Текст книги "Целинники"

Автор книги: Виктор Дьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Виктор Дьяков
Целинники

1

Лето 1961 года, классическая русская лесная деревня Горбылиха, затерявшаяся в одном из захолустных уголков Тверской земли. Два ряда изб, так называемые, красный и черный посады, меж ними проезжая часть, летом пыльная, весной и осенью грязная, зимой заснеженная. Избы и похожи друг на дружку, и в то же время отличны. Похожи бревенчатыми срубами, высокими остроконечными, крытыми дранкой крышами, против каждой избы колодец с вертушкой, сзади, вплотную к избам примыкают скотные дворы, за ними огороды и приусадебные участки. Отличие?… Ну, во-первых, размер изб. Как ни уравнивали в тридцатые годы коммунисты крестьян, раскулачивали и выселяли тех, кто побогаче, тем не менее, к шестидесятым даже по внешнему виду изб наблюдалось определенное расслоение. Например, самый большой и нарядный, обитый новым тесом, сверкающий свежевыкрашенными резными наличниками дом у местного бригадира. То есть, фактического главы деревни, входившей в колхоз, объединявший несколько таких, чуть меньше, чуть больше деревень вокруг большого села, выполнявшего роль центральной усадьбы. Как ни уравнивай, а хозяева-то в избах разные, и если мужик не пьет, или пьет в меру, к тому же тащит не из дома, а в дом, то даже при условии почти дармовой колхозной работы, вполне можно свое жилище содержать в относительном порядке. Ну, а если пьяница, или лодырь, или то и то в одном «флаконе»… У таких, конечно, и крыша течет, и тес гниет и вообще изба заваливается на бок или назад. Все это имело место и в Горбылихе. Наряду с бригадирским, одним из таких же крепким, зажиточным жилищем смотрелся дом относительно молодых супругов Черноусовых. Жили там, сам Илья Черноусов, мужик ухватистый, с головой, жена его Зинаида, баба работящая и дети, трое сыновей. В начале прошлого 1960 года, когда подводили итоги предыдущего 1959-го, горбылихинская бригада по ряду показателей оказалась в числе отстающих. Естественно в этой связи встал вопрос о замене бригадира Василия Яснова. Де, за несколько лет бригадирства он зазнался, стал меньше уделять внимания колхозным делам, а больше личным, жену свою устроил зав. фермой, а та вроде бы занималась приписками. Тут и всплыла кандидатура Ильи Черноусова, молодого энергичного, активного. Он и сам был не прочь порулить бригадой. Много усилий приложил Яснов, чтобы не случилось это переизбрание: все свои связи в колхозном правлении задействовал, лично съездил к председателю, отвез лучший кусок мяса от срочно забитого его личного бычка, вроде и еще чего-то там поднес, говорили, что деньги немалые. Так или нет, осталось тайной, но смены бригадира не случилось. В правлении Василию объявили строгий выговор за упущения в работе, но с должности не сняли. Ох, как обиделся, разозлился тогда Илья, ведь его обнадежили, вроде даже наверняка обещали. Злой на все колхозное начальство, он весной 1960 года взял да и завербовался на Целину. Конечно, как ценного работника его бы могли под каким-нибудь предлогом придержать, не отпустить. Но Яснов удерживать не стал – зачем ему столь опасный конкурент в бригаде, пусть едет. И вот через год…

В доме Черноусовых кипело застолье. Вообще-то летом у колхозников выходных как таковых не бывало. Но в этот воскресный день Василий Яснов не мог не представить таковой многим членам своей бригады. Уж больно весомым и необычным был повод: Илья Черноусов, год назад отбывший на Целину, приехал домой, чтобы теперь забрать с собой и семью. Несмотря на громогласную пропагандистскую трескотню во всех доступных в Горбылихе СМИ, то есть по радиотрансляции и в центральных газетах на которые заставляли подписываться всех даже неграмотных… Так вот, несмотря на раздающиеся уже несколько лет призывы ехать на освоение целинных земель, из Горбылихи еще никто кроме Ильи не поехал туда. Потому вся без исключения деревня желала из первых уст, от очевидца, земляка узнать всю правду об этой самой Целине. Конечно в документальных киножурналах «Новости дня», которые всегда показывали перед демонстрацией художественных фильмов в деревенском клубе, про Целину и рассказывали, и показывали. По той же радиотрансляционной сети чуть не каждодневно исполняли залихватскую песню: «Здравствуй земля целинная»… И, тем не менее, свидетельство побывавшего там односельчанина это не кино и песни по радио.

Илья Черноусов коренастый мужик тридцати двух лет, с преисполненным уверенности видом восседал во главе стола. Рядом бригадир Яснов, соседи, друзья-приятели… Зинаида, жена Ильи, тридцатилетняя среднего роста и полноты с обыкновенным лицом деревенской женщины, обветренным, «прожаренным» до кирпичного цвета полевым солнцем, с крупными не женскими ладонями доярки… Зинаида снует от стола в кухню, орудует ухватом, достает из зева большой русской печи чугуны с различными угощениями. Тут же рядом ее мать, усохшая старуха, живущая отдельно в своей избе, но ради такого случая прибывшая на подмогу дочери. Гости, человек двадцать, в основном мужиков, едва умещались за двумя сдвинутыми столами. Иван неспешно, не повышая голоса вел рассказ. Гости напряженно вслушивались, боясь упустить хоть одно слово, отвлекаясь лишь на то чтобы выслушать или сказать какой-нибудь тост, выпить и закусить.

– Хлеба там во! – Илья чиркнул ребром ладони себе по горлу. – Но год на год не приходится. Земля ровная, конца нет, степь бескрайняя, только паши. Дома, квартеры сразу дают и деньги подъемные. Если с семьями, детями приезжают, в поселке школа-десятилетка, садик, ясли. Ну и сами судите, мужики, там ведь совхоз, а совхоз не колхоз, в совхозе воскресенье всегда выходной день, вынь да положь.

– Неужто и в страду, в уборочную тоже выходной? – не поверил в такую благость один из старых приятелей Ильи.

– Конечно, когда работы не впроворот и в воскресенье работаем, но потом за это обязательный отгул по осени среди недели предоставляют. Я ж там сейчас сам бригадир, учет отгулам строго веду… Не, мужики, там все строго по закону, по справедливости. Не как тута, – Илья скосил глаза на сидящего рядом Яснова, давая понять, что он целинный бригадир, и потому встал даже не вровень, а выше своего бывшего начальника, и о справедливости разумеет куда больше.

– А ты нам объясни Илья Никифорыч, как же ты там в бригадиры-то так быстро вышел? Ить году не отработал, а уж начальником стал, – прозвучал вопрос с противоположной стороны сдвинутых столов.

– Ладно, мужики, давай еще по одной тяпнем, чтобы говорилось легше, а то никогда так много не говорил, в горле першит, – решил повременить с ответом на этот вопрос Илья.

Стаканы тут же наполнились мутным самогоном. Под «чтобы не в последний раз» выпили.

– А вот так и стал, – Илья закусил кругом соленого огурца, выпил из стоявшей тут же банки рассолу и, утершись рукавом, продолжил. – Совхоз наш еще пять лет назад организовали. В нем пять полеводческих бригад. Четыре в общем крепкие такие бригады, а в пятой все в кривь, да вкось.

– Что, мужики сильно пьют? – кто-то подсказал самое естественное.

– Да нет, пить-то во всех пьют, да работе то не помеха. Тут вот в чем дело. Там ведь в основном пришлый народ, вроде меня, завербованные, но и тамошние есть, – с неожиданным вздохом произнес Илья.

– А они, эти местные от вас приезжих нос воротят, – подсказал тот же голос.

– Да нет… вы это… не перебивайте, сейчас я вам все объясню. Тут дело не простое, политическое, – последнюю фразу Черноусов произнес тише и многозначительно обвел глазами слушателей. – Дело в том, что тамошние местные в основном нерусские. В первые четыре бригады народ вербованный в основном с России и Украины приехавший. А в пятой там и вербованные есть, но есть и казахи, и немцы. Понимаете, какой кисель получается?

– Немцы! Какие немцы, пленные, что ли? – этот вопрос чуть не в один голос задали сразу несколько слушателей.

– Да какие пленные, с ума что ли посходили, вроде и выпили-то чуть чуть, а несете не пойми что, – в очередной раз выразил недовольство, тем что его перебили, Илья. – Живете здесь как в берлоге и не знаете, что в свете деется. И я вот тоже, как и вы сейчас, пока отсель не уехал ничего не знал. А за энтот год узнал, наверное, больше, чем за всю прежнюю жизнь. Немцы там не с Германии, а которые здесь в России родились. Их еще в войну туда выселили с Волги и Украины. Ну, вот оне там и живут. Работники хорошие, но сами понимаете, веры им быть не может.

– А с этими казаками, с ними наверно трудно? Тут нам фильм казали, «Тихий Дон» называется, ох и драчливый народ. Она, наверное, и там бузят, – несмотря, на недовольство Ильи гости, находясь уже под легким хмельком, все более лезли со своими вопросами и домыслами.

– Ох, мужики за…ли вы меня, ей Богу. Я не про казаков говорю, а про казахов. Казаки там тоже жили, но это чуток подальше, на берегу Иртыша. Но тамошние казаки за белых все воевали и их еще в гражданскую под корень извели, а которые остались в Китай поубегли. А казахи – это такой нерусский народ с глазами узкими. Вот с ними трудно. Они к земле почитай никакой сноровки не имеют. Скотину водить – это они могут, а пахать, сеять, полоть, для такой работы у них совсем нету желания. Я ведь в той бригаде спервоначалу тоже простым рабочим был. А перед нонешней посевной старого бригадира сняли, стали искать другого. А ставить-то и некого, один пьет, второй ворует, третий с бабами напропалую гуляет, немцев нельзя, казахи в полеводческом деле без понятия. Предложили одному хохлу, а тот условия стал ставить, чтобы бригаду всем обеспечивали наравне с другими, а то бригадирить не стану. А другие-то уже по нескольку лет работают, у них все налажено и люди все опытные, трактористы, там комбайнеры и остальные. А у нас-то бригада без году неделя как собрана, взаимодействие не налажено. Ну, ей все в последнюю очередь доставалось, и техника, и ГСМ, и прочее. Как, значит, хохол отказался директор совхоза тогда меня вызвал и говорит: принимай Илья бригаду, хоть ты к нам и недавно приехал, но более ставить не вижу кого. А я, что я, согласен, говорю, Петр Сергеич, оправдаю доверие, и никаких там условий ставить не стал. Вот так и поставили на бригадирство. Сначала срок испытательный дали. Посмотрели, как я с посевной справлюсь. Ну, я понял, что на той посевной судьба моя решается… – Илья вдруг вздохнул и, словно забыв о чем только, что говорил, опрокинул в себя рюмку самогона.

– И как, справился? – гости не обратили внимания, что хозяин выпил без них, их слишком интересовал ответ на этот вопрос.

– А как же, – Илья запил водку рассолом. – Мужики, которые русские, в той бригаде выпивали крепко. Ну я одного, для острастки, который поддатый на работу вышел, за гумно отвел и в едало дал. Все, сразу как знахарка отговорила, остальные выпивохи тоже побаиваться стали. С казахами так же. Они любят сидеть и в степь смотреть, ничего не делать. И на работе так же. Я их от этой смотрячей болезни живо вылечил, взял дрын и одного такого сидельщика так по хребтине приложил… Он у меня потом как наскипидаренный работал. С такими людьми иначе нельзя…

– А немцев тоже бил?

– А их не за что. Они все трудяги, работают да еще как. Но за ними тоже глаз, да глаз нужен. Мне так особист с области говорил, с ними осторожней, нет им веры. Вот так я посевную и свалил. Мне потом директор лично руку жал, благодарность объявил и в бригадирах приказом утвердил.

– Молодец Илья Никифорыч, что верно, то верно, некоторым пока в морду не дашь… – начал было хвалить Черноусова один из изрядно захмелевших мужиков, видимо не врубившись, что в морду и по хребту Илья бил таких же как они рядовых работников.

Яснов, судя по недовольному выражению его лица, воспринял последние откровения Черноусова как вызов себе. Местный бригадир руки никогда не распускал и действовал в основном посредством ругани и угроз снять трудодни. Потому он поспешил перевести разговор в другое русло:

– Ты нам Илюха лучше расскажи как там с жильем. Говоришь, квартеры дают. Это что ж как в городе в большом доме что ли, или там сразу избу новую дают?

– Да-да, очень про это хотим знать? – Яснова сразу же поддержали несколько заинтересованных голосов.

– Да нет, там все по-другому. Там не избы, а домики строят щитосборные, кажный на четыре квартеры, две двухкомнатные с одной стороны и две однокомнатные с другой. Дома с верандами, крыша шиферная. Главно и удобства там есть, вода прямо в дом проведена, никаких колодцев рыть не надо, с ведрами волыниться. Кран открыл, и она тебе течет, – Илья сделал движение пальцами, будто отворачивал водопроводный кран.

– Иш ты, прям как в городе! – восхищенно загудели гости.

– Что-то не пойму я Илюх, говоришь четыре квартеры в доме. Это получается со всех сторон квартеры… А скотный двор, огород, где оне помещаются, в другом месте что ль? – недоуменно спрашивал Яснов.

Да не нужна там никакая скотина в дому. Молоко, сметану, творог, все в совхозе за работу дают, у нас молокозавод свой. А если чего хочешь для себя посадить, перед каждой квартрой палисадники штакетником отгорожены, можно грядки делать, некоторые и курей держут, там в сараях на отшибе. Если перед домом мало земли, можно поболе огород сделать в поле там дают по пятнадцать соток, ежели кто хочет, – терпеливо объяснял Черноусов.

– Это ж здорово. Никакой тебе скотины в дому, ни навозу, ни запаху. Не житуха красота, – вклинился один из молодых мужиков, явно намеревавшийся последовать примеру Черноусова, ехать на Целину.

– Красота-то красота, да как-то. Что же это такое, огороды значит не при доме, а черти где, да и без своей скотины оно как-то… Колхозное молоко с фермы или мясо, оно и есть колхозное, не свое, – возразил Яснов, возможно, испугавшись, что пример Черноусова станет заразительным и из деревни убегут на Целину многие – а кто тут работать останется?

– Да, эт оно так, без своей коровы да овец никак нельзя, с одних курей сыт не будешь. Я так молоко с колхозной фермы ни за что пить не стану, – только от своей коровы, – поддержал своего бригадира кто-то из-за стола.

Выпили по очередной и разговор из фазы слушания рассказа хозяина, перешел в многоголосый хор – почти каждый спешил выразить свое мнение, свои аргументы за и против переезда на Целину, про которую только что рассказал Илья Черноусов и так красиво пели по радио:

 
Ох ты, зима морозная
Ноченька яснозвездная
Скоро ли я увижу
Мою любимую в степном краю?
Вьется дорога длинная
Здравствуй земля целинная
Здравствуй простор широкий
Весну и молодость встречай свою…
 

Пока взрослые гуляли в избе трое сыновей Черноусовых, одиннадцатилетний Васька, восьмилетний Ленька и шестилетний Витька, собрали вокруг себя деревенских ребятишек, хвастая подарками, что им привез с Целины отец.

– Во, луч можно и шире и уже делать, метров на двадцать, а то и на все тридцать, вона до той ветлины бьет. Сегодня как стемнеет, проверим, – это старший Васька показывал ребятам работу невиданного в деревне чуда – китайского фонарика на батарейках. В то же время младшие братья демонстрировали «боевые» качества привезенных им отцом водяных пистолетов, стрелявших водяной струей. Потом стали задирать штанины, открывая на всеобщее обозрение опять же диковинные спортивные ботинки – кеды. В таких по деревне щеголяли только городские мальчишки, приезжавшие на летние каникулы к своим бабушкам и дедушкам из Москвы, Ленинграда, Калинина. Зависть у местных мальчишек вызывали и цветные рубашки в которые вырядились братья. Они так смотрелись на фоне убогого синего сатина, из которого в основном были пошиты рубашки и шаровары местной деревенской пацанвы.

Впрочем, завидовали не только сыновьям. Деревенские бабы завидовали и Зинаиде. Чего только не понавез и ей Илья: платье, шаль, туфли, оренбургский платок… И хоть то городского пошива платье пришлось Зинаиде не совсем впору – за время без мужа она несколько похудела, переживая за уехавшего Илью… Она опасалась, ведь в деревне с самой войны сохранялся определенный дефицит мужиков и не каждая деревенская баба могла выйти замуж, завести семью. Никому, кроме собственной матери не признавалась она в своих страхах, но многие, особенно женщины догадывались – боится, как бы не канул как воду ее муженек на тех целинных просторах, оставив ее одну с тремя ребятишками. То обстоятельство, что жена заметно осунулась и спала с тела, вызвало у Ильи недовольство:

– Что это ты Зин, похудела-то как? Неужто, бригадир так тут тебя работой замордовал? Вона, ребры скрозь кофту проступают. Когда уезжал ты ж справная была. Платье тебе привез на тот твой размер, а сейчас… не иначе в заду и груди свободно будет.

– Да я ж Илюш… про тебя все думала. Ты ж писал-то редко. Вот нету письма долго, а я все думаю, что тама с тобой, жив, али нет, – не стала раскрывать всех причин своего нешуточного беспокойства Зинаида. – Но ты не бойся, с тобой я быстро опять в тело войду, – тут же она заверила мужа.

Платье пришлось прихватить булавками, чтобы не болталось. Тем не менее, когда Зинаида вышла в этом платье, городских туфлях и чулках на улицу… Все бабы от древних старух, еще помещиков помнящих, до сопливых девчонок сбежались на нее смотреть, всплескивали руками да охали. И как тут не всплескивать, не охать, ведь до ближайшего сельпо в центральной усадьбе колхоза целых восемь километров – так просто в магазин не сбегаешь, да и выбор в том сельпо был… Только соль, спички, да водка, ну еще сатин имелся постоянно. Так что за промтоварами приходилось в райцентр ездить за пятьдесят километров. Но и там одеться колхозникам, получавшим на трудодни совсем мизерные деньги, было довольно сложно. Потому одевались в основном самым доступным способом: в сельпо или автолавке закупали впрок на всю семью дешевого сатина и из него шили все что можно: штаны, белье, рубашки, платья… Качество тех «промтоваров», конечно, было неважным. Те же городские бабы и девки, что приезжали гостить к своим родителям и дедам, они сильно выделялись на таком «сатиновом» фоне. Но с ними и не равнялись, они уже местными не считались, даже если здесь и родились. Но вот когда своя деревенская баба вот так вдруг вырядилась… Это, одетым в сатиновые платья, кофты, юбки, обутыми в кирзовые и резиновые сапоги женщинам… Именно женщины при виде Зинаиды в обновах уверились, что Илья Черноусов уехал не только в хлебные места, а где еще и отличное, едва ли не московское снабжение. В общем, в Горбылихе тогда почти ни у кого не возникло сомнений, что Илья поступил совершенно правильно, уехав из бесперспективной деревни. Некоторые из женщин стали подбивать своих мужей, чтобы тоже собирались на Целину, в хорошую перспективную жизнь.

Сыновья Черноусовых с радостью готовились к предстоящему отъезду, Зинаида тоже хлопотала… Только ее мать, предчувствуя одинокую старость не могла сдерживать слезы, глядя на дочь и внуков. Впрочем, некоторые сомнения закрадывались и в сердце Зинаиды. Муж кроме всех прочих, привез ей и еще один подарок, правда она его никому, даже матери и близким подругам не показала – застеснялась. То была так называемая комбинация, короткая шелковая кружевная рубашка с бретельками, которую можно одевать и под платье, и на ночь, ложась в постель. В деревне бабы такую красоту видели только в кино и у тех же городских. Так вот ночью, лежа в этой своей нарядной комбинации рядом с долгожданным мужем, Зинаида нет-нет, да и высказывала ему свои опасения:

– Илюш… боюсь я что-то ехать. Ведь вся родня наша тут, и мама, и сестра двоюронная, и крестные. Отцы наши, твоя мать и все деды на кладбище здесь лежат. Как же так все бросить и уехать? Боязно. Может, избу пока не будем продавать? Мало ли что, вдруг возвращаться придется. Опять же Ленька с Васькой здесь в школу ходили. Понравится ли им в новой-то школе?

– Слушай Зин… забодала ты меня. Все, с этой жизнью горбыльной кончать надо. Нечего в раскоряку стоять и тут, и там. Мы же уедем за три тысячи километров. Далеко очень далеко, совсем уедем. Потому тут ничего оставлять не надо, все продать. Дом, говоришь? Какой дом, жить-то там будем. А этот здесь без догляда по бревнышку по досточкам растащат. Продавать, пока покупатели есть, все продавать и корову, и курей и уток, – Илья не хотел обижать жену, и не говорил, что дом этот ему от его родителей достался и она тут, в общем-то, право голоса не имеет. – А родня, что родня. Вот будем в отпуска приезжать, гостить у матери твоей да рассказывать, как мы там хорошо живем. Я тебе это обещаю. А тут… тут жизнь, как она была никудышной, так и останется. Здесь же все оно неперспективное, деревни, колхозы. Здесь нечего ловить. Да и Ваське Яснову боле кланяться не хочу. Он тута до самой пенсии теперь бригадирить будет, никого не пустит. А там я вона, меньше чем за год в те бригадиры вышел. Там хоть есть для чего работать, а здесь для чего? Там же Целина, про нее вон везде и по радио говорят, и в кино кажут, и в газетах пишут. Там бригадиры ордена получают, в Герои Соцтруда выходят.

– Но оне наверно уж больно хорошо работают, надрываются? – предположила Зинаида.

– Да ерунда все это, сказки для ребятишек… надрываются. Я-то всю эту механику сейчас знаю. Тама все на виду, не то что здеся. Просто приходит разнарядка на район, в энтот год подать одного бригадира, или директора совхоза на награждение. Орден, там, или звезда героя… Вот и все дела. В нашем совхозе, мне рассказывали, один бригадир так вот два года назад Героем стал. После этого он сразу на повышение пошел, сейчас где-то совхозом рулит, в другом районе. Вот так, а говорят про него, так себе бригадирил, не лучше других, просто с тогдашним директором они земляки были, вот он его и выдвинул. А здесь что, хоть уработайся, никто никого не выдвинет, потому как сюда никто никакой разнарядки никогда не спустит. Колхоз неперспективный, район тоже, да и вся область. А Целину сам Хрущев на заметке держит, всячески поддерживает и поощряет. Потому и условия там создает, дороги, дома строит. Поселок, где мы жить будем, всего-то с пятьдесят пятого года существует, а там уже и электричество и водопровод. Скоро телевышку в райцентре поставят и телевизор смотреть будем, как в Москве или Ленинграде… А наша деревня, сколь ей лет, может сто а может и двести и что здесь? Если лет через десять электричество проведут, то это еще хорошо, а то и позже. А уж телевизоров тут, наверное, никогда не будет. Эту нашу нищету бросить и забыть не жалко. А я тебя и забывать не прошу. Ездить будешь, мать проведывать. И про ребят ты зря переживаешь. Здеся их в школу за восемь верст возят, и в стужу и по бездорожью, иной раз и пешком ходят. А там же большой поселок почти две тысячи человек живет, в самом поселке новенькая школа-десятилетка. От дома до школы за десять пятнадцать минут добежать можно, – с полным сознанием своей правоты убеждал жену Илья.

– Ох, Илюша, все ты верно говоришь, умом то я все понимаю, а сердцем… На сердце как-то неспокойно. Тут родина наша, негоже ее бросать, – постепенно сдавая свои «позиции» не переставала причитать Зинаида.

– Пойми Зина, нам надо как-то подняться и это для нас единственный путь, чтобы до конца жизни не остаться в навозе, как наши с тобой родители и чтобы ребята наши уже не с навозу начинали. Если не уедем, так тут и будем всю жизнь, я с вилами, ты с подойником в руках. И ребята тоже также горбатиться будут. Хоть и говорят, что сейчас все равны – брехня все это. Сама видишь, начальники указывают, а рядовые колхозники, или как там рабочие совхоза, вкалывают. Я вот всего-то несколько месяцев в бригадирах, ох, скажу тебе, какая сладкая она власть-то, ничего слаще нет. Недаром так в начальство лезут, командовать – это тебе не работать, как все, а получать намного больше. Оттого все эти директора, председатели, секретари всяких райкомов так за свои места держатся. А жены ихние все на легких работах или тоже командуют. Как здеся Клавка Яснова фермой заведует, так и там жена директора в правлении сидит, жопу наела, руки в маникуре, на счетах щелкает, ни в поле, ни возле скотины ее нет. Да и старых бригадиров тоже все бабы пристроены, кладовщицы или учетчицы всякие. Вот и я, как только на своей должности закреплюсь и тебя куда-нибудь на легкую работу пристрою. Для того все в начальства и лезут, чтобы жить полегше…

Такие разговоры у супругов случались в основном по ночам, ибо днем свободного времени почти не оставалось: продавали дом, скотину, домашний сельхозинвентарь, домашние вещи, забирали документы старших сыновей из школы. Потому последние две недели пребывания Ильи Черноусова на родине пролетели как один день… Провожать Черноусовых вышло немало народу. Уезжали, как и положено семье целинника, с напутствиями, пожеланиями. Лишь мать Зинаиды утирала слезы, да втихаря крестила вслед дочь и внуков…