшен, как тот, кто прячет их за улыбкой. Феофан – это ширма. Он орет громче всех, чтобы мы смотрели на него и не видели тех, кто стоит в тени. Мне не нравится, как легко они обходят мои дозоры. Мои ребята – лучшие, они зверя в лесу на слух чуют, а эти проходят сквозь их сети, как призраки. За ними стоит кто-то, кто знает наши повадки.

Его слова заставили меня напрячься. Де ла Серда не был паникером. Если он говорил об угрозе, значит, она была реальной. Я подошел к карте.

– Что предлагаете?

– Усилить давление. Сжать кольцо. Я хочу, чтобы они почувствовали себя дичью в клетке, – он ткнул мундштуком трубки в точку на карте. – Они остановились на ночлег на старой лесной заимке, в двух верстах отсюда. Место глухое, удобное для тайных встреч. В церквушке на пороге зимы не поспишь, вот селяне и дали им приют. Хотя их приглашали к себе домой – отказались. И это тоже странно. Я выставлю вокруг три скрытых поста наблюдения. Мы будем следить за каждым их шагом.

– Хорошо, – я взял уголек и обвел заимку кругом. – Ставьте посты треугольником, чтобы был перекрестный обзор и никто не мог подойти или уйти незамеченным. И никакого огня. Даже трубки не курить. Если что-то заметите – не лезть на рожон, а немедленно докладывать условным сигналом. Сова ухнет четыре раза – значит, замечена активность. Два – тревога, нужна подмога.

Де ла Серда коротко хмыкнул, его глаза одобрительно блеснули. Он лично отобрал для этой задачи шестерых своих лучших людей – бывших преображенцев, прошедших со мной шведский рейд, молчаливых, закаленных парней, для которых лес был родным домом. Они ушли в ночь, растворившись в темноте, словно их и не было.

Я лег спать с тяжелым сердцем. Чувство тревоги усилилось. Неужели у церкви появились такие люди, полувоенные, срытые? Так недалеко и до русских инквизиторов додуматься. Бред, конечно, но что-то в этом есть.

Ночь прошла тревожно. Под утро меня разбудил резкий стук в дверь. На пороге стоял один из сержантов «Охранного полка». Лицо у него было серым.

– Беда, ваше благородие. Западный пост на связь не выходит. Степан и Михей. Условного сигнала на рассвете не было. Один пропал, второй… Еще и попы эти пропали…

Да твою ж…

Я быстро оделся и с десятком вооруженных солдат поспешил к заимке. Зимний лес встретил нас тишиной. Ни звука, ни птичьего крика. Только хруст снега под сапогами.

Мы направились сразу к заимке, она была ближе. Здесь уже находился де ла Серда.

Заимка была пуста. Внутри – следы поспешного бегства: разбросанные вещи, остывшие угли в печи. Де ла Серда присел на корточки у порога.

– Ушли сразу после полуночи, – тихо констатировал испанец, разглядывая примятый снег. – Ушли организованно, след в след, в сторону болот. У них был готов путь отхода. Они знали, что их обнаружили.

Мы направились к месту, где должны были прятаться наши люди. Тело мы нашли в глубоком, заснеженном овраге. Это был Степан, молодой парень, из тех, кто первым лез на стену в Евле. Он лежал на спине, раскинув руки, его глаза удивленно смотрели в серое, бесцветное небо. На его темно-зеленом мундире не было ни единой капли крови. Никаких следов борьбы, никаких ножевых ран. Его напарника, Михея, нигде не было. Пропал.

Де ла Серда опустился на одно колено рядом с телом. Его пальцы осторожно коснулись головы убитого, чуть сдвинув его шапку. И тогда мы увидели маленькое, почти незаметное отверстие точно посреди лба. Аккуратное, с ровными, обожженными краями.

– Один выстрел, – глухо произнес испанец, поднимаясь. Его лицо превратилось в непроницаемую маску. – С большого расстояния. В темноте. Он даже не понял, что произошло. Это работа профессионала. Охотника.

Я смотрел на убитого парня, и меня накрыла волна ярости.

Глава 3

Ярость ослепляла. Глядя на маленькое, аккуратное отверстие во лбу Степана, я понимал, что это не убийство, а это послание. Демонстрация. Нас хотят остановить, пришли убивать – тихо, профессионально, без лишнего шума. Стрелял хладнокровный охотник, убирающий с доски мешающую ему фигуру.

В Игнатовское мы возвращались в гнетущей тишине, неся тело убитого на импровизированных носилках. Мои мужики, закаленные в шведском рейде преображенцы, не сводили с меня глаз, ожидая приказа. В их взглядах читалась мрачная сосредоточенность и жажда действия – одна команда, и они разнесут в щепки эту заимку. Но я молчал. Рвать и метать сейчас – верх глупости.

Вечером, запершись в каморке де ла Серды, я наблюдал, как старый испанец молча раскуривает трубку, наполняя комнату густым, терпким дымом. На стене висела испещренная его пометками карта.

– Феофан – это ширма, – нарушил я тишину. Голос прозвучал чуждо. – Шумная, крикливая тряпка, которой машут перед носом у быка, чтобы отвлечь от настоящего удара. Он был нужен, чтобы держать нас в напряжении, заставить совершать ошибки. А пока мы спорили с ним о часовнях, настоящие игроки готовили свой ход.

– Согласен, барон, – выдохнул дым де ла Серда. – Почерк не церковный. Это военная операция: разведка, выбор позиции, точный выстрел на предельной дистанции, организованный отход. Они знали, где будут наши посты. Знали или просчитали. Их просчет был лишь в одном: мы не испугались. А теперь они знают, что мы знаем. Они затаятся.

Подойдя к карте, он постучал мундштуком трубки по месту, где мы нашли Степана.

– Они будут ждать нашего следующего хода. И мы его сделаем, но не тот, которого они ждут. Прочесывать лес в поисках призраков мы не станем. Мы заставим их самих прийти к нам. Нужно выманить лису из норы. А для этого ей нужна приманка, от которой она не сможет отказаться.

Мысль была верной, изящной в своей простоте.

– Нартов? – прошептал я.

Де ла Серда медленно повернул голову. На его лице не отразилось и тени удивления.

– Именно, – подтвердил он. – Ваши чертежи можно украсть, ваши машины – скопировать, пусть и криво, как пытаются люди Демидова. Вас лично украсть тяжело, да и опасно. Но украсть вашего гения… украсть человека, который воплощает эти идеи, – вот настоящий куш. Они уже пытались. Теперь попробуют снова, но уже основательнее. Они поняли: Андрей Нартов – ваше самое ценное и самое уязвимое место.

План родился мгновенно, в нескольких коротких, обрывистых фразах. Не прятать Нартова в самом защищенном подвале, а наоборот – выставить на всеобщее обозрение. По спине пробежал неприятный холодок. Одно дело – рисковать собой, и совсем другое – хладнокровно ставить на кон жизнь доверившегося тебе человека. Я превращал своего гениального инженера, творца, в кусок мяса на крючке. Пусть и подставного, но сама идея вызывала отвращение.

На следующий же день по всему Игнатовскому, пущенный через самых болтливых баб на кухне, пополз слух. Любава их проинструктировала умело: дескать, барон после визита попов в ярости. Велел своему главному мастеру, Андрею, бросить все дела и срочно мастерить какой-то новый, невиданный «самодвижущийся экипаж», дабы утереть нос и англичанам, и церковникам. И вот теперь бедный Андрей, чуть ли не из-под палки, вынужден каждую ночь в одиночку корпеть над чертежами. А чтобы никто ему не мешал, выделили ему самый дальний сарай у старого торфяника – место, где охрана ходит редко, да и то по нужде.

Сам Нартов, выслушав мою затею, поначалу сбледнул с лица. Но, узнав, что его роль исполнит набитый соломой тулуп, а сам он будет спать под охраной в своей комнате, лишь мрачно усмехнулся и с головой ушел в работу над настоящим, а не выдуманным двигателем.

Подготовка ловушки заняла весь день. Руководил процессом лично де ла Серда. Мы выбрали тот самый дальний сарай – старое, покосившееся строение, которое и впрямь выглядело заброшенным. Внутри, за столом, усадили «Нартова» – манекен, наскоро сбитый из пары досок и одетый в старый армяк и шапку Андрея. Сгорбившись над разложенными на столе второстепенными чертежами приводов, в тусклом свете единственной плошки с маслом, он выглядел почти как живой. Следы вокруг аккуратно присыпали снегом.

С наступлением темноты «Охранный полк» занял позиции. Де ла Серда разделил людей на три группы. Две, по три человека в каждой, залегли в снегу по обе стороны от сарая, создавая огневой мешок. Третья, ударная группа из четырех бойцов во главе с самим капитаном, укрылась в дровяном складе напротив, готовая отрезать пути к отступлению. Холод стоял собачий, пар изо рта замерзал на воротниках, но никто не шевелился. Этот забытый богом угол превратился в театр военных действий. Декорации были расставлены, актеры заняли свои места. Оставалось дождаться зрителей. Дичь сама шла в клетку.

Пока мои стрелки мерзли в засаде, а старый испанец, подобно пауку, сидел в центре своей невидимой паутины, я не находил себе места. Ждать – не по мне. Оставив за главного одного из сержантов, я направился в самое сердце Игнатовского, в нашу святая святых – механический цех, где кипела настоящая работа. Скрытое за двумя постами охраны и толстыми кирпичными стенами, это помещение было нашей цитаделью, куда не было доступа даже демидовским шпионам. Здесь рождалось будущее, и нужно было убедиться, что оно не остановится из-за интриг настоящего.

Внутри стояли гул и жар, пахло раскаленным металлом и машинным маслом. Воздух дрожал от мерного дыхания нашей главной оппозитной машины, крутившей приводные валы. Миновав ее, я прошел в отдельную мастерскую, оборудованную для Нартова. Здесь, вдали от посторонних глаз, он бился над главной задачей – созданием двигателя для будущего паровоза (а ведь должен был сидеть у себя в комнате, фанатик от науки).

Я застал его склонившимся над верстаком. В его движениях появилась выверенная точность – он выковывал свою месть, вкладывая ее в каждую деталь.

– Как дела, Андрей? – спросил я тихо, чтобы не отвлекать.

Он выпрямился, протер руки ветошью. Лицо его осунулось, но глаза горели упрямым огнем.

– Да вот, бьюсь, Петр Алексеич. – Он кивнул на разложенные на столе чертежи. – Машина наша оппозитная хороша, спору нет. Мощна, устойчива. Но для самодвижущегося экипажа она – якорь. Громоздкая, тяжелая. Чтобы сдвинуть ее саму, да еще и повозки с грузом, понадобится котел размером с избу. Не годится. Это гигант, а нам нужен сильный и легкий зверь, что по рельсам побежит.

Его правота была очевидна: мы уперлись в технологический тупик.

– Мы пытаемся выжать всю силу за один раз, – продолжил он, больше рассуждая вслух, чем обращаясь ко мне. – Поршень толкает пар, пар толкает поршень. А потом? А потом мы выбрасываем его в трубу.

Подойдя к столу, я всмотрелся в схему. Настал момент, когда нужно дать легкий толчок, подсказать направление. У меня родилась интересная мысль.

– А что, если не выбрасывать? – Я взял уголек и провел линию от выпускного клапана. – Отработанный пар, после того как толкнул поршень, просто стравливается. А ведь он все еще горячий, в нем осталась сила, осталось давление. Пусть и не такое большое, но оно есть. Мы выбрасываем половину работы на ветер.

Нартов замер, проследив за линией, проведенной моим угольком. Он нахмурился, пытаясь ухватить суть.

– И куда его девать, этот ослабевший пар? – возразил он резонно. – Пустить по второму кругу в тот же цилиндр? Так он только мешать будет свежей струе из котла. А если в другой такой же, то какая от него работа? Силы-то в нем уже кот наплакал.

Он уперся в логичную стену. Я чуть подтолкнул его.

– А если второй цилиндр будет не такой же? Если он будет… шире? Представь: давление малое, а площадь, на которую оно давит, – большая. Сила ведь не только от давления зависит, но и от размера поршня, верно?

В его глазах вспыхнуло понимание. Разрозненные мысли на моих глазах складывались в единую, стройную картину. Схватив грифель, он буквально набросился на чистый лист бумаги.

– Так… Значит, пар из первого, малого цилиндра… не в трубу, а… в другой! – бормотал он, и рука его летала по бумаге, оставляя четкие, уверенные линии. – Мы пускаем его во второй цилиндр, большего диаметра! Давление меньше, зато площадь поршня – больше! Произведение одного на другое… Господи… Петр Алексеич… да мы заставим один и тот же объем пара работать дважды!

Оторвавшись от чертежа, он посмотрел на меня. Во взгляде его смешались потрясение и восторг открытия. Он сам дошел до этого. Я лишь убрал камень с его пути.

– Да это же… это же почти вдвое больше мощи! При том же котле, при том же расходе дров! Машина станет меньше, легче! Это же… это сердце!

Я положил руку ему на плечо.

– Вот теперь, Андрей, ты на верном пути. Это и есть наш главный секрет. Пусть они охотятся за призраками в старом сарае. А мы здесь, в тишине, будем строить настоящих гигантов.

Он ничего не ответил, снова склонившись над чертежом, полностью поглощенный новой идеей. А я смотрел на него, и в голову закралась мысль: сегодня ночью, пока где-то в снегу сидят убийцы и мои солдаты, здесь, в этой жаркой мастерской, произошла настоящая революция. Мы только что изобрели компаунд-машину. Двигатель, который позволит нам построить паровоз – он даст ключ к мощным и экономичным корабельным машинам, к новому поколению станков. Вот он, наш асимметричный ответ и англичанам, и всем тем, кто хотел загнать нас в могилу. Они могли украсть чертежи, но не могли украсть мысль. А мысль, однажды родившись, уже не останавливалась.

Прошла ночь, за ней другая – ловушка молчала. Напряжение в Игнатовском росло. Мои люди ходили хмурые, спали урывками, не снимая оружия. Уральские «гости», Прохор и Елизар, затаились; их показное усердие никого не обманывало – они ждали, как и мы. Чтобы не поддаваться гнетущему ожиданию, я с головой ушел в расчеты по гальванике и новой паровой машине.

На исходе третьего дня, когда я уже почти уверился, что враг раскусил наш план и затаился надолго, во двор влетел всадник. Орлов. Грязный, уставший, выражение его лица говорило само за себя: поездка в столицу дала плоды. Я встретил его у себя в конторе, приказав Любаве принести еды и горячего сбитня.

– Ну, докладывай, – сказал я, когда он немного пришел в себя.

Осушив кружку одним махом, Орлов начал:

– Все сделал, как вы велели, Петр Алексеич. Граф Брюс – голова. Понял с полуслова. Меня к нему провели. Выслушал, усмехнулся в усы и сказал, что «затея ваша, барон, тонка и зело хитра, но тем и хороша». Он все обставил. Яворскому доложили, будто вы терзаетесь сомнениями и ищете духовного наставления. Старик клюнул. Встреча назначена на завтра в его покоях. Брюс велел ехать без лишней помпы, как смиренный проситель.

Новость была отличная. Главная цель достигнута – я смогу взглянуть в глаза своему главному противнику в рясе. Однако по лицу Орлова было ясно: это еще не все.

– Что еще?

Орлов посерьезнел.

– Новости не самые добрые. Брюс велел передать. Демидов ваш… партнер… развернулся не на шутку. Получил он, видать, от своих соглядатаев весточку.

– Это было ожидаемо, – коротко бросил я.

– Так вот, по сведениям графа, он начал строить паровую машину, какого-то монстра. Согнал лучших мастеров, железа не жалеет, работает в три смены. Говорит всем, что строит «сердце России», которое переплюнет все заморские диковинки.

Моя уловка сработала. Даже слишком хорошо. Демидов, с его уральской основательностью и гигантоманией, вцепился в фальшивку и теперь возводил самый дорогой и бесполезный памятник инженерному заблуждению. На мгновение перед глазами встала картина: тысячи пудов лучшего металла, сотни рабочих рук, месяцы труда – все ухнет в бездну. Не выйдет ли это боком всей стране? Сомнение мелькнуло и погасло. Демидов сам выбрал этот путь – путь шпионажа и воровства. Только так, рублем, он поймет, что не стоит со мной играть в такие игры.

– Но это еще не все, – продолжил Орлов, и голос его стал жестче. – Пока он там железо переводит, его люди в Москве нам палки в колеса ставят. Тихо, исподтишка. Брюс говорит, наши заявки на поставку леса для шпал, на подводы для перевозки инструментов – все стопорится в Приказах. То печать не та, то челобитная не по форме, то дьяк захворал. Мелочи, казалось бы, но из этих мелочей и складывается простой.

Вот оно что. Старый лис. Он создавал мне логистические проблемы, чтобы замедлить, связать по рукам и ногам, хотел, чтобы его металл был нужен, но чтобы мои машины, для которых тот предназначался, строились как можно медленнее. Патриот? Без сомнения. Но какой ценой? Не окажется ли в итоге, что его Россия – это просто огромный завод с его фамилией на воротах? Этот двойной удар – лесть и сотрудничество здесь, саботаж и подножки там – был в его стиле. Хитро, подло и эффективно.

Подойдя к окну, я смотрел, как на Игнатовское опускаются зимние сумерки. Я был словно механик, запертый внутри огромного, сложного механизма. Вокруг скрежетали шестерни – церковники, Демидов, англичане. Каждая норовила провернуться, зацепив и сломав соседнюю, а я стоял в самом центре, пытаясь не попасть в этот безжалостный перемол и одновременно заставить всю адскую конструкцию работать на себя.

– Спасибо, дружище. Информация ценная. Отдыхай, – сказал я, не оборачиваясь.

Он молча вышел. Я остался один. Демидов, сам того не ведая, дал мне в руки новый инструмент. Тормозя меня, он на самом деле давал мне повод для разговора с царем. Он сам затягивает на своей шее петлю, которую я ему с удовольствием намылю. Оставалось лишь дождаться, когда в нашу мышеловку попадутся другие, более опасные звери.

Часы на третью, самую холодную и нервную ночь бдения, тянулись. Уже закрадывалась мысль, что враг учуял неладное и вся затея провалилась. Сидя у себя в конторе, я безуспешно пытался сосредоточиться на чертежах: мысли то и дело возвращались к проклятому сараю, где в промозглой тишине мерзли мои люди.

Условный сигнал – четыре коротких, отрывистых уханья совы со стороны торфяников – разорвал ночную тишину. Сигнал де ла Серды. «Объект замечен».

Вскочив, я сорвал со стены заряженный штуцер и, накинув тулуп, вылетел на крыльцо. Почти тут же из казармы высыпал дежурный десяток «Охранного полка», обгоняя меня. Мы неслись к дальнему сараю, утопая в глубоком снегу, и сердце колотилось как умалишенное. Успеем? Или уже поздно?

На полпути тишину разорвал сухой, резкий треск ружейного выстрела. Один. За ним еще два, почти слившись воедино. И тут же ударила беспорядочная пальба. Короткие, злые хлопки наших штуцеров смешались с более глухими, тяжелыми выстрелами чужого оружия. В темноте мелькнула вспышка. Бой начался.

Мы подлетели к дровяному складу, позиции де ла Серды, когда все стихло так же внезапно, как и началось. В воздухе остро пахло пороховой гарью.

– Доложить! – хрипло крикнул я.

– Двое – всё. Один пленен, оглушили, еще один тяжело ранен, – донесся из темноты спокойный голос испанца. – У нас потерь нет. Чистая работа.

Из-за сарая вывели пленного, поддерживаемого двумя моими солдатами. Он еле стоял на ногах, его темная, неприметная одежда пропиталась кровью от ран в плече и ноге.

Затащив его в сарай, мы бросили его на пол у ног манекена, так и сидевшего сгорбившись над столом. В свете фонаря предстали нападавшие: не мужики из свиты Феофана, а крепкие, поджарые профессионалы с короткими стрижками. Чужие, незнакомые лица с общей печатью выучки. Рядом с телами валялись короткие, тяжелые дубинки. На поясе у одного висел кожаный мешочек, источавший резкий, сладковатый дух. Какой-то сонный дурман, чтобы брать живым. Смесь опиума с эфиром?

– Они не собирались его убивать, – констатировал де ла Серда, пнув ногой мешочек. – Хотели усыпить и утащить.

Он присел на корточки перед раненым. Тот дышал хрипло, с присвистом, изо рта шла кровавая пена. Жить ему оставалось недолго.

– Кто послал? – спросил испанец на чистом немецком.

Пленный молчал, испепеляя его полным ненависти взглядом.

– Говори, собака! – не выдержал я, ткнув его носком сапога. – Чьи вы? Демидова? Англичане?

Вместо ответа он харкнул кровью мне под ноги и вдруг заговорил. На ломаном, исковерканном русском, с жутким, незнакомым акцентом, с трудом выталкивая каждое слово.

– Скоро… всем вам… конец… – прохрипел он со страшной, торжествующей улыбкой. – Смерть Петру!

Захлебнувшись, он выгнулся в последней судороге и обмяк.

Мы с де ла Сердой переглянулись. В сарае повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием плошки. «Смерть Петру». Какому Петру? Мне, Петру Смирнову? Или…

Снаружи – крики и топот. В сарай влетел дозорный.

– Ваше благородие! Там поп этот, Феофан! Услыхал выстрелы и деру дал! Пытался в лес уйти, наши его перехватили!

Выскочив наружу, я увидел моих солдат, державших под руки трясущегося, белого как полотно Феофана. Его глаза были полны животного ужаса. При виде меня его лицо исказилось. Все встало на свои места: миссия провалена, хозяева бросили, а он, приманка, остался один на один с волками.

Но мне уже было не до него. Я смотрел поверх его головы, в темное, беззвездное небо, и одна мысль билась в черепе.

Смерть Петру.

Если царю… то я-то думал, что строю прочный механизм империи. А оказалось – лишь закручиваю гайки на крышке пороховой бочки, готовой вот-вот рвануть.

Глава 4

Я гнал лошадей в Петербург, не жалея ни их, ни себя. Дорога была тяжелой, а в голове неотступно звучала предсмертная хриплая фраза диверсанта: «Смерть Петру!». От моей расторопности зависело слишком многое. Захватив диверсантов, мы потянули за ниточку, ведущую, возможно, к заговору государственного масштаба. И мой визит к Яворскому из хитроумной интриги превращался в неотложную необходимость. Впрочем, иллюзий я не питал, всю дорогу прокручивая в голове предстоящий разговор. Я шел в логово человека, считавшего мои дела бесовщиной, и моими единственными козырями были факты и наглость.

В Питер я въехал без помпы, на простой кибитке, в сопровождении Орлова и пары верных людей. Резиденция местоблюстителя патриаршего престола встретила меня запахом ладана. Длинными, сумрачными коридорами меня провели в приемную. Здесь, вдали от грохота моих цехов, мир казался иным – застывшим, вечным.

Стефан Яворский принял меня в своей келье, больше похожей на кабинет ученого, чем на жилище монаха: высокие стеллажи со свитками и редкими книгами, большой письменный стол, заваленный рукописями. Сам он, высокий, худой, с пронзительными, умными глазами, сидел в глубоком кресле. В его взгляде не было и тени фанатичной ненависти, просто какая-то настороженность.

Я приветствовал его сдержанным поклоном.

– Ваше высокопреосвященство. Барон Смирнов. Прибыл по вашему соизволению.

– Наслышан о ваших делах, барон, – безэмоционально приветствовал меня церковник. – Говорят, вы ищете духовного совета. Что же смущает вашу душу? Не работа ли ваших машин, что дымят и грохочут, отвращая людей от мыслей о Боге?

Удар был нанесен первым. Интересное начало.

– Не машины смущают мою душу, а люди, что прикрываются именем Церкви для свершения дел, далеких от святости, – парировал я.

На стол лег протокол допроса.

– Некий человек, именовавший себя отцом Феофаном, появился в моем селе. Он требовал от меня покаяния, а также контроля над заводами. А после – его люди попытались похитить моего главного инженера. И убили одного из моих людей.

Яворский взял бумагу. На его лице проступило недоумение.

– Отец Феофан? Из вашего села? Странно, я не припомню, чтобы давал кому-либо подобные поручения.

Он читал, и его брови медленно сходились на переносице. Держался превосходно.

– Прискорбные события, – наконец произнес он, откладывая протокол. – Рвение не по разуму – великий грех. Видимо, этот пастырь слишком увлекся борьбой с соблазнами. Я разберусь.

Он пытался свести все к самоуправству, но я не дал ему этой лазейки.

– Мне кажется, этот «пастырь» был лишь ширмой. Исполнители, которых мы взяли, оказались не мужиками из его паствы, а профессиональными солдатами. Скорее всего – иностранцами. И перед смертью один из них успел сказать кое-что интересное.

Я выдержал паузу, наблюдая, как он напрягся.

– Он прохрипел: «Смерть Петру!».

В келье воцарилась мертвая тишина. Яворский замер, его пальцы вцепились в стол. В глазах промелькнул настоящий, животный страх. Он мгновенно понял, чем это пахнет. Одно дело – интриги против неугодного царского любимчика, и совсем другое – обвинение в государственной измене, в заговоре против помазанника Божьего. В эти времена за одно лишь подозрение в подобном легко лишали головы, не то что сана.