Текст книги "Зачем жил человек? (Повесть, рассказы)"

Автор книги: Виктор Колупаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

– Как же!

– Я тоже иду туда, Неприметный.

– А вот этим! – Неприметный ударил плетью Дурашку, но она прошла через того, как сквозь пустоту.

– Что, не получилось?

Неприметный ударил еще раз, другой, третий! Дурашка был неуязвим.

– Бесполезно, Неприметный. Мы уже живем в разных временах.

Дурашка и его скакун неуловимо, но быстро становились прозрачными. Неприметный рубил плетью пустоту, но Дурашка не обращал на него внимания.

– Она живая, – сказал он сам себе, – живая… зеленая и ласковая. Я чувствую это. Я всегда больше чувствовал, чем понимал. Здравствуй, Планета…

Неприметный остался на плато один.

30

Планета стремительно проваливалась в прошлое.

Уже исчезли вулканы, потому что все превратилось в один большой огненный Океан.

А Неприметный все хлестал Планету плетью. Он шел и идти ему было далеко.

Ускорялся бег времени, словно Планета хотела избавиться от Неприметного хитрым и страшным образом. Постепенно потухал огонь, увеличивался радиус Планеты, рыхлее и легче становилось вещество, из которого она состояла. А вот уже только огромная, аморфная туманность окружала его. Да и та все более разреживалась. И плеть уже не встречала сопротивления и за каждым атомом приходилось гоняться, как за быстрым зверьком. Первоначальная пепельная мгла наполнялась светом, пока наконец туманность не рассосалась по всей Вселенной. И Светило, которое когда-то в будущем потрудится над созданием Планеты, откатывалось все дальше и дальше. Вот и оно превратилось в Звезду, обыкновенную, как и все другие. И уже не отличить ее от всех других недосягаемых светлячков неба.

И плеть Неприметного была обречена рассекать лишь пустоту…

31

Дурашка высвободил ногу из стремени и спрыгнул в густую зеленую траву, повел своего скакуна в поводу. Вокруг раздавались пение птиц и стрекот насекомых. Вскоре он набрел на тропинку, пересекавшую лес, вышел на опушку и… остолбенел от счастья. Сказочный хрустальный город раскинулся перед ним. Не спеша прохаживались планетяне, ребятишки как всегда и везде во Вселенной с шумом носились по улицам города. В гору поднимался человек, приветная улыбка играла на его губах.

– Так вот ты какая, Планета! – удивленно прошептал Дурашка. – Здравствуй еще раз! Здравствуй и ты, приветный человек!

– Здравствуй! – ответил планетянин.

– А мы хотели разрушить ее, – сказал Дурашка, – но только погибли сами…

– Погибли? – переспросил планетянин.

– Да. Все, кроме Неприметного.

– Тебе больно?

– Больно. Я чувствую, что все они были добрыми людьми. Но это в душе, глубоко в душе. Страх перед Неприметным заставлял их творить зло. Но это ошибка, ошибка! Все могло быть иначе!

– Ты хочешь сказать, что без Неприметного они стали бы совершенно другими людьми?

– Да, да! Они уже становились людьми и в присутствии Неприметного. Не хватало какого-то маленького толчка.

– Мы знаем это. Все члены экипажа живы. Но захотят ли они стать новыми людьми?

– Захотят! Захотят! – вскричал Дурашка.

– Помня о всем том, что они здесь пытались сделать?

– Нет, – задрожал Дурашка.

– Они ничего не будут помнить, если ты так хочешь.

– Нет, – застонал Дурашка.

– Тогда что же?

– Пусть они и помнят, и не помнят.

Дурашка устал. Он уже что-то понимал, а не только чувствовал. Он понимал, что человека нельзя заставить, человек должен выбрать сам!

– Хорошо, – сказал планетянин с приветной улыбкой. – Ваш корабль приближается к нашей солнечной системе, как и в первый раз. Действуйте.

Дурашка торопливо вскочил в седло, и его скакун с места пошел огромными скачками. Его бока покрылись пеной… И Дурашка чистил своего скакуна, недоумевая, как это его Каурый умудрился так устать в своем стойле. Но тут прозвучал сигнал. Это Тактик сзывал всех офицеров.

Разведывательный крейсер приближался к солнечной системе.

…1

– Прямо по курсу неизвестное тело! – доложил Шкипер.

– Движется в нашу сторону… Причаливает… Готово… Кто-то выходит из него!

Двенадцать офицеров крейсера в хрустящих мундирах, начищенных сапогах с отворотами и шпорами, в широкополых шляпах с разноцветными перьями замерли возле резных кресел, стоящих вокруг стола..

Дверь кают-компании открылась и вошел человек.

– Приветствую вас, братья по разуму, на нашей Планете! – сказал он.

– Экипаж крейсера приветствует Планету и планетянина! – хором ответили офицеры.

– Приветный! – представился планетянин и всем по очереди пожал руки.

– Прошу к столу! – пригласил Стратег.

– А что за название у вашего крейсера? «Толстяк», что ли?

– «Тол-стяг»! – поправил его Тактик.

– Стяг. Флаг. Знамя. «Знамя Толы»!

– Ах, Тола – это планета, с которой вы прибыли? – догадался планетянин.

– Да, да! Тола – это наша родная планета.

– И что же за задачи у вашего крейсера?

– Искать братьев по разуму! – ответил Стратег. – Вступать с ними в контакт. Добиваться взаимовыгодного сотрудничества.

– Ну что ж… Наши цели совпадают. Планета примет вас с радостью! А много ли миров вы уже открыли?

– Ваш первый, – правдиво ответил Стратег. – Разум – слишком редкая ценность во Вселенной! Иногда нам казалось, что некоторые планеты обитаемы. Но при тщательном исследовании все они оказывались мертвыми. Возможно, тут все дело в стратегии поиска…

– Или в тактике, – добавил Тактик.

– Да, – согласился планетянин. – Стратегия и тактика поиска братьев по разуму не терпит ошибок…

– Значит, торговля, обмен духовными и культурными ценностями, – заключил планетянин. – Прекрасно! Эта ваша стратегия только или стратегия самой Толы?

– Конечно, наша! – воскликнул Отгадыватель.

– Конечно, Толы! – воскликнул Тактик.

Оба офицера посмотрели друг на друга недоуменно. Больно сжалось сердце у Тактика.

– Послушай, Отгадыватель… Мне кажется, что я доставил тебе какую-то неприятность. Обидел, что ли?

– Да что ты, Тактик! Как мы можем обидеть друг друга?! Никаких обид у нас нет! Иначе был бы невозможен поход нашего крейсера.

– Хорошо, если так… И все-таки что-то крутится у меня в подсознании.

– Может, дурной сон?

– Да, да, сон, наверное! – обрадовался Тактик.

– Так как же быть со стратегией Толы? – напомнил планетянин.

– Есть малюсенькая загвоздка, – вздохнул Стратег. – В общем-то, нам рекомендуется немного припугнуть каждую встреченную цивилизацию. Продемонстрировать, так сказать, силу. Но… но на это не стоит обращать внимания.

– Да, – согласился Канонир. – Кроме букетов цветов бомбарды могут заряжаться и чугунными ядрами. Но я, правда, закрыл погреб на замок, а ключ выбросил.

– Да и арбалеты приспособлены не только к стрельбе лучами фейерверков, – сказал Оружейник. – Я свинтил с лучей все боевые наконечники. Но ведь так просто навинтить их вновь.

– Тем более, – подхватил Звездочет, – что Звезды все-таки иногда внушают страх.

– Лазарет тоже не всегда бывает пустым, – буркнул Лекарь.

– В наставлении по вождению судов, – сказал Шкипер, – есть, кстати, термин: боевой разворот.

– Да и я не сижу без работы, – сказал Умелец.

– А я чувствую, – сказал Умница, – что на нашей Голе, кажется, не все в порядке.

– И в кают-компании всегда накрывался на тринадцать персон, – вставил Стряпух.

– Ну, это на всякий случай, видимо, – объяснил Тактик. – Для встречи дорогого гостя, вот как, например, сейчас.

– Что-то мы копнули тревожное, – нахмурился Стратег. – Тут такая радость. Встреча с братьями по разуму! А в сердце тревога…

– Что скажешь, Советник?

– Скажу. На Толе, конечно, все не так хорошо, как мы поведали планетянину Приветному. Да и стратегия и тактика «Толстяка.» неприметно меняется во время нашего похода. Почти у каждого раны на теле…

– Да, да! Это правда, – подтвердил Лекарь.

– …Я думаю, что все здесь рады такой приятной и интересной встрече. Но на Толе нам не простят, что мы не поприветствовали Планету двумя-тремя залпами чугунных ядер из всех бомбард. Дело в том, что наша стратегия и тактика отличаются от принятых на Толе. Контакт контактом, а глубокий карцер на Толе нам всем обеспечен.

– Выходит, что мы, планетяне, поставили вас в тяжелое положение? – огорчился Приветный.

– Нет, нет. Мы так рады! Нам бы только выкрутиться на Толе, – сказал Стратег.

– Я предлагаю не возвращаться на Толу, – сказал Советник.

– Я согласен! – воскликнул Шкипер.

– Оставайтесь у нас, – предложил планетянин. – Мы примем вас с радостью. Все разумные существа – братья.

– Нет, нет, – запротестовал Отгадыватель. – Наш долг – вернуться на Толу.

– А! – поморщился Стратег. – Ты всегда был бунтарем!

– Мы вернемся на Толу, но не с тем, чтобы поселиться в глубоком карцере, а с тем, чтобы рассказать всем, что стратегия и тактика Толы неверна.

– Только попробуй, – сказал Тактик. – Так тебе и разрешат.

– А зачем спрашивать разрешения? Мы поднимем весь флот Толы! Мы объясним всем гражданам Толы, что долго заблуждались. Пора исправлять свои ошибки!

– Это значит, что придется отказаться от длительных походов? – сказал Шкипер.

– Я не знаю. Я еще ничего конкретно не знаю. В голове лишь одна мысль: надо возвращаться на Толу и попытаться изменить ее.

– Да, да! – поддержал его Умница. – Я чувствую, что буду круглым дурашкой, если не поддержу Отгадывателя! Что толку от нашей встречи с планетянами для Толы? Она постарается прислать сюда целый флот!

– Выходит, – сказал Стратег, – что мы доставим Планете большую неприятность?

– Нет, нет, – ответил планетянин. – В ваших искренних мыслях и действиях нет никакой вины. Если даже к Планете подойдет весь флот Толы, мы не пострадаем.

– Война?! – ужаснулся Лекарь.

– Нет, нет. Мы обходимся без военных действий. Тем более, что ваше возвращение на Толу, я уверен, не повлечет за собой такой устрашающей акции.

– Вы верите нам? – спросил Умница.

– Верю!

– Но вы же совсем не знаете нас!

– Как знать…

Проведя на Планете несколько дней, крейсер на предельной скорости ушел к Толе.

И снова экипаж крейсера насчитывал тринадцать человек.

^{От удара электрическим током ферряне посыпались как горох, но тут же вскочили. Игорь посмотрел на насыпь железной дороги. Огромные фигуры бежали вслед за удаляющейся авиеткой и что-то кричали…}

РАССКАЗЫ

ФИЛЬМ НА ЭКРАНЕ ОДНОГО КИНОТЕАТРА

Препротивнейшая погода стояла в Усть-Манске уже целую неделю. То дождь, то мокрый снег, да еще с ветром. Не знаешь, что надеть на себя: в плаще – холодно, в пальто – как-то еще неудобно. Ведь не зима же! Осень… Октябрь… А тут еще воскресный день. И на улицах только энтузиасты.

Да, да. По улицам спешили лишь одни энтузиасты, да и то, чтобы только поскорее добраться до теплого угла… Словом, молодежь… И еще один человек. Этот никуда не спешил, хотя и проклинал себя за характер, который привел его на мокрую улицу.

Впрочем, проклинать свой характер и даже подвывать от нестерпимой мысли, что характер этот – тряпка, вошло у промокшего человека в какую-то чуть ли удобную привычку.

Фамилия его была – Непрушин. Петр Петрович Непрушин.

Непрушин, собственно, и не спешил, а просто шел и если уж и обгонял редкого прохожего, то только для того, чтобы согреться. В холодную, но сухую погоду это было бы вполне оправдано. Но в такой, как сегодня, промозглости сколько ни беги, не согреешься.

Идти домой Петру Петровичу не было совершенно никакого смысла. Там его никто не ждал, а если и ждал, то с руганью, неторопливой, нисколько не грозной, а, напротив, привычной и ленивой, как капля воды на обритую голову во время пытки. Или, что несколько интереснее, но и неприятнее – Цельнопустов, друг семьи, который уже давно брился лезвиями Непрушина, носил его тапочки и даже носки, сидел в единственном кресле перед телевизором, запросто выпивал заготовленную к празднику водку и что-то там еще такое делал… Присутствие его Непрушину было невыносимо, позорно, но Варвара – жена Непрушина – боготворила Цельнопустова и много лет подряд ставила его мужу в пример.

Непрушин то привыкал к такой жизни, то начинал робко и неуверенно с нею бороться; впрочем, до первого лишь окрика Варвары: «Где уж тебе!»

Летом и в начале осени можно было уходить в лес. Но куда пойти вот в такую мерзкую погоду?

К друзьям, если только их можно так назвать, он не любил ходить… Правильные и решительные, они посмеивались над его нелепым существованием, пусть добродушно, пусть без ехидства, но посмеивались.

Не лучше было и на работе, но там хоть можно было что-то делать, чертить, проверять кальки, соблюдать «единую систему конструкторской документации», спорить (только много ли тут наспоришь?) с нормоконтролером. На работе Непрушина считали средненьким, а если уж говорить честно, то и просто некудышненьким инженером-конструктором.

Да ладно… Черт с ними со всеми! Убежать бы куда-нибудь от этого нудного и холодного дождя.

Непрушин никогда не задумывался, почему так получилось. Получилось и получилось. Ниже среднестатистического уровня? Так ведь на то он и средний, чтобы были выше и ниже.

И маршруты-то ведь уже все были хожены-перехожены. По асфальтику, по асфальтику! В грязь переулков даже Петр Петрович не хотел лезть. Вот сейчас будет детский сад, за ним кинотеатр «Октябрь» и рядом магазин «Театральный», где можно купить конфет или выпить молочный коктейль. Но коктейль – холодно. Хотя все же можно постоять в сухом месте… Можно и в кинотеатр, но смотреть кинофильмы Непрушин не любил. У киногероев все получалось. Ну, в боевиках – понятное дело. А вот в простых, обыкновенных-то? Все равно получалось! В начале каждого, конечно, конфликт. На работе начальство зажимает прогрессивные методы строительства или новые методы заточки сверл. Дома сын попадает в плохую компанию. Жена не разрешает задерживаться на работе… Но уже по умным глазам и решительному выражению лица понятно, что главный герой все осилит. Помучают его, помучают, но все же сдадутся.

Словом, не любил Непрушин ходить в кино. Постоять в очереди за билетами, если народ ломится в обе кассы, еще куда ни шло. Стоишь сначала в одной, а когда очередь подходит, задумчиво выходишь из нее и пристраиваешься во вторую. Итак – сколько угодно. И деньги целы, и содержание кинофильма все равно узнаешь, и, вроде бы, на людях побыл, в обществе… человеческом.

Непрушин вышел на небольшую площадь перед кинотеатром и привычно, машинально бросил взгляд на афиши. В голубом зале «Октября» шел кинофильм «Битва в токарном цехе», а в зеленом – «Петр Петрович Непрушин». Да, грустно, вздохнул Непрушин, на такие народ в кассы не лезет валом, да еще в такую пого… Тут что-то сработало в его мозгу… Что же это? «Битва в токарном цехе»… Понятное дело! А здесь… «Петр Петрович Непрушин»! Нет, постойте! Как это: Петр Петрович Непрушин? Это я – Петр Петрович Непрушин! Петруша, если уж на то пошло… Непруша, то есть… Как это, как это?

Непрушин растерянно остановился перед афишей, потом чуть отошел, чтобы лучше рассмотреть ее. Нет уж помилуйте. Как это: Непрушин, и вдруг на афише?! Цельнопустов придумал? Ах, Цельнопустов, гад, то есть! Мало ему, всем мало, так еще на афишу! Петр Петрович непривычно разгорячился, даже ручейки, стекающие со старенького черного берета за шиворот, перестал замечать.

Да что же это? Уж совсем житья нет, что ли?!

Он еще раз подозрительно исследовал неряшливую афишу. Вот и сеансы. 12³⁵, 14¹⁰ и так далее. Студия! Студия даже есть! Ну надо же! Зеленым по серому: Марградская киностудия.

Так, так… Что же выходит? Выходит, что Марградская студия поставила кинофильм «Петр Петрович Непрушин».

Фу ты черт! – снова что-то сработало в голове Петра Петровича. Это же кинофильм! «Петр Петрович Непрушин» называется. Это не про него, а про какого-то обобщенного Петра Петровича Непрушина, который борется, наверняка, со всеми, а в конце фильма побеждает.

У Непрушина даже на душе полегчало. Все чуть было не опрокинулось, но тут же крепко стало на ноги. Петр Петрович ощутил холодные струйки, ползущие по спине, передернул плечами и вошел в кинотеатр.

Что-то пустовато было возле касс. Можно сказать, совсем пусто. В фойе, правда, кто-то ходил, но здесь, у входа, на Непрушина с двух сторон цепко узрились настороженные кассирши. Возьмет гражданин билет или не возьмет? Петр Петрович сначала прошелся, словно раздумывал, размышлял, решался, старательно не смотря в окошечко кассы голубого зала. Он не хотел подавать надежду, а потом грубо разрушать прекрасное здание мечты той кассирши.

Билетерша, женщина лет тридцати пяти, злая, неряшливо одетая, определенно сознающая всю бессмысленность своего сегодняшнего стояния возле врат отечественного киноискусства, посмотрела на делающего возле касс третий круг гражданина, как на известного всему городу шаромыжника, который только и ищет себе местечко, где бы распить бутылку дрянного вермута. Посмотрела и вызывающе зевнула. Видела она всяких…

Название кинофильма Марградской киностудии все же интриговало. Да и разгуливать здесь – все равно что жевать бутерброд в зале филармонии… Не для прогулок этот пятачок возле двух настороженных амбразур. Непрушин решился.

– Один билет, – сказал он в зеленую амбразуру и протянул полтинник.

Кассирша швырнула монету в коробку из-под немецкой магнитофонной ленты, но билет не оторвала.

– Один, один, – повторил Непрушин.

Кассирша разверзла уста:

– На какой сеанс? Я что, гадать должна? Вас тут много!

– На этот, – сконфузился Непрушин. – На ближайший…

– Ближайший только что начался! А следующий в четырнадцать десять.

– На который начался…

Кассирша шлепнула билет на нижнюю доску амбразуры и сопроводила свой профессиональный жест словами:

– Здесь вам не бульвар, чтобы прогуливаться.

Но Непрушин ее уже не слушал, так как сеанс-то ведь уже начался, а впереди еще могли возникнуть осложнения. Он слегка помахал билетом перед закрытой стеклянной дверью, чтобы привлечь внимание. Билетерша все распрекрасно видела, но дверь не открывала. Петр Петрович махнул билетом энергичнее. Обе кассирши с интересом наблюдали, что же будет дальше.

Человек, размахивающий билетом, являл собой фигуру жалкую и ненапористую. Билетерша приоткрыла дверь, сказала недовольно, но уже с какими-то примирительными нотками в голосе: «После третьего звонка воспрещается…», но Непрушина все-таки пропустила. И тот, торопясь и делая вид, что торопиться ему некуда, бросился в зеленый зрительный зал.

Темнота, на миг ослепившая его, рассеялась, и Петр Петрович, сев на первое попавшееся место, огляделся, заметил где-то впереди с десяток чуть задранных кверху голов, успокоился, поежился в волглой своей одежде и сосредоточенно уставился в экран. Киножурнал, конечно, уже кончился. Прошли и титры фильма. На белом с полосами швов полотне разворачивалась нехитрая завязка скучнейшей, судя по всему, интриги. Ее и интригой-то назвать было нельзя.

Непрушин пожалел, что приперся сюда, но тут же опомнился: ведь кинозал еще не худшее место в его несуразной жизни, по крайней мере тут не дует и не льет за шиворот. А вдобавок ко всем благам, можно еще посмотреть на себя со стороны, хотя, честно говоря, смотреть на это не особенно-то и приятно. Ну, мечется вот Петр Петрович по экрану, по жизни то есть своей экранной, делает глупость за глупостью. И даже не глупость, а так, что-то аморфное, безвольное, бесформенное, потому что даже для того, чтобы сделать глупость, нужно иметь хоть какой ни на есть характер-характеришко… А у того Петра Петровича-то намека на него хотя бы вовсе никакого и не было.

Тут и режиссеру, и киноартистам, и даже осветителям и статистам было ясно, не говоря уже о потенциальных зрителях, что сдержаться, не сделать какую-нибудь пакость тому Петру Петровичу было выше человеческих сил. Никакой возможности не было сдержаться! Вот все, кто мимоходом, даже и не подозревая об этом, кто сознательно, мучаясь содеянным или радуясь ему, и пакостили товарищу Непрушину. А тот ничего не понимал, и было совершенно ясно, что он именно не понимает, а не делает с тайными мыслями вид, будто ничего не понимает.

Впрочем, и пакостями-то действия людей назвать было нельзя. Ну, лишили премии, так ведь он мог обжаловать, три дня на доске приказ висел! Начальник конструкторского бюро, может, и лишил его премии специально, потому что Непрушину она была положена, а кому-то там – нет. Но кто-то там ничего не мог обжаловать, а Непрушин мог. И тогда премия досталась бы и самому Непрушину, и кому-то там еще. И все было бы нормально. Так ведь не сделал Непрушин совершенно понятного и естественного дела, не сообразил или просто не захотел облегчить моральные страдания начальника, остался соринкой в глазу. А ведь ему даже намекали, и текст обжалования был заранее заготовлен. Но Петр Петрович только виновато разводил руками, нес в оправдание начальника какую-то ахинею. И ведь все-таки убедил всех, что он крепко виноват, что премии его лишили законно и даже мало ему такого наказания. На тут же созванном летучем собрании администрация объявила ему выговор с занесением в личное дело, само собой разумеется, с согласия месткома.

А ведь именно так и было в настоящей, не экранной, жизни Петра Петровича. До сих пор носил он в своем одуревшем от тычков и ударов сердце тот выговор и еще парочку более свежих. О премиях узнавал, когда товарищи, спохватившись, приглашали его на стаканчик «сухаря» – сухого вина то есть. Но Петр Петрович чаще отказывался, так как даже пить совершенно не умел, пьянел, лишь взглянув на стакан, а отхлебнув, начинал самоуничижаться и падать на колени, «всех уважать» и просить прощения за свое происшедшее сорок лет назад рождение. Настроение он этим портил всем основательно, вплоть до нецензурных эпитетов со стороны слушателей и ударов кулаком в солнечное сплетение с воспитательными целями. Так что его и приглашали-то редко, чаще лишь делая вид, в стопроцентной уверенности, что Непрушин откажется.

Все это было, было! Ну да ладно. Не с одним же с ним это происходит… Странно и тревожно задевало другое. Тот, экранный, Петр Петрович Непрушин как две капли воды походил на сидящего в зале. Всем, всем! И лицом, и фигурой, даже стареньким, давно не глаженным костюмом с дырками в карманах, куда часто проваливалась мелочь, осложняя этим до скандалов проезд в трамваях и троллейбусах; даже плащом, после покупки ни при каких обстоятельствах не желавшим расправлять свои залежалые складки; ботинками, один из которых всегда приходил в негодность, в то время как второй лишь приближался к этапу легкой поношенности.

Кинофильм сейчас доставлял Непрушину новое неудобство, какую-то дополнительную неуверенность, а жизнь ведь и так не радовала его! У Петра Петровича уже и мысль возникла: уйти, убежать от этого экранного двойника, привычно подставить шею своей невыносимой обыденности и ординарности. Но ведь и идти-то было некуда! Снова в дождь, в грязь, в слякоть? Да и выпустят ли его из зала? Вошел не вовремя, уходит, не досмотрев. Подозрительно и обращает внимание. Этого Непрушин боялся больше всего.

Так и сидел он, точно зная, что не увидит ничего нового, разве что посмотрит на себя со стороны.

События на экране разворачивались в вымышленном городе, в вымышленном конструкторском бюро. И фамилии героев все были вымышлены. Цельнопустов, например, оказался Половиновым. Жена Варвара – Маргаритой. И похожи они были на своих прототипов не очень, хотя жесты, характеры и поступки схвачены просто здорово, правдиво.

Зрители, сидящие впереди, не уходили из зала лишь потому, что на улице было еще тоскливее, чем здесь. И, наверное, одному лишь Непрушину, единственному из всех потенциальных зрителей кинофильма, было интересно. Интересно – не то, впрочем, слово. Конечно, и интересно, но и стыдно, неуютно… противно. Вот его нелепую жизнь развернули перед людьми, а им и смотреть-то неохота. На что тут смотреть? Чему тут учиться? Да и отдохнуть на таком фильме невозможно.

Ясно, что кассовых сборов фильм не даст, а режиссеру в дальнейшем предложат снимать скучнейшую кинохронику. К скукотище у него явный талант.

Кинофильм кончился. Так ничего интересного и не произошло в жизни экранного Непрушина. Зал опустел мгновенно. Петр Петрович вышел под противный дождь. И одна мысль вдруг закопошилась в его голове. Кто, кто играл роль заглавного героя? Кто согласился на эту смертную муку?

Непрушин обогнул угол кинотеатра и торопливо вбежал в холл. Нет, очереди в кассах сегодня не предвиделось. Нашарив в кармане мятый рубль, он ринулся к кассе зеленого зала. Вид его среди этого ленивого покоя и нетронутой тишины был странен и нелеп. Куда, скажите, пожалуйста, рвется человек?

– Один билет! – с хрипотцой в голосе сказал он.

Видя такую поспешность, человек шесть-семь, только что вошедших и начавших было отряхиваться, не раздумывая, образовали очередь за Петром Петровичем. Кассирша синего зала даже просунула голову в окошечко, чтобы получше рассмотреть это чудо.

– На четырнадцать десять? – чуть испуганно спросила кассирша зеленого зала.

– Да! – коротко, но с некоторым нажимом ответил Непрушин, схватил билет, сдачу и бросился к билетерше.

Что его несло? Что несло его еще раз со стороны посмотреть на самого себя? Ведь только тоска и безнадежность были оставлены ему в удел…

Билетерша посмотрела на Непрушина с явным сочувствием.

– Не началось? – с испугом спросил Непрушин.

– Нет, – вежливо ответила женщина и немного приосанилась. Даже платье на ней стало сидеть опрятнее и красивее. – У нас после третьего звонка начало.

– Ага, – сказал Непрушин облегченно. – Это хорошо, что после третьего…

– Хорошо, – согласилась женщина и быстрым жестом поправила прическу. – Вам понравилось?

– Разве это может кому понравиться?

– Вчера вот на два сеанса вообще ни одного билета не продали.

– Бывает… Так, значит, после третьего?

А у кассы зеленого зала уже вытянулась цепочка человек в двадцать.

Билетерша, удивленная и даже как-будто чем-то обрадованная, отрывала корешки билетов. Двери в зал распахнулись, и Непрушин, кивнув женщине, побежал занимать место. Титры, титры бы только не пропустить! Он нашел свое место посреди ряда прямо перед проходом. Никогда в жизни ему не доставались такие хорошие и удобные места. И ничья голова впереди мешать не будет.

Человек пятьдесят зрителей свободно разместились в пятисотместном зале. Свет начал меркнуть. Сначала показывали журнал «Сибирь на экране» за март месяц, «линейку готовности», последние массовые лыжные кроссы, хор завода режущих инструментов.

А вот пошли и титры. Так. В главной роли… Кто же в главной роли? Кто в роли?! Петр Петрович Непрушин… и далее ничего, пропуск, многоточие! Маргариту Непрушину вот кто-то играет, и Половинова, Цельнопустова, то есть, в действительности. А самого Непрушина?! Что за фокус, растерянно подумал Петр Петрович, это же издевательство! Никого, видимо, и не интересует фамилия артиста. Всем все равно. А вот ему нет. Даже тут на Непрушина свалилась очередная нелепость.

Ну хорошо. Играй, играй, уже злорадно подумал Непрушин, посмотрим, что у тебя получится. А ничего путного у тебя не получится. Потому как – тряпка, размазня, ошибка природы. Убивать таких рохлей надо… при рождении… Сейчас вот Половинов, Цельнопустов то есть, первый раз придет к нему домой и как барин развалится в кресле. Играй, играй! Да я бы его попер, так что только пыль столбом. Уже тогда все ясно было, но неудобно, нетактично… А он носки мои носит, галстук… еще что-то… Нет, сейчас бы дал ему хорошенечко.

А Непрушин на экране словно прочел мысли Непрушина, сидящего в зале, схватил Половинова, то есть Цельнопустова, за шиворот, выволок из кресла и встряхнул.

– Ты че? – удивился Поло… Цельнопустов.

– Это кресло для Варвары, – спокойно пояснил Непрушин.

– Для какой такой Варвары?! – завопил Пол… Цельнопустов. Это он страх нагонял на хозяина квартиры. – Знать не знаю никакой Варвары! Маргаритой твою жену зовут!

– Для кого – Варвара, а для кого – Маргарита, – лениво сказала жена Непрушина, подводя брови черным карандашом.

– Нет, Варвара! – упорно повторил Непрушин. – А ты никакой не Половинов, а Цельнопустов! Цельнопустовым был, Цельнопустовым и останешься!

– За оскорбление, знаешь, че бывает? – спросил Половинов-Цельнопустов.

– Знаю, – вдруг сник Непрушин. – Я не ответственности боюсь, я вас боюсь, подлости вашей, бессовестности боюсь.

– Да поддай ты ему как следует! – выкрикнули в зале.

– И никуда он жаловаться не пойдет! – пообещал кто-то еще. – Вот ведь скотина!

– Ты, Петруша, жизни-то ведь не знаешь, – лениво сказала Варвара-Маргарита. – Ты ведь не от мира сего… Другим жить не мешай…

– Да разве жизнь у вас?! – возопил Непрушин.

– А у тебя? – нехотя спросила Варвара-Марга…

– Нет у меня жизни, – согласился Непрушин.

– Нет, – подтвердила Варвара-Ма… – И не путайся под ногами у других… Ты прогуляться-то, Петруша, не хочешь ли?

– А! – с отчаянием сказал Непрушин. – Делайте что хотите. Только учтите, что никакие вы не Маргарита и Половинов, а Варвара и Цельнопустов. Это уж я точно знаю. – И ушел, даже не хлопнув дверью.

– Ну и дурак! – раздалось в зале. – Вот дурак!

Дурак, согласился Непрушин, всю жизнь дураком был. Ведь не встряхнул тогда Цельнопустова, не схватил его за шиворот, а даже спичку поднес, чтобы Цельнопустов прикурил свой неизвестно откуда берущийся «Филипп-Морис». Цельнопустов тогда еще немного покуражился, словно не замечал, что огонь подбирается к чуть вздрагивающим пальцам хозяина квартиры, мужа Варвары.

Вот как оно было на самом деле…

А тут кино!

Но… но ведь и в кино, на предыдущем сеансе, все было как в нелепой жизни Непрушина! Что же это?!.. Кусок ленты пропустили? Так нет. Дубль, может, какой нечаянно вклеили? Петр Петрович настороженно уставился в экран.

Господи боже мой! Кинофильм чем-то изменился! Невозможно, а изменился. И Цельнопустова уже в основном называли Цельнопустовым, а не Половиновым. И если иногда и путались, то тут же извинялись. А сам Цельнопустов один раз даже крикнул на Варвару: «Никакая ты не Маргарита! Варвара ты обыкновенная!» На что, впрочем, Варвара нисколько не обиделась.

Ну дела! Дела, да и только!

Что-то еще происходило на экране, но уже совсем не так, как на предыдущем сеансе.

Что-то закипало в Непрушине на экране, хотя и не прорывалось больше наружу. Что-то закипало и в Непрушине, сидящем в зале.

Зрители расходились слегка возбужденными. Обсуждали увиденное, пытались понять замысел режиссера.

– Модернизм, – говорил кто-то. – Сейчас модно ставить модернистские фильмы.

– А кто режиссер? Малиновский?

– Малиновский, наверное. Кто же еще? Или Иванов-Ивановский.

– Многое все же непонятно.

– Тут надо раза два посмотреть. Фолкнер ведь, к примеру, как отвечал тем, кто не понял его роман «Шум и ярость»? Читайте, мол, дорогие товарищи, второй раз. А если снова не поймете, то и третий. Вот так!

– И с именами какая-то путаница. То Маргарита, то Варвара.