Текст книги "На железном ветру"

Автор книги: Виктор Егоров

Соавторы: Лев Парфенов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

14

На работу Михаил отправился, имея в кармане миллион, выданный матерью на мелкие расходы. Возможность тратить деньги по своему усмотрению порождала восхитительное чувство самостоятельности. Прежде всего Михаил завернул в раствор, помещавшийся в соседнем здании. Здесь старик грузин Сандро торговал квасом. Увидев в дверях Михаила, он распахнул руки, как бы собираясь принять покупателя в объятья, и возвестил:

– Халёдний квас – уважаем вас!

За кружку кваса, сдобренную уважением, пришлось выложить полмиллиона.

Дальнейший путь Михаила пролегал мимо лавки Мешади Аббаса. Остановился перед дверью лавки. Налицо было раздвоение желаний. С одной стороны, хотелось зайти и купить фундыха[8] 8
  Фундых – орех (азерб.).


[Закрыть], с другой – донести оставшиеся полмиллиона до угла, где сидел чистильщик Варташа.

В лавке, кроме хозяина, никого не было. На полках сиротливо лежало несколько пачек чаю, сакис[9] 9
  Сакис – жевательная масса (азерб.).


[Закрыть] на тарелочках и коробки спичек.

Мешади Аббас, невысокий полный человек средних лет, в смушковой папахе и с выкрашенной хной бородою, осанисто стоял за прилавком, положив на него выпуклый, обтянутый рубашкой живот. Правоверный Аббас в свое время побывал в Мекке у праха Магомета, за что и получил почетное прозвище Мешади. Увидев входящего Михаила, он с неожиданным для его комплекции проворством метнулся вдоль прилавка навстречу.

– Пах-пах-пах, какой большой человек пришел в эту маленькую лавку! – взревел он громоподобным басом и, к великому смущению посетителя, начал складывать с полок на прилавок пачки чая, спички, тарелки с сакисом, а под конец достал из-под прилавка несколько коробок дореволюционных папирос «Интеллигентные» и «Лора». – Бэры, Миша-эффендим, спасибо скажу! Вое твое – бэры!..

Если исходить из существующих цен, всей зарплаты Михаила недостало бы, чтобы оплатить разложенные перед ним товары. Угадав его сомнения, Мешади Аббас отшатнулся, как человек, оскорбленный в лучших чувствах, и воздел руки к потолку.

– Дэньги? Какие дэньги? Нэ нада дэньги! Так бэры! Аллах велик – он сывыдэтель: для хароший челавэк ничего нэ жалко... Бэры!

Михаил попятился к двери – слишком уж неожиданным и непонятным был этот взрыв щедрости. Ведь хозяин лавки не мог не состоять в приятельских отношениях с компанией Рза-Кули.

– Спасибо, Мешади, я... мне не надо, – пробормотал он, поспешно покидая лавку.

– Зачим, зачим обижаешь? – громогласно запричитал толстяк.

От посещения лавки остался неприятный осадок.

Чистильщик Варташа находился на своем обычном месте на углу.

Сколько раз, проходя мимо, Михаил думал, что как только заимеет сапоги, непременно почистит их у Варташи. И сей миг настал. Варташа, знавший Михаила босоногим пацаном, округлил глаза, когда перед ним предстал военный человек с кобурой на боку. Забыл даже ответить на приветствие. Но зато постарался Варташа на совесть. Щетки мелькали в искусных руках, словно рычаги бешено мчавшегося паровоза. Через пять минут Михаил мог смотреться в свои сапоги, как в зеркало.

– Дорыга нэ биром, – сказал Варташа и заломил полтора миллиона.

Михаил покраснел и робко дал понять, что располагает лишь третью этой суммы.

– Можна, – сказал Варташа и, быстро пересчитав деньги, добавил: – Хады всегда ко мне, Мишка, – чистим-блистим делать будым, куммссар делать будым...

Однако пощеголять в зеркальных сапогах «комиссару» в этот день не довелось.

– Садитесь, Миша, разговор будет долгим.

Холодков указал на стул. Взгляд его на какое-то мгновение задержался на сиявших сапогах, и ресницы весело дрогнули. Спросил:

– Нравится работать в Чека?

Михаил помедлил с ответом.

– Давайте, давайте начистоту, – Холодков нетерпеливо побарабанил по столу пальцами.

– В общем мне нравится, Тихон Григорьевич. Только... – Михаил замялся.

– Что, что «только»?

– Да так... непонятно ничего. Как в густом лесу – мелькает что-то за деревьями, а что – не видно...

– Товарищи на вопросы не отвечают?

– А я теперь и вопросов не задаю, – усмехнулся Михаил. – После того как Костя дал ценный совет.

– Какой именно?

– Чем, говорит, меньше будешь знать о делах, которые тебя не касаются, тем, говорит, лучше...

– А вы с этим не согласны?

– Почему же, согласен.

– Так вот, Миша, разрешаю вам задавать мне любые вопросы. Теперь вы не только можете, но и обязаны знать кое-что о наших сегодняшних задачах. Вам известно положение в стране? Не на фронтах, а внутреннее положение?

– Доклад делал Костя недавно на комсомольском собрании.

– Впечатление?

– Мятежи, эсеровские кругом, Тихон Григорьевич. В Кронштадте, на Тамбовщине, на Дону. Эсеры пользуются временными трудностями разрухи и мелкобуржуазной стихией крестьянства...

Газетная фраза вызвала у Холодкова улыбку.

– О решениях десятого съезда партии вам говорили?

– О переходе к нэпу? Говорили. Ребята считают: дело хорошее. Ленин плохого не предложит.

– Правильно, Миша. Нэп даст нам передышку, а эсерам подрежет крылья. Но это дело будущего. Сейчас меня интересует вот что. Когда вы идете но городу, не замечаете ли чего-либо необычного?

– Нет. А что? Хотя... Вот спекулянты на Парапете. Еще: на нашей улице караван-сарай. Там у кочи Джафара притон. Опиум курят.

– Все это нам известно. Дойдут руки и до спекулянтов и до кочи Джафара. Я о другом: не приходило ли вам в голову, что в городе может существовать эсеровское подполье? Ведь в восемнадцатом году эсеры в Баку была сильны.

– Н-нет... Я думал насчет муссаватистов...

– В Баку положение гораздо сложнее, чем вы думали, и пусть вас не обманывает мирный пейзаж. Существуют три контрреволюционные подпольные группы: муссаватистская, эсеровская и организация белогвардейских офицеров. К ней, кстати, принадлежит и Красовский, которому вы помешали бежать. Есть данные о том, что руководители этих трех групп договариваются о совместном вооруженном выступлении против Советской власти. Главную опасность мы видим не в этом и не в том, что в городе сейчас около полутора тысяч бывших царских и белогвардейских офицеров, часть которых может примкнуть к мятежникам. В Закавказье у нас достаточно сил, чтобы подавить такой мятеж. Главная опасность состоит в том, что заговор направляется из-за рубежа. К нему причастии иностранные разведки, а также глава одного из белогвардейских центров, злейший враг Советской власти – генерал Кутепов. Его превосходительство, видно, мало били – все еще мечтает въехать на белом коне если не в Москву, то на первый случай хотя бы в Баку или Тифлис. Понимаете? В случае временного, даже пусть призрачного успеха мятежа, Антанта рада будет под любым благовидным предлогом бросить недобитых белогвардейцев в Закавказье, как свору бешеных собак. А там, глядишь, дело дойдет и до регулярных войск. Турецких, французских и, скорее всего, английских – мы-то с вами знаем, кому не дает спокойно спать бакинская нефть.

Речь Холодкова была правильна, интеллигентна, и Михаил втайне завидовал его умению стройно, логично излагать мысли. Но то, что он говорил, казалось невероятным. И чем более невероятные вещи он открывал, тем бесстрастнее, суше становилась его речь.

Неожиданно он прервал себя на полуслове и, пытливо взглянув на Михаила, улыбнулся:

– Что это вы, коллега, смотрите на меня так?

– Тихон Григорьевич, – Михаил сглотнул набежавшую слюну. – Так... чего же мы сидим? Действовать надо...

– Погодите, погодите, Донцов, – совсем развеселился начальник секретного отдела. – Действовать, конечно, надо, но это вовсе не значит, что надо хватать наган и с криком «ура!» бежать кого-то ловить. Действовать надо спокойно, осмотрительно и осторожно. Это главное и непременное условие вашей работы – запомните раз и навсегда. В таком духе мы и действуем.

– Да ведь и они действуют. – Стоял на своем Михаил.

– Ну, хорошо, – сказал Холодков, – давайте просветимся и на сей счет. Времени у нас мало, но пока есть. Вы говорите: арестовать. Вот мы арестовали Красовского. Получилось это в общем-то бестолково, случайно. Правда, и выхода другого у нас не было. Но не раскройся он сам, много бы мы о нем узнали? Обыск на квартире ничего не дал. Никаких улик. Да вы сами в нем участвовали. Стало быть, мы не имели бы оснований обвинить этого человека в контрреволюционной деятельности. А коли так, нам пришлось бы его попросту отпустить. Да еще и принести извинения. Арестовать, Миша, не труд. Надо знать, кого арестовать и когда. Нам нужны в первую очередь главаря заговора. Большинство из них известно. Мы знаем их адреса. Но у нас нет стопроцентной уверенности, что немедленный их арест даст в руки следствия также и неопровержимые улики против них. Улики, которые исключили бы возможность запирательства. Главарей заговора надо взять с поличным, лучше всего – когда они соберутся вместе, чтобы уточнить и скоординировать свои действия, и пути к отступлению у них окажутся отрезанными. Полагаю, коллега, вопрос этот ясен.

Холодков закурил и, помолчав, продолжал:

– Есть еще одно очень важное обстоятельство. Примерно месяц тому назад в Баку из-за границы прибыл эмиссар генерала Кутепова. О нем мы, к сожалению, до сей поры ничего не знаем. Но он-то и является во всем заговоре главной фигурой. Арест его дал бы нам в руки большие политические козыри. Наше правительство получило бы возможность разоблачить перед рабочим классом некоторых зарубежных стран авантюристические планы тамошней буржуазии.

Холодков устало прикрыл глаза, легонько надавил пальцами на глазные яблоки. Промигался с какой-то непривычно смущенной полуулыбкой, словно извиняясь за то, что не вовремя дала о себе знать застарелая усталость.

– Надеюсь, Миша, вы поняли, – продолжал Холодков, – какую огромную работу пришлось проделать Азчека для того, чтобы узнать об эсеровско-белогвардейском заговоре, установить главарей, многие явки – словом, быть в курсе надвигающихся событий. Вот вы бросили упрек: чего же мы сидим? Верно, мы с вами сейчас сидим и мирно беседуем, но в это самое время в десятках пунктов города десятки наших товарищей ведут наблюдение, выявляют новые факты – словом, спокойно, разумно и хитро сплетают невидимую сеть. В нее-то и попадутся враги.

Холодков закурил новую папиросу, сказал, спохватившись:

– Да! Так где же ваши вопросы? Задавайте, коллега, пока есть время.

– Тихон Григорьевич, а давно ли вы узнали, что готовится мятеж?

– Окончательно дело прояснилось недели три назад.

– Ну вот, – огорченно вздохнул Михаил, – а я и не замечал ничего. Рылся в бумажках, а тут...

– Все делалось без вас? – подхватил Холодков. – Напрасно тужите, Миша. Вы тоже, как говорится, внесли посильную лепту. Помните письмо электромонтера Зейналова? Он сообщал о некоем Эюбе Миркулиеве, который любит читать газеты и занимается вербовкой в партию «Муссават». Так вот, сей любитель газет оказался доверенным муссаватистского подпольного центра. Наблюдение за ним позволило установить связь муссаватистов с эсерами и белогвардейцами.

– Можно еще вопрос, Тихон Григорьевич?

– Валяйте.

– Кто такой штабс-капитан?

Холодков не торопясь переставил пепельницу на другое место, сдул пепел со стола, помолчал и, точно вопрос лишь сейчас дошел до него, поднял на Михаила взгляд.

– Штабс-капитан? Чем вызван этот вопрос?

– Да ничем... Просто, когда я принес вам это самое письмо, ну электромонтера Зейналова, вы прочитали его и сказали: «Штабс-капитан прав». Я еще тогда удивился: как же это, думаю, царский офицер, а прав.

– Ну, и кого же вы попросили разъяснить эту несообразность: офицер, а прав? – безразличным тоном проговорил Холодков.

– Костю.

– И что же Костя?

– Дал ценный совет.

– Ах, вон в какой связи, – усмехнулся Холодков. – Совет он вам, Миша, дал превосходный. Не хочу обманывать вас и прикидываться, будто слышанная вами фраза ничего не значит. Значит. Но что именно – знать вам пока не положено. Это не вопрос доверия или недоверия. Таково правило. А правила, Миша, мы обязаны соблюдать свято – иначе успеха не жди. Кстати, если вам понадобится обсудить с товарищами служебные вопросы, запомните: говорить об этом разрешаю только со Спиридоновым, Кузовлевым-Велуа, Дадашевым и Лосевым. Они в курсе дела. О штабс-капитане приказываю забыть вообще. А теперь, – Холодков достал из кармана крупные мозеровские часы, глянул на циферблат, щелкнул крышкой, – а теперь перейдем к делу.

Он прикрыл рукою глаза, посидел так минуту, собираясь с мыслями, и когда заговорил, голос его прозвучал утомленно.

– Три недели назад создана специальная группа Азчека по ликвидации заговора. В ней представлены все отделы, кроме бандотдела – у него достаточно своих забот. Группой руковожу я. Официально она так и называется – группа Холодкова. Сами понимаете, работникам, не имеющим к ней прямого отношения, необязательно знать, чем она занимается. Наматывайте это себе на ус, потому что с нынешнего дня вы включены в состав группы. Сегодня вам предстоит работать вдвоем. Напарник – ваш ровесник, комсомолец. Парень серьезный. Пришел в Азчека неделю назад, по комсомольской путевке, как и вы. Сейчас я вас представлю друг другу.

Холодков выглянул в канцелярию, что-то сказал Косте. Немного погодя в дверь постучали.

– Войдите! – разрешил Холодков.

Михаил с любопытством оглянулся: каков-то его напарник?

В кабинет вошел... Ибрагим, Ибрушка – старый друг. В той же рубашке и тех же брюках, будто расстались только вчера. А ведь Михаил не видел его больше месяца. Что-то новое появилось в наружности друга. Усы, конечно усы! У Ибрагима на верхней губе пробивалась довольно густая темная растительность.

– Рекомендую – Ибрагим Сафаров, – сказал Холодков, указав Ибрагиму на свободный стул.

Михаил хотел броситься навстречу, да постеснялся Холодкова. Но улыбка до ушей выдала радость.

– Ибрушка! Вот здорово!

– Мишка!

Холодков удивленно поднял брови.

– Вы что же – знакомы?

– Так мы, Тихон Григорьевич, – мы с детства друзья, – счастливо смеясь, сказал Михаил.

– Тем лучше, тем лучше.

Холодков сел за стол и уже по-деловому сухо сказал:

– Времени, ребята, у нас в обрез. Займемся вашим заданием.

Друзья поспешили унять обоюдный восторг, уселись друг против друга у стола, приготовились слушать.

– В Крепости, на Дербентской улице, в доме номер два живет библиограф Клюев. Состоит в партии эсеров с марта 1917 года. Известный вам, Миша, Эюб Миркулиев дважды встречался с Клюевым. Установлено: через Клюева поддерживается постоянная связь между муссаватистами и эсерами. Клюев живет один. Жена от него ушла четыре года назад. Занимает квартиру из двух комнат. Окна выходят во двор. Большую часть дня проводит дома. Иногда работает в библиотеке, что около армянской церкви. Ваша задача: вести наблюдение за Клюевым. Если он выйдет из дому, вы должны проследить его путь. Если встретится на улице со знакомым, один из вас должен пойти за этим знакомым. Старайтесь запомнить дома, в которые они будут заходить, а коли возможно, – узнать и квартиры. Возможно же это в одном случае: если вы уверены, что ваше любопытство не привлечет к вам внимание. Знаю: оба вы смелые, волевые, решительные товарищи. Но в этом случае от вас потребуется иное: осторожность, наблюдательность, хитрость. Да, именно хитрость. Если Клюев заметит за собою наблюдение, дело можно считать проваленным. Вы понимаете, какая огромная ответственность ложится на ваши плечи?

– Понимаем, – поспешил заверить Михаил. Он весь трепетал от гордости – вот оно, настоящее!

– Тогда объясните, Миша, как вы будете вести наблюдение за домом? Дом двухэтажный, в четыре квартиры, с одним общим выходом на улицу. Улица короткая, безлюдная.

– А мы встанем на углу, чтобы незаметно поглядывать за подъездом, – быстро ответил Михаил.

– Так и будете торчать столбами? – глаза Холодкова иронически сузились.

– Зачем, – возразил Ибрагим, – будем играть в алты-кос.

– Увлекательная игра?

– Надо бросить шесть орехов, чтобы все они попали в маленькую лунку, – объяснил Михаил. – Любой пацан в Баку играет в алты-кос.

– Превосходно, – похвалил Холодков. – Только ведь неудобно играть в кожаной тужурке, при нагане, да еще в сапогах, начищенных будто для парада.

– Переоденусь, – нашелся Михаил.

– Правильно, коллега. Натяните на себя что-нибудь полегче и порванее – под босяка. И вообще друзья, будьте актерами, умейте перевоплощаться – чекисту это так же необходимо, как смелость и решительность. – Холодков испытующе посмотрел на Михаила, перевел взгляд на его друга, вздохнул. – Эх, дорогие мои товарищи, учиться бы вам. Чекисту надо многое знать. Есть, например, наука – криминалистика. Я как бывший студент юридического факультета знаком с нею. Но, разумеется, не настолько, чтобы быть на «ты». Враг не оставляет нам времени на учебу. Учиться придется по ходу дела. И по возможности – на круглые пятерки. Потому что за ошибки придется расплачиваться кровью. – Он помолчал, и суровое его лицо смягчилось улыбкой. – Нажить часов ни один из вас, конечно, не успел?

Нет, ни Ибрагим, ни Михаил не имели часов. По правде говоря, они и не думали их наживать. Часы, цепочки, брелоки представлялись им, юным революционерам, признаком буржуазной распущенности.

Холодков достал из ящика стола большие часы-луковицу и фотографию, наклеенную на картон. Часы были когда-то покрыты серебром, но серебро стерлось; желтевшая латунью крышка чем-то напоминала чайник. Холодков нажал сбоку кнопку, часы распахнулись, как створки раковины.

– Вещь эта для вас необходима. Все передвижения Клюева должны быть отмечены по времени. Когда вышел, когда вошел и так далее. Это очень важно. Сразу по окончании дежурства вы, Миша, напишете мне рапорт, изложите результаты наблюдения. Сейчас без пяти десять. Ровно в одиннадцать быть на месте. Сме́ните Велуа и Керимова, Не вздумайте вступать с ними в разговоры. В семь вечера вас сменят Лосев и Дадашев. – Холодков подал Михаилу часы и фотографию на картонке. – Это Клюев. Фото восьмилетней давности. Приметы: высок, пожалуй сухопар, носит белую рубашку навыпуск, кремовые чесучовые брюки.

С фотографии на Михаила смотрел мужчина средних лет с глубокими залысинами. Фамилия точно отражала наружность: нос Клюева напоминал клюв. Сразу запомнились глаза. Взгляд их был необыкновенно цепким, – казалось, в зрачках спрятаны крошечные крючочки.

– Всё. Больше я вас не задерживаю, – сухо сказал Холодков. – Попросите зайти Костю.

Михаил поспешил домой, чтобы переодеться. С Ибрагимом договорились встретиться около Шемахинских ворот – оттуда до Дербентской рукой подать.

Стоило Михаилу покинуть кабинет, как возникли десятки вопросов. Надо ли, например, иметь при себе оружие? В каком порядке они должны идти по пятам за Клюевым? Рядом, или на расстоянии друг от друга, или еще как-нибудь? Вопросы вызывали тягостное ощущение неуверенности. Будто взяли человека и бросили одного в чистом поле. Куда идти? Холодкова не побежишь спрашивать, но ребенок же в самом деле.

Ребенок не ребенок, а все же на такое ответственное задание следовало бы направить его с кем-нибудь неопытнее. А он-то, дурень, радовался – с Ибрагимом вместе. Будто на гулянку. Неужели Холодков не понимает, что оба они в этих делах полные остолопы?

Переодевшись в старые коротковатые брюки и выгоревшую серую рубашку, залатанную на локтях, он понял, что брать наган не имеет смысла. Из брючного кармана будет торчать рукоятка.

О порядке слежки тоже нечего гадать. Ибрагим пойдет по одной стороне улицы, Михаил – по другой.

Неразрешенные вопросы в пять минут решились сами собой. И к Михаилу вернулась знакомая спокойная уверенность. Только теперь источником ее было не ощущение близкой опасности, а сознание долга.

Вспомнил: «Учиться придется по ходу дела». Холодков, конечно, про все знал. И про неопытность молодых сотрудников, и про их сомнения. Бодрый вид и повышенная понятливость Михаила там, в кабинете, не могли его обмануть. Просто у Холодкова не было выбора. Сотрудники, место которых заняли Михаил с Ибрагимом, верно, переброшены на более важный участок. Нужда заставила включить в дело необстрелянных юнцов. Нужда? Что ж, это хорошо, когда в тебе нуждаются. Значит, ты должен суметь.

15

Дербентская, как все улицы в пределах Крепости, была узка – не разъехаться двум повозкам – и крива. Окна большинства домов по восточному обычаю выходили во двор, и улица, сдавленная голыми стенами, напоминала сухой ерик в отвесных меловых берегах. Сходство дополнялось тем, что улица имела заметный уклон в сторону моря. Дом из красного кирпича, в котором жил Клюев, был построен на европейский манер и стоял в верхнем конце. Его венецианские окна придавали улице жилой вид.

Никому бы и в голову не пришло, что двое подростков в потрепанной одежде, усевшиеся на углу прямо на край тротуара играть в алты-кос, – сотрудники Чека. Собственно, никто за ними и не наблюдал – залитая предполуденным жарким солнцем улица была безлюдна. Но вот из ближайшей калитки вышли двое в коротких, не по росту брюках, в тапочках на босу ногу. Тот, что повыше, оглянулся, и Михаил узнал Поля. Оба удалились в сторону Шемахинских ворот. Со стороны всякий бы, судя по их ленивой походке, решил: парни не знают, как убить время.

Зной, безлюдье и сонная тишина совершенно не вязались с теми опасностями, о которых час назад поведал Холодков. Красный дом не подавал признаков жизни. Венецианские окна были задернуты занавесками.

Прошло полчаса, играть в алты-кос вдвоем надоело, друзья заскучали.

– До вечера мы тут изжаримся, – сказал Ибрагим. – Главное, подозрительно... Кто в такую жару торчит на солнцепеке по своей воле?

– Никто, – согласился Михаил. – Айда вон туда.

Он указал глазами на противоположную сторону улицы, пересекавшей Дербентскую. Там можно было укрыться от солнца за выступом стены... Перешли. Отсюда нужный подъезд почти не просматривался, потому что красная линия улицы совмещалась с глазом наблюдателя. Это требовало удвоенного внимания. Однако глазеть неотрывно в сторону подъезда тоже не полагалось.

Из-за стены соседнего двора доносились звонкие голоса – должно быть дети играли в пятнашки.

– Не нравится мне все это, – хмуро сказал Михаил.

– Служба не нравится? – целясь орехом в лунку, усмехнулся Ибрагим.

– Не служба, а глупость наша. Если Клюев не дурак, он сразу подумает: откуда взялись эти два балбеса и какой им интерес кидать орехи?

– Погоди, – Ибрагим метнул орех мимо лунки, – так что же делать? Не на крышу же лезть.

– Не знаю. Вон Мурат с Полем как-то устроились, их и на улице-то не было, а наблюдали...

Михаил вскочил, толкнулся в калитку, за которой играли дети. Калитка распахнулась. Трое вооруженных палками мальцов – старшему было лет десять – бегали по плитам тесного дворика.

– Эй, пацаны! – негромко позвал Михаил.

Ребята прекратили беготню, старший – в брюках на помочах – подошел.

– Тебе кого?

– Тебя. В алты-кос играть умеешь?

– Нет, а что?

– Не может быть! – Михаил разыграл удивление, граничащее с отчаянием. – Такой боевой пацан и не играет в алты-кос? Как тебя звать?

– Али.

Михаил почесал в затылке и махнул рукой – где наше не пропадало!

– Так и быть, Али, научу тебя алты-косу. Дуй сюда.

Мальчишка подумал-подумал и, не найдя причин, которые помешали бы ему научиться игре в алты-кос, вышел на улицу. Младшие не отстали от него.

Вскоре за выступом стены шла оживленная игра. Привлеченные азартными выкриками, подбежали еще несколько ребятишек с других дворов. Детвора плотным кольцом обступила Михаила с Ибрагимом, и теперь, чтобы вести наблюдение за подъездом, приходилось просить то одного, то другого чуть сдвинуться в сторону. Слышалось напряженное сопенье, иногда прерывавшееся возгласами:

– Тама!

– Промазал!

– Кидай два!

– Дур-рак!!

Сначала играл Ибрагим, а Михаил наблюдал, затем поменялись ролями. Разжигая мальчишеский азарт, старались проигрывать чаще, чем выигрывать. Пока были орехи – играли на орехи. Когда же все орехи перекочевали в карманы ребятни, ставкой сделались щелчки. Ибрагим и Михаил наносили их с большой осторожностью, чтобы не отпугнуть партнеров, те же не знали пощады. Лбы у друзей побагровели. Время перевалило за полдень, Али давно убежал во двор, но ребята все прибывали. Видно, их привлекла легкость выигрыша. Каждому лестно было влепить десяток полновесных щелчков в широкий лоб великовозрастного чудака.

– Слушай, ты давай полегче, – умоляюще глядя в ясные глаза кудрявого мальчугана, попросил наконец Ибрагим. – Все-таки лоб, а не стенка.

– Проиграл, так не джигаль[10] 10
  Не джигаль – не жульничай (от азерб. – джигал).


[Закрыть], – запальчиво отозвался мальчишка и влепил звонкий щелчок.

Михаила начал разбирать смех. Но тут из подъезда появился высокий человек в белой, подпоясанной ремешком рубашке и чесучовых брюках. Он посмотрел направо, налево, пошел вверх по улице неторопливым шагом гуляющего. Михаил дернул Ибрагима за рубашку. Тот оглянулся и получил щелчок в висок.

– Не джигаль, не джигаль! – загалдела ребятня.

Клюев – это был он – дошел до угла, опять посмотрел по сторонам, равнодушным взглядом скользнул по играющим, неожиданно повернул обратно.

У Михаила от волнения кровь загудела в ушах: «Неужели заметил?»

Клюев между тем миновал свой подъезд и, продолжая двигаться вниз по улице, исчез за поворотом.

– Ша, пацаны, нам пора, – поднимаясь, сказал Ибрагим.

– Испугался, испугался! – злорадно выкрикнул кудрявый.

Михаил тоже встал, но что-то мешало ему немедленно броситься вслед за Клюевым. Пожалуй то, что Клюев вернулся от угла. А если с нижнего конца улицы опять повернет назад? И нос к носу столкнется с ними? Вся их конспирация полетит к черту. Мозг его работал напряженно, как на экзамене. Неопределенность была мучительна. Он не слышал ребячьего галдежа, не чувствовал, как Ибрагим дважды дернул его за рукав. Секунды текли тягучие, как смола... Одна... две... три... Пожалуй, пора, теперь не вернется.

Из-за поворота показался Клюев.

– Сыграем еще разок, – не своим от сухости в горле голосом сказал Михаил и уселся на теплый асфальт.

Клюев вошел в подъезд.

– Чур, первый! – кудрявый мальчуган мгновенно сгреб с земли орехи.

– Часы, – шепнул Ибрагим.

Михаил совсем забыл заметить время. Отвернувшись, чтобы не видела ребятня, достал из кармана часы, открыл крышку – три часа двадцать одна минута.

Белобрысый кинул в лунку орехи – попал. Михаил взглянул в сторону подъезда. Сердце обдало горячей волной. Из красного дома вышел бородатый человек в солдатской гимнастерке и красноармейской фуражке. Он едва заметно прихрамывал и опирался на трость. Это был тот самый... тот самый, которого позавчера Михаил видел на Ольгинской... Более всего поразила трость. Значит, бородач ходит все-таки с палкой? И опять неясное воспоминание шевельнулось в памяти...

Бородач между тем дошел до угла, пересек Дербентскую и по теневой стороне направился к выходу из Крепости.

– Тебе кидать, – сказал кудрявый мальчуган, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.

– Сыграй с ним, Ибруша, а я пойду.

– Куда? – В глазах Ибрагима было недоумение.

– Есть дело. – Михаил повел взглядом в сторону удалявшегося бородача. У него ни на секунду не возникло сомнения в правильности своих действий. Они не были предусмотрены заданием, но Холодков мог и не знать про бородатого. А появление этого человека сначала из дома Красовского, теперь из дома Клюева не могло быть простой случайностью. Теперь ясно, зачем Клюеву понадобилось гулять туда-сюда по улице: проверял, нет ли слежки. Этот бородач, наверное, живет у Клюева... Приезжий... может... даже сам эмиссар Кутепова... А что? Вполне возможно... Недаром Клюев высматривал.

От этой мысли радостно дрогнуло сердце. Вот так удача!

Бородач свернул за угол, к Шемахинским воротам. Первым побуждением Михаила было нагнать его бегом, чтобы не упустить. Пятки чесались от охотничьего азарта. Победило все же благоразумие. Разве можно поручиться за то, что бородач не следит из-за угла за улицей? И опять тягучие потекли секунды. Одна... две... три... Мысленно Михаил видел, как человек в красноармейской фуражке приближается к воротам. От угла это совсем недалеко. Два или три дома... Конечно, он может зайти в один из них. Или успеет пересечь площадь Красной молодежи... Да нет, не успеет. Успеть можно только бегом, а с какой стати ему бежать? Не больше пяти секунд прошло с того момента, как бородач исчез за углом, а показались они вечностью. Михаил выбрался из окружения мальчишек, всецело увлеченных игрой, быстро дошел до конца улицы, выглянул из-за угла. Бородач почти поравнялся с воротами. Он обогнал двух азербайджанцев в папахах. Михаил сообразил, что эти двое могут послужить прикрытием и направился в сторону ворот. Внимание его было обострено до предела. Поэтому большого труда стоило сохранить вид беспечного бродяги.

Бородач вышел на площадь Красной молодежи, остановился и рассеянно покрутил тростью. Что-то в этом показалось Михаилу странным. Понял: жест не вязался с солдатской гимнастеркой и красноармейской фуражкой. Таким манером крутили трости парижские бульвардье, которых он видел на экране кинематографа. Теперь Михаил почти утвердился в мысли, что его поднадзорный – посланец генерала Кутепова. Впрочем, уверенность его происходила от неумения разграничить желаемое и действительное.

По площади туда-сюда сновали люди, проезжали пролетки, с соседней улицы доносился грохот трамвая, слышались напевные голоса лоточников. Бородач выбрался на Коммунистическую – довольно людную в этот час, круто падающую с горы улицу – и зашагал вверх. Михаил нагнал его и теперь следовал по пятам в десяти-пятнадцати метрах позади. С Коммунистической бородач свернул к Филармонии, затем направо. Михаил очутился на широкой, но не особенно длинной улице, застроенной одноэтажными и двухэтажными особняками. До революции здесь жили небогатые купцы, чиновники, учителя и прочий служилый люд. Бородач замедлил шаги, начал поглядывать на номера домов. Михаил перешел на другую сторону улицы – отсюда удобнее было наблюдать.

Бородач один за другим миновал два дома, около третьего – розового с мезонином в три окна – чуть замешкался. Окна мезонина были закрыты белыми занавесками. В невысокой стене, соединявшей розовый дом с соседним, имелась калитка. Поодаль стояла деревянная скамья. На ней отдыхал пожилой человек в соломенной шляпе, по виду азербайджанец, – читал газету. Бородач прошел в калитку. Человек на скамье не обратил на него внимания, даже не повернул головы. Но Михаилу вспомнился Эюб, который «любит читать газеты». Над стеною помаячила красноармейская фуражка – должно быть, бородач поднялся на боковое крыльцо во дворе. Все это Михаил отметил мельком. Опасаясь привлечь к себе внимание, он лишь бросил на калитку короткий, рассеянный взгляд и прошел мимо. Глаза его между тем искали место, откуда можно было бы вести наблюдение. Саженях в сорока впереди стояло двухэтажное здание с высоким крыльцом, поддерживаемым кирпичной аркой. Михаил свернул за крыльцо и уселся на тротуар, привалившись к стене.