Текст книги "Поле битвы (сборник)"

Автор книги: Виктор Дьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Дроздов как-то напрочь забыл об ужине, хоть чувство голода и стало его постоянным спутником. Повесив автомат на шею, кажущийся квадратным в бронежилете, держа в одной руке котелок, а в другой вещмешок, задевая стенки траншеи неловко висящим на ремне оттопыренным штык-ножом, Галеев с шумом, на ощупь пробирался по ходу сообщения.

– Тебя что ли назначили!? – Дроздов с досадой сплюнул. – Что больше некого было!?

– А кого? Второе отделение снаряды разгружать увезли. Всю ночь там вкалывать будут. У Кузьмы температура тридцать восемь, у Веньки чирии, шею повернуть не может, а у меня, как специально, с замполитом конфликт. Уфф… Пока шёл, раз пять чуть не долбанулся… Кого же сюда добром загонишь, дураков нет, – вздохнул Галеев.

– А ты что же, дурак значит? – Дроздов наскоро споласкивал ложку, втягивая ноздрями исходящий из котелка запах варёной гречки.

– Значит дурак. Не ты один. Все мы тут дураки, умные от Армии отмазались.

– Тебя замполит прогнал, что-ли? – главного полкового воспитателя все звали по-прежнему, по-советски, замполитом. Дроздов спросил с ехидством, приступая к еде.

– Да идёт он… – Галеев не знал, что делать с бронежилетом, снимать или нет. Впервые оказавшись в дозоре, он опасался остаться без «панциря», в то же время в нём без привычки неудобно и тяжело. Рассмотрев лежащий в нише бронежилет Дроздова, он всё же решился и стал «рассупониваться». – Разозлился он на меня, специально наказал. Я ему цифровую фотокамеру об камень шарахнул, дорогую, трофейную. Часа два орал, грозил в окопах сгноить. Ну и чёрт с ним, лучше уж здесь, чем бобиком у него. Тоже мне, ваше благородие, денщика из меня сделал, подумаешь, камеру разбил, будто он деньги за неё платил, – чувствовалось, что Галеев хоть и хорохорится, но сильно жалеет о потере «тёплого места». – Слышь, Толян, ты мне покажь, что и как, как стрелять, куда стрелять.

– Ты что же и стрелять совсем не умеешь? – изумился Дроздов, не донеся ложку до рта.

– Совсем не совсем… Один раз перед присягой стрелял, ещё во Владикавказе, а больше не довелось. Я ведь в клубе всё время сидел, плакаты, стенгазеты, фотки делал, писал да рисовал.

– Ну, ты даёшь, вояка! – Дроздов облизал ложку. – Обожди, чай допью.

Стали пускать осветительные ракеты.

– Наконец-то, давно пора, – с облегчением отреагировал Дроздов, зажмурившись от повисшего в высоте кратковременного источника света. – Вот смотри, присоединяешь магазин… передёргиваешь затвор… планку ставишь на автоматический огонь, или на одиночный… снимаешь с предохранителя. Понял?

– Понял. Ты мне покажи, как целиться.

– Нечего тебе целится, всё равно не попадёшь. Меня вон в учебке три месяца учили, и то, как следует не научили, а ты хочешь со второго раза, да ещё ночью в «духа» попасть. Это если он к тебе метров на десять подойдёт. Твоя задача сейчас… – Дроздов вдруг задумался, и словно на что-то решившись, хлопнул Галеева по плечу. – А задача твоя следующая. Я буду «духов» высматривать, я и в темноте как кошка вижу, а ты на стрёме, понял? Если, не дай бог, сегодня полезут, ты по моей команде, бежишь со страшной силой по траншее, вон туда. Там поворот и тоже бруствер насыпан, это запасная позиция. Сейчас ракета будет, я тебе покажу.

– Ага, – с готовностью, даже с каким-то детским азартом смотрел на Дроздова разжалованный клубный работник, воспринимавший пока ещё всё как игру.

– Как только я дам короткую очередь, ты выставляешь автомат за насыпь и начинаешь палить короткими очередями, трассирующими… Вот, я тебе магазин с трассирующими пристегну… Помни, короткими, нажал на спуск, сосчитал раз-два и отпускай, а то у тебя патроны быстро кончатся. Три-четыре очереди дал, и смывайся, метров на десять-пятнадцать отбежал и снова три четыре очереди. Голову из траншеи не высовывай, только автомат. Потом ещё отбегаешь и по новой три-четыре очереди. Потом назад. Понял?

– Понял, а куда стрелять-то?

– Ты что, совсем тупой? Туда, – Дроздов махнул рукой в сторону «зелёнки».

– Понятно. А зачем всё это. Я ведь так ни в кого не попаду, только запарюсь бегавши.

– Так нужно. Ты не бойся, опасности для тебя никакой, главное морду не высовывай. Над тобой пули свистеть будут, но ты не дрейфь, в траншее ты в безопасности. Только ко мне ближе той насыпи не приближайся.

– Понял, а долго так бегать.– Пока тревожная группа не прибудет, минут десять. Ты рожки-то менять умеешь? Давай покажу…

Дроздов заметил их сразу, как только они выползли из «зелёнки». Их было двое, и они короткими перебежками продвигались от валуна к валуну, в промежутках между пусками ракет. Уже не первый раз на этом участке разведка «духов» появлялась вот так из кустов и, используя множество больших и малых камней, приближались к выдвинутому вперёд посту федералов. До сих пор эти вылазки пресекались взаимно корректно: дозор их вовремя обнаруживал, следовал доклад по телефону, на КП сразу же взвывала сирена, резко возрастала интенсивность пуска ракет и на подмогу спешила тревожная группа. Впрочем, уже одной сирены, или даже короткой очереди с поста оказывалось достаточно, чтобы «духи» сразу же «усекали», что обнаружены и, повернув назад, проворно исчезали в «зелёнке».

Сейчас Дроздов не доложил, и те двое продолжали перебегать, поднимаясь вверх по склону, всё дальше отдаляясь от линии кустов. Метров за сто до поста, склон становился почти голым – Дроздов со товарищи два дня под прикрытием «пропалывали» этот участок. Лишь несколько каменных бугров, глубоко засевших в почве, сиротливо торчали здесь. Они долго не решались выйти на эту площадку, видимо надеясь, что их всё-таки заметят с поста, поднимут тревогу и у них появится моральное право вернуться в спасительную «зелёнку». Но Дроздов на этот раз решил не давать им такого права, и они вынуждены были, собравшись с духом, подавив дрожь и сомнения идти дальше, туда, откуда вернуться уже не так просто. Вернуться без веской причины, этого им не позволяли кандалы легендарной кавказской гордости и неминуемое обвинение в трусости, самое унизительное для горца.

– Галей, беги, куда я тебе говорил, только тихо… не надо бронежилета, – шёпотом приказал Дроздов.

– А что уже идут? – сдавленно осведомился Галеев. – Надо позвонить.

– Я лучше знаю, что надо. Беги, и как услышишь мою очередь, начинай палить и бегать с места на место… только не высовывайся и близко ко мне не подходи.

Галеев скрылся в траншее, а Дроздов до боли в глазах всматривался в серый полумрак. Вспыхнула ракета. Двое уже ступили, вернее, вползли на голую площадку. Сейчас при свете они лежали недвижимо, стараясь слиться камуфляжным обмундированием с почвой. Они выглядели неестественно крупными, широкими. Видимо, под камуфляжем у них были длинные, тяжёлые «советские» бронежилеты с титановыми пластинами, а не короткие, лёгкие, щегольские импортные из кевлара, в которых «духи» любили позировать перед кинокамерами западных корреспондентов. «Значит, стрелять, скорее всего, придётся в голову», – подумал Дроздов, и сам удивился своему необычному спокойствию – казалось, что сейчас даже спусковой крючок он способен нажать плавно, без рывка.

Пара разделилась: один примостился с автоматом на изготовку за не выкорчеванным валуном – прикрывать, второй сделал бросок вперёд. Задача разведчиков была ясна: или незаметно подползти к окопу и, бросив гранату, сразу бежать назад, или, проникнув в окоп перерезать дозорных, и захватив их оружие вернуться к своим, гордо похваляясь трофеями, или, совсем уж джигитский поступок, зарезать одного и заминировать труп, а второго приволочь к себе живым. На большее такой маленькой группе рассчитывать не приходилось.

Очередная ракета. Двое застыли. Дроздов видел их, а они его нет – в бруствере было сделано хитрое маскирующее углубление, позволявшее оставаться не видимым снизу, со склона. До ближайшего оставалось метров шестьдесят-семьдесят, до второго, за валуном восемьдесят-девяносто. Дроздов даже успел различить серое лицо ближнего, – с бородой, не молодой и не старый, лет тридцать-тридцать пять. «Матери тогда было двадцать восемь, тем пятнадцать-шестнадцать, сейчас ей сорок четыре, значит этим должно быть тридцать один – тридцать два».

Когда вновь вспыхнула ракета, ближний находился уже метрах в пятидесяти. Со следующей позиции он мог бросить гранату – пора было начинать. Дроздов стал целить в дальнего, что за валуном. Тот, видимо, чувствовал себя в полной безопасности: его вязаная шапочка слишком уж беспечно высовывалась из-за камня, – бездействие Дроздова явно усыпило его бдительность. К тому же они знали, что мёрзнуть в дозоре у федералов всегда назначают первогодков, и если они так долго их не обнаружили, то наверняка спят. Изнеженные сопляки, не способные убить, дрожащие от одного звука гортанного акцента, видят во сне своих грудастых и задастых коров-мамаш.

Короткая очередь гулким эхом прорезала ночь, и пошла гулять отзвуками по распадку. Только что торчащая над валуном шапочка неестественно дёрнулась и пропала. Это было попадание в десятку. Видимо тот нерв, что не дал возможности Дроздову окончить снайперскую школу, наконец, успокоился и уже не мешал плавно спускать курок. Он целился недолго – ракета всё ещё горела. Ближний бородач распластался лицом вниз, стараясь втиснуться в каменистый склон. Ему некуда было деться, его уже никто не прикрывал, а бежать назад к камням далеко. Дроздов же ждал, что он побежит всё-таки назад, покажет спину, наклонится… и тогда появится возможность всадить очередь снизу, под бронежилет… в промежность.Ракета погасла, Галеев очнулся и начал поливать из своего укрытия в небо трассерами. Духи тут же стали отвечать из «зелёнки» – оказывается их было там много, а эти двое всего лишь нечто вроде авангарда диверсионной группы. В свою очередь Галеев, бегая с места на место, создавал впечатление, что в траншее засел целый взвод. Сосредоточив весь огонь на изображавшем «море огня» клубном работнике, отряд в зелёнке лишил последнего прикрытия своего лежащего перед окопом товарища. Дроздов спокойно дожидался «света», не обращая внимания на надрывавшийся от звонков телефон. Он и так хорошо видел цель и если бы «дух» сделал хоть малейшие движение в любую сторону… Но «дух» лежал ничком, как мёртвый, оцепенел, а может молился. Взлетело сразу несколько ракет и стало светло как ярким днём, сигнал тревоги в тылу сливался с беспорядочной стрельбой … Уже было слышно, как с бряцанием приближается тревожная группа, когда Дроздов выпустил длинную очередь в голову застывшего в ужасе чеченца.

В две смены

1

Торговля на продовольственном рынке, расположенном в одном из «спальных» районов Москвы начиналась в десять. Но торговцы, как правило, занимали свои места заранее. Невысокий, коротко стриженный охранник-распорядитель в защитном камуфляже, засунув свою рацию в большой нагрудный карман, расставлял по местам «колхозников» – москвичей-дачников и жителей ближайшего Подмосковья, торгующих огородной и лесной продукцией. Для рынка то клиенты нерегулярные. Задача не из лёгких, так как самые удобные места были прочно «забиты» торговцами постоянными. При расстановке «колхозников» сразу возникли трения. Особенно привередничал один дачник, привёзший на продажу большую корзину черники.

– Куда ты меня ставишь!? Меня же тут ни один покупатель не увидит! – выговаривал он охраннику.

– Ну, иди туда… вон в проход, – тот пытался отмахнуться.

– Куда в проход!? Там «чёрные» свои тележки ставят, там покупатель вообще не ходит. Поставь меня ближе к центральному входу!

С большим трудом охраннику удалось найти-таки приемлемое место для строптивого продавца черники. С остальными обстояло проще, особенно с не москвичами, те обычно не возникали, куда ставили, там и стояли. Наконец все «колхозники» распределены, и охранник, отирая платком пот со лба и шеи, тяжёлой походкой направился в помещении администрации, чтобы передохнуть в тени – стоял июль, жара в Москве не спадала уже третью неделю.

– Здравствуй Ань, – охранник поздоровался с одной из постоянных торговок.

– Здравствуй Максим, – улыбнулась в ответ миловидная русоволосая женщина лет тридцати пяти в лёгкой свободной кофте и джинсовой юбке, одновременно стараясь поудобнее разместить на небольшом пространстве торгового места весь ассортимент своей овощной продукции.

У Ани на прилавке имелись помидоры, огурцы, молодой картофель, редиска … Ящики с товаром подвозил и разгружал Рауф, шестнадцатилетний подросток. Одна нога у него заметно короче другой, отчего ходил он сильно кособочась.

– Сшытай, специално дла тэбя выбырал, – сказал Рауф и «голодными» глазами, не стесняясь стал «ощупывать» изгибы аниной фигуры.

Аня не глядя на него, принялась пересчитывать ящики, делая отметки в записной книжке. Товар был действительно отборный. Таким образом, младший сын Джабраила оказывал Ане знаки внимания. Хотя, в общем, мог бы и не стараться, раз Джабраил сказал, что сегодня Аня должна ночевать с этим колченогим мальчишкой, значит так оно и будет. Она не могла отказаться, слишком сильно она зависела от этой семьи, семьи, дававшей ей кусок хлеба … кусок хлеба её детям.

2

В родном городе Ани располагалось военное лётное училище. Многие девчонки в то советское время мечтали выйти замуж за лётчика, выпускника училища: высокая зарплата, красивая форма и конечно возможность уехать с ним из провинциальной дыры, вместе с суженым взлететь … улететь. Правда, лётчики, случалось, разбивались. Немало молодых вдов потом возвращалось в родной город. Но это ж были случайности, о них не хотелось думать. Куда приятнее обсуждать тех счастливиц, что приезжали в отпуска с мужьями откуда-нибудь из ГДР, Венгрии … рассказывали о той сказочной по советским меркам жизни, или, на худой конец, из не по-советски благоустроенной, чистой Прибалтики, благодатной, обильной Украины. Этих все видели счастливыми, щеголяющими в красивых импортных тряпках, их ухоженных, разодетых детей. Становясь старше, эти женщины, если их мужьям и дальше везло по службе, уже приезжали жёнами полковников, иногда генералов, орденоносцев, Героев Советского Союза. И уже никто из молоденьких девчонок не хотел вспоминать несчастных вдов, в одиночку поднимавших детей, до срока старящихся. Никто не вспоминал о жёнах неудачников, или просто спившихся, тех, кому выпало всю службу прозябать по «дырам», где девять месяцев зима, а кругом тайга, болота и удобства во дворе. Или, наоборот, тепло и природа щедрая, виноград, дыни, хурма, но вокруг такое «дружественное» местное советское население, что если хочешь остаться живой и не изнасилованной, за пределы военного городка лучше носа не высовывать. Никто не хотел видеть теневую сторону «луны», только солнечную, блестящую.

Со своим будущим мужем Аня познакомилась на танцах в том самом военном училище. Она была студенткой-первокурсницей пединститута, а он второкурсником-курсантом. Они поженились, когда он закончил училище, а она третий курс. Как радовалась мать Ани, воспитавшая её одна. Она как чувствовала, что долго не проживёт и спешила «устроить» дочь. В свой первый послеучилищный лейтенантский отпуск муж повёз Аню к себе на родину, на Украину, в такой же небольшой городок. Здесь выяснилось, что райцентр на Украине в корне отличался от такового в России. Аня никогда не выезжавшая за пределы своей области искренне удивилась, что на Украине живут намного лучше, в первую очередь это касалось снабжения продуктами питания.

Но служить им сначала пришлось именно в России, да ещё на Дальнем Востоке, в отдалённом гарнизоне. Тяжело пришлось Ане, заканчивать уже заочно институт, мотаясь через всю страну на сессии. Тем не менее, она всё успевала, и мужа кормить-обихаживать, и служебную квартиру в порядке содержать, и учиться, и детей рожать. Живя в «дыре» они мечтали, отслужив у «чёрта на куличиках», замениться в пригодное для нормальной жизни место. Они отслужили там положенные пять лет, и перевелись на Украину, в часть, расположенную недалеко от родных мест мужа. Счастью молодых супругов не было предела, казалось, вот сейчас начнётся человеческая, обеспеченная жизнь, тем более что у Ани уже имелся диплом. Но замена случилась в девяностом году, а в девяносто втором развалился Союз, а вместе с ним и Советская Армия. Развалилось всё то, что казалось вечным, незыблемым. А ведь с расчётом на эту незыблемость люди строили свои жизненные планы, мечтали, дерзали … миллионы, десятки миллионов людей.

Проблемы со здоровьем у мужа начались ещё на Дальнем Востоке. Но он всячески их скрывал, умудрялся «проскакивать» через медкомиссии. Он хотел дотянуть на лётной работе до перевода, и уже на новом месте уйти куда-нибудь в аэродромную обслугу. Он очень боялся, что его вообще комиссуют и уволят из армии – ведь на «гражданке» тогда, в советское время, зарабатывали намного меньше чем военные. Увы, получилось куда хуже. После переезда он перестал летать, но было уже поздно, его сердце, слабое для скоростных перегрузок, оказалось уже надорванным. Муж умер в девяносто четвёртом, и Аня осталась одна с двумя маленькими детьми, гражданкой свежеиспечённой страны, Украины, вдруг превратившийся из сытой и благодатной советской богачки в незалежную нищенку, не способную свести концы с концами. Не могла их свести и Аня, её специальность, русский язык и литература, в школах новой Украины оказалась ненужной. Свекровь переехала к ним, взяла на себя детей, а Аня пыталась заработать …

Пять лет дикого «челночного» труда богатства не принесли, но позволили не умереть с голоду. Потом… потом она поехала туда, куда граждане Украины в массовом порядке ринулись едва ли не сразу после развала Союза, в бывшую, так называемую, метрополию. Россия, по советским временам настоящая «голодранка», вдруг стала такой притягательной, ведь там можно было найти работу и заработать. Так Аня оказалась в Москве и вместе со своими товарками по челночному бизнесу стала наниматься продавцом на продовольственных рынках. Наниматься пришлось к кавказцам – они на московских рынках являлись некоронованными королями. Самые дальновидные из чернявых хозяев охотно нанимали для продажи своего товара украинок. Те, благодаря своей славянской внешности, не отпугивали привередливых покупателей. Аню принимали тем более охотно, потому что она чисто говорила по-русски и её московский покупатель вообще принимал за свою и покупал у неё куда охотнее, чем у других, явно «гыкающих» продавщиц. Не мудрено, ведь она была русская, к тому же язык знала профессионально.

3

Справа от Ани расположился тот самый дачник с черникой. Он таки добился своего – его поставили в ряд постоянных продавцов. Кроме черники он выложил десятка два головок молодого чеснока и большущий пук укропа, из которого прямо за прилавком начал вязать с помощью ниток маленькие пучки. За чернику он просил сначала пятьдесят рублей за кило, потом, видя, что она не «идёт» снизил цену до сорока пяти. По всему, торговец он был ещё неопытный, но Аня, тем не менее, остро, чуть не до боли сердечной ему завидовала. Этот уже немолодой мужик, по его же словам, всего лишь в третий раз вышедший торговать… Он торговал своим собственным товаром, выращенным на дачном участке, собранным в лесу. Он мог по своему усмотрению устанавливать цену, или вообще уйти в любой момент, чем стоять на этой становящейся всё более ощутимой жаре. Увы, Аня ничего этого сделать не могла, она должна выстоять весь день, до самого закрытия рынка, и продать как можно больше. Если она продаст на сумму менее обусловленной, тогда Джабраил…

Нет, Джабраил не такой уж плохой хозяин, напротив, иначе не работала бы у него Аня так долго, второй год. Он был у неё уже пятый хозяин и значительно лучше предыдущих. Сначала работала у армянина думая, что тот как христианин будет лучше относиться. Увы, надежды не оправдались, армянин по жадности очень сильно смахивал на анекдотичного еврея, а во всём остальном обладал обычным набором специфических качеств большинства кавказских мужчин. Работа на хозяев утвердила Аню в мысли, что для кавказцев разница в вероисповедании не означает разницы нравов, привычек. Впрочем, хозяева-азербайджанцы оказались не столь патологически жадны, как первый хозяин, и Ане удалось у них кое-что заработать, отправлять регулярно деньги свекрови, остававшейся с детьми. Уходя от одного, она ездила на месяц-полтора домой, возвращалась и нанималась к другому. Уходила тогда, когда отношения с хозяином, или его родственниками становились невыносимыми. А таковыми они обычно становились тогда, когда от неё начинали требовать того же, чего и от других наёмных продавщиц – спать с хозяином, его братьями, или сыновьями. Аня предпочитала увольняться, но на пятом хозяине и она…

Джабраил платил больше, чем все предыдущие наниматели, ибо сразу оценил, как умело работает Аня с покупателями. Нет, он никогда не предлагал ей спать с ним. Джабраилу далеко за пятьдесят, а мужчины на Кавказе насколько раньше европейцев созревают, настолько же раньше и стареют биологически. После пятидесяти многим из них женщина уже без надобности. Джабраил не требовал, он упрашивал Аню… спать с его сыновьями, причём спать не бесплатно. Сначала со старшим, тридцатилетним Юсуфом, чтобы тот не бегал в Москве по проституткам и, тем более, не подцепил бы уличную дешёвую девку, и не привёз бы в Баку, жене нехорошую болезнь. Потом пришлось с той же целью «обслужить» второго сына двадцатипятилетнего Ахмета… и вот теперь её предстояло «лечь» и под младшего. Джабраил вроде бы и не настаивал, он просто жаловался, что его сыновья, особенно летом, буквально бесятся от вида приходящих на рынок легко одетых женщин. Аня согласилась не сразу, но она понимала, что столько сколько у Джабраила, она не заработает ни у кого. А заработать её надо было много, чтобы поднять на ноги детей, чтобы иметь возможность бросить эту унизительную, рабскую работу, организовать своё дело. А в перспективе Аня мечтала заработать достаточно денег, чтобы купить жильё в России, и уехать из ставшей такой неперспективной Украины. Но для этого ох как много нужно вынести и вытерпеть, но она была на это готова… у неё не было иного выхода.

4

С другой стороны от дачника стояла Зара, жена Джабраила, она торговала зеленью: петрушкой, укропом, сельдереем, пером лука, наборами для засолки огурцов. Зара где-то лет на десять моложе мужа, но выглядела старухой. Она ненавидела Аню, но как и положено восточной женщине молча принимала волю мужа, и ни разу даже словом не упрекнула за то, что та спит с её сыновьями. Она вообще как будто её не видела, все эти хохлушки для неё не существовали, а то что Аня, носящая украинскую фамилию мужа хохлушка, в семье Джабраила не сомневались.

Лучше всего брали молодую картошку, огурцы, помидоры были дороговаты и шли хуже. День субботний и люди, выспавшись, потянулись на рынок. Ближе к полудню торговля у Ани пошла настолько бойко, что просто не оставалось возможности передохнуть. Она не очень любила покупательниц, с покупателями дело обстояло куда легче. Подходит, к примеру, мужик, в руках у него список, написанный женой:

– Эээ… девушка! Мне надо помидоров два килограмма, но не дороже пятнадцати рублей за кило, и килограмм огурцов не дороже восьми…

Таких покупателей Аня обрабатывала без «шума и пыли»:

– Да что вы, мужчина, во всей Москве нормальных помидор дешевле восемнадцати рублей вы не найдёте. Вот смотрите какие, помидорчик к помидорчику, грунтовые, волгоградские, берите, будете кушать да нахваливать, вкуснее не бывает. Хотите, сами каждый выберете, пощупаете…

Мужик, убаюканный приятным голосом симпатичной продавщицы, помотав головой по сторонам… А там кругом, в основном стояли смуглые, носатые, хитрые, старательно, но безуспешно прячущие в глазах огонь ненависти и презрения… Куда деваться, лучше уж у этой взять, и берёт по восемнадцать помидоры и по десять огурцы. Что его потом ожидало дома, оставалось только догадываться. С покупательницами обычно получался совсем другой разговор. Конечно, и среди них встречались недотёпистые бабёнки, но то, как правило, были редкие исключения. Москвички, даже те, кто вышел в таковые из лимитчиц, оказывались в основном въедливыми, отбрёханными, прижимистыми и кроме всего прочего среди них часто встречались образованные. Вот и сейчас, подошла одна такая лет сорока, МНСной внешности, долго щупала помидоры.

– Вы говорите волгоградские? А сами откуда будете? – покупательница смотрела так, будто говорила: «не бреши мне милая, я тебя насквозь вижу».

Ане хотелось ответить ей в тон: «Да какое твоё дело, откуда я. Повезло тебе в Москве жить, а мне вот нет». Но она не могла так сказать, она слишком дорожила местом … этим проклятым местом. Она ответила правду, врать было бесполезно, ведь такие «проницательные» покупатели отлично знали, откуда на московских рынках все эти торговки со славянской внешностью.

– Я с Украины, – спокойно ответила Аня.

– А как же у вас оказались помидоры с Волги? – продолжала допрос с пристрастием покупательница.

– Вы сами отлично знаете как, – чуть резче ответила Аня, тоном как бы предлагая прекратить эту глупую игру в вопросы и ответы.

Покупательница сразу оценила слова Ани и заговорила уже участливо:

– Что, тяжело у «чёрных» работать?

– Терпимо… Вы будете, что-нибудь брать?

– Да, конечно… кило помидор и три картошки.

– Извините, пожалуйста, – уходя, произнесла покупательница.

Но таких «понятливые» тоже случались крайне редко. Большинство москвичек, коренных и не очень никогда не выказывали ни малейшего сочувствия.

В полдень по торговым рядам пошла менеджер фирмы, которой принадлежал рынок, и стала раздавать квитанции на оплату торговых мест. Ане она как обычно выдала квиток на оплату в размере двухсот тридцати рублей и напомнила, чтобы деньги были уплачены до часу дня, ибо у бухгалтера короткий день. Когда менеджер подошла к дачнику, тот энергично запротестовал против выписывания ему обычной квитанции:

– Вы что же меня не помните? Я же все справки предоставил на льготную оплату. Вот у меня за прошлый раз квитанция сохранилась… видите, я половину платил.

Менеджер вспомнила и вписала другую сумму оплаты.

– А что у вас за льготы, – поинтересовалась Аня, когда менеджер отошла.

– Да я пенсионер, а Лужков обязал рыночные администрации с пенсионеров, торгующих со своих дачных участков взимать льготную плату. Вот я и плачу половину.

– Вы пенсионер!? – удивилась Аня, ибо мужчина хоть и смотрелся не молодо, но до пенсионного возраста явно не дотягивал.

– Да. А что не похож? – заулыбался дачник. – Видите, как хорошо сохранился? Всё куда проще объясняется. Я военный пенсионер, – тут же он и пояснил причину своей «моложавости».

Годы, проведённые с мужем в военных городках … это сейчас так далеко, за такой толщей пережитого, словно и не из её жизни. Не хотелось оглядываться, вспоминать. Уж очень реальность отличалась от прошлого: девочка с бантами, школьница в форменном платье с пионерским галстуком, с комсомольским значком, студентка, невеста, счастливая жена, молодая мать, молодая учительница с напускной строгостью на лице… Было ли это? Вспоминать, только душу травить. Потому Аня никак не отреагировала на слова соседа, тем более что ей было некогда – она деловито и сноровисто обслуживала очередного покупателя.

Пришёл Джабраил, собрал квитанции. Кроме Ани на него работали ещё две женщины-украинки. Таким образом, всего на рынке у него имелось четыре торговых места: на одном работала Зара или кто-то из сыновей, на трёх других наёмные продавщицы. Увидев, как пожилой азербайджанец забрал у его соседки квиток для оплаты, дачник удивлённо спросил Аню:

– Так вы тоже на них работаете, и весь этот товар не ваш, а их? Я то думал, что русские на них не работают, только украинки.

В голосе дачника слышалось искреннее разочарование.

– А я и есть с Украины, – грустно усмехнулась в ответ Аня.

– Да, ну… непохоже. Я во многих местах служил, у вас говор не украинский.

– На Украине живёт одиннадцать миллионов русских, – объяснила Аня, но опытный сосед этим не удовлетворился и смотрел на неё изучающе.

Впрочем, смотрел он недолго, жара и то, что его чернику почти не брали, чеснок шёл со средней скоростью, а укроп… Какая-то сумрачная старушка долго ходила от Зары к дачнику, и назад, приглядываясь к укропу. У дачника он стоил два рубля за пучок, но не имел товарного вида, у Зары четыре, но смотрелся значительно лучше. Наконец дачник не выдержал её «метаний»:

– Что ты бабка смотришь, бери, два рубля всего.

Старуха неожиданно разразилась в ответ раздражённой тирадой:

– Чего брать, разве это укроп, он же перерос у тебя, вон вялый какой! И «чёрной» этой свои деньги отдавать неохота, чтобы они своих архаровцев злющих рожали да растили. И когда же вы торговать научитесь, чтобы товар у вас был не хуже чем у них?

Бабка замолчала так же внезапно, как и разговорилась и пошла прочь шаркающей походкой, ничего не купив и не дав дачнику возможности ей ответить.

– Во, старая даёт, – покачал он ей в след головой. – Столько лет прожила, а как не знает, что негде нам научиться-то было. Нас же всех партия и правительство, дышло им в пасть, не торговать учило, а другому. Меня, Родину защищать, других – не ждать милостей от природы, в космос вырваться, друзьям в джунглях где-нибудь помогать революцию делать, на заводах вкалывать, в НИИ штаны протирать. А им ведь и советская власть торговать позволяла, у них навык не потерян, у них и деды и прадеды торговали, кто цветами, кто чем. А для нас с семнадцатого года это занятие позором считалось. Да за это, за то, что нас семьдесят лет от торговли отучали, я не вдвое, в двадцать раз должен меньше «чёрных» за место платить. Власть в этом виновата, что мы не умеем, власть и должна нам помогать…

Дачник говорил явно для Ани, ожидая её сочувствия или комментария. Но та не отреагировала, тем более возле неё по-прежнему не переставали толкаться покупатели. Зато с другой стороны с нескрываемой ненавистью косила на него свои чёрные глаза Зара – ей «теоретические выкладки» соседа по торговому месту явно не понравились. Потом дачник попросил Аню присмотреть за его черникой, а сам пошёл в здание администрации платить свои полцены за место.

Во второй половине дня жара стала просто нестерпимой, даже привычные к ней кавказцы обливались потом. Солнце, с утра не такое злое, теперь светило Ане и её соседям прямо в лица, высушивая товар. Особенно доставалось зелени на прилавке Зары. Она постоянно взбрызгивала её водой, тем не менее, товар буквально на глазах терял внешнюю свежесть. Кто-то сказал, что на термометре тридцать три в тени. Жара сказалась и на покупателях, их поток заметно схлынул, и у Ани тоже появилась возможность перевести дух, присесть.